Мемуары Арамиса Часть 213

Глава 213

События, которые стремительно развивались после смерти Мазарини, заставляют меня вновь и вновь возвращаться к некоторые обстоятельствам накануне его смерти. Что ж, не взыщите, придирчивый читатель, которого, я надеюсь, не будет у меня. Ведь эти мемуары пишет далеко уже не молодой человек. В мои годы радоваться следует уже тому, что я ещё помню все эти события так, словно они произошли вчера. А заботиться о последовательности изложений мне ни к чему.
Фуке не составлял никакого плана спасения от ареста по той причине, что он никогда не верил, что его арестуют. Он знал, что его талант делать деньги там, где другой ничего сделать не сможет, исключителен. Его иерархическая структура по выжиманию денег из всего, действовала так хитро, что те, кто управлял процессом, не видели страданий простых людей, а те, кто работали непосредственно с налогоплательщиками, не могли бы уже никак ослабить давление на них, поскольку это было не входило в их возможности. Каждый исполнял ту часть обязанностей, изменить которую он не мог, его делом было либо повиноваться, либо уйти, но уходить никто не хотел, поскольку каждый на своём месте получал намного больше, чем мог бы заработать самостоятельно. Все были повязаны общими интересами, наверху этого находился Фуке, и никто, кроме него, не мог бы управлять этой хитроумной системой столь эффективно, даже я.
Впрочем, возможно, что я бы смог, но мне это было неинтересно. Не обязательно знать, как устроена лошадь, чтобы наслаждаться верховой ездой, не обязательно знать, как зарождается яйцо и как оно приготовляется, чтобы съесть его. Меня не интересовали подробности действия системы Фуке, меня интересовали лишь движения средств и люди, которые за этим стояли. Людей я изучал с не меньшим интересом, чем какой-нибудь натуралист разглядывает рисунок на крыльях доселе никому не известной бабочки, вид которой открыт им только что. Деньги же меня интересовали не более, чем географа интересуют реки и моря, распространяющие жизнь по всему миру.
Фуке, утверждаю я, не намеревался защищаться от ареста, его больше беспокоила надвигающая смерть Мазарини. Он опасался, что Король без Мазарини не сможет оценить важность Фуке и его системы в функционировании государства. Фуке также не рассчитывал на разумность Королевы-матери. Мазарини был для Фуке ценен тем, что он понимает полезность суперинтенданта как никто другой.
Кардинал понимал, что, несмотря на то, что весомую долю своих капиталов он распределил между своими племянницами, основная часть созданного им «семейного капитала» сосредоточена в его руках. И он также предвидел, что после его смерти на этот куш с большой вероятностью наложит руку Король. Для этого ему придётся подвести под эти действия законную базу. Проще всего будет назначить ревизию источников доходов кардинала. Ревизия выявит слишком многое, и тогда Король, вероятно, заберёт в казну не только личное состояние Мазарини, но также и всё то богатство, которым обладают семьи его племянниц, ведь все они прибыли во Францию буквально без единого су, даже дорожные расходы их были оплачены кардиналом. Поэтому он решился предложить Королю всё своё состояние, причём даже не в качестве завещания, а в виде подарка ещё при своей жизни. Подобно войску Александра Македонского, нагруженному награбленным добром, которое мешало дальнейшему продвижению, пока Александр не велел собрать всё в кучу и сжечь, так и Кардинал, отягощённый скопленными сокровищами, понимал, что их невозможно забрать с собой на тот свет, и что эта непомерная ноша не позволит ему попасть на небеса. Проще верблюду пролезть в игольное ушко, нежели богатому войти в Царствие Небесное. Поэтому кардинал решился преподнести сорок миллионов ливров Королю Людовику XIV, не забывая при этом, что его недвижимость и находящиеся в ней ценности стоили не менее пятнадцати миллионов ливров. Если бы на его капитал после его смерти был наложен арест и производилось бы расследование, то и эти средства отошли бы в казну. Между прочим, Ришельё перед смертью подарил свой дворец Пале-Кардиналь Королю Людовику XIII, вероятно, тоже по тем же причинам, то есть понимая, что этот дворец всё равно так или иначе отойдёт в казну, а путь на тот свет налегке имеет больше шансов благополучно закончиться на небесах, а не в чистилище.
Мазарини ждал ответа Короля три дня и лишь 6 марта был извещён о том, что Король отказался принять этот дар. Королева-мать уговаривала Людовика XIII принять этот подарок. Гримо в своих записках пишет, что Фуке уговорил его отказаться от подарка, поскольку якобы неприлично Королю принимать подарок от своих подданных. Гримо не прав. Что было прилично Людовику XIII, прозванного справедливым, то было прилично и его сыну, Людовику XIV. Впоследствии Людовик XIV без проблем принял от Фуке дары, о которых я ещё напишу. Так что вопрос о приличии здесь не при чём, как и легенда о том, что идею отказаться от дара предложил Королю Фуке. Король принял бы этот дар. Но он до сих пор ещё любил племянниц кардинала, причем не одну, не двух, а всех вместе. Все они были милы, все они были с ним весьма обходительны. Почти каждая из них некоторое время владела если не всем его сердцем, то значительной его частью. И каждая из них отдавала ему всю себя, почти не требуя ничего взамен. Порой они ложились с ним в постель по двое, и никогда ни одна из них не ревновала Короля к другой. Король в упоении мечтал о том, что он мог бы быть турецким султаном, и тогда все племянницы Мазарини были бы его жёнами, все они составили бы одну большую семью.
Но и не эти мысли заставили Короля отказаться от подарка Мазарини, а самодовольное высказывание его супруги, Марии-Терезии.
 — Ваша матушка права, сир, — сказала Королева. — Вам следует принять дар Мазарини. Это будет только справедливо. Эти деньги должны принадлежать Вашей семье.
 — Нашей с вами семье, мадам, принадлежит вся Франция, — холодно ответил Король.
— Возьмите эти деньги, мой Король, — воскликнула она. — Ведь вы же не допустите, чтобы они достались противным племянницам Мазарини, этим ужасным Мазаринеткам?
— Я ещё не принял решения, — ответил Людовик ещё более холодным тоном.
В эту минуту он подумал, что радость Марии-Терезии по этому поводу более чем неуместна.
Людовик тайно повстречался с Олимпией.
— Знаете ли вы, сударыня, что ваш дядя предложил мне в дар всё своё состояние? — спросил он, заглядывая в её очаровательные глаза.
— Мне это безразлично, — солгала Олимпия.
— Если я откажусь принять дар, тогда эти деньги будут поделены между всеми вами, его племянницами, — продолжал Король.
— «Если»? — переспросила Олимпия с иронией. — Вы сказали: «Если»? Ах, да, я совсем забыла, что Король порой очень колеблется перед тем, как принять решение. Но всегда ли долгое размышление гарантирует, что принятое решение будет правильным?
— Я не колеблюсь, я поступлю так, как вы скажите, — ответил Король, зардевшись.
«Чёрт меня побери, я откажусь от этих денег в пользу племянниц кардинала, если она меня об этом попросит! — подумал Людовик. — Кажется, я до сих пор люблю её! И всех их! Но её – больше прочих!»
— Разве может скромная баронесса что-либо советовать Королю? — воскликнула она. — Если бы я могла давать вам советы…
— Что бы вы посоветовали в этом случае, сударыня? — спросил Король с оживлением.
— Когда-то вы могли приобрести в моём лице самую любящую, самую верную и, смею надеяться, самую горячо любимую супругу на всём белом свете, — с горечью сказала Олимпия. — Вы отказались от этого дара, который мог бы вас сделать счастливым, смею надеяться. Теперь же вы раздумываете над тем, отказаться или принять тот дар, который даже не сможет сделать вас всего лишь богатым, ибо в сравнении со всей Францией эти деньги – ничто!
— Но я могу принять эти деньги для того, чтобы подарить их вам! — воскликнул Людовик страстно.
«Глупышка, но всё ещё меня любит! — отметила Олимпия с удовлетворением. — Но я-то его уже не люблю! Моё время ушло, мой шанс упущен!»
— Сир, если бы вы приняли мой дар, я была бы Королевой Франции, и для меня эти деньги были бы ничто, — ответила Олимпия. — Поскольку вы отвергли меня, всё остальное мне безразлично, так что и в этом случае для меня эти деньги ничего не значат. Вы не сможете передарить их мне, поскольку, приняв эти деньги от моего дяди, вы приобщите их к вашему семейному капиталу, а в этом случае вы уже не сможете столь сильно обделить свою семью. Вы не сможете подарить эту сумму мне, или моим сёстрам, или всем нам вместе. Безусловно не менее четверти этой суммы должно быть отдано Королеве-матери, не менее четверти – Королеве, вашей супруге, и, вероятно, ещё одна четверть – Филиппу Орлеанскому, вашему брату. Вам останется только четверть.
— Я не обязан делиться с ними со всеми! — возразил Король с горячностью.
— Вам уже жаль расстаться с долями денег, которые вы ещё не приняли, — с показным сожалением ответила Олимпия. — Как же вы говорите, что готовы отказаться от подарка моего дяди полностью?
«Весь стыд за принятие этого подарка перед племянницами кардинала ляжет на меня одного, ведь это я лишу их этой части наследства! — подумал Людовик. — А деньги эти поделят между собой моя супруга, моя мать и, что всего обидней, мой брат! Пусть бы тогда они сами краснели за это перед сестрами Манчини! Даже если я оставлю себе лишь четверть, они, истратив свои доли, будут покушаться и на неё! А если я дам им меньшие доли, они ещё и станут сердиться на меня, дуться и изображать обиженных!»
— Я всего лишь хотел знать ваше мнение, но не для того, чтобы принять решение, а чтобы поговорить с вами, как в былые времена, — сказал Людовик с усмешкой, изображая равнодушие. — Что касается моего решения, то я его принял почти тотчас же после получения дарственного письма от кардинала. Разумеется, я откажусь от этого дара. Я просто искал предлога для встречи с вами, Олимпия. Ведь вы не сожалеете об этой тайной встрече? Поцелуете ли вы меня после этого разговора?
— Ах, сир, вы прекрасно знаете, что я вся целиком принадлежу вам, — томно произнесла Олимпия.
После этого она нежно обвила руками шею Короля и приблизилась к его лицу своими губами, оставляя небольшое расстояние между ними и губами Короля, чтобы последний ход в этом сражении был сделан им.
Король вдохнул тот неописуемо приятный запах, который исходил от красавицы, умело использующей кёльнскую воду с запахом сирени и лёгкой примесью аромата роз, а также едва уловимой хвойной ноткой.
Король прильнул губами к губам Олимпии.
«Я всё ещё люблю его, — могла бы подумать в этот миг Олимпия, — И он любит меня!»
Но она так не подумала, поскольку в этот миг она не думала ровным счётом ничего, все её чувства сосредоточились на этом сближении губ.
После этого она предоставила Королю неопровержимые доказательства, что за эти полгода она нисколько не утратила своей красоты и страстности. Кроме того, Людовик лишний раз убедился, что брак по политическим интересам не может приносить столь же сладостные плоды обладания любимой женщиной, как тайные свидания с баронессой, о чьём пребывании во Франции в этот миг не догадывается ни одна душа.
Впрочем, я знал об этой встрече, как знали о ней ещё пять человек из Ордена.

(Продолжение следует)