Заполняя пустоту

ЗАПОЛНЯЯ ПУСТОТУ

Где бы ты ни был
и что бы ни делал,
в соседней комнате
всегда играет патефон.

Ф. Стоичков,
«Подиум мертвецов»


ПРЕДИСЛОВИЕ

Решение стать автором данного текста, строго говоря, принимал не я. Просто оно логично вытекало из целой вереницы событий, предшествовавших ему. Можно даже сказать, что мне повезло — судьба работала на опережение, избавляя меня от необходимости строить планы, а я лишь плыл по течению, едва поспевая следить за крутыми виражами. 
Пока я соображал, какой специальности себя посвятить после школы, случилась война, куда я вынужден был явиться в качестве солдата, чтобы провести там чуть меньше четырёх лет своей жизни. Затем, после полной и безоговорочной победы над врагом, я не смог устоять от соблазна стать участником миротворческой миссии в одной из далёких южных стран. Тремя годами позже дал себя уговорить на поступление в медицинский, что никак не было связано ни с моими талантами, ни с желаниями. Ну, а потом, собственно, и произошло то самое, мимо чего я бы не смог пройти ни при каких обстоятельствах.
Меня, как и многих моих сокурсников, привлекли в качестве рабочей силы для разгребания завалов в одной из бывших психиатрических больниц. Она давно пустовала по причинам, канувшим в небытие: то ли все пациенты вылечились и ушли на фронт, то ли их эвакуировали. Какому-то стратегу пришло в голову сбросить на неё не совсем точную бомбу, от которой пострадали лишь вспомогательные здания, а основной корпус остался цел, хотя и подвергся пагубному влиянию вандалов и времени. Вот нам и поставили задачу: как можно скорее привести больницу в надлежащий вид для дальнейшей её эксплуатации. Правда, не по проектному назначению, а для нужд возрождающейся лёгкой промышленности.
Мне лично поручили собрать и отсортировать архивы, в большом количестве разбросанные по кабинетам. Как пояснил руководитель «практики», учреждение числилось экспериментальным, поэтому не исключалась вероятность найти что-нибудь интересное и перспективное для науки. Коллеги, таскавшие на двор тяжёлый мусор, смотрели с нескрываемой завистью на то, как я с энтузиазмом принялся за дело. В общем, судьба опять приставила к моей спине заряженный карабин, и я тронулся в неблизкий путь под её строгим наблюдением.
На что именно обращать внимание в документах, меня не проинформировали. Намекнули только, что, мол, у меня имеется «здоровое профессиональное чутьё». Всё, что по моему мнению представляло собой ценность, полагалось складывать в специальные пластиковые мешки, остальное сжигать в общей куче мусора. То, каким образом задание было поставлено передо мной, наводило на мысль о том, что оно является больше декоративным, чем реально могущим принести пользу, но я не отлынивал и честно пролистывал первые страниц десять каждой новой папки, уповая на то самое «чутьё», благодушно дарованное мне руководством.
Документы попадались там весьма странные, а описываемые в них процедуры могли бы заинтересовать в довоенную эпоху какие-нибудь следственные органы. Теперь, конечно, у них других дел по горло, да и потенциальных виновных с потерпевшими вряд ли найдёшь в нашем новейшем бардаке. Кололи больным всякую сомнительную гадость — это даже мне, второкурснику, было очевидно. Кроме того, пичкали их откровенной наркотой. Хотя, если подумать, вряд ли она доходила до адресата — сбывали, скорее всего, на стороне страждущим за приличные деньги.
Однако, я отвлёкся.
Тот документ, о котором дальше пойдёт речь, попал ко мне в руки на шестой день изысканий. Помню это совершенно точно, потому что каждый седьмой день «практики» нам обещали сделать по библейским канонам выходным, и мы его ждали, как манны небесной. С виду документ ничем не отличался от остальных: полинялая серая папка из картона с завязанными истрёпанными тесёмками. Разве что чуть потолще. Но едва я раскрыл дело и приступил к чтению первых страниц, то сразу понял, что на десятой точно не остановлюсь.
Во-первых, меня поразило само описание: оно велось почему-то от лица пациента. Там имелась стандартная шапка, состоящая из сведений о поступлении больного, основных симптомах и предварительном диагнозе, но все последующие записи были выполнены в виде «чистосердечного признания» из милицейского протокола. Изредка откровения эти перемежались пометками лечащего врача, вызывая ещё большее недоумение: они скорее походили на замечания учителя в школьном сочинении, нежели на работу психиатра. Возможно, в том заключался какой-нибудь экспериментальный терапевтический метод.
Во-вторых, язык повествования был настолько выверен, а сюжет настолько лихо закручен, что не вызывал никаких сомнений в литературном таланте сумасшедшего автора. Признаюсь честно, в какой-то момент я просто зачитался «рукописью» (по-другому документ не назовёшь) и не заметил, как пролетел мой рабочий день, целиком потраченный на действия, вряд ли бы одобренные моим руководством. А затем я совершил ещё один должностной проступок: забрал папку домой, намереваясь уберечь её и от костра, и от лежания на полке какой-нибудь узко специализированной медицинской библиотеки. 
Что же касается содержания «исповеди», то поначалу оно показалось мне в высшей степени достоверным, пока я не понял свою основную ошибку: описываемые события происходили лет за семьдесят до того, как несчастного автора заточили в дом скорби. Поэтому естественным образом возникали вопросы. Например: имела ли эта история хоть какую-то реальную подоплёку? Или: кто являлся поставщиком сведений о тех далёких событиях, если они в действительности имели место быть? Понятное дело, что мне и в голову не приходило считать автора подлинным их свидетелем.
Я стал по крупицам собирать сведения о том больном и его лечащем враче, попутно занимаясь поиском соответствующей информации в исторических документах. Нельзя сказать, что я сильно преуспел. Доктор обнаружился довольно-таки быстро, но в состоянии, исключающем всякую пользу для моего проекта: он уже девять лет покоился на Преображенском кладбище. Попал чуть ли не под самую первую бомбёжку. Больной же был выписан задолго до войны по причине «полного выздоровления», и куда он исчез после этого, никто мне сообщить не смог. Поиски его родственников и прочих связей тоже не принесли результатов. Жалеть о том, однако, мне не пришлось. Ответ на вопрос, почему, и является содержанием данного текста.
 Условно его можно разделить на три части: первая — оригинальная рукопись; вторая — мои приключения, связанные с её прочтением и поисками автора; и, наконец, третья — собственно, то, ради чего и появился на свет этот текст.

- 1 -

Сегодня квартирная хозяйка опять приходила с напоминанием об уплате за жильё на будущий месяц. Сказал ей, что ожидаю со дня на день поступления гонорара за книгу. То есть ровно то же, что и в прошлый раз. Мы оба знали, что я вру, но нас примиряло другое знание: я что-нибудь придумаю и выберусь из очередного финансового тупика тем или иным способом. Перехвачу у знакомых, выиграю в карты или, в конце концов, действительно заработаю честным литературным трудом, как получалось делать это и прежде.
Закрыв за ней дверь, я некоторое время предавался размышлениям о собственной непрактичности. Ведь мне ничего не стоило честно признаться, что денег нет и не предвидится. Поступив так, я бы избавил её от необходимости следующего скорого визита и нас обоих — от этого бессмысленного разговора, наполненного притворством провинциального театра. В другое время она бы, конечно, привлекла на свою сторону представителей власти для обеспечения своих притязаний на мой кошелёк, но в сегодняшней ситуации ей так же некуда деваться, как и мне. В Петербурге полно бездомных, но вряд ли кто-то из них платёжеспособен. Военная кампания, начавшаяся полтора года назад, вымела подчистую все сбережения нашего брата интеллигента, лишив его при этом обычных, мирных источников дохода. Ну, выбросит она меня на улицу, и что? Останется её квартира пустовать, а так хоть робкая, но надежда на мою удачу всё-таки есть.
Следующей мишенью самобичевания стала вчерашняя моя встреча с Гришей. Она тоже имела отношение к оплате за квартиру и тоже закончилась совершенно бездарно, если судить о ней по меркам преуспевающих господ. Гриша звал меня на одно мероприятие, должное состояться в неизбежно надвигающуюся пятницу, а я, брезгливо поморщившись, его предложение отклонил, уже в ту самую секунду понимая, что делаю несусветную глупость. Главным образом, потому, что всё равно потом соглашусь. Через пару дней буду разыскивать его сам и, найдя, стану напрашиваться и бормотать что-то нелепое в своё оправдание. Гриша ведь намекал на некоторые полезные знакомства, которые могли там состояться.
- Чёрт! - громко выругался я вслух, одним глазом косясь на  вешалку, где покоилось всё ещё приличного вида пальто.
Адресат моих проклятий был расплывчат. В голове мелькнул туманный образ то ли Достоевского, то ли его вечного спутника Раскольникова. Пронеслись вспышки света, озарившие лица нескольких редакторов, отказавших мне на прошлой неделе по причинам военно-политического характера. Представился гонец, несущий благую весть по поводу наследства, которого у меня нет и быть не может...
Я отмахнулся от навязчивых видений рукой, тем самым как бы признавая их объективную реальность и, одновременно, разрушая с помощью древней магии пассов.
В это же самое время другая сторона моего ложного «я» шептала, что, по крайней мере, два дня у меня ещё есть. Для чего? - вопрошал её кто-то третий. Чтобы сделать вмятину на диване ещё глубже?
- Чёрт! - вторично выдохнул я и решительно направился к вешалке.

Улица встретила меня знаменитым петербургским январским ветерком, от которого захотелось немедленно спрятаться в каком-нибудь дрянном кабаке и напиться там в компании незнакомых людей до полного обморока. Благо, денег у меня на это безумие не было, и я двинулся в намеченный путь, преодолевая сопротивление вязкой атмосферы.
Идти предстояло долго. Мои и гришины финансовые возможности разнились чрезвычайно, поэтому нас разделяло не только метафизическое расстояние, но и обычное, присущее трёхмерному пространству. Услугами извозчика я по понятным причинам пользоваться не стал. Стараясь не глядеть по сторонам, чтобы не подпитывать свою мизантропию созерцанием картин, её оправдывающих, я продирался сквозь заросли городских лабиринтов, продолжая разговор с теми странными сущностями, которые непостижимым образом уживались во мне.
Сегодня они в основном спорили друг с другом, что для меня являлось в принципе благом: я мог просто наблюдать за ними, не вмешиваясь и не тратя силы на споры. Тот, что слева, убеждал своего оппонента в необходимости что-то менять в моей жизни. Что конкретно, он сам не знал, и потому его позиция была со всей очевидностью уязвима. Соответственно, правый надменно посмеивался над ним и вещал о том, что нужно смириться, доверившись мудрому Провидению, которое само всё устроит.
- Чем же оно занималось до сих пор? - возмущался левый.
- Подготовкой, - отвечал ему правый.
- Чего?
- Тебя.
- А я — это кто?
- Вот видишь, ты и сейчас ещё не готов.
В этот момент меня задели краем какой-то тележки, наполненной доверху всяким бытовым хламом на продажу, и я вынужденно остановился, пытаясь унять боль в ушибленном колене.
- Извиняйте, барин! - равнодушно произнёс хозяин поклажи, спеша прочь.
- Чего уж там, - ответил я, в чём совершенно не имелось нужды.
Мои болтуны умолкли, должно быть из солидарности с моими болевыми ощущениям. Именно в этот момент полной внутренней тишины возле меня остановилась карета, ведомая ухоженной серой лошадью. Двери экипажа распахнулись, и оттуда показалось лицо милой женщины. Мне потребовалась пара секунд, чтобы его узнать.
- Боже! - воскликнула она. - Это и вправду ты! А я сначала подумала, что мне мерещится.
- Отчего же? - отозвался я. - Разве по моему поводу уже был некролог в «Ведомостях»?
Она с готовностью рассмеялась не самой остроумной шутке, как делала это неоднократно в эпоху нашей прежней дружбы. Её смех был настолько же обворожителен, насколько нелепа и раздражающа его причина. Мы и расстались, собственно, поэтому: когда я понял, что её обожание моих скромных талантов никак не связано с качеством того, что они производят на свет. Она могла восхищаться любой сказанной мной глупостью. Последние дни наших с ней отношений я изводил себя именно тем, что подсовывал ей всякие пустышки, наблюдая, как она их проглатывает и смакует.
Потом я неоднократно посылал ей мысленные благодарности за то, что она помогла мне поставить себе диагноз: непомерный нарциссизм, сдобренный завышенными оценками собственного творчества и его значимости в рамках мировой литературы. Не скажу, что я при этом полностью избавился от недуга, но какие-то полезные процессы тронулись с места. Эти голоса, кстати, в моей голове появились именно тогда.
- Садись! - повелительно крикнула она.
Должно быть, вид замёршего человека, только что отмеченного тележкой уличного торговца, и не предполагал ничего другого, кроме согласия. Сопротивляться я не стал, мысленно решив, что посвящу этот день принятию накопившихся унижений. Будем считать это своеобразной баней, очищающей душу от неизбежной грязи бытия, прилипающей к типичному жителю столицы.
- Куда направляешься? - осведомилась она, едва мы тронулись.
Хорошо, что догадалась не затягивать с этим вопросом. А то получилось бы, будто я брёл по зимнему городу, подвергая себя опасности обморожения, совершенно без всякой цели.
- Есть одно спешное дело, - правдиво начал я и немедленно вслед за этим соврал: - Тут недалеко. Впрочем, я готов проделать и крюк, если у тебя нет возражений и имеется полчаса свободного времени. Сколько мы не виделись? Полгода?
- Год, - улыбнулась она, подтверждая, что возражений нет.
Если судьба проявит ко мне благосклонность, мы окажемся в нужном мне месте без всяких с моих стороны объяснений. А там я выскочу, сославшись на какую-нибудь выдуманную причину. Но всё произошло совсем не так и даже лучше, чем оно могло быть придумано моим уставшим умом.
После пяти минут пустяшного разговора ни о чём она вдруг спросила:
- Ты ведь знаешь, что послезавтра открывается Казначейство?
Моё сердце ёкнуло от предвкушения лёгкого выигрыша. Пришлось даже сделать небольшую паузу, чтобы голос не выдал волнения.
- Да. Уже отказался, если ты имеешь в виду банкет.
- Почему? - удивилась она.
Её предсказуемость, всегда вызывавшая во мне лишь досаду, в данной ситуации была как нельзя кстати. Ещё немного усилий, и она избавит меня от необходимости визита к Грише.
- Ну, ты же знаешь мою любовь ко всем этим городским мероприятиям. Соберутся чиновники со своими скучными жёнами, придворные шуты, успешные продавцы скобяных изделий. В конце концов, просто голодные студенты, для которых это всего лишь возможность не умереть от истощения.
Здесь я сделал многозначительную паузу, попутно примеряя на себя последнюю фразу — она описывала моё собственное положение дел наиболее точно.
- Да брось ты! - Она легонько коснулась моей всё ещё заледеневшей щеки. - Составь мне компанию. Обещаю, что буду молчать, как рыба, чтобы не скомпрометировать тебя. Мне там нужно встретиться с одним человеком, и в твоём присутствии сделать это будет гораздо удобней.
- Чтобы не начались пересуды? - догадался я.
- Именно.
О лучшем исходе я не мог и мечтать. Теперь мне отводилась благородная роль дымовой завесы для моей дамы. Мне даже не придётся изображать никакого компромисса с совестью. Я просто спасаю сердечного друга, хоть и бывшего. Опасность того, что она захочет чего-то большего, кроме формального присутствия нас в качестве пары на помпезном торжестве, меня не волновала. Как женщина она мне всё ещё нравилась, а мои христианские устои давно разрушились под воздействием яда либеральных свобод. 
- Разве что тебе не совсем приятно моё общество, - попыталась сыграть обиду она.
- Ну что ты! - поспешил заверить я, изображая лёгкую встречную обиду. - Как ты могла такое подумать?

Убранство банкетного зала вызвало во мне стойкое отторжение по двум причинам, не могущим существовать одна без другой: безвкусицы и дороговизны. Оно тем более раздражало, что в тот самый момент, когда толпа гладко выбритых и прилично одетых граждан собиралась насладиться этой незаслуженной гастрономической роскошью, наши солдаты сидели в промёрзлых окопах, гадая, останутся ли они в живых до следующего утра.   
Размышляя подобным образом, да ещё с использованием расхожего клише про окопы, я сам себе напоминал лютого либерала, противника монаршей воли, коим вовсе не являлся. И, раз уж зашла речь о столь серьёзных обвинениях по адресу собравшихся, то сам-то я что здесь делаю? Пришёл записаться добровольцем?
Загнав себя таким образом в неизбежный логический и моральный тупик, я чуть ли не маршевым шагом минул длинные ряды заставленных деликатесами столов под охраной надёжных лакеев. Моя принцесса едва поспевала за мной, не подозревая о противоречивых чувствах, бушевавших во мне.
Начнём с того, что я был зверски голоден. Стерлядь, красиво выложенная кругами на  тарелках из китайского фарфора, конечно же, могла помочь мне избавиться от неприятных ощущений, вызываемых этим первобытным инстинктом, но, боюсь, я не смог бы выглядеть в момент насыщения хоть сколько-нибудь прилично. Даже начни я с гусиного паштета, заботливо обложенного нежной порослью петрушки на ломте ржаного хлеба, то всё равно присутствующие могли бы заметить излишнюю торопливость в движении моих анатомически правильных челюстей.
Мой опыт гнал меня в самый дальний угол, где, я точно знал, стоят столики с выпивкой и закуской, не такой пафосной, но зато укрытой от посторонних глаз более тусклым освещением. Бутерброды с холодной телятиной под глоток освежающего бренди — лучшее начало подобного вечера. Только не напиваться сразу. Не за этим мы здесь.
Нехитрый мой план удался. Мне посчастливилось, не привлекая постороннего внимания, утолить первый голод нежным куском запечённого гуся, предварительно отправив мою подругу в свободное плавание по залу — теперь, после того, как её увидели в сопровождении ухажёра, ей позволялось немного погулять по кругу для того, чтобы засвидетельствовать своё почтение.
Я продолжил аккуратно набивать желудок, строго соблюдая намеченные объёмы и скорость, мимоходом продолжая с тихой ненавистью разглядывать позолоченные узоры на стенах, огромные хрустальные люстры, висящие под потолком, мягкую мебель, обитую цветастыми тканями, выдержанными в одобренном государством стиле.
Запахи сладких духов вперемешку с кислым ароматом вина и сладким пунша достигали моего обоняния и мешали до такой степени, что хотелось открыть все имеющиеся в помещении окна. Смех, перебиваемый скрипом стульев и стуком каблуков о паркет, вкрадчивый шорох накрахмаленной одежды, пляшущие на стенах разноцветные блики, приглушённая музыка — всё это, призванное создавать праздничное настроение, оказывало на меня эффект, противоположный задуманному.
- Возьми себя в руки, - посоветовал мне правый голос.
- Да, - согласился с ним левый, что случалось довольно редко. - А то как-то нелогично у тебя получается: подонки все они, а страдаешь ты, невинный агнец.

Гриша не слишком удивился нашей встрече на банкете. Лишь немного пожурил меня:
- Мог бы прямо сказать, что уже приглашён. А то начал изображать из себя Чацкого. Причём, эдакой его странной разновидности: ещё до наступления бала.
Пришлось в тон ему отшучиваться:
- Упомянутый тобой персонаж — тень прошлого века. Сегодняшним отрицателям устоев не стыдно принимать дары от тех, кого они на словах ненавидят.
- Самокритично, - похвалил меня Гриша. - А ты не допускаешь, что сегодня поменялись не только критикующие, но и их оппоненты?
- В лучшую сторону, ты имеешь в виду?
- Точно так.
- Не знаю. Если верить словесным шаржам господина Грибоедова, то особых различий не видно. Хочешь, я тебе прямо сейчас, в этом зале найду несколько живых цитат?
- Не стоит, - лениво отмахнулся мой собеседник. - Тем более что я не вижу никаких предпосылок твоего стремительного ухода отсюда. - Он указал взглядом на мою спутницу, стоявшую чуть поодаль в окружении трёх полезных для неё дам. - Кстати, я искренне рад за вас. Да и не только я, скажу тебе по большому секрету.
Тут его отвлекли, а мне на размен достался толстый господин, оказавшийся поклонником моего раннего творчества. Деваться от него было некуда, и я принялся играть чванливого, избалованного распутной жизнью подонка, чтобы, во-первых, скоротать время, а, во-вторых, проверить реакцию. Несмотря на творческое затишье, исторически оправданное, я всё-таки продолжал считать себя неким опытным дегустатором человеческих душ.
Господин не оправдал моих ожиданий, продемонстрировав лишь то, что мне и так было известно: люди готовы терпеть любые выходки тех, кого они считают выше себя. Это, ко всему прочему, прибавляет им стимула для собственного роста. Когда-нибудь потом, при удачном раскладе, они смогут сполна рассчитаться с обидчиком, а сейчас просто не наступил ещё для них подходящий момент.
Толстого господина сменили две дамы с теми же недостатками. Однако в силу природного мужского шовинизма их присутствие ощущалось мной не так унизительно. На них хотя бы можно было безнаказанно поглазеть. К тому же, их роскошные декольте на грани приличий и не допускали другого к ним отношения.
Затем мы воссоединились с моей пассией, чтобы продефилировать по залу в поисках объекта её интересов, благополучно справившись с поставленной задачей в рекордные сроки. Игла удивления кольнула меня в самое сердце: им оказался мой старый знакомый, ведавший литературными делами Санкт Петербурга. Когда же они завели предметный разговор, то мне немедленно захотелось увидеть себя в зеркало — убедиться, что моё чрезмерное удивление не отражается на лице в виде какого-нибудь ехидства, граничащего с завистью. Он самым серьёзным тоном стал уверять её, что рукопись (!!!) будет отрецензирована в ближайшее время. Чья рукопись, чесалось спросить, но не спросилось, потому что и так всё выглядело предельно ясным.
Вот, значит, зачем я ей понадобился: не просто обезопасить от сплетен, а ещё и побыть бесплатной декорацией к представлению. Молодец. Упрёков от меня она не дождётся: я бы на её месте поступил бы так же. Использовать ближнего в своих личных целях — не грех, но неизбежная форма дивидентов, выплачиваемых жизнью за предоставленные ею мучения.
С другой стороны, слушая их беседу, я не вмешивался и старался не проронить ни слова. Мне вдруг совершенно искренне захотелось уяснить, что же такого она смогла предложить находящемуся в глубоком кризисе миру литературы, да ещё в такое непростое время. Но чем больше я тужился, тем меньше понимал, постоянно уплывая поэтому мыслями в абстрактные дали, возвращаться из которых приходилось с превеликим трудом. В один из таких моментов отчуждения меня и застали врасплох вопросом:
- А вам уже удалось переговорить с Фёдором Ивановичем?
- С кем?
- О, извините! Возможно я поторопил события и опрометчиво выдал чьи-то служебные тайны. Простите ещё раз!
Он, впрочем, не очень расстроился своей оплошности, и это меня заинтриговало вдвойне. Выходит, на меня тут кто-то уже имеет виды, о которых даже распространились слухи, а я ни сном ни духом. Продолжаю обречённо созерцать потолок в своей неоплаченной квартире в то время, как сами небесные ангелы озабочены моим пропитанием и самочувствием.
Моему недоумению не дали развиться. Гриша уже направлялся в нашу сторону, ведя под локоток того самого Фёдора Ивановича. Его я тоже знал, но моё отягощённое безрадостным бытом сознание вычеркнуло это имя из списка вероятных перспектив.
Формального представления не потребовалось, но небольшая прелюдия всё же состоялась. В высшем обществе принято сначала поговорить о погоде и положении на фронтах, прежде чем перейти к делу. Фёдор Иванович даже рассказал пару новейших анекдотов, вполне остроумных и симпатичных, вызвавших дружный смех. Затем он повернулся ко мне, и наша компания замерла в ожидании слов, которые всем, кроме меня, были уже известны:
- Голубчик, как вы посмотрите на то, чтобы возглавить один из отделов моей газеты? Военный, если быть предельно точным. Можете не спешить с ответом, - великодушно прибавил он. - Время терпит.
Судя по тому, что он не стал для объявления своего предложения отводить меня в сторону, новостью это действительно ни для кого не являлось. Значит, и моё настоящее положение, которое я наивно пытался скрывать, тоже. Что ж, тем проще будет принять на себя новую роль.
- Не вижу смысла в том, чтобы кокетничать, - весело отозвался я. - Тем более в кругу своих самых близких друзей. Я готов приступить к своим новым обязанностям хоть завтра.
- Браво! - коротко хлопнул в ладоши Фёдор Иванович. - Признаюсь, что я не до конца был уверен в вашем согласии.
- Помилуйте! - в свою очередь расшаркался я. - Одна лишь репутация газеты, которую вы возглавляете вот уже без малого... пятнадцать лет, - я сотворил небольшую паузу и слегка наморщился, как бы нарочито вычисляя, - делает мой отказ совершенно немыслимым. А в моём положении безработного стихотворца — тем более.
«Рубить так рубить!» - кто-то восторженно вскричал внутри меня.
- Тогда в этот понедельник я жду вас у себя в редакции, - резюмировал явно довольный Фёдор Иванович. - Вы адрес помните?

Остаток банкета я провёл в стиле тех, кого всей душой презирал. Присоединившись к компании нищих аристократов, поедавших икру под бодрящий звон бокалов, я быстро довёл себя до того желанного состояния, когда все грани мира лопаются и растекаются в разные стороны, превращаясь в одну сплошную кляксу. И я имею в виду не только визуальную часть взятого образа. Откуда-то появились мысли о необходимости поднять работу военкоров на новую небывалую высоту, о поддержании воинского духа наших доблестных солдат и офицеров. Мой врождённый монархизм заиграл новыми красками, вызывая одобрение многочисленных патриотов, собравшихся вокруг меня на знакомые звуки фанфар.
Моя предприимчивая (как недавно выяснилось) подруга не отставала от меня. И в плане шампанского, и в намерении закончить этот бал совсем не в стиле Чацкого. Будь мы здесь по одиночке, нас бы прогнали в три шеи вежливые слуги в белых париках. А вдвоём мы были всего лишь дополнительным украшением праздника. Ну да, слегка бракованным, стоит признать, но всё ещё выполняющим свои функции.
Правую мою сторону радовало то, что мы вряд ли в таком виде завершим этот вечер где-нибудь в дешёвых номерах. Левую этот же факт огорчал.
- Не ссорьтесь, - сказал я им. - Сегодня именно такой день, когда исполняются желания, задуманные Провидением, как раз упомянутым вами накануне. Давайте просто наслаждаться настоящим моментом, предоставив завтрашнему дню наступить в полном безмолвии и безмятежности.
- С кем это ты разговариваешь? - спросила подозрительно моя подруга.
- О! - поднял палец к потолку я. - Ты тоже заметила, что мы тут не одни?
- Заметила. Но мне показалось, что у тебя воображаемых собеседников гораздо больше, чем это позволительно иметь приличному джентльмену.
- Не переживай, - успокоил я. - С кокаином покончено раз и навсегда. Только шампанское! Кстати, а где оно?

Мы всё-таки проснулись утром в одной постели, но сам факт того, что на мне были брюки, свидетельствовал об исключительно платоническом характере наших отношений прошлой ночью. Детали того, как и почему мы здесь очутились, погребла под собой сама госпожа Вечность.
Мы совершили обряд употребления кофе на её крохотной кухне в полном молчании. Только обменивались многозначительными взглядами, которые не значили ровным счётом ничего. На её лице я не заметил никаких следов злоупотребления шампанским — видимо, её полноправное участие в кутеже являлось плодом моей фантазии.
- Зря ты отказался от меня, - сказала она, целуя мою небритую щёку, уже когда я стоял в дверях её квартиры, готовый уйти, теперь уже точно навсегда. - Мы могли бы стать отличной парой. Не всё ведь в этой жизни делается человеком по любви.
- А вот тут ты не права, - покачал я головой. - Если что и гонит меня прочь от тебя, так это именно любовь. Я боюсь потерять её в окружении твоих сумасбродных желаний и страстей, тогда как вдалеке от тебя есть все шансы её сохранить.
- Надо будет записать, пока не забыла, - задумчиво произнесла она. - Ты нигде ещё не использовал эту мысль? Я имею в виду в твоих произведениях.
- Нет, - подтвердил я. - Бери себе. Бесплатно.

- 2 -

Дочитав до этого места, я впервые попытался осмыслить текст. Задавался я в первую очередь вопросом: что он здесь делает, в истории болезни. Возникавшие сомнения насчёт реальности пациента устранялись стандартным оформлением папки и некоторыми другими, вполне бюрократическими символами. Будь это розыгрышем, он бы всплыл после первой же ревизорской проверки, а этот документ пролежал там, судя по всему, лет двадцать с лишним, и никого не смутил.   
Делая анализ почерка замечаний лечащего врача и текста, я также пришёл к выводу, что написаны они были разной рукой. Для этого не требовалось никакой графологической экспертизы. Из чего вытекал однозначный вывод: пациенту дали возможность высказаться своими словами и в достаточно демократической форме. Возможно, это являлось средством терапии, назначенной ему, наподобие той, что прописал булгаковский профессор Стравинский Ивану Бездомному. Возможно пациент именно после этого и пошёл на поправку.
Что же касается текста, то он явно указывал на какие-то военные действия, происходившие во время написания опуса. Я сверился с общеизвестными историческими сведениями и без особого труда установил, что речь безусловно шла о январе 1916-го года. Именно тогда в Санкт Петербурге закончилось строительство Казначейства, и потому естественно предположить, что по такому не маленькому поводу был назначен пышный банкет, куда пригласили как можно больше народа. Из этого неоспоримого факта неизбежно вытекал другой: наш больной — обычный выдумщик, хорошо знакомый с историей Государства Российского. Что, признаюсь честно, не делало документ менее интересным в моих глазах.
Фёдора Ивановича я с большой долей вероятности идентифицировал как господина Благова,  редактора газеты «Русское слово», а вот с «Гришей» получилась заминка. Слишком большую аудиторию охватывало это имя, даже если ограничится лишь литературными кругами.
Множество деталей и правдивых намёков, разбросанных по тексту, тоже не свидетельствовали о подлинности описываемых событий. Сейчас, спустя более ста лет, никто уже не сможет ни подтвердить, ни опровергнуть их. Так что даже я могу накрапать нечто подобное и выдать материал за исторический опус.
Доктор сделал всего две пометки на предыдущем отрывке текста, и они показались мне вполне закономерными. Во-первых, он жирно обвёл красным фломастером диалог между «двумя ложными я», а, во-вторых, написал на полях в том месте, где герой как бы признавался своей нелюбимой подруге в любви: «поиск оправдания». Обе пометки указывали лишь на профессиональную озабоченность доктора и никак не интерпретировали само содержание.
Не стал тогда этого делать и я.


- 3 -

Фёдор Иванович не зря давал мне возможность подумать. Должность заведующего отделом военной публицистики предполагала частые командировки на фронт, о чём мне и было сообщено в понедельник. Не скажу, что это меня напугало. Скорее наоборот. До того момента у меня самого появлялись мысли о подобном геройском бегстве от никчёмной петербургской жизни. Только я не понимал, зачем в войсках нужен поэт, не обладающий навыками ведения современного боя.
Фёдор Иванович объяснил.
- Победа куётся не только оружием, - доверительно сообщил он. - Солдатам нужны образы и смыслы, объясняющие их жертву. В ваших произведениях, насколько я помню, они присутствуют с самого первого сборника. И в достаточном количестве. Вот, например:

По полю, сотканному ветром,
Бежали тени от погони,
Боясь, что их светило тронет
Своим могущественным фетром.

 Меня, конечно, польстила продекламированная редактором цитата, но я не удержался от грустного замечания:
- Не все разделяют ваше мнение насчёт образов и смыслов. Некоторым подавай лишь описание того, что видят глаза.
- Вы про издержки цензуры? - уточнил он.
- Про них.
- Не будьте так строги. Никакой добрый почин, включая государственный, не обходится без участия в нём деятельных дураков. Изначальная задача цензуры — уберечь наши уши и глаза от огульного отрицания чего бы то ни было на том лишь основании, что оно произведено у нас дома, а не за границей. Вы ведь и сами, готов поспорить,  не подадите руки тем, кто, движимый одной лишь думой о выгоде, строчит порочащие Отечество вирши.
- Не подам.
- Вот видите! Значит, я в вас не ошибся.
- Я тоже на это надеюсь, - дипломатично произнёс я. - Однако у меня есть ещё вопросы. Каких конкретно достижений вы ждёте от меня? И в какой срок?
Фёдор Иванович тяжело поднялся из-за стола и прошёлся по своему просторному кабинету, тем самым как бы подчёркивая важность произносимых им слов.
- Только самый последний глупец полагает, что у него всё всегда хорошо. Даже тогда, когда всё действительно хорошо. Отбросив ложную скромность, давайте допустим, что мы не относимся к числу таких людей.
Мне только и оставалось, что кивнуть в знак согласия.
- Так вот. Положение нашей армии на фронтах далеко от идеального. И причина тому не техническое превосходство противника и не численный перевес. В обоих этих компонентах войны у нашей армии превосходство. Но!
Он поднял указательный палец вверх.
- Мы проигрываем наши тылы. Мало того, что солдаты в окопах не рвутся в бой, так ещё и количество дезертиров превышает всякие мыслимые и немыслимые пределы. Точной цифры я не назову. Засекречена. Но она и не нужна, чтобы понять главное: народ не понимает всей важности происходящего. И это — не результат военной кампании, а недоработка, прежде всего, нашего духовного департамента, если можно так выразиться. Мы безосновательно уповали на то, что всё разъяснится само. Не разъяснилось. Значит, мы должны предпринять какие-то шаги, чтобы эту ситуацию исправить.
Видя, что я собираюсь вставить свою реплику, он жестом остановил меня.
- Знаю, что вы собираетесь сказать! Почему мы вдруг нащупаем верную стезю сейчас, тогда как полтора года не смогли этого осуществить. У меня, представьте себе, есть ответ на подобное возражение. Мы должны избавиться от заказного патриотизма и привлечь к работе по-настоящему талантливых людей. Таких, как вы. Неравнодушных. Отмеченных особым влечением к тому, что называется красотой. И, конечно же, к справедливости. Именно к ней вопиёт наш русский дух с самого начала своего существования.
Я не пытался на этот раз его перебить, и он продолжил.
- Вы отправитесь в самую гущу войны не для того, чтобы отметиться гневными речами по адресу врага на центральных полосах газет, но чтобы найти там истинных живых героев, реальные истории мужества в служении Отечеству. Точные даты, имена и фамилии, подробное и достоверное описание событий со слов очевидцев — вот что станет для вас одной из основных задач. Когда вы с ней справитесь, то облачите имеющийся материал в формы, достойные вашего пера.
Он пристально заглянул мне в глаза.
- Мне удалось донести до вас идею?
Я почти машинально кивнул. Он тогда действительно убедил меня, что можно с помощью пары талантливых фраз изменить ход истории. Впрочем, на меньшее я бы и не согласился.

Танцовщица, призывно крутившая животом под ритмичные звуки бубна, мне только снилась. Догадаться об этом я сподобился, когда моя рука свободно прошла через тонкую мутноватую плёнку стекла, разделяющую нас, нащупав внутри преграды прохладную воду. Дева улыбнулась мне и подмигнула, словно сообщнику, и я шагнул внутрь этого аквариума, ведомый любопытством.
Вода оказалась лёгкой, не затрудняющей дыхание. От воздуха её отличала лишь небольшая тягучесть, щекотавшая в носу и преломлявшая видимые глазом изображения. Слуховые ощущения тоже обладали некоторым своеобразием: они заполняли собой всё пространство, не давая ни малейшего шанса определить источник звука. Бубен поэтому звучал  непосредственно в моей голове.
Приближаясь к танцовщице, я с интересом наблюдал, как она ежесекундно меняет лицо и облачение, словно кто-то вращал гигантский калейдоскоп, осью которого она была. Когда до неё оставалось не больше шага, она претерпела последнюю трансформацию, став вдруг глубоким стариком. Его лицо,  изрезанное волнистыми морщинами, нависло надо мной. Спёкшиеся губы его хаотично шевелились, обнажая беззубый рот, а глаза горели вдохновенным шаманским безумием.
- За! За! За! - кричал он, будто бы объятый приступом заикания.
Каждый удар бубна пронизывал меня насквозь, вонзался в плоть и копошился в ней своими шершавыми звуками. Никаких неудобств в связи с происходящим я не ощущал и точно знал, что могу прекратить это в любой момент одним простым способом: сведя видимое и слышимое к чему-то знакомому и, таким образом, ухватившись за спасительную руку, протянутую из повседневного мира. Что, в конце концов, я и сделал.
- Зарина! - последнее, что услышал я, вынырнув из кошмара.
Бубен превратился в перестук колёс поезда. Но не надолго. Послышался свист, а за ним взрыв. Наш поезд тряхнуло, неистово завизжало железо. Затем всё на мгновение стихло, и в коридоре раздались суматошные вопли.
- Кажется, приехали, - сказал в полной темноте голос, принадлежавший соседу по купе.
Ещё один взрыв бухнул где-то неподалёку, подтверждая его слова. Донеслась трескучая работа пулемёта и множество отдельных винтовочных и револьверных выстрелов. Кто-то забарабанил в нашу дверь кулаками и, не дожидаясь ответа, распахнул её. В проёме возник мужской силуэт, едва различимый на фоне ночного окна.
- Господа! Всем срочно покинуть вагон! Одевайтесь теплее. Вещи с собой не брать. Если есть оружие и патроны, то только их.
Он исчез так же внезапно, как и появился, а мы кинулись исполнять его команды, мешая друг другу осуществить задуманное. Аварийное освещение не работало, из чего вытекал однозначный вывод: поезд крепко задело снарядом. Мой браунинг в кармане пальто показался мне тогда годным разве что для самоубийства.
В конце концов, мы выбрались наружу, в стылую непроглядную ночь, на противоположную от стрельбы сторону рельсового полотна, где, следуя указаниям самопровозглашённых командиров, спустились по крутой галечной насыпи и легли прямо в снег.
- Вёрст десять не дотянули, - произнёс кто-то над моим ухом. - Есть надежда, что подмога подоспеет раньше, чем нас тут перещёлкают, как котят.
- Сами не управимся? - уточнил я, хотя и так знал, что кадровых военных в поезде, укомплектованном плохо одетыми и ещё хуже вооружёнными людьми, почти не было.
- Уповаем лишь на милость Божью и чтобы ночка оставалась такой же тёмной.
- В плен разве немцы не берут? - присоединился к нашей беседе ещё кто-то.
Вспышка от очередного артиллерийского снаряда, разорвавшегося неподалёку, озарила окрестности, а заполыхавший вслед за этим пожар сделал адское освещение устойчивым. Его хватало для того, чтобы оценить масштаб ущерба, нанесённого поезду: несколько вагонов в голове состава сошли с рельсов, отцепившись от паровоза, который стоял чуть поодаль впереди, источая  в небо бесполезный белый пар.
Нелепость и беспомощность занятой нами обороны выражалась в отсутствии какого-либо укрытия. Редкие низкорослые кустарники, едва занесённые снегом, для такой цели не годились. Мы в лучшем случае могли послужить в качестве лёгких мишеней для тех, кто окажется наверху насыпи. А в том, что враги приближались, оставалось всё меньше сомнений: активная перестрелка становилась с каждой минутой всё громче.
- Зачем мы здесь! - истерично завопил мой бывший сосед по купе.
Было не совсем понятно, какую именно часть пространства он имеет в виду. То ли этот клочок земли, оккупированный нами, то ли вообще всю Вселенную, созданную господином Богом. Свойственное творческим душам особое мироощущение позволяло мне видеть этот иносказательный символизм в задаваемом им вопросе. Впрочем, ответ на любой из двух смыслов имелся лишь один: чтобы страдать. Всё сущее прикрепляется к жизни этим незримым, но прочным поводком,  то крепко натягиваемым, то ослабляемым чьими-то равнодушными руками. Мысль не моя и к тому же не новая, но она как нельзя лучше отражала моё отношение к творившемуся вокруг нас ужасу. 
- Отходим! - крикнул кто-то, надо полагать, тот, кто недавно стучался к нам в купе, выгоняя на свежий воздух.
Служа примером, он поднялся на ноги и, согнувшись в коленях и пояснице, повёл за собой в темноту отряд желающих спастись от плена и пуль. Я же вдруг, неожиданно для себя самого, совершил другое действие, не оправданное никакой логикой: крадучись вернулся к застывшему на рельсах поезду и пролез под вагоном на противоположную сторону.
Холодное спокойствие, которое овладело мной в ту минуту, я ничем объяснить не могу. Возможно, психологи и найдут описание подобного феномена у себя в толстых умных учебниках, но я не из их числа. Можно лишь утверждать, что меня всецело поглотило желание увидеть, что же там происходит, и сопротивляться этому я не смел.
Я бы с удовольствием употребил здесь замызганное клише о том, что увиденное мной превзошло все мои ожидания, но в том-то и дело, что никаких ожиданий я не строил. Остаётся поэтому просто написать, что передо мной открылась панорама битвы, происходящей примерно в ста шагах от места моей новой дислокации. Со всей очевидностью она не являлась ни следствием обстрела нашего поезда, ни тем более его причиной. Она шла вокруг какого-то продолговатого здания, обнесённого забором, а мы, скорее всего, стали лишь случайной жертвой при выполнении каких-то более грандиозных военных задач. При таком раскладе я бы теперь даже не смог точно определить, с какой стороны находятся наши, если они там вообще присутствовали.
Атака, приближение которой я слышал всё это время, по всей видимости захлебнулась. Противоборствующие силы залегли и теперь вели огонь из укрытий. Шальные пули изредка долетали до вагонов, мирно стоявших на рельсах, что напоминало мне лишний раз об осторожности, которую необходимо соблюдать, несмотря на разгаданную мной тайну военной операции. Именно в этот момент я и заметил одинокую мужскую фигуру в шинели, стоящую как ни в чём не бывало на фоне развернувшейся баталии. Он спокойно курил, выпуская облака дыма, и не шевелился.
Первой моей мыслью стало окликнуть его, что я немедленно и осуществил, однако мой ослабевший на морозе голос не долетел до его слуха. Тогда я выбрался из-под вагона и ползком приблизился к нему шагов на десять, повторив попытку.
- Эй, вы! - крикнул я. - Вам жить надоело?
Он снова никак не отреагировал и тогда, безрассудно встав в полный рост, я в несколько длинных прыжков оказался с ним рядом, тут же присев на корточки. Он медленно повернул голову ко мне и усмехнулся:
- От смерти не спрячешься.
- Согласен с вами, - отозвался я. - Однако не вижу доблести в том, чтобы нарочно мозолить ей глаза.
- Курите? - спросил он, протягивая мне раскрытый портсигар.
Хотя во внутреннем кармане моего пальто лежала пачка папирос, я не стал отказываться от угощения.
- Давно вы здесь стоите? - спросил я, сделав первую затяжку.
- Нет. С того самого момента, как загорелся монастырь.
- Монастырь?
- Ну да. Напрягите зрение: вон колокольня, вон общежитие монахов.
Мой взгляд проследовал за его рукой, в которой дымилась папироса, но я решительно не мог различить тех деталей, о которых он говорил. Там действительно имелись какие-то постройки, но чтобы распознать в них монастырь, требовалось, наверное, нечто большее, чем зрение. Мне только и оставалось, что поверить ему на слово.
- Вы, я так понимаю, пассажир этого поезда? - спросил после недолгой паузы человек.
- Да. А вы разве нет?
- Нет. Я живу здесь неподалёку.
- И просто пришли посмотреть на то, как они будут жечь монастырь?
- Они? - совершенно искренне удивился он.
- Кто-то же его поджёг, раз он горит.
Человек задумался.
- Вы правы, - наконец, задумчиво молвил он. - С этим придётся разбираться. Волков.
Он протянул руку для пожатия, и мне пришлось встать, чтобы не быть невежливым. Я назвался, и он, услышав моё имя, сделал удивлённое лицо.
- Тот самый?
- Не знаю, кого конкретно вы имеете в виду, но допускаю, что так оно и есть.
- Да ладно, - улыбнулся он. - Не скромничайте. Фамилия ваша не такая уж и распространённая, чтобы под ней мог спрятаться кто-нибудь ещё. И тем более в таком неподходящем месте.
Я неопределённо пожал плечами. Если честно, то он мне нравился, но меня всё ещё нервировало наше нахождение здесь в качестве соблазнительных мишеней, а его заразительная манера не обращать внимания на некоторые очевидные вещи не делала меня автоматически таким же отрешённым.
- До рассвета примерно полчаса. Вернее, то того момента, как в небе появится хоть какой-то намёк на то, что в этом мире существует день. Но это недоразумение, - он кивнул в сторону непрекращающейся стрельбы, - закончится чуть позже. Так что я бы рекомендовал вам вернуться к своим и переждать вместе со всеми. Лично вам и другим пассажирам поезда ничего не угрожает.
Его осведомлённость меня удивляла, но я решил не задавать больше никаких вопросов, а просто выполнить его указания.
- Надеюсь, ещё увидимся, - сказал я, ретируясь.
- Непременно, - подтвердил он, прикуривая новую папиросу от старой.

Прифронтовой город, в который меня командировали, напоминал о своём статусе лишь отчасти. Бросалось в глаза чрезмерное количество людей в военной форме, включая калек. Иногда попадалась навстречу тяжёлая артиллерия, тащимая то  лошадью, то человеческой мускульной силой. В остальном же близость фронта не проявлялась никак. Согласно сводкам, он не продвигался ни в одну, ни в другую сторону уже около года, дав возможность горожанам привыкнуть к своему положению.
Я обосновался на квартире у одной пожилой особы, рекомендательное письмо к которой получил от Фёдора Ивановича. Мне досталась небольшая комнатка со столом, двумя стульями, кроватью и комодом, а ещё я мог пользоваться общей столовой, где, кроме меня, принимали пищу такие же, как я, постояльцы. Хозяйка сама готовила, взимая дополнительную плату с желающих не бегать по городу в поисках пропитания. Во время совместных обедов мы обсуждали последние новости, но не слишком откровенничали и к дружбе не стремились, что меня, убеждённого одиночки, вполне устраивало.
Труднее обстояли дела с тем, что я мысленно называл моей миссией. Пробиться на передовую оказалось предприятием не таким уж простым, требовавшим специального высшего позволения. Как мне дали понять, если у них и имелась нехватка живой силы, то во всяком случае не с моей разновидностью талантов. 
- Моргнуть глазом не успеете, - сказал мне один полковник, - как вас доставят оттуда в виде, пригодном лишь для отпевания. Сможете ли вы в таком случае отрапортовать вашему покровителю об успехе? Мне думается, что нет.
На вопрос о том, какую бы тактику и стратегию выбрал он, окажись на моём месте, он ответил с профессиональной прямотой:
- Вы же писатель. Другими словами, фантазёр. Вот и займитесь тем, что у вас получается лучше всего. Да и с философской точки зрения это правильно. Не помню, кто из мудрецов сказал, что весь наш многообразный мир находится лишь внутри нас. Не так ли?
Последним аргументом он меня сразил почище, чем остро отточенной саблей, однако не поколебал моей решимости всё-таки хоть как-то привязать мои репортажи к тому, что, возможно, реальностью и не являлось, но имело полное право так называться. Хотя бы потому, что люди умирали и калечились там по-настоящему. И кровь лилась багряная нескончаемым потоком.
В главном госпитале я нашёл, если не понимание моих задач со стороны раненых, то хотя бы наличие у них времени и желания общаться со столичным корреспондентом. Перепадало им от меня и табачку, с которым в армии был громадный дефицит. Истории же их в основном походили одна на другую и особую ценность для осуществления моих замыслов не представляли. То противник пошёл в атаку, которую они отбили, то послали в атаку их, где они потеряли половину личного состава. Раненых отвозили в госпиталь на одних подводах вместе с мёртвыми, а там уже сортировали. Кто-то отмораживал ноги, кого-то доставали вши и постоянный голод.  Жутковатая эта рутина не умоляла их мужества, но для печати в контексте моего задания не годилась.
Кроме того, меня постоянно спрашивали, не собирается ли царь наш батюшка помириться со своими родственниками в Германии. У меня таких сведений не имелось и, честно говоря, я уже подзабыл, о чём именно они тогда, в 14-ом году не смогли договориться. Гаврилу Принципа я помнил и обиженных сербов, братьев наших славянских, тоже, но суть происходящего оставалась для меня за пределами постижимого.
Нечто похожее на необходимый материал обнаружилось возле операционной, когда мне вручили только что ампутированную без анестезии ногу солдата и попросили отнести её в специальное помещение для бесхозных органов. Ступня, торчавшая из окровавленной простыни, разбудила во мне уснувшего поэта. В полуобмороке выполнив задание, я уселся на подоконнике, дрожащими руками достал химический карандаш и  накрапал на клочке бумаги:

Баллада об отрезанной ноге

Текст я здесь приводить не буду, ограничившись лишь названием. С колокольни моего сегодняшнего мировоззрения сие творение не выдерживает никакой критики. Да и с литературной точки зрения его нельзя отнести к шедеврам. Что же касается содержания, то оно и так понятно.
От пережитого потрясения я в тот же вечер сорвался с праведного пути, обещанного самому себе, серьёзно напившись гнусной местной водкой, настоенной на нищете и жадности. Компанию мне составили два офицера, комиссованных по ранению и ожидающих со дня на день отправки в глубокий тыл. У одного не хватало правой руки, другого контузило до почти полной глухоты. Оба они так и брызгали оптимизмом относительно своих жизненных перспектив, а война для них отодвигалась теперь куда-то на задворки сознания.
- Детьми хоть обзаведусь на старости лет, - мечтательно сообщил безрукий. - А то всё не решался из-за службы этой.
- А жена уже есть? - уточнил я.
- Нет пока, - ухмыльнулся он. - Но это не проблема. Сейчас на нашего брата большой спрос. А бабы стоят два пучка за рубль.
Спросить его, зачем ему такие женщины, на которых висит товарный ценник, я не успел, поскольку к разговору подключился третий наш приятель.
- И то верно, - подтвердил он. - Пособие хоть и небольшое, но при моих скромных запросах прожить можно. Земля у меня есть опять же. Под Смоленском. Справлюсь.
- Не, земля — это не моё, - возразил безрукий. - Копаешься в ней, копаешься, а толку никакого. Вот богатая невеста — это совсем другое дело. Пироги горячие под самовар, мягкие перины. Горничных молодых заведу обязательно.
- А коня мне и одного хватит, - согласился с ним контуженый. - Но такого, чтобы крепкий. Сена привезти, дрова.
Одним словом, ситуация для премьеры моей «Баллады» складывалась идеальная, чем я и воспользовался под занавес вечеринки, когда выпитая водка понизила во мне уровень социальной ответственности до той необходимой отметки, после которой стираются всяческие условности. 
Мои декламации оставили их совершенно равнодушными, что меня только порадовало. Прояви они интерес к предмету, мне неизбежно пришлось бы окунуться в омут дружеской критики или, что ещё хуже, похвалы.
- Пушкин? - безучастно спросил безрукий, и я молча кивнул.
Нас дальновидно выпроводили из заведения аккурат перед комендантским часом, чтобы мы успели добраться до своих коек. Но мне эта вежливая предосторожность всё равно не помогла. Заблудившись в малознакомом и плохо освёщенном городе, я всё-таки угодил в лапы бдительного патруля. Документы мои никого не убедили в моей невиновности, и я провёл ту ночь в дурно пахнущей и холодной комнатушке среди таких же нарушителей распорядка.
- Стыдно, молодой человек! - напутствовал меня утром седовласый поручик, вручая обратно бумаги.
- Больше не повторится, - заверил его я, хотя именно в тот самый момент собирался повторить.

Запой продлился почти неделю, что по моим прежним меркам было не так уж и много. Выйдя из него, я обнаружил, что моя «Баллада» опубликована в местной газете по инициативе кого-то из моих новых трактирных товарищей. Это меня поначалу раздосадовало. Получалось, что я, собственный корреспондент столичного издания, не утруждая себя выполнением возложенных на меня функций, строчу тем временем налево низкопробные тексты. Я представил, как экземпляр этой газеты попадает в руки к кому-нибудь из моих петербургских знакомых, и моё тело пробила нервная дрожь.   
Правое ложное «я» успокоило меня.
- Ты же не думаешь, - язвительно сказало оно. - Что любая твоя писанина будет одобрена Фёдором Ивановичем. Нет? Тогда у тебя имеются все основания распоряжаться ей на твоё собственное усмотрение.
- Но позволь! - возразил ему тот, кого я считал собой настоящим. - Есть же ещё репутационная сторона вопроса.
- Ты подписал «Балладу» новым псевдонимом.
- Да? Каким?
- Вильгельм Селёдкин.
- О, боже!
- Вполне сносно, - пожал воображаемыми плечами «правый». - Произведение за такой подписью автоматически устраняет всякие претензии к его автору.
- Не могу поверить, что ты серьёзно.
- Не могу поверить, что тебя это так уж волнует.
Он явно намекал на грехи моей творческой юности, когда в погоне за формой я не брезговал никакими средствами.
Возможно именно это маленькое недоразумение с «Балладой» послужило неким толчком к прорыву. В следующий месяц я отослал в Петербург что-то около десятка статей и такое же количество стихотворений. Отзывы от начальства я получил самые лестные, главным образом потому, что сам выступил в роли цензора, беспощадно отсеяв заведомо неподходящие опусы. Их ждала другая судьба, как легко о том догадаться — Вильгельм оказался на редкость живучим персонажем. И весьма продуктивным.
Взять хотя бы то хулиганское интервью, полученное им от пленного мадьяра.

 - Представьте, что вы стоите перед горящим домом. Внутри заперты ваша жена и император Франц Иосиф. Вы можете спасти одного из них. Только одного. Понимаете? 
- Понимаю.
- Кого вы спасёте?
- Его Императорское Величество.
- Почему?
- Потому что если я спасу мою жену, нас обоих повесят жандармы.
- Задача чисто умозрительная. В ней нет никакой жандармерии. Есть только вы, ваша жена и император.
- Так я вам и поверил.
- Ну хорошо. Давайте другой пример. Вы живёте с женой и детьми на необитаемом острове. У вас есть корова. Она даёт молоко, благодаря которому вы живы. На остров прибывает пиратский корабль. Знаете, кто такие пираты?
- Чего уж тут. Конечно.
- Они говорят, что убьют кого-то одного из вас: жену, ребёнка, вас лично или корову. Ваш выбор?
- А где Франц Иосиф?
- Его нет с вами на острове.
- Этого не может быть!
- Ну, хорошо. Он тоже там.
- Пусть берут самого младшего из детей.
- Почему?
- И так ясно.

 Что ему была ясно, я уточнять не стал. Вместо этого я обошёл всю казарму с пленными, продолжая мой маленький эксперимент. С небольшими вариациями, все они отвечали, как под копирку, и Франца Иосифа обязательным образом спасали, даже если ему ничего не угрожало по условиям задачи. Ради шутки в паре интервью я даже осмелился наделить их любимого императора какими-нибудь отрицательными характеристиками. Фокус не удался. Меня осмеяли и посоветовали почаще сверять свои сведения с фактами.
Размышляя над полученным результатом, я пришёл к выводу, что, выполняя редакционное задание, я заведомо отправился в путь по тупиковой тропинке, пытаясь честно найти ответ на вопрос, что же такого сделали эти немцы и венгры, чтобы заслужить смерть от русского оружия. За ними не водилось ничего предосудительного, кроме разве что встречного желания перевешать всех русских на столбах. И тогда меня осенило: в таких больших делах, как государственное управление, не может верховенствовать логика справедливости, поскольку всякая нация понимает её на свой собственный лад. На замену ей приходит логика патриотической целесообразности, которая, как шелуху, отсеивает всякие доводы, не совпадающие с идущими сверху приказами. Несмотря на кажущийся абсурд подобного подхода, он себя полностью оправдывает. Полагайся Государь на здравый смысл мирного времени, война была бы уже давно проиграна. И поэтому, что бы мы ни делали — правильно, потому что оно наше. И наоборот.
Сделав такие умопомрачительные выводы, я неизбежно пришёл и к другим, не менее удивительным. Тот полковник, называвший меня прилюдно фантазёром, был по сути прав. Талантливо преподнесённая ложь гораздо более полезна для Отечества, чем самая необузданная правда, вызывающая сомнения и ощущения неуверенности в собственной правоте. Ложь — это фундамент цивилизованного и стабильного общества, а правда нужна лишь реформаторам. Да и то, только до момента овладения полномочиями. Я ни в коем случае не реформатор и, стало быть, моя задача предельно проста: быть вместе со своим народом.
Не существовало никакой золотой середины на сей счёт. Никакого соломонова решения. Здесь мы, по ту сторону — враги. Они должны быть уничтожены до того, как им удастся то же самое сделать с нами. А кто думает иначе, тот сам враг, и его место — среди тех, кто подлежит безжалостному уничтожению.
Если бы только удалось донести эти простые слова до народных масс! Ведь по всем признакам получалось, что они не хотят воевать. Иногда до такой степени, что дезертируют или устраивают самострелы. Понять бы, что у них там творится в головах, и тогда бы мне действительно удалось повернуть ход истории в нужном Отечеству направлении.
До окопов поэтому я всё-таки добрался.  Демонстративно хлебнул с солдатами из одного котелка, побывал под артиллерийским обстрелом, поучаствовал в негласном конкурсе скабрезностей.
- Ты бы, барин, ехал домой, - посоветовали мне именно в тот момент, когда мне искренне почудилось, будто я добился у них доверия. - А то ходишь тут сам не свой, чего-то вынюхиваешь. Чего, и сам поди не знаешь.
- Уеду, - пообещал я. - Сразу, как только скажете, почему в вас ненависти к врагу нет.
- Это к какому такому врагу? К германцу что ли?
- Ну, хотя бы к нему.
- Так ведь он такой же мужик, как и я. Подневольный. Завтра объявят мир, он вперёд меня к своей зазнобе побежит.
- Думаете, объявят?
- Знамо дело. По-другому в энтих политиках не бывает. Ударят по рукам. Нам Америку отдадут, германцам — Индию.
- Кто отдаст?
- Вот потом и узнаем.
- Как бы нам самим чего не пришлось отдать, - встрял кто-то ещё.
Говоря подобные крамольные вещи, солдаты смотрели на меня с нескрываемой усмешкой и с некоторой разновидностью жалости.
- Эх, барин! Учёный, а таких простых вещей не понимаешь. За победу нас агитируешь. Нешто мы её сами не хотим? Вот веришь, нет ли: жизнь бы свою отдал, только бы всё это поскорей закончилось. Так ведь не закончится оно из-за моей прихоти, а жизнь у меня одна.
Вернувшись с позиций в город, я первым делом попытался раздобыть кокаина, но мои поиски натолкнулись на глухую стену невежества. Аборигены всем успокоительным средствам предпочитали водку, а любые отклонения от этой нормы считали богомерзким деянием.
Вынужденное воздержание от химических стимуляторов вылилось в следующий текст.

Человеческие жертвоприношения с древних времён являются неотъемлемой частью цивилизации. В любом, даже самом развитом обществе, жертвоприношение присутствует в той или иной форме, хотя и маскируется под нечто совершенно другое. В этом смысле древний народ майя был просто честнее по сравнению с нами, европейцами. Возможно потому, что их не заботило, как это будет выглядеть в глазах «прогрессивной общественности». Они просто сжигали горстку несчастных на алтаре, а затем отправлялись по своим домашним делам в полной уверенности, что теперь защищены от всяких напастей до тех пор, пока злые божества сыты.
Наш Бог добрый, поэтому у нас нет необходимости устраивать перед ним подобные представления. Мы просто объявляем войны, где гуманно, незатейливо и без всяких этих варварских замашек убиваем друг друга, окропляя жертвенной кровью не какой-то там крохотный алтарь, а бескрайние поля, дабы те, кому жертва предназначена, могли убедиться в нашей верности. Мы сопровождаем подобные наши действия всё теми же молитвами и объяснениями, что и дикие папуасы. Что нас отличает от них, так это лишь одежды верховных жрецов, выполненные по эскизам лучших модельеров планеты. Не говоря уже о технологиях, задействованных для их практического изготовления.   
Мы и в редкое мирное время, чего уж тут таить, умеем сделать человеческую жизнь настолько невыносимой, что любой из нас с радостью предпочтёт геройскую смерть от пули врага унылому медленному умиранию в четырёх стенах убогой съёмной квартирки. В таком подходе тоже есть свой смысл: жертвы не должны дрожать от страха в предвкушении скорой гибели. Наоборот: они должны стремиться к ней всем сердцем, видеть в ней избавление, ощущать себя частью божественного замысла, прекращая тем самым душевные муки и страдания. Это ли не высший гуманизм! Это ли не Золотой Век! Не торжество Разума!
Тот, кто видит в этом несовершенство нашего мира, кто искренне полагает, что в мире может быть как-то по-другому, попросту бунтует против Создателя, наделяя себя мнимой способностью знать больше и лучше того, кто умеет творить Нечто из Абсолютной Пустоты. Горе ему! Мы же, вкусившие Истину не от запретного плода, а непосредственно от её Автора, отринем всё, что мешает нам быть полноценными участниками великого действа, что лежит камнем на дороге, ведущей к бесконечной радости от соприкосновения с Причиной.      

Фёдор Иванович сей «материал» отклонил, не поленившись прислать телеграмму, объясняющую отказ, хотя и без всяких слов было всё понятно. И тогда я (не без помощи Вильгельма) трансформировал текст в стихотворение. Естественно, это не стало простой рифмовкой, но явило собой поэтическое выражение основной мысли. Квинтэссенцию её. Местный редактор был в восторге.

Авраам берёт верёвку со стены...
Его глаза отсутствуют в глазницах.
Исаак стоит поодаль чуть, видны
в изгибе удивления ресницы.
- Куда идём мы, папа?
- Не спеши. Ты обо всём узнаешь сам, чуть позже.
Навстречу — ни одной живой души,
а сзади — облаков смешные рожи.
Сюда он приходил уже не раз:
за всякою нуждой или без оной.
И вот настал, видать, расплаты час,
и вексель — не пустяк, на миллионы.
Тот сын, чьё появление на свет
оплачено молитвою усердной,
лежит себе, в последний путь одет,
как будто перед сном или десертом.
Авраам скулил, но Бог не отвечал.
Ему видней, когда внимать запросам. 
Он сущий, он — начало всех начал.
Скажи спасибо, что не купоросом.
Вонзилась сталь, и красное пятно
рубашку сына тот час окропило.
Последний вдох... И стало вдруг темно.
Хотя, быть может, так оно и было.
Что Саре я скажу? Налей борща.
Устал сегодня я. Переработал.
На праздничном столе горит свеча.
И слава Богу, скоро ведь суббота.

- 4 -

Подшивку «Русского слова» за 1916-ый год целиком мне найти не удалось, но даже беглый взгляд на выжившие в чехарде времени экземпляры вызывал недоумение: как газета, которую я бы и жёлтой не рискнул назвать, могла замахиваться на столь великие притязания? Мелькнёт среди вороха рекламы нечто похожее на статью — вот и вся журналистика. О войне писали, но в виде новостной ленты, без всякой аналитики и пропаганды. Разве что в том и заключался хитрый план: подсунуть обывателю таблетку истины в упаковке жевательной резинки.
Я подумал о том, что у газеты мог быть двойник с тем же названием, или воскресное приложение, например, типа альманаха. Правда, никаких сведений о том я не нашёл, так что эта гипотеза так и осталась всего лишь гипотезой.
Трудности поиска информации заключались ещё и в том, что я не знал псевдонима моего пациента. Вильгельм не в счёт. И, понятное дело, официальное имя, указанное в деле больного, тоже. Следовательно, в моём распоряжении находились лишь образцы его фирменного стиля. Что тоже не мало: он имел все признаки оригинальности, поэтому оставалась надежда, что натолкнусь рано или поздно на нечто похожее и оттуда раскручу всю цепочку до конца.
Я проявил изрядную изобретательность в сетевых поисках по ключевым словам, но они результатов не принесли. Возможно потому, что большинство довоенных баз данных накрылось медным тазом. Выжили лишь те, которые относились к «новому поколению», появившемуся как раз накануне войны. Перелить всю информацию в них не успели, так что если и продолжать раскопки, то придётся это делать по бумажным архивным источникам — занятие ещё то по своей трудоёмкости и затратам времени.
С другой стороны, я задавал себе вопрос: зачем я так стремлюсь к тому, чтобы подтвердить реальность псевдолитературного персонажа? Тебе нравятся его тексты — ну, и довольствуйся ими. Так я и поступил, отложив до поры до времени вопрос об авторстве в сторону.
Это было не трудно — чтение продолжало увлекать меня. Во-первых, по причине литературного таланта рассказчика, о чём уже сообщалось мной выше. Другой же причиной, двигавшей мной, была схожесть, если не сказать, идентичность атмосферы той далёкой войны и войны моей собственной, с которой я недавно вернулся. Мы тоже доподлинно не знали, какие идеалы защищаем, и подозревали в том же самом наших командиров, включая высших. По крайней мере, в начале.
Нас тоже в окопах навещали служители различных культов, увешанные орденами и без них. И красноречивых среди них попадалось хоть пруд пруди. Мы так же доводили их до исступления циничным солдатским юморком, если случалось затишье на линии соприкосновения, но чаще игнорировали, передавая из рук в руки, словно эстафетную палочку. Заподозрить их в том, что они действительно верят в произносимые ими слова, у нас не хватало фантазии, но теперь эта рукопись, утверждавшая обратное, зародила в моей душе сомнения. Что если мы вовсе не были знатоками человеческих душ и по этой причине возводили напраслину на людей, искренне убеждённых в своей правоте? Имели суждения тогда, когда не лишним было бы промолчать поводу того, о чём не имели ни малейшего представления?
Как ни печально это осознавать, но большая часть окопной правды именно в том и заключается, что мы перестаём верить даже в самые очевидные вещи. Реальной остаётся лишь смерть, чьё бескомпромиссное дыхание в затылок не позволяет разбираться в мелких нюансах бытия.
Лечащий врач отметился на данном отрезке текста одним лишь пассажем. «Химическая терапия не приносит ожидаемых результатов», - написал он. Честно говоря, я не понимал, на основании чего он сделал подобный вывод. Ожидал ли он, что герой повествования поведёт себя как-то по-другому, либо его огорчал сам факт продолжения творчества — сие мне осталось неизвестным.

- 5 -

К числу достоинств города, временно приютившего меня, без всяких сомнений принадлежал бордель. Против моего ожидания, в нём поддерживались чистота и порядок, достаточные для того, чтобы у клиента сложилось впечатление о посильном участии местных органов полицейской власти в деле организации культурного досуга граждан. Дома подобного рода, находящиеся на нелегальном положении, выглядят куда как более затрапезно. В Петербурге, например, они все, как один, похожи скорее на конюшни.
Понимаю, что мои откровения на сей счёт могут вызвать у некоторых читателей порицание, однако пропустить эту часть повествования я никак не могу. Во-первых, потому, что  не разделяю пуританскую точку зрения большинства на данный предмет. Мой опыт в этом деликатном вопросе, пусть и не самый впечатляющий, привёл меня к мысли о том, что принципиальной разницы нет между одноразовой сделкой на любовь и той её разновидностью, когда ты пользуешься женским телом по библиотечному абонементу, называемому браком. Что бы там ни проповедовала церковь, современное общество де-факто отринуло семью. Оно уже живёт по совершенно другим законам, и продолжать следовать им — это всё равно что продолжать черпать воду из пересохшего колодца.
Но это так, лирика. Вторым же моментом, главным, объясняющим то, почему мне вздумалось во что бы то ни стало откровенничать, является небольшое происшествие, случившееся в первый же день моего визита в это уважаемое заведение.
Хозяйка лично встретила меня в приёмных покоях, чтобы засвидетельствовать своё почтение новому клиенту и рассказать о правилах поведения. В них не содержалось ничего сложного или странного, но имелась одна существенная деталь: я должен был выбрать себе спутницу на час, приняв участие в некотором подобии спектакля. Все свободные на тот момент девушки находились в огромной гостиной, изображая сцену из жизни большой и дружной семьи. В основном хлопотали по хозяйству, но были и такие, кто отдыхал от трудов праведных или занимался искусством. И я не имею в виду вышивание. Одна из них рисовала пейзаж, устроившись прямо у окна в позе, надо полагать, Рембрандта. 
- Ежели воспылаете интересом к кому-либо, то дайте ей знать понятным вам обоим способом, - шепнула хозяйка, степенно удалившись за штору.
Неловкость ситуации я компенсировал быстротой выбора партнёрши. Она сидела в кресле как раз напротив того места, где меня оставили на съедение собственным фантазиям, и читала газету.
«Уж не с моими ли стихами?» - подумалось мне.
В её внешности я не нашёл ничего очаровывающего или загадочного, чему стоило бы посвятить следующий параграф текста. Обычная женщина лет двадцати пяти. Белокурая.
Я опустился в кресло, стоявшее рядом с ней, и учтиво, насколько позволяли обстоятельства, повернул голову в её сторону.
- Чудесная сегодня погода, не правда ли?
Говоря эту подчёркнутую банальность, я как бы намекал, что между нами уже всё решено, и стесняться нам, собственно, нечего. Она понимающе улыбнулась в ответ, отложила газету, встала и пошла прочь. Случись подобное где-нибудь в городском парке или на балу, оно бы означало отказ. Здесь же, по самой сути заведения, такого быть не могло, поэтому я лишь молча двинулся за ней.
Что происходило в следующий час, я целомудренно опущу. Скажу только, что девушка оказалась мастером своего дела. Поэтому уже на выходе, прощаясь с хозяйкой, я счёл необходимым обратиться к ней с просьбой зарезервировать все мои последующие визиты, буде они состоятся, на ту, которая...
- Вы хотите узнать её имя? - опередила меня хозяйка, не дав проронить ни слова.
- Да. Если это возможно.
- Зарина. Она работает по вторникам и четвергам.
- Как? - опешил я.
Не скажу, что в моей голове зазвучал шаманский бубен, но ощущение появилось такое, что в любую минуту это может вполне произойти.
- Зарина, - повторила хозяйка, даже не пытаясь подыгрывать моей очевидной растерянности. - Вам записать или вы запомните?
- Спасибо, не надо, - ответил я и вышел на улицу.

Поэты склонны к мистике. Даже те из них, кто ни во что не верит и отрицает существование не только богов, но и реальности, ими созданной. Я однозначно принадлежал к числу таких субъектов. При всём при том, сей неоспоримый факт не делал меня свободным от различных суеверий.
Понятное дело, что моё рациональное правое «я» тут же принялось доказывать, что это всего лишь пустяковое совпадение. Даже монета, у которой, как известно, имеется всего две стороны, иногда выпадает одной стороной десять раз к ряду, вводя нас в заблуждение относительно её природы. Что уж тут говорить об именах. «Левый» с ним, в принципе, согласился, однако сделал и оговорку.
- Мы не в Персии, - заявил он. - И не внутри «Тысячи и одной ночи». Хотя, если принять во внимание все имеющиеся у нас факты, второе объяснение может оказаться вполне себе правдоподобным.
- Что ты имеешь в виду? - возмутился «правый».
- Сон.
- То есть?
- А то и есть: мы всё ещё спим.
- Ну, знаешь ли...
Негодованию «правого» не было предела, и я едва успел их разнять до того, как они устроят потасовку. Прямо здесь, в людном месте, на виду у десятков прохожих. 
- Вы оба не правы, - заявил я авторитетно и немедленно пояснил, избегая таким образом уточняющих вопросов. - Дело не в том, совпадение это или что-то другое, а в том, что вот я сейчас болтаю с вами на совершенно отвлечённые темы, а в голове моей — ни единой мысли о цели моего пребывания в этом богом забытом месте. Я даже не всегда помню теперь, где я на самом деле. У меня — то похмелье после вчерашнего, то отрезанная нога. Где во всём этом хоть капля порученной мне миссии? А Зарина... А что Зарина? Так. Пустяки. Декорация к пьесе, не больше.
Мои собеседники молчали, пристыженные, и я продолжил.
- Если тут и есть какая-то загадка, то на неё нужно взглянуть под несколько другим углом. А именно: что на самом деле произошло раньше. Моё посещение публичного дома или сон перед тем, как наш поезд обстреляли. Если первое, то тогда всё разъясняется самым рациональным образом, с использованием последних достижений психологической науки. Если же второе... Впрочем, и второе тоже.  Паскаль не даст соврать. Ну, что притихли?
Естественно, разговор наш этот посторонние слышать не могли. Он происходил исключительно между нами троими или, другими словами, внутри кого-то из нас троих. Я тщательно следил за тем, чтобы вдруг не начать разговаривать вслух, как это часто случается с теми, кто подолгу проводит время в одиночестве. Поэтому я очень удивился, когда услышал голос четвёртого.
- Так-то оно так, - сказал незнакомец. - Однако мы совершенно упустили из виду ещё один маленький факт.
- Какой? - тут же спросил «правый», давая мне понять, что этот новенький — свой, и бояться нечего.
- Монастырь, - важно сообщил он.
Оглядевшись по сторонам, я убедился, что стою посреди улицы по-прежнему один.
- Кто его осаждал и зачем? - догадался «правый».
- И кто такой этот Волков? - вторил ему «левый».
Действительно, подумал я и, больше не мешкая ни секунды, вернулся к двери борделя. 

Хозяйка встретила меня без всяких проявлений любопытства.
- Вы что-то забыли? - лишь осведомилась она.
- Да, - соврал я. - Мне кажется, что я оставил свой портсигар в комнате Зарины.
- Сейчас принесу...
- Не стоит беспокоиться. Я сам прекрасно справлюсь с этой задачей. Если вы, конечно, не возражаете.
Она не возражала.
Немного поплутав по дороге к нужной комнате, я задержался у двери, чтобы сформулировать вопрос, который я задам моей новой знакомой. Заявить с порога, знает ли она Волкова, казалось мне бестактным, поэтому я вознамерился сплести какую-нибудь простенькую историю. Не сомневаюсь, у меня бы получилось, но в этот самый момент интересующий меня персонаж возник прямо передо мной.
- Ба! - воскликнул он. - Какая встреча!
На нём красовалась нижняя белоснежная рубашка, обрамлённая с двух сторон подтяжками, державшими великолепное галифе, заправленное в начищенные сапоги. Он выглядел так, как должен выглядеть благородный офицер дворянского происхождения за пять минут до выхода в высший свет. Моё смущение вызвало у него лишь лёгкую улыбку. Он протянул мне руку, и мы обменялись рукопожатием.
- Не спрашиваю о ваших творческих успехах, - заявил он. - Потому что много наслышан.
Имел ли он в виду Вильгельма Селёдкина или основную мою личность, он не уточнил, и. я молча проглотил этот то ли комплимент, то ли шутку.      
- А ваши дела в монастыре как? - спросил в свою очередь я. - Вам удалось нейтрализовать ваших противников?
- В этот раз отбились, - беспечно сообщил он.
- Кто же они всё-таки такие? Немцы?
- О, там полно всякого сброда! - охотно отозвался Волков. - Есть персоны и вовсе без подданства.
Говорил он загадками, от которых у меня только пухла голова, но яснее не становилось ни сколько. Персоны без подданства... Если они не являются частями регулярной германской армии, то откуда у них артиллерия, способная подбить эшелон? Зачем им монастырь? Грабить?   
- Вы любите пирожные? - неожиданно спросил Волков, прервав мои мысли.
Ага. Он, пожалуй, намекал на разговор в другом месте, защищённом от посторонних ушей, где добрая половина моих вопросов улетучится сама собой. Что ж, это меня устраивает.
- Не откажусь, - откликнулся я.
- Тогда давайте поступим так, - предложил Волков. - Завершим все наши дела здесь и встретимся снаружи, скажем, минут через двадцать. Идёт?
Насмешки в его интонациях насчёт «завершения дел» я не уловил. Если она и была, то имела очень тонкое свойство, и потому не поддавалась распознанию.
Когда я вышел на крыльцо борделя, Волков стоял уже там, оформленный в шинель. Он курил папиросу и смотрел на исчезающее за горизонтом солнце. Уже весеннее, но всё такое же холодное.
- Как всё удачно складывается! - сказал он, бросая в талый снег окурок. - Стоило Маргарите Юрьевне устроить у себя чаепитие, как сразу на него собралась отличная компания. И заметьте, без всяких усилий с моей стороны.
- Мы идём к кому-то в гости?
- Да.
- И там предполагается наличие ещё некоторых господ?
- Вы всё правильно истолковали.
- Но удобно ли это?
- Пустяки! Даже не думайте искать отговорок, ссылаясь на замшелые правила этикета. Прошу вас!
Волков указал рукой на автомобиль, стоящий неподалёку с заведённым мотором, но почему-то ускользавший от моего внимания до этого момента. Его двери гостеприимно распахнулись предо мной, поддерживаемые рукой Волкова в чёрной перчатке.
Залезая в просторную прогретую кабину, я удивлялся не тому, как легко иду на контакт с человеком, о котором ничего не знаю, но совсем противоположному: как я мог всё это время не искать встречи со столь загадочным субъектом или хотя бы не навести справок о том самом монастыре, атакованном, как выяснилось, «лицами без подданства».

В жарко натопленной без всякой на то надобности комнате нас с Волковым ждали у самовара ещё трое граждан, не считая хозяйки квартиры, Маргариты Юрьевны: поручик Добронравов, с которым я уже как-то пересекался в штабных коридорах и кабаках; некто Лазоверт Станислав Сергеевич, по профессии врач, из Петербурга; и, наконец, самый настоящий монах, в чёрной рясе, бородатый и весьма крупный мужчина по имени Филимон.
Меня представили, после чего я выслушал изрядную порцию похвалы, от которой уже начинал отвыкать по причине войны и удалённости от столицы. Каюсь, она мне показалась приятной, несмотря на все мои внутренние заверения никогда не принимать её всерьёз. После этого вступления мы немедленно приступили к уничтожению душистого чая, заведя попутно разговор о видах на урожай.
- Если вовремя не отсеемся, то будет голод, - заявил Добронравов. - Боюсь, что все предпосылки к тому есть.
- Не спешите, друг мой, с выводами, - успокоил его петербургский гость, Станислав Сергеевич. - Есть сведения, источнику которых я вполне доверяю, касательно наступательных действий нашей армии по всему фронту.
- Надеюсь, ваш источник не трубит об этом на каждом углу, - мягко пошутил Волков.
Мы все благодушно отсмеялись.
- Не извольте беспокоиться, - парировал Лазоверт. - Только полный олух может поверить подобным слухам, дойди они до него. Противник уверен, что мы скованы нерешительностью правительства и нежеланием солдат выполнять свой долг перед Родиной. Переброска войск осуществляется не явно и глубоко в тылу.
- Что нам даст наступление?
Это уже я отметился репликой, но лишь для того, чтобы меня не сочли за какого-нибудь угрюмого мизантропа, не интересующегося ничем, кроме своей личной персоны.
- Ну как же! - притворно возмутился моему невежеству Лазоверт, который к тому времени уже знал, что я нахожусь в городе с редакционным заданием. - Вашему брату это необходимо в первую очередь: будет о чём писать. Взята высота такая-то. Наши доблестные войска продвинулись ещё на столько-то вёрст. Освобождено село такое-то.
Он долил себе ещё чая из пыхтящего самовара, гордо восседавшего на столе. Его мысль насчёт целей нашей военной кампании, ведомой самим Государем, выглядела вполне крамольной. То есть по его мнению мы воевали не за тем, чтобы разбить наших врагов, а для развлечения публики, скучающей от монотонной столичной жизни. Возражать однако ему я не стал, потому что сама подобная дискуссия, вне зависимости от позиции отдельно взятого спорщика, представлялась мне опасной. 
 - Возникает другой вопрос, - поспешил сменить тему Волков, словно догадавшись о моих душевных муках. - Даже если предположить верность ваших сведений, где гарантии того, что крестьяне поверят в необратимость ситуации и начнут сев?
- У них нет другого выхода, кроме как верить, - вступил в разговор Филимон. - С такой же вероятностью может возникнуть и засуха. Что же им теперь, совсем не трудиться?
Затянувшееся обсуждение аграрного вопроса никому из присутствующих не казалось странным, лишь только я, пойманный Волковым на интересе и ожидавший чего-то большего, нервно ёрзал на стуле. Они либо не доверяют мне, либо ждут от меня собственных инициатив, способных повернуть разговор в нужное русло.
- Господа! - вдруг произнёс Лазоверт. - Мне кажется, что если через пять минут мы не запоём «Интернационал», кое-кому из нас станет весьма и весьма скучно.
Все посмотрели на меня и расхохотались. Больше всех старался монах Филимон, но и я сам решил не отлынивать от этого маленького дружеского спектакля. Отсмеявшись и вытерев набежавшие от смеха слёзы, Филимон изрёк следующее:
- У него уже есть защита? - при этих словах он бесцеремонно указал пальцем на меня.
- Нет, - ответил Волков. - Но мы над этим работаем.
- Ясно, - покивал головой Лазоверт и, обратившись непосредственно ко мне, спросил. - Вы каких взглядов придерживаетесь?
- Умеренно монархических, - ответил я, не задумываясь, чтобы об «Интернационале» они даже не заикались.
- Очень хорошо! - обрадовался Станислав Сергеевич. - За Царя и Отечество!
Он встал и поднял кверху чашку, наполненную чаем. Его примеру последовали все остальные, включая и меня.
Больше в тот вечер о тайнах не мы не проронили ни слова. Пирожные, впрочем, были весьма хороши.

Завершилась наша вечеринка затемно, поэтому я совсем не удивился, когда меня арестовали, едва я пересёк соседнюю улицу. 
- По какому праву? - пытался возмущаться я для проформы, но меня не слушали.
Карета с плотно занавешенными окнами домчала нас к ветхому зданию, о месте положения которого я понятия не имел. Несмотря на поздний час, в нём горели все окна, а у входа бдели вооружённые винтовками люди в шинелях.
В ожидании стандартной процедуры по отношению к нарушителям комендантского часа я провёл примерно полчаса, закончившиеся приводом меня в кабинет.
- Ваше имя?- спросил меня человек без погон и прочих знаков различия, хотя и в форме.
Я назвался.
- Ваша цель пребывания на прифронтовой территории.
Я пояснил.
- Что вы делали в столь поздний час в районе артиллерийского склада?
Я ответил, что понятия не имел ни о каком складе, саркастически добавив, что очень зря они сообщили мне эту секретную информацию, потому что в наше непростое время никому верить нельзя. Тем более, случайному прохожему, пойманному на улице.
Мужчина откинулся в кресле и строго посмотрел на меня.
- Курите? - спросил он, протягивая мне портсигар.
- С удовольствием, - сознался я, беря угощение.
В полном молчании мы вместе с ним прикончили по одной папиросе. Он затушил окурок в изящной хрустальной пепельнице. Я последовал его примеру.
- Так, значит, вы утверждаете, что вашей целью был не склад?
- Так точно, господин военный! Извините, не знаю вашего ранга.
- Что же тогда?
- Простое дружеское чаепитие, - сознался я, говоря совершеннейшую правду. - Даже не водка.
- Вижу, - согласился со мной собеседник. - Подпишите.
Он протянул мне листок бумаги с имеющимся на ней рукописным текстом. Во время нашего разговора он умудрился что-то там запротоколировать.
- Что это?
- Ваше признание в том, что вы ничего не знаете.
Мне ужасно не хотелось обижать столь милого человека недоверием и поэтому я не стал читать написанное. Моя закорючка, которой я пользовался в дружеской переписке, появилась на документе. В официальных бумагах я предпочитал выводить другую. 
- Теперь я могу быть свободен?
На этот стандартный невинный вопрос мужчина вдруг рассмеялся.
- Ну что за люди! - воскликнул он. - Кто вам, кроме вас самих, может даровать свободу? Идите, конечно.
Уже находясь возле самой двери, я повернулся, чтобы подразнить Судьбу.
- Не позволительно ли мне будет узнать, в каком заведении со мной приключилась наша беседа? - спросил я, внутренне негодуя на самого себя.
- Вы собираетесь жаловаться? - задал встречный вопрос он таким тоном, что сразу стало понятно: он и в мыслях не допускал ничего такого по поводу моей персоны.
- Нет! Что вы! - Для вящей убедительности я приложил обе руки к сердцу. - Но мне, как литератору, человеку творческому, крайне любопытны подобные приключения.
- Понимаю, - покивал головой он. - Но, к сожалению, мы не имеем права разглашать. Сами видите. - Он указал пальцем на отсутствующий погон, а затем поднял глаза к потолку. - А впрочем, одну тайну я вам всё же открою: мы сами не знаем ни названия, ни предназначения нашей организации. У нас есть лишь полномочия задерживать таких, как вы, и задавать вопросы. Высшая степень секретности!
- Тогда всего вам доброго! - отчеканил я и вышел в коридор, решив не уточнять насчёт «таких как я».
Едва оказавшись на улице, я был арестован уже обычным патрулём за нарушение комендантского часа.
 
- 6 -

Появление Лазоверта на страницах документа вернуло меня к заброшенным поискам автора текста, но на этот раз я решил не ограничиваться «Русским словом» и вообще географией или временем. И моя сообразительность окупила себя. Обнаруженный мной стих про Авраама и его бедного сына назывался «Бесноватый праведник» и на девяносто процентов совпадал с тем, что имелся в рукописи. Автором его значился некто с говорящей фамилией Суворов, а годом публикации — время, равноудалённое и от Первой Мировой, и от того, в котором жил мой пациент. То есть результат, полученный мной, представлял собой ещё одну точку на той же плоскости, по которой нельзя построить объём.
Кто из них был плагиатором: Суворов этот или псих? Или сразу оба?
Сведений о биографии Суворова сеть не содержала. Вернее, людей с такой фамилией нашлось слишком много для однозначной идентификации. Даже фильтрация по профессии не помогла. Он, кстати, мог бы быть вовсе не поэтом. Многостаночником каким-нибудь, например. Стахановцем. Да и вообще странным выглядело то, что его напечатали, учитывая эпоху воздержания от библейских премудростей.
Что же касается Лазоверта Станислава Сергеевича, то я помнил о нём ещё по изучению истории в школе. Все энциклопедии единодушно утверждали, что он являлся участником известного заговора, случившегося в декабре 1916-го года, то есть через несколько месяцев после событий, описываемых в рукописи. От уголовного преследования он сбежал в США, где довольно удачно продал историю своего участия в столь сомнительном проекте. Будет время, обязательно ознакомлюсь с его трудами. Сейчас же мне предстояло прочесть альтернативную версию произошедшего — в этом я был на сто процентов уверен.
Лечащий врач без обиняков сообщил, что всё это «полная чушь». Наверное, поэтому выписанный им рецепт отличался особой изощрённостью: указанного им вещества для инъекций не содержалось в медицинских справочниках.



- 7 -

Когда в прошлый раз я давал себе обещание не связывать свою жизнь женскими узами, я точно знал, что нарушу его, но мне и в голову не могло прийти, что я сделаю это таким экстравагантным способом. В нарушение всех правил очень скоро мы стали встречаться с Зариной за пределами борделя, и я невольно сравнивал себя с героем романа Достоевского, благоволившего к Соне Мармеладовой. Отличало меня от него только то, что я пока никого не убил. Дистанция между нами сократилась на то опасное расстояние, которое заставляет мужчину совершать необдуманные поступки, но я всё ещё надеялся, что это всего лишь блажь, обречённая исчезнуть так же, как и появилась. Мною двигало любопытство в виду обстоятельств нашего знакомства, помноженное на неоспоримое мастерство Зарины в том, что касалось любовных утех, а если к этому прибавить ещё и умение её вести интересный разговор, то станет понятно, почему я слабо противился соблазну.
Относительно причин, побудивших Зарину заняться делом, не имеющим в нашем обществе одобрения, я не спрашивал, и она сама не заводила разговоров на эту скользкую тему, хотя и не производила впечатления человека, особо стесняющегося своей профессии. Деньги от меня она всегда охотно принимала, но я был почему-то уверен, что окажись я на мели, это ничего не изменит в наших отношениях.   
К моему творчеству она относилась спокойно, как к природному явлению, от которого всё равно никуда не деться, а иногда даже можно получить и удовольствие. Она резвилась вместе со мной над опусами Вильгельма Селёдкина, а Фёдора Ивановича называла сюзереном, намекая очевидно на мою от него зависимость, и вообще для девушки её круга она демонстрировала неплохую эрудицию.
Её роль в моей дальнейшей судьбе, о которой я, если и догадывался, то лишь на уровне интуиции, открылась, когда я однажды признался ей, что не имею представления, чем займусь после войны. Она, во-первых, искренне удивилась моей уверенности насчёт «после», а ещё едко заметила, что думать о будущем — удел тех, кто не знает своего настоящего и лишь наблюдает за происходящими вокруг событиями. Знающим же уготована дорога не размышлений, а действий, которые и создают это самое будущее.   
- Чья это мысль? - спросил ошарашенно я.
- Не помню, - отмахнулась она. - Кого-то из древних, наверное.
Затем она предложила мне (всё так же беззаботно) написать какой-нибудь роман, в котором я расскажу о том самом послевоенном времени, если оно меня так волнует.
- Глядишь — и сбудется.   
После предыдущих её пассажей данное предложение не выглядело шуткой, поэтому я уточнил:
- Ты что-то конкретное имеешь в виду?
В ответ она расхохоталась.
- Хочешь, чтобы я за тебя всю работу сделала? Нет уж. Сам сочиняй. Или спроси у Волкова.
Почувствовав укол чего-то такого, напоминавшего ревность, я задал глупейший вопрос:
- Так ты его всё-таки знаешь?
- Не злись. - Она щёлкнула меня по носу пальцем, угадав причину. - Ты вообще у меня не первый, если что.
- Спасибо, что напомнила.
Возникла неловкая пауза, но Зарина не дала ей продлиться, воскликнув: 
- Кажется, я поняла. Ты ведь не знаешь, что Волков — хозяин нашего заведения?
- Что?!
Становится всё интереснее.
После того странного чаепития мы встретились с Волковым лишь однажды, столкнувшись случайно (или нет) на улице. В процессе неизбежно возникшего разговора я не стал скрывать от него, что дважды был арестован тем вечером. Его реакция меня удивила, как, впрочем, и всё в этом человеке, не похожем ни на одного из моих прежних знакомых.
- Так-так-так, - пробормотал он, почёсывая подбородок. - Не ожидал от них такой прыти.
- От кого?
- Ну как же! - поразился моей неосведомлённости он. - Это же прифронтовой город. Тут полно и шпионов, и контрразведки, и прочего люда, о котором лучше вообще не упоминать.
- Включая лиц без подданства, - поддел его я.
- Их тоже, - не смутился Волков.
- Однако причём здесь я?
- Вы-то, может быть, и ни при чём, но они же этого не знают наверняка. Вот и хватают, кого попало.
Зарина только улыбнулась, услышав пересказ этого разговора.
- Почему же ты не спросил его про защиту?
Я пробормотал что-то невнятное.
- Ох, уж эта интеллигенция! - пожурила она. - Одни условности и боязнь выглядеть глупо. Но ты не волнуйся, всё уже делается. Я — твоя защита.

Предсказанное Лазовертом наступление началось в июне. Фронт откатился от города на целую сотню вёрст, если верить официальным сводкам, что повлекло за собой некоторые изменения в нашей жизни. Количество пленных явно превышало теперь количество раненых — факт, безмерно радовавший патриотически настроенную публику. С их точки зрения начался выгодный размен. На таких условиях они даже готовы были смириться с потерями и потерпеть неудобства военного времени. Бухгалтерская логика эта переставала работать лишь тогда, когда касалась непосредственно тех, кто за неё ратовал.
Фёдор Иванович приказал мне не менять дислокацию, объясняя это тем, что на новой линии фронта нет необходимых средств связи и прочих условий для нормальной работы. Меня это устраивало. По совету мудрого полковника штаба, мои репортажи «с передовой» давно перестали быть привязанными к чему-либо вообще и не нуждались в подпитке фактами. Тексты сочинялись мной теперь чуть ли не во сне, в перерывах между общением с моими новыми знакомыми.
Волков по-прежнему не спешил изливать передо мной душу, но разговоры наши становились всё регулярней и откровенней. Как-то он спросил меня, с кем ведёт войну Россия.      Уже в самом вопросе угадывалось, что я не знаю правильного ответа.
- Если я скажу, что с немцами, вы ведь опровергнете, так?
- Нет, не опровергну, - усмехнулся Волков, - но задам следующий вопрос: кто такая Россия и кто такие немцы.
- Вы умеете удивлять.
- Только оттого, что вы умеете удивляться.
Возможно, я услышал от него комплимент. Он тем временем продолжил.
- А вопрос-то не праздный! Мы привыкли, что государства и страны разделены границами, обозначенными на картах, тогда как дела обстоят несколько по-другому. В данной же ситуации, когда в огромную кучу свалена половина мира, вообще невозможно определить, кто есть кто. Одно известно точно: у войны этой есть причины, но о них нам не расскажут газеты. И не потому, что они продажные, а по причине собственной неосведомлённости. Сейчас вы должны спросить меня: а кто знает?
- Спрошу.
- И я вам отвечу. Видимый глазами мир — это лишь проекция мира другого, более сложного, незаметного для нелюбопытных, но именно он вмещает в себя все причины, необходимые для понимания сути вещей.
- Вы мистик?
- Помилосердствуйте! Мистика — это когда вы стучите по дереву, следуя наказам бабушки. А моё кредо — знание. Я не верю в бога, потому что знаю о его существовании. Улавливаете разницу?
- Кажется, да.
- Знание выше веры. Оно не нуждается в посредниках между человеком и истиной, не требует сакральных жертв и послушания.
- Что же вы знаете?
- Достаточно, чтобы утверждать следующее: цари войну не закончат. Потому что не они начали. Это под силу лишь тем, кто знает. Вы хотите принять в этом участие?
В щекотливое положение он меня ставил своим вопросом. Кто же не хочет быть на стороне добра?
- Не сочтите меня занудой, - сказал я, - но не могли бы вы хотя бы в двух словах описать вашего врага?
- Не могу. Пока. И на то есть уважительная причина: знание снимает с человека его доспехи. Он становится открытым и уязвимым. Прежде чем идти в атаку, нужно позаботиться о...
- Защите?
- Ну вот, - обрадовался Волков. - Мы уже разговариваем с вами на одном языке.
Вскоре после этой беседы Зарина нацепила мне на шею оберег: тусклый камень чуть зеленоватого оттенка, с отверстием для серебряной цепочки.
- Не снимай его, - приказала она. - В нём моя сила. На первых порах её будет достаточно.
- А на вторых? - пошутил я, хотя мне было и не смешно.
- Потом у тебя появится твоя собственная.
- Как?
- Волков расскажет.

Довоенный Петербург славился колдунами: медиумами, йогами, гипнотизёрами, ворожеями и прочими гражданами, за большинством из которых охотились полиция и церковь. Побывав на парочке сеансов подобного толка, я не пал жертвой их чар. Духи, вызываемые ими, сторонились меня, и священные тексты не растапливали моего сердца. Это касалось и официальной религии. Быть убеждённым атеистом я не стыдился и не упускал случая подшутить над кем-нибудь излишне набожным. Волков же подобрал ко мне ключик и заставил поверить ему, даже не попытавшись сотворить на моих глазах чуда. В его активе имелся лишь сон, да и то не связанный с ним непосредственно. Он не показывал дешёвые фокусы и, самое главное, не требовал гонорара. Что же касается его идей насчёт невидимого мира, то они не противоречили атеизму.
Слово «бог» он, по его собственному выражению, употреблял для удобства общения с людьми, воспитанными в традициях монотеизма, тогда как сам использовал другое — пустота. Объяснял он свой выбор очень просто: пустота по определению не имеет признаков и потому не подлежит описанию с помощью человеческого языка, а именно это (свобода от суждений и сравнений) и является залогом истинности. Мы грешим уже только тем, что восхваляем Творца, указывая при этом своим грязным пальцем на него, пребывающего вне времени и пространства, принижая его до своего уровня.
Я не находил изъянов в этих рассуждениях и лишь ждал, что они станут когда-нибудь моими собственными в результате личного опыта или же тихо прекратят своё существование. Соблюдение ритуалов не смущало меня — моя атеистическая логика вмещала их, как котлован каплю воды. Если они работают, то я обязательно получу тому доказательства, а если нет, то и вреда от них никакого.
Зарине, кстати, про сон я рассказал, предварительно помучившись над тем, нужно ли это делать. Она отреагировала вполне предсказуемо. То есть так, как и я предположить не мог.
- Это была не я, - заявила она.
- Конечно, не ты. Старик произносил твоё имя.
- Он не меня имел в виду.
- Откуда ты знаешь?
- Потому что это моё Имя. Его никто не может использовать без моего разрешения, и даже после него если кто и пользуется, то я знаю это. Поймёшь, когда получишь своё собственное.
- Мне дадут имя? - удивился я.
- Да. Это тоже часть защиты и твоей силы.
- Меня будут окунать в купель?
- Бог с тобой! Какие-то дикарские у тебя представления о том, как всё должно быть. 
В моей голове промелькнула очередная догадка.
- Значит, Зарина — не твоё настоящее имя?
- Именно оно и настоящее. А то, что родители дали, так это по неведению, хотя и без злого умысла.
- И какое оно было?
- Не помню.
- Как такое возможно?
- Очень просто. Потом сам убедишься.
«Хорошие новости, - подумалось мне. - Я забуду, как меня зовут».
- И всё-таки, кого тогда звал тот старик с бубном? - вернулся я к началу разговора.
- Другую Зарину, - насмешливо ответила она. - А ты просто ошибся дверью. Возможно сейчас та, другая сидит где-то под окошком...
- Прядёт, - подсказал я.
- Или семечки щёлкает. И ждёт своего «прынца». Жалко её, правда?
Она меня не убедила, но я уже начинал привыкать к её такому легковесному отношению ко всему, что мне казалось важным. Во всяком случае, на лицо прогресс: мне уже даже сообщили о «боге» и «невидимом мире». Стоит ожидать и других откровений.

Через пару дней Волков подтвердил мои прогнозы.
- Завтра мы отправляемся на линию фронта, - сообщил Волков. - Настоящую. Заеду за вами в половине восьмого утра. Будьте готовы.
Внутренне трепеща и содрогаясь, я собрал в дорогу чуть ли не целый чемодан, чем дал Волкову лишний повод надо мной пошутить.
- Ваша оперативность похвальна, мой дорогой друг, однако линия, которую я имел в виду, находится гораздо ближе ваших ожиданий. Мы вернёмся самое позднее к обеду. Возьмите с собой только перо и бумагу.
По дороге, не дав моему любопытству расплескаться через край, он сообщил, что мы направляемся в местный дом скорби.
- Считайте это вашим первым соприкосновением с тем, о чём мы до сих пор только говорили.
- Но линия фронта!
- Знаю. Звучит не убедительно. Но тем не менее это так. Сумасшедшие — это воины, проигравшие свои битвы. А всё потому, что пренебрегли знанием и сунулись в бой без должной подготовки. Отсюда и все предосторожности. С вами этого не произойдёт.
На месте нас уже ждали двое мужчин в засаленных белых халатах, которые без лишних слов проводили нас в палату к очень бледному и худому господину, одетому в полосатый больничный костюм на излёте своего срока службы.
- Познакомьтесь, - просто сказал Волков, будто мы находились на званом вечере у местного городничего. - Георгий Иванович.
Мужчина протянул мне мне руку, и я тоже назвал себя.
- Забавно, - отреагировал он. - Из Петербурга?
Я кивнул, не видя повода скрывать место жительства.
- Поэт?
Так. Что он ещё обо мне знает?
- Сырой, -.эту фразу он произнёс, глядя на Волкова.
- Зато на воле, - ответил тот. - Чего не скажешь о вас.
- Верно, - огорчился Георгий Иванович. - Упрятали.
- Не правда ваша. Мы уже с вами неоднократно это обсуждали. Покажите нам лучше одного из ваших друзей.
- Что я вам, артист?
- Нет, вы пациент медицинского учреждения, попечителем которого я являюсь.
Положительно, Волков меня ещё не раз удивит. В его послужном списке теперь три заведения, и все они никак не соответствуют моим представлениям о линиях фронта.
Георгий Иванович стоял перед нами насупившийся и хмурый. Затем он посмотрел куда-то в сторону и вверх.
- Ну ладно. Любуйтесь.
Он вдруг резко подпрыгнул и оказался висящим на стене, абсолютно гладкой, без всяких выступов, словно паук или муха. Повертел головой, а затем стал горизонтально перемещаться по стене в метре от пола и по-змеиному шипеть. От этих ли его ненормальных для человека движений или ещё от чего у меня закружилась голова, и к горлу подступила тошнота. Санитары, стоявшие у двери с наполненным шприцем на блюдце, даже не пошевельнулись.
- Георгий Иванович! - позвал Волков.
- Кто тебе тут Георгий Иванович? - злобно сказало существо над нами.
- Поменялись, - пояснил для меня Волков, не обращая на моё полуобморочное состояние.
В его правой руке появился кнут. Существо зарычало.
- Аллей оп!
Кнут щёлкнул, и существо сделало по комнате полный круг, переместившись затем на потолок. Оттуда оно принялось вещать голосом, выдававшем в нём больного хроническим ларингитом.
- Страшен и грозен мой народ. Они сами себе закон. Их кони быстрее барсов и злее волков на закате солнца. Их всадники скачут стремительно на своих врагов, как голодный орёл, бросающийся вниз на добычу. Всё, что они хотят, — это сражаться. Их армии пройдут быстрым маршем, как ветер в пустыне, и воины захватят множество пленных, столько, сколько песчинок в пустыне. А затем они уносятся прочь, как ветер, и продолжают нападать на другие народы. Они поклоняются лишь своей собственной силе.
- Это я уже слышал, - равнодушно произнёс Волков. - Что-нибудь новенькое есть?
- Новенького ему, - отреагировало существо. -

- Ну всё, достаточно, - сказал Волков, кивая санитарам.
Те без лишних слов принялись швабрами сгонять Георгия Ивановича с потолка, к которому тот, казалось, намертво приклеился. Он рычал и щёлкал челюстями, пытался действовать когтями, но опытные работники его быстро угомонили средствами и способами, не совсем гуманными. Как только он очутился в пределах досягаемости, его сдёрнули на пол за штанину, навалились и немилосердно вкололи содержимое шприца в шею. Через полминуты он затих, и его перенесли на кровать.
Мы с Волковым вышли в коридор. Меня слегка потряхивало и пошатывало. Протянутую папиросу я взял машинально, целую минуту потом пытаясь её безуспешно подкурить.
- Что это было? - спросил осипшим голосом я, когда мне наконец удалось затянуться изрядной порцией дыма.
- Демонстрация того, что может случиться с человеком, если он чересчур самоуверен и недостаточно информирован. Георгий Иванович до того, как попасть сюда, любил путешествовать, рыться в развалинах, делать раскопки и читать древние манускрипты. Однажды ему попался старинный текст, написанный от руки на пергаменте. Изучив его, Георгий Иванович решил, что он что-то понял. У него стали получаться мелкие бытовые чудеса, он научился предсказывать будущее и читать чужие мысли. Он даже собрал вокруг себя группу учеников. А потом...
- Что потом? - спросил я, подгоняя замолчавшего Волкова.
- Его сняли с купола главного городского собора, совершенно голого и невменяемого. С тех пор он живёт здесь, под моим наблюдением.
Рассказ меня впечатлил, но я уже начал отходить от пережитого ужаса.
- Должен вам заметить, - произнёс я, - что впервые встречаю столь неординарного сумасшедшего. Согласитесь, что его поведение даже по меркам психиатрических лечебниц выбивается из общего ряда.
- Несомненно! - подтвердил мои соображения Волков. - Георгий Иванович забрёл в своих изысканиях дальше всех. Обычно до таких крайностей не доходит. У стандартных шизофреников всего лишь нарушается логика, адекватность восприятия, появляются чужие голоса в голове...
Моё лицо, должно быть, сильно изменилось при этих словах, потому что Волков посмотрел на меня подозрительно и спросил:
- Что с вами, мой дорогой друг?
Таиться я не стал и честно рассказал Волкову о моих «правом» и «левом». Мне не хотелось повторить судьбу Георгия Ивановича — уж лучше сразу лечь на операционный стол. Мой собеседник внимательно выслушал меня и отрицательно покачал головой.
- Ваши гости — обычные барабашки. Вполне безобидные. Их роль — мусорить в мыслях, заслоняя собой что-нибудь стоящее. Но вы правы, они вам не нужны, и мы ими займёмся, как только возникнет оказия.
Успокаивал он меня или всё сказанное являлось чистой правдой, но со своей стороны я мысленно пообещал себе перестать на них обращать внимания. «Правый» немедленно откликнулся на это моё начинание мерзким коротким смешком, а «левый» просто сказал:
- Ну-ну...
Чтобы не слушать их, я задал следующий вопрос:    
- Что стало с учениками Георгия Ивановича?
- Да все они здесь, у меня. По разным палатам. Трёхразовое питание, уход, процедуры. Многие выйдут отсюда здоровыми. Но мне бы хотелось обсудить с вами нечто другое. Мы сможем потратить следующие пару часов где-нибудь в тихом трактирчике?
Возможно, Волков содержал ещё и ресторан.

Мы не заказывали горячительных напитков, а только съестное: уху, тушёное мясо, пироги с ягодной начинкой под крепкий чай. Во время еды почти не разговаривали, в основном нахваливая яства и стряпуху. Когда трапеза подошла к концу, Волков разложил на столе потрёпанную карту.      
- Взгляните, - предложил он. - Что вы здесь видите?
- Театр боевых действий, - отозвался я.
Передо мной лежала обычная карта Европы с нанесёнными не ней флажками и стрелками.
- По поводу театра согласен, - ухмыльнулся Волков. - Вот эта линия, разделяющая противников, передвигалась с 14-го года раз сто. В обоих направлениях. То немцы продвинутся на восток, то русские — на запад. Галицию кто только ни брал! Река Изонцо знаменита тем, что при ней состоялось одиннадцать битв. Да каких! К некоторым участкам фронта солдаты настолько привыкли, что стали обзаводиться там семьями и хозяйством в тайне от начальства. Если бы моим пациентам, с одним из которых вы имели честь познакомиться сегодня, дать бразды правления стратегией и тактикой, они бы справились гораздо лучше. Понимаете, к чему я клоню?
- Нет, - честно признался я.
- Это шизофрения в самой тяжёлой, запущенной форме. Но никто из них не находится в лечебнице, где им самое место.
- Кого вы имеете в виду?
- Всех не перечислишь, но я попробую. Во-первых, генералы и военные начальники помельче, планирующие наступления и оборону. Патриотическая общественность, поднимающая тосты за Государя. Служители культа, кричащая на каждом углу о том, что Он скоро придёт.
- Пресса, - подсказал я, и Волков с улыбкой кивнул.
- Богема. Ловкачи, делающие на войне деньги. Дезертиры, прячущиеся по лесам в надежде на скорое завершение смутного времени. Или наоборот: что оно будет длиться вечно. Любому нормальному человеку, прочитавшему хронику боевых действий за эти два года, становится ясно, что только тяжёлая психическая болезнь может заставить целые страны и народы действовать так глупо и безрассудно.
Он сделал небольшую паузу и затем продолжил.
- Я именно для того вам показывал сегодня Георгия Ивановича и знакомил с его внутренним другом, чтобы вы имели представление о настоящем нашем враге. В каждом из них, - он обвёл пальцем вокруг. - Живёт нечто подобное, только разной степени проявленности. Это было бы просто здорово, если бы все они лазили голые на купола соборов, но к сожалению они выглядят вполне нормальными. И только с помощью специальной процедуры опытного...
Он остановился, подыскивая нужное слово.
- Давайте я назову его магом? Всё равно другого слова нет. Так вот, только под руководством опытного мага можно идентифицировать паразита и уничтожить. Пушки, танки и пехота — лишь внешние признаки событий, скрытых от глаз, как я вам уже однажды говорил. Они исчезнут сами собой, если за ними нет кукловода.
Расскажи он мне такое в первый день нашего знакомства, я бы, пожалуй, ему самому вызвал карету. Однако у меня на шее уже висел оберег, падшая женщина Зарина была моей любовницей, военные прогнозы врача Лазоверта сбывались, и Георгий Иванович умел передвигаться по потолку без дополнительных цирковых приспособлений.
- Зачем вам я? С моими собственными «барабашками»?
Волков, конечно же, ожидал этого вопроса.
- Вам я поручу обезвредить одного из них.
- Убить?
- О, нет! Если бы всё было так просто! Обезвредить — значит, лишить его силы. Однако мы забегаем вперёд. Осталась ещё одна маленькая формальность.
- Какая?
- Завтра утром брат Филимон отвезёт вас в монастырь. Там всё сами и увидите.
- Ритуал посвящения?
- Жертвоприношение, - просто сказал Волков, будто речь шла об именинах его племянника.
   
- 8 -

Дойдя до этого места, я позволил себе расслабиться. Внезапно начавшаяся чертовщина переводила лежащий передо мной текст в разряд фантастической графомании. Что не делало его в моих глазах менее ценным, но теперь я хотя бы мог не отвлекаться на раздумья относительно подлинности описываемых событий. Камень с плеч.
Шизофреники, конечно, иногда «лазят по стенам», но это не более чем фигура речи. С оберегами сложнее, но и они не попадались мне на жизненном пути, чтобы ссылаться на них как на нечто правдоподобное.
Доктора же на данном отрезке опуса внезапно понесло, и с чем это было связано, я мог только догадываться. Он отметился неоднократно и очень неразборчиво — расшифровывать его каракули мне пришлось чуть ли не целый день. Урожай получился богатый. Привожу его здесь целиком.

Суккуб — мифологическое существо, демон похоти и разврата. Согласно легенде, посещает ночью молодых мужчин, вызывая у них сладострастные сны. Не имеет конкретного пола, принимая облик мужчины или женщины в зависимости от обстоятельств. Обладает когтистыми ступнями и иногда перепончатыми крыльями.

Нет большего счастья для человека, чем Служение. Нет чувства более сильного, чем любовь к брату своему в Вере и Служении. Нет большего позора, чем отступление от Пути, назначенного Судьбой.

Результаты, полученные как в опытах Фридмана-Клаузера, так и в опытах Аспе, чётко говорят в пользу отсутствия эйнштейновского локального реализма: призрачное дальнодействие из мысленного эксперимента окончательно становится физической реальностью.

Два кубика Эсциталопрама перед сном. Горячая ванна. Воздержание от употребления в пищу мяса в течение 2-3 дней.

О, пускай бы под землю, в поддонный Аид,
Принимающий мертвых, он сбросил меня,
В Тартарийскую ночь!
Пусть бы цепью железной сковал, как палач,
Чтоб не мог любоваться ни бог и никто
На мученья мои!
А теперь я, игрушка бродячих ветров,
В муках корчусь, врагам на веселье!

И были реки их пусты, и земли бесплодны, и животные их лишь кусали, да не рожали себе подобных, и дети их видом были отвратительны, и не знали они родительской любви.

Купить два килограмма сахара. Кстати: интересно получится, если засеять Сахару кукурузой.   

Что могли означить эти докторские пометки на полях повествования, написанного душевнобольным в истории его болезни, я затруднялся представить. В качестве рабочей гипотезы напрашивалась корпоративная попойка, на которой наш эскулап принял лишнего и потому позволил себе некоторые вольности во вверенном ему деле. Кстати, алкоголь — не единственное снадобье, стимулирующее подобную писанину.
Где-то примерно на следующий день меня вызвал к себе декан.
- Как успехи? - осведомился он. - Нашли что-нибудь достойное?
- Ничего особенного, - соврал я. - На сегодняшний день отложил всего две истории, которые мне показались интересными.
- Ага, ага, - покивал декан с сомнением.- Ну да ладно. Это меня больше не касается.
Последняя фраза заставила меня приподнять одну из моих бровей.
- Почему?
- Сами всё увидите и узнаете, когда придёт пора.
В коридорах я моментально обнаружил сплетни, будто его переводят куда-то за Урал, а на его место назначают нового декана. Волков, кажется, его фамилия.

- 9 -

Монастырь выглядел соответствующим своему названию лишь снаружи. Внутри здание теряло всякое сходство с помещением, в котором проводят религиозные отправления. В нём не было ни икон, ни коптящих свечей, ни усердно молящихся старушек. Картины, щедро развешенные по стенам, не напоминали о приближении Второго Пришествия — вдохновением для художников в основном служили невообразимые кристаллические узоры. Сквозь них проглядывали иногда очертания знакомых предметов или существ, но тоже какие-то искажённые, с нарочито неправильными пропорциями.
Монахи, впрочем, имелись здесь в достаточном количестве и качестве. На них красовались вполне себе обычные рясы до пят, и солидные густые бороды их внушали искреннее почтение. Кто-то нёс куда-то канцелярские папки, кто-то смиренно стоял у стены с закрытыми глазами, некоторые разговаривали тихими голосами, сбившись в кучу. На нас никто не обращал внимания.
Филимон дал мне возможность насладиться зрелищем, оставив на некоторое время одного среди царившей здесь кутерьмы, понятной лишь тем, кто её придумал и воплотил. Я честно сделал вид, что заинтересован, но мои мысли находились в совершенно другом месте.
На вчерашний вопрос о том, кто жертва, Волков ответил мне:
- Вы.
И пояснил сразу, пока я не убежал, что жертва заключается в отказе от образа жизни, который я вёл до сих пор.
- Вас перестанут интересовать многие вещи, без которых вы раньше не мыслили своего существования. Отпадут знакомства и связи. Возможно, вы даже лишитесь своего литературного таланта. Но всё это произойдёт не сразу, а постепенно, и не с помощью заклинаний, а как бы само собой. Просто в один прекрасный день вы заметите, что стали совершенно другим человеком. Это соответствует вашим представлениям о жертве?
Оно соответствовало и манило. Кто из живущих не мечтает в тайне стать кем-либо другим? Свободным от ошибок, заблуждений, пороков. И хотя мне ещё ничего не сказали, каким именно я буду, себя прежнего я не очень любил. Так что не велика будет потеря.    
Филимон вернулся в сопровождении двоих монахов исполинских размеров и с каменными лицами. От таких не увильнёшь, даже если передумаешь быть их сообщником. 
- Нас ждут, - спокойно сообщил Филимон. 
Мы прошли по длинному извилистому коридору, украшенному многочисленными дверями, в конце которого оказалась последняя и самая массивная. В неё меня и затолкнули.
В просторной комнате по периметру круглого стола, покрытого, как в казино, зелёным сукном, восседала компания из шести благообразных старичков в одинаковых тёмных плащах с отброшенными капюшонами. Париков они не признавали, и потому на головах у них роскошествовало полное многообразие. Лениво потрескивал камин, мерцали свечи.
Сесть мне не предложили. Потому, наверное, что в комнате не имелось не занятой чьим-либо телом мебели. 
- У вас, должно быть, имеются вопросы, - догадался прервать тишину кто-то из присутствующих.
- Только один, - ответил я, стараясь не выдавать голосом волнения.- Выйдя отсюда, я всё ещё буду помнить себя прежнего?
- Забавно, - искренне удивился мой интервьюер. - Кто вас инструктировал?
- Господин Волков, - не счёл необходимым лукавить я.
- Кто это?
- Простите? - отплатил взаимностью непонимания я.
- О ком вы говорите?
Окончательно сбитый с толку, я лихорадочно соображал, что им ответить, но помощь пришла от самих же шестерых магистров.
- Наверное, он подразумевает курьера.
Все дружно закивали головами.
- Мы не имеем никакого отношения к упомянутому вами господину. Наша задача — лишь определить степень вашей готовности и, в соответствии с результатами, вынести вердикт. Итак, у вас есть ещё вопросы?
Странная у нас происходит беседа.
- У меня создалось впечатление, - вкрадчиво сказал я. - Что на мой первый вопрос ответ уже получен.
- Этот вопрос не к нам.
- Тогда, простите, к кому?
- Понятия не имею. 
В разговор вмешался старичок со смешной треугольной лысиной, видимо, посчитавший, что со мной поступают уж как-то слишком формально. 
- Нам глубоко небезразличны ваши трудности, поверьте, - сказал он. - Однако и вы должны относиться с пониманием к нашим. В хорошо отлаженном механизме, каким, безусловно, является наша организация, каждый её элемент выполняет определённую функцию, не покушаясь на полномочия остальных. Поэтому мы готовы ответить на ваши вопросы в пределах своей компетенции, после чего утвердить кандидатуру или отклонить. Что же касается решений Судьбы и, тем более, их последствий, то тут никто не в силах на что-либо повлиять. Всё уже произошло, и вам самому это хорошо известно. От вас требуется лишь принять неизбежное.
В его логически безупречной речи я всё же увидел один маленький изъян: он говорил что-то про отклонение кандидатуры.
- Значит, решение ещё не принято?
Старички дружно, как по команде, рассмеялись.
- А вы везунчик! - сказал тощий и очень морщинистый человек. - Как раз в тот самый момент, когда вы задавали ваш предыдущий, пришло положительное насчёт вас решение. С чем я вас и поздравляю!
- Мои поздравления! Желаю вам всяческих дальнейших успехов! - раздались голоса со всех сторон.
Спрашивать о том, что именно послужило причиной положительного решения, я не стал, понимая, что наткнусь на ответ, который ничего не объяснит. Оставалось только мысленно ругать за себя за невнимательность, благодаря которой я пропустил столь ответственный момент.
- Ваше новое Имя — Марк, - вывел меня из размышлений один из мудрецов. - Оно даст вам необходимую защиту и послужит надёжным маяком.
Марк, значит.
- Спасибо.
Собравшиеся зааплодировали, и я понял, что аудиенция закончена.   
- Что мне теперь делать?
- Возвращайтесь к этому вашему... Волкову что ли? Он даст вам дальнейшие инструкции.
Вслед за этой фразой все поднялись со своих мест и хором запели нечто вроде гимна. Я готов поклясться, что слышал его впервые в жизни, и в то же время слова его были мне знакомы: что-то про родной дом, цветущие поля, птиц, безмятежно парящих высоко в небе. Наверное, мне полагалось подпевать, но поскольку на меня больше никто не смотрел, я решил пока воздержаться от участия в коллективных вокальных упражнениях.

 За дверями меня ждал брат Филимон. Он радостно обнял меня и предложил пройтись по монастырю. Не для экскурсии, но чтобы познакомиться с как можно большим количеством людей.
- Имя потренировать? - догадался я.
Филимон поднял вверх большой палец, и мы пустились в плавание по этому странному зданию.
- Вы должны друг к другу привыкнуть, - по дороге рассказывал Филимон. - Таким способом между Именем и его носителем устанавливается связь, а через него — связь с явлениями более высокого порядка. Настоящее Имя — это не просто набор букв и звуков, но магический код, если хотите.
- На имя, данное при рождении, этот закон не распространяется?
- Очень редко. Искусство правильно нарекать младенцев можно отнести к древнему утраченному знанию.
Монастырь, и так не маленький по размерам, оказывается, имел ещё и подземные помещения. Я насчитал четыре уровня, но только потому, что глубже мы не забирались. Внешне они ничем не отличались друг от друга: всё те же бесконечные коридоры и двери.
Кроме случайных встреч по дороге, мы обхаживали и различные кабинеты, населённые самой разношерстной публикой, где Филимон неизменно говорил:
- Познакомьтесь, это Марк.
Мы обменивались рукопожатием с хозяином кабинета, а далее либо сразу уходили в дальнейшее плавание, либо становились участниками милой светской беседы.
Никакой охраны в монастыре я по-прежнему не заметил, но меня почему-то не покидало чувство, что окажись там случайный посетитель или не дай бог злоумышленник, его тут же скрутят мускулистые бородатые послушники, выглядевшие милыми и вежливыми лишь для своих.
Наше путешествие по подземному лабиринту закончилось примерно в полдень в библиотеке со стеллажами, набитыми книгами, уходящими высоко вверх.
- Марк, вам приходилось когда-нибудь читать запрещённую литературу? - спросил Филимон.
Пришлось признаваться, как на исповеди.
- Прокламации социал-демократов. «Капитал» Маркса.
- Это всё не то! - улыбнулся Филимон. - Я имею в виду такую, за которую бы вы сами себя сослали в Сибирь. 
- Не понимаю.
- Ладно, - сжалился надо мной Филимон, видя мою полную неосведомлённость. - Держите.
В моих руках очутился пухлый потрёпанный том с названием, подпорченным временем. А может, и чьим-то умыслом или частотой употребления.
- Я оставлю вас здесь не надолго. А вы ознакомьтесь, будьте добры, с содержанием этой книги. Сколько успеете. Никаких критериев нет. Важно, чтобы у вас сложилось определённое впечатление о прочитанном.
Он ушёл, оставив меня наедине с текстом, начинавшимся так:

Ты думаешь, что на свете больше нет вещей и явлений, которые могли бы тебя удивить или затронуть твоё сердце, но ты заблуждаешься. Если ты и вкусил от запретного дерева или даже сам посадил его, всё равно ты — лишь отражение того, что способны увидеть твои глаза. Все ответы, содержащиеся в копилке твоего ума, ограничены размером другой твоей копилки вопросов. Но знаешь ли ты, что вместилище неизвестного бесконечно?

Далее текст обращался ко мне по Имени, что поначалу я воспринял как случайное (очередное?) совпадение или дружеский (мы ведь теперь друзья?) розыгрыш.

Не тешь себя иллюзией, будто у тебя получится с первого же раза разрушить пелену непонимания. Но и не страдай от этого. Твоя проблема в том, что тебя будоражат смыслы, но их существование — это такая же зыбкая условность, как и договор человека с Богом. Сегодня он требует от тебя послушания, а завтра сподобится подчиняться тебе. Да ты и сам мог бы найти подтверждение данной мысли в своей биографии, будь ты хоть чуточку внимательнее. Помнишь, как ты искал любви и, не найдя её, стал утверждать, что её нет? Тебе до сих пор кажется, что это явилось ступенью твоего роста, тогда как на самом деле ты лишь жонглируешь словами.   

После этого пассажа я сделал то, что делают все приличные люди, которым недосуг читать детективный роман полностью, но они хотят во что бы то ни стало узнать имя убийцы: я заглянул в самый конец книги.

Вот видишь, как ты наивен.

«Неплохо придумано», - мысленно похвалил неизвестного автора я и открыл книгу наугад посередине.

Продолжим? Или тебе ещё нужно какое-то время? Не стесняйся быть собой и совершать глупости. В них нет ничего зазорного. Хуже человека, который их не совершает, может быть только тот, кто действительно так думает.

Не знаю, сколько времени прошло до тех пор, когда в библиотеку вернулся Филимон. Он окинул меня быстрым придирчивым взглядом, словно оценщик в ломбарде.
- На первый раз хватит. Ответ на вопрос, можно ли взять книгу с собой, отрицательный. Вопросы, целью которых является сверка содержания книги, вне закона. В остальном — и я, и господин Волков к вашим услугам.
В тот момент до меня дошло, что я сам являюсь книгой, которую запросто можно прочесть. И самое обидное, что никакого отношения к тексту книги «себя» я не имею.

Два дня после «посвящения» ничего не происходило. Даже моя корреспондентская работа отодвинулась куда-то на совсем уж неприличные задворки моего расписания. И с Зариной я не виделся. А Волков всегда появлялся на моём горизонте сам, будто не существовало способа его найти.
Мы «столкнулись» с ним опять на улице, возле трактира, куда я решил от скуки заглянуть. Он осмотрел меня с ног до головы, как бы потакая моим страхам необратимых изменений. На самом деле он просто шутил таким незатейливым образом.
- Вроде бы всё то же самое, - сказал он.
- Я тоже так считаю.
- А эти... Которые в голове? Беспокоят?
Я на секунду задумался. А ведь действительно, они исчезли после моего возвращения из монастыря.
- Ну ладно, - произнёс Волков, не дожидаясь моего ответа. - Я готов дать вам первое боевое задание.
Он выдержал паузу, а я прислушался к своим ощущениям и понял, что у меня напрочь отсутствует реакция на только что услышанное.
- Продолжайте, господин Волков.
- Завтра прибывает из Петербурга гонец, - сказал он. - Вам надлежит встретить его и проводить на конспиративную квартиру. Задание, собственно, в том и заключается, что никаких больше указаний не будет. Вы должны самостоятельно вычислить недостающие звенья головоломки.
- Ясно, - ответил я. - Встретить и привести.
С практической точки зрения задание представлялось сущим пустяком, но не потому, что было понятно, как его выполнить, а как раз-таки по обратной причине: раз не имелось никаких разумных рекомендаций, то следовало отбросить ставший бесполезным ум и положиться целиком и полностью лишь на интуицию.   
Впрочем, первая часть задания оказалась чисто арифметической, поскольку поезд из Санкт-петербурга прибывал только один раз в день. Вторая, состоявшая в распознавании «гонца» среди сотен других пассажиров, выглядела сложнее, но и её я решил без участия магии. Нужный мне человек, в военной форме и с Георгиевским крестом на груди, встал на перроне, как вкопанный, не собираясь никуда уходить, пока не остался там совершенно один. Он лишь терпеливо озирался по сторонам в поисках встречающего.
- Это вы? - обратился я к нему.
- А это вы? - ответил он, из чего я сделал вывод, что его задание чем-то напоминает моё, если, конечно, в его вопросе не имелось какого-нибудь философского подтекста.
- Марк, - сказал я, протягивая руку.
- Феликс Феликсович.
- Польщён знакомством.
- Взаимно.
Ошибался я в нём или нет, уже не имело значения. Мне предстояло теперь определиться с дальнейшим маршрутом.
- Вы не возражаете против извозчика? - вежливо уточнил я.
- Ни сколько.
- Тогда прошу вас следовать за мной.
Одинокий экипаж стоял на площади у вокзала, что делало его идеальной кандидатурой на роль нашего транспорта. Возница, типичный деревенский мужик, осваивающий городской быт, ни слова не говоря, взял у моего гостя чемодан и закинул его на запятки. Мы же молча сели в открытую всем непогодам повозку и одновременно закурили, предварительно посоревновавшись в вежливости — он взял мою папиросу, а я его.
За время поездки, которая длилась не более получаса, мы успели обменяться лишь парочкой ничего не значащих фраз. Молчание нас не смущало. Оно и понятно: мы же ведь с ним оба служили тайному обществу, несовместимому по самой своей сути с любым проявлением болтливости.
Лёгкий сарказм этот растекался приятным теплом по затейливым лабиринтам моей бессмертной души, в существование которой я фанатично не верил. Происходящее всё больше и больше напоминало мне мои юношеские опыты с опиумом, когда отвращение к принятию дозы мирно соседствовало с мыслью о предстоящем наркотическом экстазе.   
Извозчик, в отличие от нас обоих, совершенно точно знал, куда ехать. Спрашивать его о чём бы то ни было мне не виделось уместным. Я лишь щедро заплатил ему за поездку и отмёл предложения дальнейшей помощи.   
В доме Маргариты Юрьевны нас ждал довольный Волков в компании пышущего по обыкновению самовара.

Феликс Феликсович привёз из Петербурга, как он сам выразился, хорошие новости: княгиня пошла на поправку, и сломанная нога цесаревича срослась без всяких видимых или ожидаемых последствий. Мне пришлось сделать понимающее и многозначительное лицо, которое, по всеобщему мнению, легче всего даётся именно тем, кто ничего не понимает. Волкова это развеселило, но столичный гость крамолы не заподозрил, посчитав, что выражается радость по поводу услышанного.
Высказав всё без остатка, Феликс Феликсович умолк и вопросительно посмотрел на Волкова. Тому не потребовались слова.
- Да, - сказал он. - Марк — наш проверенный человек, и при нём можно говорить о любых наших делах.
- Тогда я с вашего позволения кратко изложу обстановку.
Волков кивнул.
- Мне удалось на прошлой неделе побеседовать с глазу на глаз с императрицей.
«Надо же! - успел подумать я. - А мне вот ни разу такая возможность не представилась».
- Поначалу мне показалось, что удастся зародить в её душе сомнения. Фактов я привёл предостаточно, а сомневаться в моей честности я никогда ни ей, ни никому другому не давал. Однако... Мне тяжело об этом говорить. Она отвергла мои предложения, сославшись и на Евангелия, и на отношение к данному вопросу мужа. Просила не делать поспешных выводов и подождать ещё.
- Чего же именно? - удивился Волков.
- В том-то и дело, что никаких понятных логическому уму доводов у неё нет и быть не может. Все её сомнения идут от сердца, и оно, как мы прекрасно знаем, занято этим бессовестным существом.      
- То, что я вам и говорил.
- Нисколько не сомневаюсь в ваших способностях. Вы видите и дальше, и глубже, чем я. Но я не мог не испробовать этот последний шанс.
- Понимаю вас и не осуждаю.
- Благодарю вас, господин Волков! Однако в результате моих колебаний мы потеряли уйму времени, которого у нас теперь нет вовсе.
Он горестно развёл руками.
- Не беспокойтесь, князь, - сказал Волков. - Предполагая подобный исход, мы не теряли времени даром. Я готов вам изложить наш план прямо сейчас.
В одно короткое мгновенье мне почудилось, что я начинаю понимать, о чём (о ком) идёт речь, и что за этим последует. Волков, конечно, большая свинья, но у него (я уверен) есть причины использовать мои таланты в тёмную. Моё первое «задание» с самого начала походило на спектакль, так чему же удивляться теперь?
Феликс Феликсович, князь и приближённая ко двору персона, ждал вместе со мной, когда Волков приступит к выполнению обещанного.
- Итак, - произнёс наконец он. - Поскольку здесь все свои, то обойдёмся без предисловий.  Старца придётся... Убрать. И сделать это должны те, кому, во-первых, сие беззаконие простится, и, во-вторых, кто имеет достаточно веса в обществе, чтобы их действия посчитали благом, а не злодеянием. Согласны?
Я нашёл в себе наглости кивнуть вместе с Феликсом Феликсовичем.
- Поэтому одним из главных исполнителей придётся быть вам, князь.
- Я это понимаю и не отказываюсь, - подтвердил Феликс Феликсович.
- Но вам необходимы помощники из вашего же круга. Человека три или четыре.
- Такие люди у меня есть.
- Прекрасно!
Переходя к основным тезисам, Волков наполнил наши чашки свежим чаем, что дало мне чуть ли не полминуты поразмышлять о «старце». Я не слишком удивился открытию — в Петербурге ходили слухи, обвиняющие его во многих бедах, с которыми столкнулось наше Богом хранимое Отечество. Кто-то считал, что он пагубно влиял на императорскую семью, кто-то утверждал о положительном эффекте. У меня не имелось собственного мнения на сей счёт, впрочем, как и на любой другой, касающийся политики. Но это всё пустяки. Скоро моё пренебрежение этой стороной жизни прекратится.
- Нам достоверно известно, - продолжил Волков, прихлёбывая чай, - что старец, при всей его осторожности, проявляет неслыханную легкомысленность, если дело касается либо денег, либо женщин. Вы, князь — человек чрезвычайно богатый. По крайней мере, большинство наших граждан считают именно так. Включая нашего, м-м... Подопечного. Вы пригласите его к себе домой, предварительно намекнув через третьих лиц, что разговор пойдёт о некоем проекте, сулящим неплохую прибыль.
- Как обозначить его роль? - поинтересовался Феликс Феликсович. - Чтобы у него подозрений не возникло. 
- Подозрений у него не возникнет даже по той простой причине, что вы не входите в круг его открытых и непримиримых врагов. К Родзянко он бы точно не пошёл.
Мы все понимающе улыбнулись друг другу, как самая настоящая шайка заговорщиков.
- Для перестраховки я бы предложил следующее: пусть об участии старца в проекте вас якобы попросит императрица. Допустим, в качестве талисмана на удачу.
- Умно.
Борясь с желанием тоже вставить реплику, я опять многозначительно кивнул. 
- А дальше всё просто. Для начала вы дадите ему яду, добавив его в пирожное или вино.  Когда яд подействует, добьёте выстрелом из револьвера. Обязательно в голову.
- Неужели яда может быть недостаточно? Станислав Сергеевич говорил мне, что у него имеется отличное зелье.
Волков отрицательно покачал головой.
- Вы не знаете, дорогой князь, с кем имеете дело. Именно поэтому вы и поручили операцию мне.
- Хорошо. Продолжайте.
Волков развернул очередную конфетку, чтобы откусить от неё крохотный кусочек.
- Последнее. Отвезите тело к реке и сбросьте его в воду. Когда его найдут, у следствия должно появиться сразу несколько версий произошедшего. Начнутся диспуты между медицинскими экспертами, сыщиками и криминалистами. Нам это только на руку. Чем запутанней и странней будет дело, тем больше шансов у исполнителей уйти от ответственности. А в народе пойдёт шепоток про всякую чертовщину и дьявольщину. Это важно. А то ведь кто-нибудь догадается сделать из него святого.
Феликс Феликсович согласился и с этими доводами Волкова, спросив только напоследок:
- Вы пошлётё в Петербург кого-нибудь из ваших людей?
- Да, - с готовностью откликнулся Волков. - Марк поедет. Поэтому он здесь.
 
- 10 -

Новый декан наш оказался человеком непохожим на описание человека из истории болезни: низкого роста, с очевидной склонностью к обжорству, с профессорской бородкой и в таких очках, про которые у меня сразу же появилось подозрение, что их никогда не снимают даже на ночь. Таким образом, декана вряд ли можно было заподозрить в пристрастиях к военному делу или заговорам. Но его фамилия меня напугала.
Во время официального знакомства своего со студенческой массой он произнёс целую речь. Думаю, я был единственным, кто слушал её. Стараясь уловить малейшие совпадения в речи с текстом моего психа, я являл собой образец профессионального жополиза, решившего сразу взять нового быка за рога. Даже поймав на себе несколько подозрительных взглядов, я не отказался от намерения получить хотя бы капельку пользы. Но не получил.
Речь декана наполовину состояла из выражения-паразита «друзья мои», другая же её половина была насыщена не менее осмысленными фразами типа «так сказать» и «условно говоря», что обрекало мой лингвистический анализ на провал. Каких подтверждений я искал в его словах, мне самому было не совсем ясно.
При первой же возможности я добился у него аудиенции, где из первых рук получил подтверждение: никто не собирается отменять решений прежнего руководства, и я, как прежде, обязан разгребать порученные мне завалы для поиска в них научных полезностей самого широкого диапазона.
Что до текста рукописи, то он на мой взгляд двигался одновременно в двух противоположных направлениях: с одной стороны, обилие исторических фактов, легко подтверждаемых первоисточниками, и персонажей, более чем реальных, с фамилиями и регалиями, придавало повествованию правдоподобие, но с другой стороны, оно становилось всё более запутанным и недостоверным по причине появления в нём магических ритуалов и прочей сомнительной ерунды.
Описание планируемого убийства Распутина в точности совпадало с официальной версией событий, произошедших немного позднее, в декабре того же года, однако я не спешил прогнозировать, что по этому поводу предпримут герои повествования. Как-то уж слишком предсказуемо и прозрачно. Да и фигура проектировщика Волкова с его монастырской братией сулила чего-нибудь эдакого экстравагантного.      
Доктор на этом отрезке текста решил отмолчаться. Видать, в прошлый раз перевыполнил план по знакам. 

- 11 -

Феликс Феликсович задержался в городе лишь на день, отбыв в Петербург под моим заботливым наблюдением.
- Жду вас скоро у себя, Марк, - сказал он на прощанье. - Двери моего дома всегда открыты для вас.
К тому времени я уже не поленился навести о нём справки через газеты и обычную городскую библиотеку, поражаясь, на какие вершины меня угораздило стремительно подняться на политическом и светском Олимпе. К Волкову же у меня имелись многие вопросы, если не сказать претензии.
- Вы извините меня, Марк, - объяснился он. - Зачастую мне приходится действовать по наитию, минуя все стадии принятого в научной среде анализа. В каком-то смысле я не хозяин положения, но лишь проводник высшей воли. Но согласитесь, в результате получилось довольно-таки изящно. Вы увидели ситуацию не моими глазами, что для вас становится уже привычным и потому лишённым остроты, но вам поведал её посторонний человек из высшего общества. И, кстати, вы справились со своей ролью великолепно, хотя поначалу и не догадывались о ней.
- Правда? Мне и дальше строить догадки?
- Это хорошо, что вы иронизируете, - похвалил меня Волков. - Впредь мы будем комбинировать инструкции и импровизацию. В данном же случае мне просто необходимо вас уведомить о том, что убийство старца не состоится, как я и говорил вам в самом начале. У них не получится.
- Позвольте! - воскликнул я. - Зачем тогда весь этот балаган?
- Они — люди действия. Они не знают других методов, кроме устранения препятствий с помощью грубой силы. Война — вот их стихия. Помните наш разговор на эту тему?
Я помнил, но вопросов у меня от этого не убавилось.
- В чём тогда заключается наше участие? Зачем мы им нужны? И кто вы вообще такой, господин Волков, чтобы к вам на поклон приезжали знатные особы?
- У меня репутация человека, делающего невозможное, - улыбнулся Волков.
- Да, но откуда она взялась?
- Долгая история, но если в двух словах то, я как-то помог одному вельможному господину уйти от слежки, поставленной за ним другим, не менее вельможным господином, в результате чего тот женился на своей любимой женщине, о чём страстно мечтал.
- Допускаю, что это не единственное ваше достижение.
- Нет. Но это самое значимое. Что же касается нашего участия в устранении старца, то оно продиктовано слабостью тех, кто желает ему смерти. Им бы хотелось, чтобы как «в старые добрые времена» разверзлись небеса, сверкнула молния, и проклятый безумец пал. Мой план состоит в следующем: раскрывая некоторые секреты мистического характера относительно старца и облекая убийство в ритуальные формы, я освобождаю их от ответственности, перекладывая её на «промысел божий».
- Но вы только что сказали, что у них ничего не выйдет.
- Они даже этого не поймут.
В тот момент не понимал и я.
Затем Волков сообщил мне, что круг посвящённых ограничивается для меня тремя людьми: он сам, Зарина и брат Филимон. Лазоверт лишь полагает, что он — один из нас. Мы всячески поддерживаем в нём уверенность в этом, «разбалтывая» ему наши тайны, которые без соблюдения определённых процедур остаются всего лишь наборов слов. А поручик Добронравов — так тот вообще шпион.
- Держи врагов своих поближе, - в задумчивости произнёс я чью-то цитату.
- Про наши дела он ничего не знает. Ему лишь известны наши пристрастия к древним наукам, за которые святая церковь ещё совсем недавно сжигала на кострах. Сегодня этот праздник души, к его великому сожалению, отменён. Однако давайте вернёмся к нашему старцу.
Из его пространной речи я вынес следующее: мы имеем дело не с человеком, маскирующимся под юродивого, но с открытой настежь бездной, ведущей в такие глубокие дебри мироздания, что сам сатана ему завидует. Впрочем, сатана — персонаж вымышленный, а этот существует во плоти. Сила, действующая через него, безлична и равнодушна ко всем нашим земным делам. Назвать её «злом» поэтому было бы не верно, однако действуя в своих собственных интересах, непостижимых и абсолютно чуждых нам, она создаёт условия для различного рода катаклизмов, свидетелями одного из которых мы сейчас и являемся. Остановить её можно, только «залатав» прореху, убийство же носителя всего лишь перемещает её в другое тело. Не исключено, что в тело того самого благородного рыцаря, который посмел с ней сразиться.
- Вот так обстоят дела, - заключил Волков. - Вся работа займёт несколько месяцев. К зиме, надеюсь, управимся.
- К зиме? - удивился я. - Не сомневаюсь в ваших оценках, но тот план, который вы изложили Феликсу Феликсовичу, осуществим хоть завтра. Купить пирожные и вино — не такая уж большая проблема в Петербурге.
Волков улыбнулся.
- А вы?
- А что я?
- Вы уже купили свои пирожные?
Ну, наконец-то! Сейчас он скажет, в чём состоит моя роль.
- Заплатку придётся ставить вам, Марк. С защитой вашей мы худо-бедно разобрались, и вас не ожидает судьба несчастного Георгия Ивановича, но теперь неплохо бы озаботиться другой стороной вашей подготовки.
- Меня научат драться на мечах?
- Владение холодным и огнестрельным оружием, равно как и любыми приёмами рукопашного боя, приветствуется, но не является обязательным. Если пожелаете, в монастыре вы найдёте всё необходимое для подобных занятий. Но для старца вам необходим боевой амулет. Пока наши друзья будут скармливать ему угощение, вам надлежит произвести некоторые действия, ради которых вы там и будете присутствовать. Только они могут привести нас к желаемому результату.
- Где я возьму амулет?
- Вы сделаете его собственными руками. Конечно, под неусыпным контролем брата Филимона. Он мастер на такие штуки.

Фёдор Иванович прислал мне номер одной из столичных газет, опубликовавшей обо мне хвалебную статью. Она меня порадовала полным незнанием персонажа, и Вильгельм Селёдкин тут же отметился фельетоном, дополнившим мой портрет без указания имён и фамилий. Он тяжёлым паровозом прошёлся по столичным прожигателям жизни, предложив им хоть иногда наведываться в провинцию, чтобы впредь не городить ерунды. Фельетон, конечно, до Петербурга не добрался, но местную интеллигенцию порадовал, вызвав оживлённые споры в трактирах.
В городе кто-то активно стал мусорить прокламациями, призывая к миру и свержению царя. Жандармы в творческом союзе с дворниками не всегда успевали их вовремя подбирать, за что и тем, и другим доставалось от начальства. Странной выглядела подобная деятельность, потому что именно тогда наступление наших войск принесло ощутимые территориальные приобретения. И воинский дух в окопах падал вовсе не из-за прокламаций, а от чего-то другого. Наверное, от понимания, что их кровью кто-то решает свои личные проблемы.
Подсчитав накопления, возникшие у меня от невозможности тратить, я снял отдельную квартиру. Главной причиной тому являлась Зарина, с которой мы виделись всё чаще, и мои соседи стали косо из-за этого поглядывать на меня. Переехать ко мне совсем она отказывалась, но с лёгкостью соглашалась ночевать и вообще проводила у меня большую часть времени. Я догадывался, что свои обязанности по борделю она забросила, порученная целиком и полностью мне по распоряжению Волкова. Да и бордель ли это был на самом деле?
На мои многочисленные вопросы относительно моего нового «братства» она охотно отвечала, но не всегда знала ответ, поэтому я повадился посещать монастырскую библиотеку для чтения «живой книги». Филимон относился к моей любознательности с одобрением, но и предупреждал:
- Вы только не усердствуйте в стремлении непременно всё сразу узнать. Она ведь, бестия такая, и пошутить может. Пустит вас по кругу ваших собственных «озарений».
- Как же подобного избежать?
- Во-первых, относиться к знанию следует без религиозного почтения. Само по себе оно бесполезно. Силой его делает лишь тот, кто пользуется. Вот и смотрите больше в себя, чем наружу. Во-вторых, избегайте уточнений. Если что и не поняли, так оно потом само дойдёт, когда для этого настанет время. Ну, и последнее: не касаться вопросов праведности и божественных планов.
Прежде чем приступить к созданию «боевого амулета», Филимон провёл со мной несколько теоретических бесед, от которых я покрывался мурашками с ног до головы.
- Амулеты бывают трёх видов, - поучал он. - Ранящие плоть, душу или сущность. Первые разят братьев наших человеческих о двух руках и ногах. Могут убить, покалечить или вызвать болезнь. Для такого оружия потребна глина. Сойдёт и говно. Нужно слепить фигурку своего врага и наделить её жизнью. Лучше всего подсунуть ему под подушку на три дня, но если враг далеко, то сгодится какая-нибудь вещь из его гардероба. Носовой платок, портянка, рубашка. Потом читаешь заклинание, отрываешь кукле голову, и готово!
- Так просто, - огорчился я. - Удивительно, что мы до сих пор не вывели друг друга под корень.
- Для этого учёные мужи придумали средства получше, - возразил Филимон. - И скоро придумают ещё. А наше знание не так-то и легко применить. Ежели неправильно что сделать, то и самому можно в лучший мир отправиться.
- Ясно.
Филимон улыбнулся моей сосредоточенности и продолжил.
- Первый амулет мы почти не пользуем. Человека можно и голыми руками задушить. Честнее. Да и не нашего это ума дело, простых людей жизни лишать. Второй тип нужен, чтобы избежать воскрешения.
- Значит, это не поповские сказки?
- У попов сказки всегда и по любому поводу, - усмехнулся Филимон. - Они ведь понимают воскрешение, как оживление мертвеца.
- А вы?.. То есть мы?
- А мы знаем, что убиенный может некоторое время обходиться и без плоти. Потом родится заново в другом теле. Для таких случаев мы делаем амулет из какого-нибудь кристалла. Женские побрякушки — самое надёжное. Оттуда и пошла традиция их носить, но давно уж позабылась причина.
- Как они действуют?
- Через рот. Съест враг такой камушек и повалится замертво. А душа его растворится в общем котле, потеряв все свойства. Заклинания для этого другие, и самому надобно немного пострадать. Палец порезать, например.
- Это то, что мне предстоит сделать со старцем?
- Нет. Старец наш как раз третьего типа, самого сложного. Убивать придётся сущность его поганую.
- Волков говорил, дыру латать.
- Её, родимую. Там он и задохнётся. И к нам не вернётся больше.
- Чем душа от сущности отличается?
- Душа — это человеческое. А сущность не от мира сего. У неё плоти своей нет, поэтому чужой пользуется. Заклинания тут бессильны, и амулет особенный.
Филимон внимательно посмотрел на меня, и я понял, что он меня сейчас огорошит.
- Тот, кто вознамерится на сущность покуситься, сам должен стать амулетом.
- И сгореть в адском пламени? - обречённо спросил я.
- Может и такое случиться. Не скрою. По неопытности или по ошибке. Для того я к вам, Марк, и приставлен, чтобы научить и подготовить. Единого рецепта для амулета третьего рода нет. Он под каждую сущность создаётся персонально. Но есть знание, как это сделать.
- И как?
Филимон поднял вверх указательный палец, поднеся его к самому моему носу.
- Через нашу разведку в тылу врага!
 
Зарина подарила мне вогнутое зеркало, пояснив, что смотреться в обычное теперь опасно. Порог дома она прочертила углём, а над дверью повесила домотканый рушник, расшитый узорами. На комоде появились два камня, не отличимых по виду от обычных булыжников мостовой, но тоже нёсших какую-то магическую функцию. Кроме всего прочего, мне также предложили воздержаться от посещения злачных мест и даже дома стараться употреблять исключительно воду, чай или квас. К слову сказать, потребность моя в бодрящих напитках и так сошла на нет, потому что жизнь вдруг наполнилась делами, отнимающими у меня не только всё свободное, но и рабочее время.
Мы с Зариной могли выехать за пределы города, чтобы провести целый день у ручья, глядя в журчащую воду, или в поле, засеянном рожью, наблюдая за ветром. По вечерам она вела со мной просветительские беседы, из которых я почерпнул много интересного относительно мироустройства. Естественно, с точки зрения этой странной организации без определённого названия, членом которой я неожиданно стал.
Зарина поведала, что наш мир возник из сказок, которые боги сочиняли друг для друга. Потом им это наскучило, и созданный ими мир остался предоставленным самому себе. Теперь сказочником может стать любой, но мы слишком заняты обустройством уже готового пространства, чтобы заниматься такими пустяками. Оттого мир наш деградирует, что в конце концов приведёт его к полному упадку.
- И что тогда? - спросил я.
- Никто не знает точно. Возможно боги вернутся, чтобы его обновить.
- А если нет?
- Тогда нам останется уповать на появление сказочника в наших собственных рядах. Или же мы вернёмся туда, откуда пришли — в пустоту.
На вопрос, не является ли в таких обстоятельствах наша борьба с «бездной» бессмысленной, она ответила, что поиск смысла в своих поступках — глупейшее занятие. Ты просто делаешь, что тебе кажется правильным, что вызывает у тебя желание делать это снова и снова.
Собравшись с духом, я задал ей давно назревший вопрос: почему именно я?
- Ты лучше спроси, почему именно ты родился, - рассмеялась она. - Мог ведь и кто-нибудь другой.
- Это не ответ, моя дорогая.
- Так, наверное, распорядилась твоя судьба. Откуда мне знать?
Я не спешил с ней соглашаться и изложил теорию о причинно-следственных связях. Мол, ты сначала делаешь что-то, а потом получаешь за это либо награду, либо наказание. Нужно выйти из дома пьяным в ночную пургу, чтобы замёрзнуть в сугробе. Что я сделал такого в своей жизни, чтобы меня «судьба» взяла так круто в оборот?
- А ты покопайся сам в ящичках твоей памяти.
Предложенное ей занятие я проделывал регулярно, но поиски заканчивались всегда одним и тем же: стыдом за совершённые глупости и сожалением о том, что не сделал.
Второе затруднение, связанное с моим участием, заключалось в том, что я до сих пор не имел представления о своих действиях, когда пробьёт назначенный час. И мои наставники все, как один, отшучивались или отмалчивались. Научусь ли я через несколько месяцев «латать дыры», видеть «иной мир», ходить по воде — всё это оставалось для меня загадкой.
Воображение рисовало картины, одну нелепее другой: то позаимствованные у Николая Васильевича Гоголя, а то и того хуже — у Эдгара По. Особенно забавно они докучали мне в сновидениях. В различных вариациях в них непременно присутствовали пирожные и револьвер. Григорий Ефимович, знакомый мне по фотографиям из газет, однажды спросил меня, не найдётся ли у меня кусочка сыра, и когда я ответил отрицательно, честно предупредил:
- Склоняюсь к тому, чтобы отобрать у вас оружие.
С него станется.
Снилась и Зарина в сопровождении коллег по работе в прорезиненных кружевах, танцующих канкан, и брат Филимон, втолковывавший мне, как нужно штопать:
- У меня будут нитки красного цвета, - говорил он. - А у вас — наоборот.
Зарина, услышав о моих ночных похождениях, про которые я не считал необходимым умалчивать, сказала, что у меня открывается «третий глаз», и попросила отнестись к ним внимательно и серьёзно, объясняя, что через сновидения может прийти и какое-нибудь послание.
- Это и есть разведка в тылу врага, о которой говорил Филимон?
- Именно! - не стала отрицать Зарина.
Чего-то подобного я и ожидал.

- 12 -

В борделе состоялась костюмированная вечеринка. При этом тематическая: каждый обязан выбрать себе образ какого-нибудь бога. Из античности или позже. Целиком перевоплощаться нет необходимости — одной маски достаточно, а в качестве низа сойдёт и обычный чёрный фрак. Реквизит можно получить загодя у мадам, дабы избежать повторений божеств и освободить гостей от обязанности заниматься рукоделием дома.
Волков пояснил цели мероприятия так:
- За нами, как вы могли заметить, дорогой Марк, пристально следят. Поэтому время от времени мы устраиваем подобные мероприятия, чтобы всех шпионов собрать в одном месте...
- И ликвидировать, - пошутил я.
- Ну, что вы! - притворно возмутился Волков. - Всего лишь только создать определённые впечатления. На сей раз, к примеру, мы проведём благотворительный вечер, все сборы от которого пойдут на нужды фронта.
Несмотря на то что Волков апеллировал к моим знаниям по поводу слежки, я сам ничего подобного не замечал, хотя периодически и останавливался во время прогулок (по совету Филимона), чтобы поправить голенище сапога. Иногда даже украдкой выглядывал из своего окна, наблюдая, как мужики разгружают телегу. Всё тщетно. Шпионы либо очень хорошо прятались, либо мои навыки не позволяли их увидеть. Но Волкову, конечно, виднее. Я спросил его о другом:
- Каковы мои задачи?
- Общаться, - ответил Волков. - Вести патриотические речи. Прочитайте им пару своих фельетонов.
- Селёдкина, вы имеете в виду?
- Почему бы и нет? Впрочем, - спохватился он. - Вы кого из богов себе выберите?
- Анубиса, - не раздумывая сообразил я.
- Браво! - одобрил Волков. - Этому персонажу позволительны любые высказывания. Дерзайте! Но поторопитесь к мадам, чтобы никому другому не пришла в голову та же мысль.
- Кто приглашён? - задал я следующий вопрос.
- Весь высший свет города.
- Как им объяснили необходимость присутствия в таком месте? Опять сыграл роль ваш авторитет?
- И он тоже. Однако у нас есть и официальное прикрытие. Наше заведение называется «Братство полуденной тени». Одним из пунктов его Устава является «всяческое содействие делам благим и полезным Отечеству».
Братство, значит. Состоящее из женщин.
- Сама Екатерина Великая способствовала его появлению на свет. Если вы заметили, там на стене висит в золочённой раме письмо, собственноручно написанное императрицей в адрес заведения. Со словами поддержки и похвалой. Это наша охранная грамота. И повод для особой гордости.
Мне подумалось, что с талантами Волкова письмо могло быть... Нет, не поддельным, конечно, но, как бы это сказать... Не относящимся к делу что ли.
- К отмене крепостного права мы тоже приложили руку, - продолжил тем временем Волков. - Хотя на нас до сих пор имеют зуб некоторые с позволения сказать государственные мужи. Вы, Марк, не из их числа?
Вопрос застал меня врасплох. Я даже забыл, что собирался ехидно поинтересоваться, как именно они внушили Александру эту идею. Пришлось отшучиваться, потому что моё отношение к освобождению крестьян было мягко говоря не однозначным.
- Ну как же! - воскликнул я. - Все пороги оббил, упрашивая императора не торопиться с решением. Но где уж мне против ваших способностей.

В назначенный час у дверей заведения не собралась сотня экипажей. Ни конных, ни бензиновых. Все гости пришли пешком и не слишком афишируя снаружи своё нахождение. Что наводило на мысль об их полной осведомлённости относительно того, куда их пригласили. Справедливо допустить и такое: многие из них частенько пользовались услугами здешней хозяйки.
Зато внутри царило самое непринуждённое веселье. Скрытые за плотными шторами и взбодрённые выпивкой, гости не стесняли себя ни в чём. Слышались анекдоты, явно не прошедшие цензуру, летали модные словечки с тем же привкусом, в многочисленных будуарах происходили мелкие интрижки. Я и не подозревал, что скромный по виду домик окажется внутри таким вместительным. 
Едва я появился на вечере, меня обступили многочисленные «родственники» по египетскому цеху.
- Анубис! Старина! - набросился на меня с объятьями какой-то господин в ослиной маске. - Давно не виделись!
- Да, - согласился я. - Ты постарел, Сет. Встретил бы тебя на улице, не узнал бы.
- Зато на тебе возраст никак не отображается, - польстил мой собеседник. - Что нового?
К нашей легкомысленной беседе подключился Гор, обладатель могучего соколиного клюва.
- Я слышал, будто Румыния собирается вступить в войну на стороне Антанты, - шёпотом сообщил он.
- Неужели? - всплеснул руками Амат, худой, как палка господин, со страшными зубами. - Теперь мы точно победим.
- С миру по нитке, - охладил я его скептицизм.
Если бы мои бывшие «правый» или «левый» всё ещё обнаруживали своё присутствие, то один бы из них точно добавил что-нибудь про «заплатку». Но они молчали, поэтому за них отдувались другие боги.
- Думаю, что его превосходительство генерал Брусилов согласился бы с нашим Анубисом, - поддержал меня Сет. - Румыны вояки, конечно, никакие, но гнилыми помидорами немцев забросать смогут.
Потом меня вежливо взял за локоток полноватый мужчина  с лысиной и бакенбардами, выглядывающими из-под маски. Он с ходу стал жаловаться на социал-демократов, распространяющих о нём нелестные слухи.
- Может ли такое быть?! - отозвался я, соображая, кто он такой.
- Ещё как может. Церкви пустеют, особенно в городах, а наша доблестная жандармерия и казачество смотрят на это сквозь пальцы.
Неужели Иисус?
- Мало того, шутники эти из правительства всерьёз поговаривают об отделении церкви от государства.
Я сокрушённо покачал головой в знак согласия, а затем неожиданно для самого себя произнёс:
- Спасать людей с каждым днём становится всё труднее.
- Совершенно с вами согласен!
В этот момент кто-то в маске то ли Зевса, то ли Юпитера вытащил на середину залы мужчину, изображавшего человека азиатской наружности в военной форме. Несмотря на солидный вид, на бога он походил менее всего. По крайней мере, мои академические познания молчали на сей счёт.
- Прошу любить и жаловать! - громко объявил он. - Господин Мао!
- Не господин, а товарищ, - скромно поправил тот.
- Пусть будет товарищ, - легко согласился с ним бог. - Товарищ Мао жертвует миллион рублей нашему фронту. Ура!
- Ура! Ура! Ура! - пронеслось дружное ликование.
- Не знал, что мы с японцами союзники, - прошептал мне на ухо Иисус.
- Возможно, он какой-нибудь другой национальности, - так же шёпотом ответил ему я.
- Индус? - тут же приободрился мой собеседник.
- Вполне допустимо, - не стал отрицать я. - Или монгол.
Вслед за «товарищем Мао» желание потратиться на богоугодное дело заявил некто, назвавшийся Фиделем. Он тоже раскошелился на миллион и получил за это аплодисментов ничуть не меньше.
Пытаясь за масками разглядеть кого-нибудь из знакомых, я сильно в том не преуспел. Даже Волкова не смог опознать, хотя специально приложил к тому немалые усилия. Он мог, конечно, и отсутствовать или наблюдать за происходящим откуда-нибудь из укромного места. Без масок были лишь девушки заведения, разносившие закуски и напитки. В легких коротких платьях до колена, они порхали над гостями, словно заботливые пернатые над гнездом со своими птенцами. Зарина, пробегая мимо, умудрилась шепнуть мне на ухо:
- Будь осторожен с Александром Македонским.
Не успел я уточнить, что она имеет в виду под осторожностью, как ко мне приблизился именно он. С венком на голове и при доспехах, отметавших всякие сомнения в его подлинности.
- Скучаете? - спросил он.
- Ну, почему же? - вежливо отозвался я. - Здесь любопытно. Вы один?
- С супругой, - ответил он таким тоном, что стало ясно, отчего ему здесь невесело.
- Не желаете коньяку?
- С превеликим удовольствием!
Мы вооружились соответствующими бокалами, чокнулись и принялись мучить содержимое, как того требовали неписаные правила. 
- Этому Волкову всё нипочём, - сказал Александр. - На моей памяти эту его лавочку прикрывали раз пять.
Ага. Наверное, об этом предупреждала Зарина.
- Насколько мне известно, - сказал я, тщательно подбирая слова. - Здесь всё законно.
- Ещё бы! Вся городская власть у него на содержании.
Со всей очевидностью мне следовало перевести разговор на какую-нибудь нейтральную тему, или удалиться, сославшись на неотложные дела. Но у Александра имелись другие планы относительно меня.
- Вы ведь один из них? - спросил он как о чём-то совершенно пустяшном.
- Из них? Кого вы имеете в виду?
- Бросьте! Все знают, что у вас с Волковым деловые отношения.
- Разве? - искренне удивился я. - Он всего лишь почитатель моего литературного таланта.
- Ну да, ну да, - покивал Александр. - Рассказывайте ваши сказки кому-нибудь другому.
Да он просто хам, ряженый этот. Треснуть бы его канделябром... Мысль моя остановилась на полушаге. Только в этот момент я понял, что на моём собеседнике нет маски. И вообще весь его карнавальный наряд сидел на нём, будто он его никогда не снимал.
- Вы проездом у нас в городе? - спросил я, чтобы не затягивать возникшую паузу.
- У вас?! Ещё не известно, кто тут проездом. Вы только посмотрите на него! - обратился он к народу. - Таким только волю дай! Со своими порядками в наш монастырь!
Нас окружила толпа, видимо, предвкушая скандал, а меня охватила паника. Но не потому, что закончились слова, а потому, что все без исключения люди вокруг не имели на себе никаких масок. И Сет, и Гор, и даже уродливый огромный Амат никого из себя не изображали. Я провёл рукой по моей маске в том месте, где она соприкасалась с моей собственной кожей, и перехода не обнаружил. Затем зачем-то посмотрел на ополовиненный бокал...
Что бы я стал делать дальше, не знаю, не появись на сцене новый персонаж, мигом забравший себе всё внимание. Никто из присутствующих не осмелился бы заподозрить его в переодевании: он являл собой огромного прямоходящего червя. Полупрозрачного и оттого мерзкого, потому что через стенки его тела проглядывали не только внутренние органы, но и, должно быть, съеденное им накануне.
К чести его, он оказался немногословным. Точнее, мы не услышали от него ни единой фразы, оправдывающей то, что он сделал сразу же после своего появления на публике. В считанные секунды он проглотил Александра Македонского целиком и уселся на пол, широко раскрыв свою огромную пасть, будто крестьянская недоросль, от жадности затолкавшая в рот горячую картошку.
Одна из дам завизжала и попыталась свалиться в обморок, но её быстро увели куда-то, приложив к носу тампон с нашатырём. Остальных произошедшее не слишком испугало. Александр, перевёрнутый вверх ногами в желудке монстра, шевелился, но движения его становились всё менее энергичными. Я отвёл глаза в сторону, чтобы избежать этого не аппетитного зрелища и столкнулся взглядом с Волковым. Тоже без маски, но в своём привычном обличии.
- Не волнуйтесь, Марк, - спокойно произнёс он. - Всё под контролем.

Веселье продолжилось, как только червяк уполз к себе в нору, освободив меня от общества назойливого господина (или товарища) Македонского. Но не от маски Анубиса, снять которую я даже не пытался, чтобы не быть... м-м-м... Разочарованным. Наверное, всё происходившее вокруг являлось частью плана по превращению меня в «боевой амулет». Без моего осознанного участия, необходимо признать. Просто меня погружали в какие-то странные обстоятельства, в результате чего во мне что-то менялось, если не сказать деформировалось. 
Коньяк пришёлся как нельзя кстати, чтобы отвлечь меня от размышлений, не имевших ни малейшего шанса на успех. Мы подружились с Фиделем, который оказался весьма приятным собеседником. Особенно если сравнивать его с Александром, позабытым, едва проглотивший его червь исчез с глаз долой. Разговор наш шёл о Новом Свете, его перспективах и роли, отведённой ему в истории человечества. Фидель настаивал, что она огромна. Я не возражал и только просил пригласить меня в гости, что мне и было незамедлительно обещано.
Завершилось мероприятие далеко за полночь. Меня, едва живого, отвезла на квартиру Зарина, наняв извозчика. Сама она, насколько я помню, вернулась в бордель, пообещав утром навестить меня.
- Ты у меня такой впечатлительный! - сказала она перед расставанием.
Обещание она выполнила, явившись даже раньше волнительного момента моего пробуждения. Естественно, я первым делом бросился себя ощупывать, с облегчением не найдя никаких признаков превращения себя в древнего египетского бога.
Объяснять события прошлой ночи она не отказывалась, но сначала сделала мне холодный компресс на лог и заварила крепкого чая.
- Скажи мне честно, - умоляюще попросил я. - Это Волков съел Александра?
- Ты же сам всё видел, - ответила она. - Приходил змей.
- Кто он такой? И вообще, кем были вчера все мы?
Зарина равнодушно пожала плечами: мол, как меня могут занимать подобные пустяки?
- Никто ни во что не превращался, - сказала она. - А увидеть можно всё, что угодно. Особенно когда вместе собирается столько народа, не отягощённого различными условностями и ограничениями. Ты же не думаешь, что твой «обычный мир» выглядит так, потому что он такой на самом деле и есть.
- Разве нет?
- Какой ты всё-таки у меня дурачок.

Вечером того же дня Филимон навестил меня, чтобы вручить золотую иглу. Она покоилась на алой бархатной подушечке, которая в свою очередь лежала в резной шкатулке из дерева. Имелись там и нитки. Тоже золотые. Меня не покидало ощущение, что передо мной разыгрывается очередной спектакль. Раз барин маловерный, то пусть для самовнушения будет у него иголка. Филимон (я чувствовал это) знал мои греховные мысли, но только улыбался.
- Сделаем пробную заплатку сегодня, - сказал он. - Для практики. Если, конечно, здоровье ваше драгоценное позволяет.
Я заверил его, что полон сил.
- Ну, тогда аиньки, - потёр ладоши он.
Далее он сообщил, что мы вызовем какого-нибудь духа средних размеров и возможностей. Но изрядно пакостного, чтобы не жалко его было.
- Когда он появится, - продолжил Филимон. - Я затолкаю его в мешок. - Он показал, в какой. - А вы, досточтимый Марк, закроете его и заштопаете прореху.
- На словах всё выглядит понятным, - промямлил я.
Дальнейшее выглядело примерно так. Сначала у меня открылась икота. Когда водой унять её не получилось, я использовал древнюю технику йогов по задержке дыхания. Она тоже не помогла. Кроме того, стало двоиться в глазах.
- Так и должно быть, - успокоил меня Филимон. - Мы вызвали духа икоты.
- А со зрением что?
- Видать, к нему привязался ещё и дух косоглазия.
- Это опасно?
- Не более, чем простуда. Сейчас мы их материализуем. А ну, дрянь такая, выходи на белый свет! - проревел Филимон страшным голосом.
Под потолком образовалось облако желтоватого тумана, а я стал икать ещё усерднее, практически через каждые две секунды.
- Оно? - еле выдавил я из себя в одном из промежутков между позывами.
- А то! - весело откликнулся Филимон.
На него, по всей видимости, духи не действовали. Облако тем временем густело и становилось всё менее прозрачным. Появились контуры, напоминающие щупальца. Или клешни. С другой стороны, памятуя о прошлой лекции Зарины насчёт того, что мы видим наш мир достаточно произвольно, я старался не отвлекаться на возникающие передо мной новые формы и целиком сосредоточился на игле, которую держал в правой руке. Уже заряженную нитью, плотоядно играющую бликами в тусклом свете настольной лампы.
Когда существо окончательно  оформилось в нечто такое, что можно потрогать (не сказать, что хотелось бы), Филимон ловко набросил на него мешок.
- Попался, гад!
С этими словами он потянул мешок вниз, пока тот не лёг на пол, придавил его одним коленом и приказал мне:
- Шейте, Марк! Быстрее, а то оно горячее!
Будучи всю свою сознательную жизнь холостяком, пользоваться иглой я умел, поэтому орудовал инструментом оперативно, и стежки у меня получались ровные. Однако находившийся внутри мешка монстр не желал мне помогать. Высовывал свои мерзкие ручки наружу и норовил порвать свежий шов. Филимон плевал на них и приговаривал:
- Уходи туда, откуда пришёл, отродье сатанинское!
Не знаю, сколько времени заняла у нас вся процедура, но когда мы её закончили, на мне не имелось ни единого сухого места. И со лба пот катился, словно мартовская капель.
- Что теперь? - спросил я, тяжело дыша.
- Закопать его надо, - ответил Филимон.
Я не успел уточнить, где и как. Заштопанный мешок вдруг подскочил вверх и невероятно ловко выскочил в форточку, невзирая на свои размеры, значительно превосходящие отверстие. Филимон только проводил его взглядом.
- Святой Экклезиаст! - выругался он и тут же стал громко икать.
Повинуясь инстинктам, я бросился на улицу за беглецом. Но где там! Его и след простыл.
Филимон вышел наружу за мной следом. На мой вопросительный взгляд он лишь махнул рукой.
- Не беда. Подумаешь, весёлая ночка сегодня будет в округе. Одной больше, одной меньше.
Я хотел было спросить его, что делать дальше, но по некоторым косвенным признакам догадался, что он это специально натворил. Из озорства, наверное. Или чтобы показать мне, как оно может произойти, если потерять хоть на мгновение бдительность.   

- 13 -

Буквально на следующую ночь мне привиделось, будто я организовал побег из тюрьмы какого-то карлика, пронеся его мимо охранников в пакете для новорожденного.
- Вот оно! - воскликнула Зарина. - Послание! Идём к Волкову.
Тот словно бы ждал нашего прихода, жадно набросившись на меня с вопросами.
- Какого цвета был пакет?
- Белого.
- Это точно? Может, просто светлого?
- Возможно, серого.
- Охранник в какую форму был одет?
- Обыкновенную такую. Военную. Фуражка на нём имелась с козырьком.
- Он что-нибудь говорил?
- Пожелал спокойной ночи.
- Ещё кто-нибудь там был?
- Нет, никого.
После этого Волков расспросы прекратил, и сам вызвался кое-что «объяснить».
- Карлик — наш связной, - сообщил он. - Светло-серый пакет — знак приглашения. Побег говорит о том, что он свободен для контакта.
- А если бы был белый? - не утерпел я.
- Всё, как на войне: капитуляция. Слава богу, обошлось. А вас, Марк, я поздравляю с выполнением первого задания. Вам присваивается внеочередное воинское звание...
Он сделал ловкую паузу, дав шанс моей фантазии проявить себя. Однако она молчала, и Волков только махнул рукой:
- Шучу! Но лишь по поводу званий. В остальном вы действительно молодец. В такой короткий срок выйти на связного — большой успех. Однако теперь нам необходимо удвоить бдительность. Скоро и старец почувствует интерес, проявляемый нами к нему.
Я счёл необходимым упомянуть, что уже вижу его в сновидениях.
- Не стоит беспокоиться, пока он предстаёт в человеческом обличии. А вот когда он преобразится в нечто другое, то сразу сообщите мне.
Узнаю ли я его в новом образе? Волков заверил, что непременно.
- Просто будете знать, что это он.
Выходит, я выманивал старца на себя, как в классической охоте на живца. Вслух я эту мысль не высказал, но Волков всё прекрасно понял и без всяких слов.
- Пока оберег на вас, Марк, они не причинят вам вреда. Но нам нужно поспешить. Завтра вы отправитесь в гости к Георгию Ивановичу.
Далее Волков дал мне подробные наставления. Сам же он обещал находиться по срочным делам в совершенно другом месте.

Те же санитары встретили меня у входа, как и в прошлый раз. 
- Вот список, - я протянул им листок, приготовленный накануне Волковым. - Будьте добры, соберите их всех где-нибудь вместе.
- Уже, - сказал один из санитаров. - Сегодня вторник, а по вторникам у нас занятия хоровым пением.
- Мы не помешаем лечебным процедурам? - озаботился я.
- Ну что вы! - воскликнул санитар. - Любая процедура, назначенная господином Волковым, полезна пациентам.
В тесном помещении, назначение которого я определить не смог, мы действительно застали коллективные вокальные упражнения. Пели они «Попутную» Глинки и пели, надо признать, слаженно. Дирижировал Георгий Иванович, что меня совершенно не удивило.
Пока они с моего позволения допевали куплет, санитары принесли кованые железные цепи и дюжину глиняных горшков — к этому меня Волков заранее подготовил, чем обеспечил спокойное моё отношение к происходящему. Цепи предназначались для регента, горшки — для его учеников. Как мне объяснили, горшки использовались для «спиритических прогулок», куда души пациентов перемещались по ночам, а с цепями всё и так было ясно без дополнительных толкований — мы не хотели отпускать Георгия Ивановича в свободное плавание по стенам и потолку. Он мне нужен был в статическом состоянии, только как дверь (или окно) в «иные миры». Горшки, расставленные вокруг него, также служили изгородью, мешавшей побегу за пределы дозволенного.
Механика предстоящего сеанса оставалась для меня тёмным лесом, но в моём распоряжении имелся пошаговый план, записанный Волковым от руки на газетном клочке бумаги. Ему я и доверился.

Я проснулся от того, что в соседней комнате играл патефон. Приятным тенором под аккомпанемент рояля и шуршащей иглы кто-то выводил романс «Зачем вы, Танечка, меня покинули». Пробуждение моё было тем более странным, что я не помнил, где и как заснул. И патефона у меня не было.
Свесив ноги с кровати, я нащупал тапочки и встал, намереваясь идти на свет, падавший в щель между дверью и полом, откуда доносилась музыка. Сделав пару шагов, я остановился, потому что пластинка закончилась, и в наступившей тишине моя походка зазвучала, как поступь крупного копытного животного.
- Алексей Николаевич, - произнёс из-за двери старческий шамкающий голос. - Что у нас  сегодня по расписанию?
В ответ раздалось бульканье, наподобие того, которое возникает на болотах, когда со дна поднимается газ. Оно продолжалось минуты две, в течение которых я стоял посреди комнаты, замерев с поднятой правой ногой, так как не желал быть обнаруженным непрошенными гостями.
- Это мы ещё поглядим, - продолжил старик. - Нам нужно быть нацеленными в будущее, а не копаться в прошлом в поисках виновных. Запускайте!
Я услышал, как кто-то покрутил ручку патефона и поставил иглу на новую пластинку.
- Дорогие товарищи! - раздался голос, очень похожий на только что говорившего старика. - Дорогие наши зарубежные друзья! Уважаемые гости! Вновь собрались мы на этой площади, чтобы отметить всемирный праздник людей труда, праздник тех, кто своими руками, умом, талантом создает и умножает материальные и духовные богатства общества. Праздник 1 Мая — это боевой смотр международной солидарности трудящихся. Это великая демонстрация их воли к единству в борьбе против эксплуатации и угнетения, за национальную независимость, демократию и мир, во имя торжества великих идей социализма.
За этой фразой последовали аплодисменты, продолжавшиеся целую вечность, и я решился под их шум приблизиться, наконец, к двери, чтобы найти какую-нибудь щель и подсмотреть за происходящим, не обнаруживая себя. Щели не оказалось, и мне пришлось слегка приоткрыть дверь. Я увидел длинный стол и сидящих по его периметру прилично одетых людей, склонивших головы перед собой, будто на предобеденной молитве. Один из них, похоже, главный восседал в дальнем от меня конце стола, с торца, глядя на меня в упор немигающими, чёрными, как уголь, глазами.
- Нынешний Первомай, - продолжила пластинка, - исполнен особого смысла, особого значения. Только что наш народ, народы братских стран социализма, все прогрессивное человечество широко и торжественно отметили столетие со дня рождения Владимира Ильича Ленина — гениального продолжателя учения Маркса и Энгельса, вдохновителя и организатора величайшей социальной революции, вождя и учителя трудящихся всего мира.
Снова покатилась волна аплодисментов и, воспользовавшись паузой, человек сказал:
- Что вы там прячетесь? Выходите сюда, на свет божий.   
«А действительно, - подумал я. - Чего я прячусь? Я у себя дома, а вот этих граждан настало время разъяснить».
- Ну? - спросил меня старик. - Как вы оцениваете сложившуюся международную обстановку?
Ответа на его вопрос я не знал, но из вежливости решил всё-таки что-нибудь сказать. Для этого мне пришлось изрядно напрячься, потому что мой рот не желал открываться, и губы превратились в непослушные и чужие. Видя мои затруднения, старик грозно откашлялся, как бы намекая, что терпение его не бесконечно, и пора бы мне уже выдать что-нибудь. Аплодисменты на пластинке тем временем заело.
Боже милостивый! Да ведь я же сплю!
Эта догадка повела меня дальше, и я вспомнил, что сейчас нахожусь в доме для сумасшедших, среди учеников Георгия Ивановича и его самого, и в руках у меня — список моих дальнейших действий. Я поднёс его к самым глазам. Буквы расплывались, прыгали и менялись местами, лишь только я начинал читать, но каким-то непостижимым образом мне удавалось понимать их.
- Мне назначено, - произнёс я, потратив на эту короткую фразу все силы.
- Так бы сразу и сказали, - обрадовался старик, резко поднимаясь из-за стола.
Его примеру последовали и все остальные. Раздался грохот отодвигаемых стульев, многократно повторяемый эхом. И тут я увидел того самого карлика, которому помог бежать из тюрьмы. Он нёс к патефону очередную пластинку, оказавшуюся записью детского хора.
- Взвейтесь кострами, синие ночи! Мы — пионеры, дети рабочих. Близится эра светлых годов. Клич пионера: всегда будь готов!
Многие из присутствующих подпевали и даже пританцовывали. Я невольно вслушивался в слова, понимая каждое из них в отдельности, но теряясь в общем смысле, создаваемом ими. Из тёмного угла комнаты прямо на меня вышел слепой. В глазницах, закрытых белой плёнкой, что-то шевелилось, и руки его тянулись ко мне, желая обнять или задушить. Но он остановился в шаге от меня.
- Кто ты?! - прокричал он, вызывая ветер.
Я сверился с написанным на моей драгоценной бумажке и твёрдо сказал:
- Огонь и сахар!
Комната исчезла, и мы остались вдвоём со слепым, висящие в вязкой пустоте.

Волков сидел в изголовье моей кровати и курил, наблюдая, как Зарина меняет на моём лбу холодный компресс.
- Вы ничего не перепутали, дорогой Марк? Он был слепым?
- Нет, не перепутал.
Волков ещё раз пробежал глазами слова детской песни, которые я воспроизвёл на листке бумаги по памяти.
- Что ж, - проговорил он. - Вызов принят.
- Это хорошо или плохо? - уточнил я.
- Ни то, ни другое. Это просто данность. Старец знает теперь о нас и будет ждать. Но он не знает, что мы ему приготовили.
- А что мы ему приготовили?
- Вот это! - Волков потряс листком в воздухе. - Счастливые дети и их родители. Мир, труд, май.
- Боюсь, что не понимаю вас.
- Боюсь, что и я сам не понимаю. Вы видели будущее, Марк. Всё, что о нём можно сказать, только вот это. Мы не в силах ему противостоять, и обязаны быть его проводниками. Так что всё идёт по плану. Вы теперь отлёживайтесь и набирайтесь сил. Потом брат Филимон расскажет и покажет вам, что мы будем делать дальше.
Он поднялся со стула и, коротко кивнув, как настоящий военный, покинул комнату.
- Не переживай, - Зарина погладила меня по щеке. - Самое страшное уже позади.
- Когда мне говорят эту фразу, то хочется оглянуться. Посмотреть, кто там затаился.
Зарина посмеялась шутке, а потом вдруг сделала круглые глаза и всплеснула руками.
- Ты слышал новость? - воскликнула она. - Румыния вступила в войну на стороне Антанты.
Не бог ли Гор мне намекал на то же самое? Причём здесь Румыния?

Оклемался я только к вечеру. Голова перестала быть убежищем досадливой боли, и ноги из ватных превратились в обычные, сделанные из прочных костей. Видение, пережитое мною, стало затуманиваться и перемещаться в дальние участки памяти. Всё записано, и никуда не денется. Глиняные горшки вернули на место, Георгия Ивановича освободили от цепей и назначили ему горячие ванны с целебными травами.
Брат Филимон заявился ко мне на следующее утро. Как всегда бодрый и пышущий здоровьем, он с места в карьер заявил, что заказал у портного наши с ним платья.
- Платья?
- Ну да. Теперь, когда карлик показал нам направление движения, мы можем приступить к изготовлению экипировки.
- А почему «нам»?
- Я тоже отправлюсь с вами в Петербург, дорогой мой брат.
- Что-то изменилось или так и планировалось с самого начала?
- В лодке стало больше места, - весело откликнулся Филимон. - И не вздумайте обижаться на нас за неумение объяснять. Вина наша заключается лишь в неумении переводить в слова то, что для них не предназначено. Но чем дальше в гору, тем больше в вас разовьётся способность понимать, не понимая. Кстати, гробы нам я тоже заказал.
- Гробы?
- Да. Две недели перед боем нам придётся в них спать, чтобы старец не увидел нас раньше времени. Никаких неудобств, обещаю! Гробы обиты изнутри бархатом, для дыхания есть приличные дыры. Предусмотрен и небольшой бар с напитками.
- Разве можно?
- Ради такого случая... И чуть-чуть.
Оставалось уповать на его оптимизм.
- Теперь, с вашего позволения, я расскажу вам о том, как всё будет происходить.
Я кивнул в знак согласия, и Филимон принялся говорить.
В начале в его речи я не нашёл ничего нового. Он пересказал уже слышанное мной в разговоре Волкова с Феликсом Феликсовичем: про пирожные и прочее. Но потом пошла и свежая информация. Пока наши знатные петербургские друзья будут мучить старца, уповая на его скорую смерть, мы с Филимоном наденем на него рубашку, невидимую для человеческих глаз, но имеющую силу, сковывающую движения. И я, натурально, заштопаю в ней прореху.
- Он не вырвется, как дух икоты в прошлый раз? - спросил я.
- Надеюсь, что нет.
Когда они бросят тело в реку, нам предстоит проследить, чтобы никто не помог ему высвободиться.
- Кто бы это мог быть? - спросил я.
- Да черти всякие, - ответил Филимон.
- Надо полагать, и против них у нас имеются средства.
- Натурально! Пули и бомбы. Обвешаны ими будем, как генералы орденами.
- А если промахнёмся?
Филимон тяжело вздохнул, устремив свой взгляд куда-то вдаль.
- Есть одно последнее средство, - поведал он после длительной паузы. - Называется Стих.
- Стих?
- Да, просто Стих.
- Что-то вроде заклинания?
- Гораздо сильнее. Если его прочитать в момент битвы воина с силами тьмы, то уже ничего им не поможет.
Уловив грусть в словах монаха, я уточнил:
- Но есть нюансы, да?
- Как же без них! Читающий Стих сам окаменеет и пробудет в таком состоянии... э-э-э... Некоторое время. - Он прокашлялся. - Достаточно долгое, чтобы в следующий раз появилось желание обойтись без подобной литературы. Я вам его потом дам. Перед выходом на поле боя... Нет, - прибавил брат Филимон, видя, что у меня всё ещё оставались вопросы. - Выучить его заранее нельзя. Только по бумажке.

- 14 -

Чем бредовее становились записи, тем интересней происходила их расшифровка. Дорогого Леонида Ильича я, конечно, узнал сразу, хотя и не застал его эпоху лично. В отношении остальных персонажей я этого сказать не могу. Георгий Иванович напрашивался на разгадку, но его нахождение в психиатрической лечебнице не совпадало с официальной биографией подозреваемого. Да и не важно. Процедуры и ритуалы, упоминавшиеся в рукописи, отсылали к древним магическим практикам, но их география была настолько широка, что невольно закрадывалась мысль о некоей сборной солянке из всех сразу колдовских упражнений.
Лечащий врач соглашался со мной, резюмируя, что болезнь прогрессирует. Упоминался всуе «рецидив» и «отторжение». В качестве средств, могущих решить проблему, предлагался целый арсенал медикаментозных препаратов, а также массаж, ванны и длительные прогулки.
В очередном пассаже автора насчёт нежелания солдат идти в атаку я опять усмотрел сходство с моей собственной войной. Близкая победа не поднимала наш боевой дух. И даже наоборот. Кто-то из вольно философствующих объяснял это отсутствием внятного «образа победы», я же видел причину в другом. Сначала мы не хотели воевать за тот общественный порядок, который способствовал войне, а потом не желали в него возвращаться.
Наш новый декан объявил о начале широкомасштабных реформ. Отныне вместо трёх полагающихся ему заместителей на службу призвали сразу двенадцать, и эта цифра меня насторожила. Прочитав их имена и фамилии, вывешенные на доске у деканата, я убедился, что волнения мои напрасны: только двое из них, Пётр и Андрей, соответствовали моим страхам, остальные их в момент разрушали. Среди Антона, Сергея и прочих, имелась даже одна Света и одна Зинаида.
Деканат не побоялся сообщить и об обязанностях новых заместителей, что вызвало глумливые пересуды среди студентов. Имеет смысл перечислить их все.
Первый зам — дисциплина и посещаемость. Второй — успеваемость. Третий — приём по личным вопросам. Четвёртый — практика и каникулы. Пятый — художественная самодеятельность. Шестой — вопросы материально-технического обеспечения. Седьмой — политическое просвещение. Восьмой — стипендии и премии. Девятый — последипломное распределение и прикрепление. Десятый — взаимодействие с контролирующими органами. Одиннадцатый — религиозные и морально-этические вопросы. Наконец, двенадцатый — спорт и физическая культура.
Каждому из них декан пожаловал по кабинету, что не составляло проблемы — в послевоенном институте пустовала добрая половина помещений. Работать им полагалось в свободное от учебных занятий время, то есть по вечерам. Мы не слышали, чтобы кто-нибудь из преподавателей возроптал — наверное, новый декан проявил себя красноречивым и убедительным.   
Однако этим новшества не исчерпывались. Во-первых, посещать всех двенадцать заместителей вменялось студентам в обязанность. Хотя бы один раз за семестр. Во-вторых, за это начислялись баллы, участвующие в факультетском общем рейтинге. За первое место полагалась немалая денежная выплата, за второе — путёвка в санаторий, за третье — бесплатные обеды в столовой на целый месяц. Как и за что зарабатывались баллы, держалось в строжайшем секрете, но кое-кто из самых ушлых уже начал наводить мосты с заместителями.
Ещё декан торжественно открыл факультетское бомбоубежище и музей студенческих артефактов. Первое новшество не вызвало особого интереса, а со вторым сразу же произошла серия скандалов по причине платного входа. Сначала нагрянула какая-то комиссия, обеспокоенная финансовой инициативой деканата, а сразу после её отбытия в музей ночью проникли грабители, унеся (по официальным заявлениям) самые ценные экспонаты.
Я побывал в музее в числе последних, тат как не любил очереди и ажиотаж. Экспозиция меня потрясла обилием пустых витрин с призывами к студентам делиться артефактами. Полные же витрины поражали скукой и никчёмностью. Упомяну лишь утерянные зачётки студентов прошлого столетия, вставную челюсть последнего довоенного декана, мегафон, через который было когда-то объявлено о всеобщей мобилизации и отмене занятий, окаменевшая рыба, забытая под кроватью в общежитии и потому не съеденная на пивной вечеринке, разряженный телефон устаревшей модели с треснувшим экраном, оторванная подошва кроссовка с надписью «люблю тебя, Коля», сделанной синим фломастером...
У одного экспоната, впрочем, я задержался дольше положенного. Это был патефон, древний, как бивень мамонта. На потускневшем от времени медном раструбе болталась табличка, сообщавшая, что сия раритетная вещь принадлежала некогда одному неопознанному студенту, пропавшему без вести. Причём, без всякой войны. Ещё во времена СССР он якобы вышел однажды из общежития за молоком и больше никогда не вернулся.
   Первые ласточки, полетевшие посетить заместителей, из любопытства или от желания поскорее избавиться от повинности, сообщали странные новости. Каждая аудиенция длилась никак не меньше часа и включала в себя обязательное пение факультетского гимна. Два раза: перед началом и в самом конце. Разговор вёлся под протокол — для этого в кабинетах присутствовали секретари, обученные технике быстрой печати. Текст распечатывали и давали студенту на подпись. Сами же беседы, вне зависимости от темы, более походили на тесты с правильным ответом из списка. Рассказывали, будто одну студентку, пришедшую за материнским пособием к третьему заместителю, заставили перечислить всех её партнёров до брака. Она попыталась соврать, что муж её единственный является первым и последним, но ей тут же предъявили фото парня, с которым она рассталась три года назад. Пришлось вывалить на стол все карты. 
Слыша такое, я не спешил на собеседования, рассчитывая на древнюю восточную мудрость по поводу осла и падишаха. Что до моих любовных связей, то я не слыл ловеласом и надеялся при случае ограничиться честным списком из четырёх девушек.
Все с нетерпением ожидали первых итогов в виде рейтинга на доске объявлений, чтобы сделать коррективы на будущее и оценить свои шансы на победу.

- 15 -

Ближе к зиме умер Франц Иосиф. Волков сказал, что это знак, и нам скоро предстоит выдвигаться. Это заставило меня нервничать. Ни уроки бомбометания под руководством Филимона, ни его же тренировки по контролю за душевным равновесием не помогали мне избавиться от дум о том неизбежном моменте, когда придётся выйти на поле брани и сразиться с существом, не имеющим души.      
От Фёдора Ивановича пришло заказное письмо с уведомлением об успешном завершении моей миссии. Мне предлагалось возвращаться в Санкт-петербург для получения итогового денежного вознаграждения и продолжения службы в другом качестве, буде на то моя воля. Так удачно совпавшие желания Волкова и Фёдора Ивановича не остались без внимания с моей стороны. Я не упустил возможности об этом прямо спросить. И ответ меня ожидал такой же прямой.
- Никаких секретов, дорогой Марк, - сказал Волков. - Это мы подбросили идею Фёдору Ивановичу насчёт вашей кандидатуры. Да и насчёт самого проекта тоже.
Мне стоило самому об этом догадаться раньше.
- Значит, вся моя писанина — это лишь прикрытие?
- Ну, почему же! - воскликнул раздосадованный Волков. - Вы чересчур пессимистичны, друг мой. Ваши статьи, даже вне контекста другой деятельности, не спорю, более важной, являют собой образцы настоящей русской словесности и разят в самое сердце. Вам ли этого не знать!
В ту минуту меня посетила ещё одна мысль, от которой я поспешил избавиться.
- Зачем вам понадобился этот хоровод? - задал я очередной риторический вопрос. - Почему вы сразу не пришли ко мне и не сказали?
- Ага, - усмехнулся Волков. - Так мол и так, соблаговолите прищучить придворного старца. Никто, кроме вас, этого не сделает лучше. Вот вам рубашка и бомбы... Надеюсь, я смог объяснить. К тому же, не забывайте, Марк, посещение вами монастыря являлось одним из необходимых условий. Как бы иначе мы заставили вас покинуть любимый, насиженный до синяков в ягодицах Петербург, если бы не помощь Фёдора Ивановича?
Как всегда, я не мог с ним соперничать в полемике.
Филимон выдал мне обещанное платье, сшитое на заказ, и новенький гроб.
- Пусть постоит тут, у вас в комнате, - сказал он. - Попривыкнете друг к другу. Пока в него ложиться не надо. Как в Петербург приедем — тогда.
Платье оказалось рясой тёмно-зелёного цвета, расшитой пятиконечными алыми звёздами. К нему прилагался и чепчик (или панамка) с такой же звездой с обеих сторон, от чего понять, какая из них изнаночная, у меня не получилось. Буду носить, как бог на душу положит. Надевать это тоже пока не следовало.
Приготовления к отъезду прошли скоротечно. У Маргариты Юрьевны состоялся традиционный чай, куда явился по приглашению и поручик Добронравов, судя по всему обескураженный моим неожиданным отбытием. В том, что Волков ведёт с ним свою обычную игру, я не сомневался.
Мы устроили между собой образцовый светский разговор, наполненный ускользающими смыслами и намёками, среди которых имелись даже и колкости. Единственно, что в нём не было, так это содержания. Маргарита Юрьевна отличилась опять прекрасной выпечкой, а Зарина просидела весь вечер, держа меня за руку в предвкушении долгой разлуки.      
Самым сложным мне виделась перевозка гробов, однако Филимон проявил чудеса договороспособности, за мизерную плату пристроив наши будущие опочивальни в отдельном купе. И вот я уже мчал обратно в мой город, покинутый при странных обстоятельствах более полугода назад. Следует признать, что и обстоятельства возвращения моего, были не менее странными.   
Моя арендованная квартира давно уже перекочевала в другие руки, поэтому, пока стучали колёса поезда, я озаботился мыслями о новом месте, но вдруг неожиданно вспомнил о словах Феликса Феликсовича, приглашавшего к себе.
- Можно ли относиться к его словам серьезно и не будет ли это бестактным? - спросил я у Филимона, посвятив его в свои думы.
- Не знал, что у вас имеется такой доброжелатель, - откликнулся Филимон. - Подобные решения принимаются посредством монетки.
Он тут же извлёк из недр своей многослойной одежды алтынный и подбросил его, предварительно загадав, что решка будет означать согласие на постой в доме у князя. Выпало ехать к князю.
- Ну и слава богу! - сказал Филимон. - Меня, однако, избавьте от этой чести. Поеду к зазнобе, Пелагее Никифоровне. Всегда у неё останавливаюсь в вашем городе. Баба огонь! Вдова, между прочим. И пироги печёт не хуже Маргариты Юрьевны.
Извозчик выгрузил меня у высоко забора, огораживающего роскошный особняк в самом центре Петербурга. С гробом, лежащим на тротуаре, и с чемоданом в руке я пообщался с привратником, убедив его доложить обо мне хозяину. Примерно минут через десять к воротам подбежал сам князь. Мы обнялись с ним, как старые приятели. Гроб и чемодан он перепоручил слугам, а меня сам провёл в дом, держа за локоть.
- Уже и не чаяли вас увидеть, - признался он. - Господин Волков всё откладывал и откладывал.
- Вы же знаете, - сказал я, - что далеко не всё зависит в подобных делах от нас.
- Понимаю. У Провидения свои распорядки.

Если мысленно взять все комнаты и квартиры, снятые мной со дня вылета из родительского гнезда, и сложить их в общую площадь, то вряд ли они превзойдут размерами то помещение, которое выделил мне князь. Про удобства я и речи не веду. Отдельная уборная, вся в позолоте, с призывно стоящей в ней ванной из дорогого фарфора. Канделябры и полотна известных художников по стенам, гобелены. Искусная мебель, не стеснявшая тело. Занавеси на огромных окнах, от потолка до пола. Резьба, инкрустация, полировка...
На шикарной кровати я старался поваляться днём, не засыпая, потому что ночью в обязательном порядке перебирался в гроб. Лакей по имени Савелий закрывал с вечера за мной крышку, а утром приходил её открыть. Не знаю, о чём он думал, совершая эти действия, но на лице его отражалась лишь собачья преданность.
Гулял я и по всему дому, больше походившему на музей, чем на жильё. Иногда в сопровождении лакеев, иногда один. Никто меня ни в чём не стеснял, и всё разрешалось.
Два помещения в доме стоит упомянуть особо. Первое — это точная копия знаменитого Летнего Сада во внутреннем дворе, огороженном стенами от любопытных глаз. К слову сказать, что являлось копией, а что оригиналом, я бы поостерёгся утверждать наверняка. Второе — «опрощевальня». Такое странное название комната получила от своего предназначения, не менее странного. Введённое графом Толстым словечко, означавшего что-то вроде принятия способа жизни простого народа, прижилось в высшем свете. Но совсем не так, как задумывалось автором идеи: оно лишь стало очередной модой. Знать ходила по дому в косоворотках и сарафанах, пила квас и закусывала квашеной капустой. В комнате, о которой идёт речь, висел портрет мэтра во всю стену, имелись стеллажи с необходимыми нарядами, лежал на тумбочке пухлый томик «Войны и мира». Каждый желающий мог облачиться во что угодно и, видимо, помолиться портрету. 
Не будучи поклонником живописи, я тем не менее задерживался подолгу у отдельных картин, не зная ни их авторов, ни названия, ни значения в мировой культуре. Меня привлекали сюжеты и особенно недосказанность в некоторых из них, продолжаемая мысленно мной. Я словно взирал свысока на чьи-то судьбы и принимал решения относительно их.
Во время одного из таких созерцательных моментов в комнату, где я находился, вбежали две девчушки совсем юного возраста, похожие друг на друга, как две серебряных ложки из одного сервиза. Одетые в пышные детские платьица, они держались за руки и похохатывали от избытка эмоций. Меня они заметили не сразу и потому ужасно смутились, когда обнаружили моё присутствие.
- Бон жур! - сказали они в унисон, делая реверанс.
- Нам папенька не велит знакомиться с незнакомцами, - прощебетала одна из них. - Но с кем же ещё знакомиться тогда, если не с незнакомцами?
- Тем более у нас в доме, - поддержала её сестра.
- Парадокс!
Мне показалось правильным назваться именем, данным при рождении, которое я до сих пор ещё почему-то помнил. Девчонки завизжали от восторга.
- Вы тот самый?
Привыкший к подобным проявлениям любви к моему творчеству, я утвердительно кивнул, стараясь при этом не казаться погрязшим в грехе гордыни. 
- Меня зовут Сашенька, - сказала первая девочка.
- А меня Машенька, - подхватила вторая. - Мы обожаем ваши стихи!
Здесь меня одолели некоторые сомнения. Стихи мои я бы и не всем взрослым рекомендовал, а тут два совсем ещё ребёнка. Но кто его знает, до каких высот дошла акселерация и эмансипация в доме прогрессивно мыслящего князя?
- Пойдёмте, мы покажем вам библиотеку.
Они буквально схватили меня за обе руки и поволокли куда-то по бесконечным коридорам. В конце пути перед нами действительно возникла библиотека, и девочки без проблем тут же нашли несколько томиков моих произведений.
- Подпишите! - попросили они. - Вот здесь.
В протянутой мне книге я поставил залихватскую завитушку с помощью заботливо предложенного пера.   
- А папенька не накажет вас за это? - обеспокоился я.
- Что вы! Он нас даже поблагодарит.
- Он очень занят. Ему и в голову не придёт просить автографы. А нам вот пришло! Мы — юные дурочки!
Последнее замечание выбивалось по моим представлениям из образа хорошо воспитанных светских девиц, что могло сигнализировать о возникновении между нами особых доверительных отношений.
- Ах, какая прелесть, эта поэзия! - сказала первая девочка.
- Когда я вырасту, то непременно стану поэтом! - сказала вторая.
Далее они продемонстрировали поистине дворянскую учтивость, оставив меня одного и пояснив, что не хотят мне докучать своими глупыми выходками.
- Только папеньке пока не рассказывайте! - попросили на прощанье они. - Мы хотим ему сделать сюрприз.

Вечером того же дня князь собрал единомышленников за ужином, объявив, что нам необходимо уточнить последние детали. Присутствовали и брат Филимон, и врач Лазоверт Станислав Сергеевич, и некто Пуришкевич, вроде бы депутат, и великий князь Дмитрий Павлович с супругой, и ещё какой-то подданный Британской Короны с глупейшим именем Освальд. Сам Феликс Феликсович был с женой Ириной и при полном параде. 
- Друзья! - поднял он первый тост. - В этот трудный для Отечества час мне отрадно видеть в моём доме людей неравнодушных и смелых. Наша миссия, будучи исполнена во благо всех живущих, даст нам повод по праву гордиться собой. Исполненное предначертание Судьбы — это ли не есть высшее достижение, какое только доступно человеку! За победу!
- За победу! - мы все дружно поддержали прекрасный этот тост.
Мы плотно закусили, испробовав и диковинные блюда из Европы, и местные деликатесы, сотворённые петербургскими кудесниками от кулинарии. Когда подали чай и сладости, князь снова взял слово, но на этот раз не для тоста.
- Господа! Давайте теперь перейдём к делу и обсудим всё ещё раз с большой тщательностью. Во-первых, от брата Филимона хотелось бы услышать о времени и месте операции.
Филимон промокнул салфеткой губы и внушительно пробасил:
- Ровно через две недели. В семь часов вечера. В этом самом доме. Все приготовления нами закончены. Можете звонить юродивому и назначать свидание.
- Слава богу! - воскликнула супруга князя. - Думала, что уж не доживу до этого великого события!
Британский подданный Освальд крикнул «Браво!», обнаружив в этом коротком возгласе не только чудовищный акцент, но и тембр, который в темноте легко мог сойти за женский.
Затем Феликс Феликсович повторил слово в слово всё то, что я уже однажды слышал в доме Маргариты Юрьевны от Волкова. Он сверялся по бумажке, хотя, надо полагать, знал её наизусть. Его речь периодически прерывалась возгласами одобрения и прочими восклицаниями положительного эмоционального свойства.
Распределил он и роли. Лазоверту досталась самая первая — начинить пирожные ядом. Филимон немедленно протянул ему стеклянный пузырёк с зельем, попутно снабдив инструкциями:
- Не сыпьте много, а то ему будет не вкусно. Хватит и грамма этого вещества, чтобы свалить слона. Лучше разделите пирожные на две части по слоям и яд положите туда, а потом верните всё на свои места.
Лазоверт покивал в знак того, что неясностей для него в этом вопросе нет.
- В вино тоже, только одну щепотку.
Второй этап, выстрел из револьвера в голову отравленного, поручался Пуришкевичу, с чем тот безоговорочно соглашался.
- Уж я-то не промажу! - поклялся он. - Уж в кого в кого, а в него я не промажу!
Освальд настойчиво предлагал и свою кандидатуру, но его отклонили.
- Нам не нужны осложнения в отношениях с Британией, - пояснил позицию великий князь Дмитрий Павлович. - Мы пока ещё союзники.
Далее предполагалось всем вместе затолкать тело старца в мешок, вынести его на улицу через чёрный ход, погрузить в машину и отвезти в условное место на реке Невке.
- Завтра желающие смогут прокатиться со мной туда, - сказал Феликс Феликсович. - Прорубь будет приготовлена заранее в тот же день. И один верный человек будет следить за ней, чтобы она снова не замёрзла.
- Насколько надёжен этот человек? - спросил я.
- Офицер, - ответил князь. - Имеет множество наград. Проверен в деле и в преданности лично мне неоднократно.
Я похвалил себя мысленно за удачную и своевременную реплику. Даже Освальд наградил меня одобряющим взглядом.
- На нас с Марком не обращайте внимания, - сказал Филимон, когда Феликс Феликсович закончил. - Мы вступим, как только придёт наше время, с нашими особыми средствами. Ну, или в том случае, если почему-то вдруг возникнет необходимость в изменении сюжета пьесы.
- Интересно, - уточнил Дмитрий Павлович. - Что такого может произойти неординарного?
- Да что угодно! - с готовностью ответил Филимон. - Револьвер не выстрелит, например. Гость откажется от пирожных и вина.
- Ещё такого не случалось, чтобы Гришка от угощения дармового отказывался, - вставил ехидное слово Пуришкевич.
- Машина не заведётся, - продолжил Филимон. - Вот тут мы с Марком и подскочим, как двое из сумы. Просьба не пугаться, соблюдать спокойствие и действовать, если надо, решительно.
Я представил себя стоящим с рубашкой наготове, когда вокруг меня будут твориться такие дела, и дал себе слово, что не струшу и не засмеюсь. Будет о чём рассказать детям, если таковые у меня когда-нибудь родятся на свет.
Вечер закончился звонком князя Григорию Ефимовичу. Судя по всему, старец ломался и набивал себе цену, так что Феликсу Феликсовичу пришлось попотеть. Но он справился, в чём никто из нас не сомневался.
- Ровно через две недели, - сказал осипшим голосом он. - В семь часов. На этом самом месте.

- 16 -

Рукопись со всей очевидностью подходила к концу, как и моя практика тоже. Мы вернулись в аудитории на занятия, отметившись новыми записями в зачётках о пройденных летних испытаниях.
Новшества декана Волкова коснулись и всего учебного процесса. Он в очередной раз собрал нас всех в актовом зале и сообщил, что у правительства существуют планы относительно модернизации всей системы здравоохранения. Одобрен уже национальный проект под названием «Безболезненное будущее человечества».
- Ясно, - произнёс вслух кто-то из сидевших рядом со мной. - Наш министр купил акции новой фармацевтической компании. Будут другие таблетки от всех болезней.
Фраза, не предназначавшаяся для всей аудитории, прозвучала неожиданно громко — Волков как раз в тот момент приложился к графину с водой.
- Это кто у нас там такой умный? - спросил декан. - Вам бы сразу в руководители, минуя стадию обучения.
Незадачливый комментатор съёжился от страха и вжался в кресло, а невозмутимый оратор продолжил.
- Медицина должна быть в авангарде здорового образа жизни. Не реагировать на проявленные симптомы, а предупреждать болезни. Наша цивилизация, к сожалению, развивалась по другому пути. И, как тут совершенно правильно заметили некоторые из зала, коррупционная составляющая играла большую (если не решающую) роль в выборе стратегии. Но теперь всё будет не так!
Он погрозил пальцем кому-то невидимому наверху.
- Перед нами поставлена грандиозная задача: превратить «homo sapiens» в «homo subridens» – человека улыбающегося.
Дантисты будут в восторге.
- Что это означает для нас, будущих докторов и прочих медиков? Это означает, что мы должны сами являть собой образцы нового здравоохранения. Болеющий врач — это нонсенс!
Отчислять они больных студентов что ли вознамерились?
- Дружно скажем «нет» шоколадным конфетам с утра на голодный желудок! То же самое касается пива, энергетиков, острого перца, чеснока, а также кислотосодержащих напитков. Не срывайте зубами металлически пробки с бутылок. Скажем «да» утренним прогулкам и ходьбе вообще, в любое время суток. Хорошему настроению и позитивному реагированию на любые сложности в жизни. Особенно объявлениям на доске деканата. Женитесь и выходите за муж, дабы держать в тонусе репродуктивную систему.
- Плодитесь и размножайтесь! - крикнул кто-то из зала, видимо, осмелев от чрезмерной либеральности деканской речи.
- Да! - отозвался Волков. - Поэтому вам всем сегодня выдадут шагомеры.
- Алкотестеры и мыслечиты! - продолжали хулиганить с галёрки.
- Понадобится, их тоже раздадим. Пока же обойдёмся шагомерами и взаимным подбадриванием. Скажем так, если Зина замечена в причинении ущерба зубной эмали, то Люба, её подруга, должна немедленно это прекратить всеми имеющимися в её распоряжении средствами — вплоть до сообщение об инциденте дежурному.
- Что ещё за дежурные?
- Каждый день мы будем ставить на дежурство пять человек от факультета. Они будут следить за порядком, составлять протоколы нарушений и поощрять передовиков дисциплинарного фронта.
В общем, речь декана Волкова произвела фурор. Если не сказать, эффект разорвавшейся бомбы. В общагах пиво перепрятали, вытерли пыль с подоконников, на вахте при входе повесили плакат, изображающий румяного бесполого мужика, съедаемого изнутри восторгом, и надпись: «Береги то, что тебе дадено». Кто-то потом подписал внизу для рифмы: «гадина».
Весь этот фарс, явно позаимствованный из какой-то трагической истории, пугал и радовал одновременно. Пугал неизвестностью, ведь пока правила новой игры не закрепились на уровне инстинктов, можно вляпаться в какие-нибудь переделки. А радовал, потому что свидетельствовал — мы не выпали из истории, мы находимся на очередном её витке. При желании сможем угадать, что нас ждёт.
Меня лично в тот вечер ждали заключительные главы опуса.
 
- 17 -

Старец явился во дворец Юсупова с опозданием на полчаса. Насколько мне известно, он всегда так делал, поддерживая репутацию человека, которому чужды всякие условности, пускай даже и полезные. Выглядел он именно так, каким рисовали его в газетах и на картинах: худым, высоким, нарочито безвкусно и неряшливо одетым. Он всем своим видом призывал к брезгливости, ничуть не смущаясь и получая от этого нескрываемое удовольствие.
Едва войдя в дом, с самого порога он принялся по обыкновению паясничать и вгонять в бешенство неподготовленных к такому поведению граждан. Мы себя не включали в их число, поэтому остались равнодушны к разыгранному спектаклю.
Князь тоже держался молодцом: смеялся сомнительным шуткам гостя и говорил свои собственные, но более приличного содержания. Все мы смеялись, стараясь не выказывать истинного своего отношения к этому балагану.
Григорий Ефимович пребывал в отличном расположении духа, вызванном возможно не только прекрасной декабрьской погодой.
- Жаль, что вы не пригласили женщин, князь, - сказал он, делая глазами заговорщицкие движения. - Впрочем, ещё не поздно. Я могу позвонить в одно интересное место...
- Не стоит, - попытался отговорить его Феликс Феликсович. - Давайте лучше немного подкрепимся. У нас имеются превосходные французские сладости. Свежие, только что доставленные. И вино! Какое у нас вино, Станислав Сергеевич?
- Бордо, - откликнулся Лазоверт. - Десятилетнее.
- Ну что же, давайте попробуем. Отчего же не попробовать, - веселился старец.
Первый конфуз вышел (если его можно назвать так), когда, чокнувшись с князем, гость сделал огромный глоток из бокала и откусил не менее грандиозный кусок пирожного. Лазоверт покачнулся, схватился обеими руками за стол и повалился на бок со стула, прямо на пол.
- Что это с ним? - удивился Григорий Ефимович, чем спровоцировал ряд действий медицинского характера со стороны присутствующих.
Филимон пощупал у несчастного пульс и осмотрел белки глаз, оттопырив веки пальцами.
- Обморок! - констатировал он.
- Надо же! - сказал старец, дожёвывая первое пирожное и переходя ко второму. - Как барышни, ей богу! И это мы ещё не начинали веселиться!
Лазоверта унесли в другую комнату, где положили на диван. Пока без присмотра, поскольку всем слугам запретили появляться здесь до особого распоряжения.
- Дорогой наш, Григорий Ефимович, - сказал князь. - Если вы помните, я пригласил вас сюда, чтобы обсудить одно весьма важное предприятие.
- Да, мне Сашка что-то такое рассказывала. Будто бы денег мильёны сулит, да славу, да благословение божье.
Между тем, время шло, а старец всё не падал, в отличие от Лазоверта. Я украдкой посмотрел на Филимона, но тот сохранял спокойное выражение лица. Правда, другого у него я никогда и не наблюдал.
И тут не выдержали нервы у Пуришкевича. Он стал вытаскивать револьвер, спрятанный где-то в глубинах его праздничного костюма, с великим трудом достал его и, направив прямо в лоб опешившему старцу, нажал на курок. Никакого выстрела не произошло, и только раздававшийся в наступившей тишине щелчок свидетельствовал о том, что депутат Пуришкевич не виноват в отсутствии разящего плоть огня.
- Гнида! - закричал он и огрел старца револьвером по голове, повернув орудие к себе стволом и потому рискуя быть застреленным самому.
Он проделал это несколько раз, прежде чем ему удалось свалить гостя на пол.
- Убивают! - закричал тот, закрываясь руками. - Призываю тебя, Господи! Помоги рабу своему!
Вот тут и настал черёд Филимона вступить в схватку. Он сгрёб оставшиеся на разносе пирожные, смял их в один большой комок, упал на колени перед старцем и стал заталкивать отравленные сладости ему в рот, выкрикивая не совсем подобающую духовному лицу фразу:
- Жри, сволочь!
Мне показалось, что наши активные действия (в совокупности или каждое по отдельности) наконец-то стали приносить результаты. Старец закатил глаза и больше не произносил никаких речей, но лишь издавал утробное рычание.
Однако британский подданный Освальд, по всей видимости, не разделял моего оптимизма на сей счёт. Он вдруг вынул свой собственный револьвер, спрятанный под одеждой вопреки приказанию князя быть безоружным.
- Отойдите! - страшно прокричал он, имея в виду Филимона, стоявшего прямо на траектории пули.
- Стреляйте, ваше благородие! - не испугался тот.
- Вы мне заслоняете мишень!
- Стреляйте через меня! Я заговорённый!
Освальд не стал ждать повторного приглашения и сделал несколько выстрелов. Пули в самом деле не причинили Филимону никакого вреда, а вот старцу досталось знатно: из груди его ударила фонтаном кровь.
Стоявший с рубашкой наготове, я ждал сигнала Филимона, но ничего подобного от него не поступало. И тут вдруг я увидел сестёр-близняшек, Сашеньку и Машеньку, вошедших откуда-то в комнату, где происходило это безобразие, и замерших на пороге с широко разинутыми ртами.
- Князь, - позвал я тихо. - Я бы вам настоятельно рекомендовал убрать отсюда ваших дочерей.
- Моих дочерей? - удивился тот. - Но у меня нет дочерей.
Пока я осмысливал услышанное, Филимон, тоже заметил  «сестёр». С криком, напоминающим рёв какого-нибудь хищника, он швырнул в них бомбу. Она сработала безупречно, разорвав девчонок в клочья, но не устранив опасности. Ошмётки их плоти стали виться верёвками и расползаться по комнате, шипя и плюясь, как заправские змеи.
Дальнейшее мне вспоминается с трудом, потому что поле боя превратилось в сеанс одновременной игры, и моё внимание не успевало следить за всеми происходящими здесь событиями.
Мелькнуло лицо поручика Добронравова, скачущего на детской лошадке и рубящего саблей мебель направо и налево. Очнувшийся Лазоверт вернулся в комнату, где сразу же запутался в верёвках, некогда бывших прелестными девочками. А тут ещё и старец стал подавать признаки жизни, норовя выбраться из-под массивного Филимона наверх.
- В этом доме есть Библия?! - заорал мой брат по вере.
- Есть! - ответил Феликс Феликсович и действительно в следующее мгновение обнаружил  себя с объёмным томом в руках, да к тому же ещё в железном, кованом переплёте.
- О, спаситель! - поблагодарил его Филимон.
Взяв Библию, он стал неистово колотить ею по голове старца. После каждого удара я слышал отчётливое «Ух!», но не понимал, кому оно принадлежит: то ли бьющему — от усердия, то ли жертве — от боли.
Добронравов попытался вступиться за старца, но не тут-то было. 
- Куда ты лезешь, елду твою на коромысло! - обругал его Филимон и израсходовал на него вторую бомбу.
Поручик её будто проглотил. По крайней мере, так это выглядело с моего ракурса. Никаких трансформаций с ним после этого не произошло. Он просто упал на спину, широко раскинув в стороны руки, как самый обыкновенный смертный, не знающий боевого колдовства.
Сколько это продолжалось, точно не скажу. Помню только, что когда всё стихло, и я осмотрелся, то увидел посиневший труп Лазоверта, задушенного змеями; князя, сидящего в прострации на полу, прислонившись спиной к стене; Освальда, проткнутого копьём и приколотого им к стеллажам; Пуришкевича, обнимающего фикус в кадушке, в полном забытьи; и, наконец, Филимона, держащего в окровавленных руках оторванную голову старца. Великий князь Дмитрий Павлович всё это время находился за ширмой, и что там с ним сталось, я не мог тогда знать. От пола, залитого ровным слоем зелёной слизи, поднимался смердящий пар.
Филимон посмотрел на меня и с пафосом произнёс:
- Чуть не ушёл, зараза.
С этими словами он погладил мёртвую голову по волосам.
- С рубашкой мне что делать? - спросил я.
- Как планом предусмотрено, - ответил Филимон, удивившись моему вопросу.
- А голова?
- Пришьём обратно.
Уточнять, зачем же он её оторвал, я не стал. Ему виднее. Мне сейчас главное сохранять трезвость ума. Глядя на бесчувственные и бездыханные тела вокруг, сделать это будет не легко.
- Князь! - громко позвал Филимон. - Ваша благородие! Машину велите подавать!

Дул принизывающий ветер, валивший нас с ног, но нам всё-таки удалось разгрузить машину. От князя помощи ждать не приходилось — он еле сам стоял на ногах. А вот шофёр его действительно оказался парнем не робкого десятка. Даже когда я по приказу Филимона достал шкатулку с золотой иглой и нитками и принялся приделывать голову на место, он оставался невозмутимым, как будто это входило в его ежедневные обязанности.
Худо-бедно я справился с задачей, исколов себе руки и озябнув. Далее мы совместными усилиями облачили  восстановленное тело в рубаху и затолкали в мешок, а я крупными стежками зашил его. Затем мы сбросили в речку получившийся результат, перевалив его через деревянные перила.
Гулко ухнуло и плюхнуло. Мешок сразу же пошёл ко дну, выпуская наверх крупные пузыри. Мы завороженно смотрели на него сверху целую вечность. А когда я поднял голову, то увидел перед собой мраморную статую, висящую в воздухе прямо передо мной, метрах в десяти. Её глаза, совершенно живые, смотрели на меня с лютой злобой, не вызывающей никаких сомнений в том, что в следующее мгновение она собирается напасть на меня и порвать на мелкие тряпки. За ней из темноты проступили силуэты её многочисленных помощников — таких же, как она, мраморных, но живых и крайне опасных. Боже мой! Да это ведь оживший Летний Сад!
- Ох! - только и вымолвил Филимон. - Он отложил яйца, дрянь такая! Марк, читайте Стих!
С этими словами он протянул мне клочок бумаги.
- Быстрее! - заорал он.
Буквы плясали перед глазами, и мне приходилось вылавливать их по одной, группировать в слова, а затем — в предложения. Смысл хлынувшего из меня текста ускользал от меня поначалу. Что-то старославянское, наверное. Но потом, мало-помалу, я стал понимать отдельные фразы, и они меня удивили ничуть не меньше того факта, что под их воздействием статуи, напавшие на нас, громко лопались в воздухе, роняя мраморную крошку на ледяную поверхность Невки. В тех местах, где крошки соприкасались с поверхностью, она таяла. И даже, казалось, закипала вода.

Однажды, в студеную зимнюю пору,
Я из лесу вышел; был сильный мороз.
Гляжу, поднимается медленно в гору
Лошадка, везущая хворосту воз...

Когда, наконец, я полностью осознал, что произносят мои заиндевелые уста, я попытался остановиться, чтобы задать какой-нибудь вопрос Филимону. Но тот снова заорал на меня:
- Не останавливайтесь, Марк! Не останавливайтесь!
Одна из статуй, изображавшая мужчину с копьём, нависла надо мной, готовая пронзить насквозь, и я поспешно продолжил.

На эту картину так солнце светило,
Ребенок был так уморительно мал,
Как будто все это картонное было,
Как будто бы в детский театр я попал!

Филимон заревел, вздымая руки к небу, подпрыгнул и полетел куда-то вдаль, оставляя за собой огненный след. Кто-то пустил ему вдогонку артиллерийский снаряд, прочертивший небо яркой белой стрелой. Они оба (Филимон и снаряд) исчезли за горизонтом, а я читал до тех пор, пока губы мои не окаменели, и сам я не превратился в статую.

- 18 -

Дочитав последнее предложение, я пожал плечами. Вот так всегда с этой литературой: вроде бы повествование интересное, а как доходит дело до концовки, то с авторами что-то случается. Они становятся скучными и предсказуемыми. Фантазия улетучивается куда-то. Будто их в конце подменяют на других. Прилетает какой-нибудь серафим, отвечающий за творчество, и говорит:
- Ну всё, брат, тебе пора. За тебя закончит наш штатный ангел-редактор Василий Пупкин.
Автор сопротивляется, но серафим вызывает небесный спецназ, и бедолагу, отделав хрустальными дубинками, увозят в машине без окон в неизвестном направлении.
Вот в данном конкретном случае что означает это «превращение в статую»? Он так и остался стоять на мосту? Как отнеслась к этому подоспевшая полиция, выловившая труп Распутина? Куда делся князь, наблюдавший всё это безобразие?
А с трупами заговорщиков что делать? Как известно из истории, Лазоверт Станислав Сергеевич потом мемуары написал в иммиграции и неплохо на этом заработал. На британского подданного Освальда пытались повесить всех собак за убийство. Ожили ли они? Ошибка ли вышла с диагнозом смерти? Ответов нет и не предвидится, поскольку рукопись закончена жирным докторским росчерком: «намечается заметное улучшение».
В общем, бог ему судья, этому автору, но меня на некоторое время занял ещё один вопрос. Если следовать логике повествования и сопутствующих ему объяснений, то наши «братья полуденной тени» вроде как боролись против старца, дабы закончить войну. Так оно и произошло, но какой ценой? И возникали предо мной два варианта истории, которая не имеет сослагательного наклонения. Первый: Распутин жив, война продолжается до победы Антанты, Россия участвует в разделе Германии по Версальскому миру. Кровь и слёзы. Второй: Распутин мёртв, революция и гражданская война, красный террор. Кровь и слёзы. В чём же разница, уважаемый господин Волков?
Будь моя воля, я бы закончил книгу по-другому. Например, убил бы их всех во время сражения на реке Невке. Оставил бы в живым только этого Марка, умеющего накладывать заплаты и писать стихи. Они, на пару с князем Юсуповым, построили бы что-нибудь вроде диснейлэнда во всём мире. На деньги, вырученные от продажи картин князя. Раздали бы всем солдатам в окопах цветные воздушные шарики, а их генералов повесили на столбах. Но нет же, у них если не одна война, так другая. Первая мировая, вторая, третья... 

Я оттягивал моё посещение «апостолов» до последнего, пока деканат не вывесил списки таких же, как я, с угрозами отчисления. Мне польстило, что я оказался единственным, кто не отметился ни одним визитом. У остальных имелось хотя бы по два и более.
Меня загоняли в угол, и, как всегда в подобных ситуациях, я впадал в крайности. Мог просто уйти, хлопнув дверью. Или выдумать историю, оправдывающую невыполнение приказа.
Да чёрт с ними, решил я, схожу к первому, а там видно будет.
Выбор пал на того, кто заведовал «религиозными и морально-этическими вопросами». Хотя, какой там выбор — я просто ткнул пальцем в небо. Не имелось у меня ни этических, ни религиозных убеждений. Только принципы: в тебя стреляют — ты отвечаешь, тебя не трогают — и ты ведёшь себя тихо. Смотришь всегда не вперёд, а под ноги.
Собеседование проводил грузный парень лет тридцати. Кажется, он работал лаборантом на кафедре кишечных патологий.
- Буду задавать вам вопросы, - поведал он. - Отвечайте быстро, не задумываясь.
Я едва успел кивнуть в знак согласия.
- Кто важнее, Будда или Иисус?
- Иисус... Нет, Будда.
- Ответ неверный. Сколько дней потребовалось богу, чтобы сотворить мир?
- Шесть.
- Семь. Горит картинная галерея. У вас есть возможность вынести из неё только один предмет. Кого вы спасёте: Рембрандта или спящего сторожа?
- А Рембрандт, я извиняюсь, живой?
- Нет, имеется в виду его полотно.
- Тогда сторожа.
- Почему?
- У него семья. Дети.
- Четыре — магическое число?
- Нет.
- Вы поймали золотую рыбку. Какое бы желание вы загадали?
- А их разве не три?
- Нет. Только одно.
- Оставаться до самой смерти молодым.
- Вычеркните из списка лишнего: Стравинский, Чайковский, Мусоргский, Глинка.
- Глинка.
- Ответ неверный. Стравинский.
- Почему?!
- Он еврей. Где бы вы хранили самое ценное, что у вас есть: под подушкой, в огороде, в банковской ячейке.
- Под подушкой.
- Были ли американцы на Луне: да, нет.
- Да.
- Ответ не верный. Луны не существует. Кто убил Джона Кеннеди: Освальд, ЦРУ, КГБ, несчастный случай.
Имя Освальд меня немедленно напрягло. Ну, надо же какое совпадение! А я и забыл. Леннона ведь тоже он?
- Освальд.
- Ответ неверный. Несчастный случай.
- Пуля в голову — это несчастный случай?
- А по-вашему, это счастливый? Где была Дездемона в ночь перед её убийством?
- Молилась?
- Правильно. Вы живёте с женой и детьми на необитаемом острове. У вас есть корова. Она даёт молоко, благодаря которому вы живы. На остров прибывает пиратский корабль. Они говорят, что убьют кого-то одного из вас: жену, ребёнка, вас лично или корову. Ваш выбор?
- Пусть убьют Франца Иосифа, - ответил я, не веря самому себе.
Мой собеседник улыбнулся и вальяжно откинулся на спинку кресла.
- Узнал?
- Не совсем. Голос ваш кажется знакомым.
- Вот так всегда. Делаешь людям добро, а в ответ — ни благодарности, ни даже элементарной памяти. Как же так, Марк?
- Вы кто?
- Зарина.
- Допустим, но я здесь причём?
Они могли подсунуть мне эту тетрадку с «историей болезни». А теперь решили потешиться, жонглируя персонажами. Вопрос только в том, кто такие эти «они». Спецслужбы? Я вынес с войны какие-нибудь секреты, заинтересовавшие их? У меня умер за границей богатый дедушка, оставив мне наследство?
- Да ладно, Марк. Помнишь, я тебе говорила, что ты забудешь своё прежнее имя. Вот ты и забыл.
Мужчина, называющий себя Зариной, протянул мне истрёпанную книжку с претенциозным названием: «Полёты внутри собственного я». Имя автора мне ни о чём не говорило. Я открыл первую страницу и замер — там стояла моя подпись, лихо прочерченная от угла наискосок.
- Руку свою, надеюсь, узнаёшь? Сашенька и Машенька. Близняшки. Ну?
- Это какая-то подстава.
- Ну, конечно! Кругом враги. И все их помыслы только об одном — о твоей смерти.
Ситуация выглядела довольно-таки глупой и бесперспективной. Подпись всегда можно подделать, но не в том суть. «Им» что-то от меня нужно — единственное соображение, которым мне стоит пользоваться в дальнейшем.
- Что вам от меня нужно? - повторил я вслух свою мысль.
- Нам? - Парень рассмеялся. - Да это тебе нужно. Ты потом сам будешь бегать за мной и умолять, чтобы тебя взяли в Игру.
- Какую игру? Если бы вы перестали говорить загадками, я бы, может быть, давно уже вам всё рассказал.
- Он нам всё рассказал! Ты уморителен в своём стремлении оставаться в неведении. Придётся позвать сюда Волкова. Я всё равно без него такие вопросы не решаю.
Он (она?) поднял трубку внутреннего телефона и набрал на нём номер.
- Алло! Это Зарина. У меня тут этот, Марк который. Да, сопротивляется. Нет, до драки дело не дошло. Ясно. Жду.
Трубка легла на прежнее место.
- Вот и всё. Ты никуда не торопишься?
Наш новый декан появился минут через пять в сопровождении какого-то юнца, по виду напоминающего больного анорексией и гипертонией в одном флаконе. Они оба улыбались такими специфическими улыбками, какими пользуются контрразведчики во время первого допроса только что изловленного шпиона. И доктора психбольниц тоже.
- Дорогой наш Марк, - сказал Волков. - Рад вас снова видеть, хотя и не наблюдаю взаимности. Кстати, это Григорий Ефимович. - Он указал на юнца. - Вы ведь знакомы?
- Да! - подтвердил юноша. - Как он меня тогда штопал — загляденье!
- Знаю, вам трудно в это поверить, но дела обстоят именно так: стихотворец Марк, сумасшедший автор рукописи и вы — это одно и то же лицо. Вы можете возразить, что все они жили в разные эпохи, но я должен вас огорчить: в Игре не существует времени. Точнее, его можно перематывать туда и обратно. Как в компьютерном файле с видео. Каюсь, мы вас потеряли там, на мосту у Невки. Вы заигрались, позабыв, кто вы есть на самом деле, и что есть мир вокруг вас. Стих сыграл с вами злую шутку. Мы хотим вернуть вас в реальность.
- Что есть реальность? - машинально спросил я.
- Нет ничего более простого для объяснений: боги играют в Игру. Это единственное, что имеет право называться реальностью. В тот раз мы победили Григория Ефимовича. - Парень с наигранной горечью покачал головой. - А в следующий раз, возможно, удача улыбнётся ему. Так вы с нами, Марк, или пойдёте дальше, по одиннадцати оставшимся моим заместителям?
Игра, значит. Моя мать, родившая меня и умершая при родах — набор нулей и единиц, стройные ряды пикселей на экране. Мои друзья, погибшие в бою или от ножевых ран от рук бандитов в подворотне — исполняемый программный файл. Я сам, студент медицинского института, ветеран и будущий врач — алгоритм.
- Господин Волков, существует ли возможность отказаться от вашего заманчивого предложения и позабыть о нашей с вами встрече? Если вы говорите правду, то такая возможность должна быть предусмотрена в программе.
- Ах! Ах! - всплеснул руками Волков. - Вы ли это, мой мальчик? Не мы ли с вами бились на стороне благородных спартанцев? Не Григорий Ефимович ли предал его тогда и отдал в руки римлян?
- Вот были времена! - подтвердил юнец.
- Не мы ли ходили, как приклеенные, за Иисусом, записывая и нарочно искажая его слова?
- Не я ли привёл в его дом стражу? - вспомнил «Григорий Ефимович».
- Если вы действительно приняли такое решение, я не могу вас заставить изменить его. Но прошу вас: опомнитесь!
Вся эта пугающая троица смотрела на меня, ожидая вердикта.
- Я действительно так решил. 
- Жаль, - сказал Волков. - Будь по-вашему. Мы ценим свободный выбор, каким бы он ни был.

ЭПИЛОГ

Я проснулся от того, что в соседней комнате играл патефон. Приятным тенором под аккомпанемент рояля и шуршащей иглы кто-то выводил романс «Зачем вы, Танечка, меня покинули». Пробуждение моё было тем более странным, что я не помнил, где и как заснул. И патефона у меня не было.
Свесив ноги с кровати, я нащупал тапочки и встал, намереваясь идти на свет, падавший в щель между дверью и полом, откуда доносилась музыка. Сделав пару шагов, я остановился, потому что пластинка закончилась, и в наступившей тишине моя походка зазвучала, как поступь крупного копытного животного.
- Дмитрий Анатольевич, - произнёс из-за двери бодрый мужской голос. - Что у нас  сегодня по расписанию?
Я услышал, как кто-то покрутил ручку патефона и поставил иглу на новую пластинку. Зазвучал гимн моей страны, но слова его были мне неизвестны.
- Что вы там прячетесь? - сказал мужчина. - Выходите сюда, на свет божий.
Это он, наверное, ко мне обращается. Сейчас я войду в ту комнату, и он спросит меня про международную обстановку.
- Мне и здесь хорошо! - крикнул я.
- Ну, как знаете, - ответил обиженно мужчина.
Послышался шум передвигаемой мебели. В конце концов, не будут же они гулять всю ночь, подумал я и вернулся обратно в кровать, намереваясь больше никогда не просыпаться.


Сергей Боровский
Перу, 2023