Память

          В рассказе самое трудное – начать, раскрыть новое, точнее – старое пространство, растворяющееся в памяти. В каких просторах прошлого бросить этот якорь, в тихой гавани, бурном море? Или вовсе не бросать, просто плыть по течению, просматривая старые магнитные ленты почти без звука и изображения. Да и стоит ли?
«Стемнело. Шорохи, прячущийся между можжевельниками и папоротниками свет фонарей, скрипы лестниц – нехитрое богатство моей памяти, те маленькие золотые слитки, оставленные после просеивания песка бесчисленных дней, месяцев, лет, та самая память, время, спрессованное в сверкающие кусочки. Из далеких звуков возвращались эти дни и месяцы, тлеющие в камине.
        Но я шел, поднимался над садом, перелеском, полями, дальше, выше, в это манящее свечение Млечного Пути, поднимался и опускался в своё прошлое, в глубины каминов, зеркал, отражающих дни моей жизни. Камин догорал, угли превращались в золу, пепел», - подумал Мухин, положив на стол остывшую трубку.
«И все эти сверкающие слитки моментов возвращают в те многие, но единственные дни. А сколько было утрачено, стерлось в жерновах той каждодневной обыденности, пустых разговорах, мелких дрязгах».
        Мухин закрыл окно. Выросший, как июльские грибы после дождя, там, за завинченным по спирали мосфильмовским фаллосом с плоской крышей инфернально светился уродливый Сити. Двор внизу с поржавевшими тополями погрузился в глубокую тень. Мухину хотелось вновь подняться над этим ветром, городом, землей, выше, выше…
        На диване напротив окна, раскинув лапы, растянулся кот Савелий. Мухин прочитал ему последний опус.
- Ну как?
- Ни мыслей, ни памяти. Постковид у него. Иди- ка, лучше, почеши моё брюхо, глядишь, усну. Ладно, поурчу поначалу. Полегче, полегче. Дурилка ты двуногая!
«А может Сява прав?»,- подумал Мухин, продолжая чесать. Но Савелий уже дремал.