Сансара

          Мухин затемно спустился по скрипучей деревянной лестнице со второго этажа и вышел в сад. Июньский птичий гомон стих, августовские кузнечики не проснулись. В полной тишине, нарушаемой только одиноким писком позднего комара висел неподвижный вязкий ультрамариновый туман. Соседней липы, как и пруда еще видно не было. Мухин одел брезентовую куртку, сапоги, взял корзину, нож и наощупь побрел через заросшее по грудь, много лет не кошенное поле к лесу. Мухин шел наобум. Даже днем войти в лес сложно - всё заросло мелким осинником и тощими кривыми березами, завалено гнилыми стволами. Мухин натыкался на лежачие остатки стволов, падал, поднимался и пытался найти хоть какую-то тропу, выход. Блуждал долго, наверное, тысячу лет. Но выхода не было.
          Мухин встал пораньше, до восхода солнца, точнее, даже до предчувствия восхода, выкурил в саду, около дома сигарету, взял нож, корзину и побрел сквозь сталистый, соединяющий невидимое небо и зыбкую землю, туман, к лесу. Небо и земля молчали. Только чавкающий звук собственных сапог в мокрой траве и писк одинокого комара нарушали эту тишину. Вода из мокрых штанов стекала в сапоги. Зачем Мухин шел в этот лес? Наверное, по привычке. Чтобы заблудиться. Конечно, можно было его просто обойти. Но тогда зачем выходить из дома?
          Вставало солнце. Туман порозовел, оголил верх липы, обнажил стол у дома и медленно сполз к пруду. Мухин спустился по скрипучей деревянной лестнице, вскипятил на веранде чайник, вышел в сад, заварил ароматного чаю, уселся в кресло, зажмурился, улыбнулся встающему солнцу, выкурил сигарету.  Над ухом пролетел запоздалый комар. Первый кузнечик начал свою ультразвуковую августовскую трескотню. «Зачем куда-то ходить?», подумал Мухин, «Я уже дома».