Ещё одна история о любви. Нара и Ашот

Младшим и самым любимым братом моей бабушки Рипсимэ был Ашот. Они все - три брата и две сестры были творческие, эмоциональные, остро чувствующие прекрасное люди. Не случайно бабушка Рипсимэ стала артисткой драматического театра, её сестра Елена пела, два старших брата - Манук и Аракел стали ювелирами, а самый младший - Ашот, мечтал стать архитектором. Они все были легко ранимыми и деликатными людьми. Именно поэтому, я думаю, ни у кого из них так и не сложилась судьба. Но особенно трагической оказалась судьба Ашота. Их семья жила в жестокой бедности. Ашот, будучи одарённым мальчиком, блестяще учился в школе. Он был всеобщей гордостью. Кроме того, он был очень стройным, красивым и поэтичным. После окончания школы Ашот поступил в Тбилисский университет. Все его мечты были об архитектуре.

Однажды на одной из студенческих дорог он встретил нежную, хрупкую, утончённую девушку с огромными черными совершенно бездонными глазами. Это была любовь с первого взгляда. Она накрыла их с головой. Они были счастливы, они всюду были вместе. У них была гармония во всём, вплоть до того, что она прекрасно играла на рояле, а он играл на скрипке. Они разучивали всевозможные произведения и дуэтом исполняли их. Всё было прекрасно, они обручились. Отец девушки преподавал в известном учебном заведении Нерсесян Варжаран. Её семья входила в число известнейшей армянской интеллигенции города Тбилиси. Нара была единственным и очень любимым ребёнком. Все с радостью ждали дня их свадьбы. Молодые светились от счастья.

И вдруг за день до назначенного дня у Нары случился приступ безумия. Она не ела, не пила, никого к себе не подпускала. Зрелище было ужасное. Единственный человек, которому она подчинялась, был Ашот. Он начал выхаживать её, забросил учёбу, сам был на грани безумия от отчаяния, от того жуткого зрелища, которое представляла любимая. Выяснилось, что у матери Нары была шизофрения, которую они тщательно скрывали. У Нарочки прежде никогда ничего подобного не наблюдалось. Её болезнь и для родителей также оказалось неожиданной.

Постепенно лечение дало свои результаты, она пришла в себя. Жизнь продолжалась. Они любили друг друга. Снова учились, музицировали, ходили на выставки, концерты, гуляли, крепко взявшись за руки, любовались архитектурой старого Тбилиси. Они так и не поженились. У неё ушли из жизни родители. Она осталась совсем одна. Приступы болезни время от времени повторялись, бывали иногда кратковременные, а иногда могли длиться по полтора-два года. И в эти периоды она по-прежнему никого кроме него к себе близко не подпускала. При виде кого-то другого она становилась буйной. Лишь появление Ашота могло её успокоить, утихомирить, заставить подчиниться. Нара жила в большой квартире с высоченными потолками в старинном доме. Соседи, родственники предлагали во время приступов отправить её в больницу. Но, как вначале её родители, так и затем Ашот не соглашались и выхаживали её в одной из комнат, специально приспособленной для этих случаев. Ашот так и не сумел окончить университет и получить профессию, о которой так мечтал. Ему приходилось подрабатывать то здесь, то там, а во время обострения болезни Нары он сидел с нею днём и ночью. Но приступы проходили, и она вновь превращалась в трепетную, духовно-богатую, образованнейшую, утончённую женщину. Они так и не сошлись. Она жила у себя, а он жил вначале с матерью, а потом один.

Прошли годы. Им было уже под шестьдесят, однажды у себя на балконе она обнаружила голубя со сломанным крылом. Надо было видеть, как они с Ашотом трепетно выхаживали его. После того, как голубь выздоровел, он не покинул их и остался жить с ними. Двери балкона были всегда открыты, он свободно мог в любое время прилетать и улетать, гулять по комнатам. Потом, через какое-то время, они решили, что ему одному скучно и, вообще, ему нужна подружка. Голубь с подружкой оказались очень плодовитыми. Окруженные теплом и заботой, они быстро начали плодиться. Тут уже целая стая голубей чувствовала себя вольготно в квартире Нары. Нужно было наводить порядок. Ашот перегородил гостиную и поставил там огромную до потолка клетку, занявшую половину комнаты. Никогда не забуду те чувства удивления, восхищения, недоумения, растерянности, когда в один из приездов в Тбилиси я пришла навестить Нарочку и увидела эту клетку, рядом со старинной тёмной мебелью, старинным открытым роялем с разбросанными нотами, старинной изящной посудой из тончайшего фарфора, где гуляли и ворковали голуби. Нарочка с Ашотом были счастливы.

Прошло года три-четыре. Я уехала с мужем в Москву в аспирантуру и всё это время их не видела. В октябре 1973 г., окончив аспирантуру, мы с мужем и уже с маленьким сыном вернулись в Ереван. Мы узнали, что Нара заболела. Мама съездила в Тбилиси и, вернувшись, сказала, что Нара вроде серьёзно больна, но чем - неизвестно и Ашот неважно выглядит. Наверное устал, решили мы. Тем более, что его старший брат (у него тоже не было семьи) тоже болен и Ашоту приходится выхаживать двоих.

Прошла ещё пара месяцев и накануне Нового 1974 года нам сообщили, что Ашоту очень плохо. Мама немедленно выехала в Тбилиси. Вернулась она через три дня с Ашотом. Он был очень слаб и ужасно выглядел. В жизни нашей семьи наступили очень тяжёлые дни. Мои родители возили Ашота по больницам, приводили специалистов домой. Свою спальню родители предоставили ему, а сами перешли в гостиную на диван. Сын мой был ещё совсем маленький, мне нужно было работать, так как уже была назначена защита моей диссертации в г. Москве. И ко всему прочему я была опять беременна. Ашот умирал долго и мучительно. У него шёл процесс разрушения печени, оттекли ноги, а потом пошли трещины на коже ног и из них постоянно сочилась жидкость. Если он сидел где-нибудь в квартире, то вокруг его ног образовывались лужицы. Бороться с этим было невозможно,но Ашот остервенело боролся за жизнь. Он сидел или полулежал, постоянно обложенный всевозможной медицинской литературой, энциклопедиями, справочниками. Что-то выписывал, планировал, заставлял мою маму готовить какую-то специальную еду. В частности, мне запомнились густые бульоны из куриных лапок, яичницы из белков, в невероятных количествах чёрная икра, которую он ел ложкой прямо из больших железных банок. Он боролся, он хотел жить, он был нужен Наре, которую оставил совершенно больную и одинокую в Тбилиси. Ведь он выхаживал её из последних сил и попросил нас о помощи только тогда, когда понял, что больше не может ходить. Он обещал ей вернуться. Уезжая, он оставил ей свой золотой нательный крестик и золотые часы. Нам врачи сказали, что когда окончательно спадут оттёки ног, он уйдёт из жизни. Была уже середина мая. Он почти уже не вставал с постели, но ни о чём не спрашивал. Он ни разу не спросил о Наре.

В один из дней нам позвонила двоюродная племянница Нарочки и сказала, что приехала из Тбилиси и хочет видеть Ашота. Она пришла с маленьким букетом душистых бархатных алых роз. Вазу с цветами поставили на тумбочку рядом с кроватью Ашота. Он печально посмотрел на розы и спросил: “Зачем?”. Она ответила: “Ты всегда любил прекрасное”. Он печально двинул рукой, но ни о чем не спросил. Она вытащила из сумки старинную шкатулку, раскрыла её и вытащила оттуда золотые часы Ашота и два золотых крестика. Она приподняла за цепочки крестики. Это были нательные крестики Ашота и Нары. Она сказала: “Это Нарочка прислала тебе”. Ашот молча какое-то время смотрел на эти крестики. Он всё понял. Он получил ту весть, которую всё это время молча ждал. Затем у него из глаз выкатилась одинокая слеза и он ушёл. Ушёл из этого мира, не сказав ни слова. Ушёл к своей Наре. Я в это время стояла в ногах кровати, опираясь на её спинку. Я никогда не видела, как умирает человек. Я даже не сразу поняла, что происходит, когда вдруг племянница Нары закричала.

После, когда она рассказывала о болезни Нары, оказалось, что характер и течение болезни у обоих были совершенно идентичны. Просто процесс у Нары начался чуть раньше, чем у Ашота. Врачи потом говорили, что причиной болезни обоих скорее всего оказался вирус, который обитает под крыльями голубей. Не могу знать, насколько это достоверно, но остаётся фактом, что они заболели одновременно и почти одновременно скончались. Им было чуть больше шестидесяти лет.