Вот город древний, город длинный...

Он мне всё меньше нравится, но я скучаю и по его дымной индустриальной неуклюжести, и по его мещанской обвислости...

А ведь он всё сделал для того, чтобы выглядеть культурным, даже и имя на историческое своё – Екатеринбург - поменял. И уже не каждый вспомнит, где был тот Свердловск - гигант, суровый тыловой герой... Осталось лишь название, что ... на памятном листке оставит мёртвый след, подобный узору надписи надгробной на непонятном языке...

Надгробий та эпоха оставила в городе множество. Пройдите тихими и тёмными аллеями. Там среди ангелов, поникших головами, увидите вы памятники странные, где люди на своих «девятках» навечно замкнуты в чёрные мраморные квадраты... «Не дай вам Бог жить во время перемен!»

Город этот согрешил. Он взял себе имя негодяя, умершего к тому времени от «испанки». В подвале дома Ипатьева с его согласия «пришили Николашку». Сам инженер Ипатьев, свой дом по предписанию властей на тот момент освободил, а когда всё кончилось, ему ключи вернули, но он не взял... Он эмигрировал затем, и умер в Праге. А вы бы взяли ключи от дома, где в подвале пули застряли в штукатурке, и царская кровь осталась на полу и стенах?

Улицы, как и дома, помнят многое: «..мостовые здесь видали марш побед и звон кандальный, жены верные рыдали, шли на каторгу вослед...» Да, здесь начиналась дорога в Сибирь - Сибирский тракт. Едут сейчас по нему дорогие автомобили нефтяников и междугородние автобусы с грязными окнами. А когда-то лес начинался сразу за последней околицей и зимой волки выли страшно, тоскливо... Пугались, наверное, эти маленькие женщины, ещё недавно беззаботные, знатные и богатые, поехавшие на каторгу вслед за своими мужьями. Гордились, конечно, ими и собою: «Уже два месяца почти бессменно день и ночь в пути...»

Екатеринбург всегда был пограничным: здесь заканчивалась Европа, начиналась Азия, река Исеть – как Лета: выпей из неё воды и забудь всё, что знал прежде... «Уж сколько их упало в эту бездну», тех кто ушёл завоевывать Сибирь и не вернулся, потому что Сибирь их завоевала. Или же что-то ещё их одолело...

«Сибирский тракт, восьмой километр. Вот он, этот дом, все, я приехал. Уверенным шагом войду к врачу. Скажу, что жить так больше не могу и не хочу...» По этому адресу находится психиатрическая больница с красивым названием «Агафуровские дачи»...

Туда уезжали, когда реальность превращалась в полный и неприемлемый абсурд, когда руки сами начинали писать на стенах: «Исчислено, исчислено, взвешено, разделено» ... Поэт или музыкант, человек, живущий в узком зазоре между мирами, не может вынести возрастающего давления и сам спешит к врачу: «Не то, чтоб разумом моим я дорожил; не то, чтоб с ним расстаться был не рад...»

Но перед этим всё же мечется по знакомым адресам в надежде, что кто-то поймёт и чем-то поможет, спасёт от видений ... «В глуби чертога на стене рука явилась — вся в огне… И пишет, пишет. Под перстом слова текут живым огнём...»

Кстати, живых, вечных огней в городе несколько. Я помню времена, когда рядом с ними стояли торжественно неподвижные школьники с красными галстуками. Красиво. Потом эти, или другие, пионеры выросли, загнали и сожгли живьём бездомного пьяницу на том самом огне. Потом они взяли в руки автоматы и сели в те самые «девятки», которые затем привели их в тёмные и тихие аллеи... «Здесь трудно жить, когда ты безоружен, а день в Свердловске тяжелей свинца...»

Такой вот город.

(Цитируются: А.Новиков «Город древний, город длинный», «Чайф» - «Сибирский блюз», А.Пушкин "Что в имени тебе моём?", Генрих Гейне «Валтасар», Н.Некрасов «Русские женщины», Б.Рыжий)


В качестве эпилога:
Огонь. Рука. Три слова на стене:
«…мене, текел, перес…» что значит, Бог
всё видит, что творишь ты на земле,
но и вину твою измерит только Бог.

А знаете ли вы, что написал цареубийца
В подвале страшном на стене карандашами?
Что «…в эту ночь царь Белтшатцаар
убит безжалостно своими же рабами…»

Из тьмы полотен вышли,
чтобы здесь остаться
Вавилоняне
с лицами голландцев...

Иллюстрация: Rembrandt van Rijn. Belshazzar's Feast, 1638