Евгений Головин как уход Метафизики

Эту заметку стоит понимать как продолжение "30 лет" гл "Страх и боль" и "Синтетика". То есть она является их своеобразным дополнением-завершением, а также может читаться как отдельная заметка или Эссе о "человеке", не существенно. Не существенно ее высказывание, потому что высказывание всегда касается о "чем-то", что "было", прошло, то есть про "то". Так вот это "то" выражено не будет и это тоже четко надо понять. Тем не менее так, как "это" (или то) присутствует, то идет (атеистический) вариант от противного, но тут уже тонкости языка или диалектики, и они потом будут устранены.

В начале произошел легкий каламбур с "этими" и "теми", то бишь с указательными, но тем же каламбуром они были слегка уже попраны, как и попраны все те, кто говорит об "этом" или о... явлении.

Итак, Евгений Головин. Я был должен попасть в книгу воспоминаний об этом человеке, но его дочь не сочла возможным публиковать ту ересь, которую я тогда накатал, и правильно сделала, надо сказать. Не потому что мне стыдно и не стоило... И не потому, что книга ("Там где нет параллелей и нет полюсов") оказалась довольно плохой. Просто со времени его ухода стало понятно следующее. Все воспоминания, камни, заборы на кладбищах в честь Головина есть безусловный реваншизм материи, которая и объединилась в лице этих людей и играет ими, но забавным получается то, что они, как и материя, ни о ком не говорят. Вообще, побывав на вечерах памяти о Головине, создается впечатление, что люди говорят о чем угодно, но не о том, что надо. Их жесты и высказывания, смех, ирония, песни, серьезные и не очень - о себе, о мире, но не потому, что им не есть что сказать или показать о Головине. Там звучат и его песни, его голос, висят портреты, стоят цветы… Но люди просто не знают, что выражать и о ком, собственно, они говорят. Или о чем. Приходится так или иначе изворачиваться, представлять это тем, через то, вот так... и происходит в итоге ровно такой же каламбур, какой вышел с указывающими в начале. И это очень симптоматично.

Итак, язык. Итак, Головин. Идем пока параллельно. Я указываю на Головина словом (параллели смыкаются) — я отображаю его (допустим). Волей неволей происходит некая прямая, сомкнутость, если хотите, полицейская функция (стоять на месте). Когда я о ком-то говорю - я прежде всего сначала указываю - этот. Я указываю и как бы проявляю на пленке силуэт. Когда о Головине говорил Гейдар Джемаль, он пользовался этим приемом. Это наиболее деликатный подход к нему, о нем можно (для интересующихся) ознакомиться наглядно на видео с Жигалкиным "Головин и его миры" и в эссе "Головин и прижизненный опыт смерти". У Гейдара из всех его знавших, на мой взгляд, лучший из возможных подходов, но и он грешит "этими", теми, то бишь указывающими. Не важно через что. Капля туши, темное становится черным... Так или иначе "что-то" становится и это очень существенно. Для Джемаля Головин - был и точка. И вот это "был" заканчивает Метафизику или начинает полицейскую метафизику, а полицейская сворачивает Головина.

Подход напрямую или от обратного всем понятен - он для "раскрытия", к чему все так привыкли. Надо "вспомнить" и надо "сказать" - сказать как было и почему и проч. Но в случае с Головиным - это, то бишь указывающее, не работает. Это до крайности тонкий выход сущности от полицейской функции языка. А так как язык ныне или зачастую даже в своих жалких философских попытках только и отражает эту "третью", последнюю, отображающую функцию, то с "этим" придется попрощаться. Но тем не менее "это" высказывание о ком-то, скажут мне, и как "что-то" можно даже толком сказать, если мы говорим как бы о "несуществующем". Говоря о «чем-то», пускай и несуществующем, мы, тем не менее, делаем это существующим в тех пределах, какие и возможны для выражения. Говоря, мы, собственно, выражаем. Иначе стоит молчать. Трудность языка, что он так или иначе состоит из этих постоянных указывающих, он постоянно вынужден работать от "чего-то". Иначе ему просто практически невозможно будет о себе никак заявить. Это проблема любого выражения, проблема любой знаковой системы. Как сказал Джемаль, проблема "системы фраз". Так вот именно эту "систему" Головин попрал и это также есть конец Метафизики, ибо он попрал последнюю внешнюю выразительную систему, которая оказалась если и метафизикой, то полицейской.

Его в этом смысле можно сравнить с Ницше, но только в том, что до них крайне трудно добраться. До Ницше, если взять его жизнь и философию как греческую трагедию, как театр - лингвистически, поэтически, но добраться можно. До Головина — нельзя ибо не до чего добираться. Система фраз отпала и явить "явление" мы не сможем. Мы будем использовать знаковую систему, но в явлении она нас будет водить по кругу и в итоге замкнется пустым соцветием. Этим абсурдом и грешат вечера и книги воспоминаний, в этом их принципиальная беспомощность.

Чтобы подойти к Головину - его надо забыть. Более того, вообще не надо знать, что он существовал, потому что он и не существовал. Говоря "Головин", мы затыкаем рот Метафизике. Но мы не можем сказать иначе и застываем в недоумении, потому что Головин и есть Метафизика... и забывая ее... Как мы можем? Тогда все потеряно. Это так, лишь стоит сказать "что". Речь пойдет о пространстве.

Итак, в предыдущих заметках я говорил о единственно оставшихся платонических категориях, которые определяют наше Бытие. Это Страх и Боль. Более того, я говорил о том, что эти качественные категории, но они не относятся к жизни. Это качественные категории скорее смерти. Они оглушительные, травмирующие, сжимающие и проч. То есть это категории "закрытия", они закрыты, но тем не менее, они составляют качественную сторону т.н жизни. То бишь они открывают что-то и дают нам хотя бы некую чувственность. И вот тут кроется момент и очень важный. Стоит вопрос не "что" они дают, а откуда. Всякая чувственность стихийна, а оглушающая, болезненная чувственность — это чувственность мертвеца.

Головин был присутствием-здесь смерти, плотной концентрации Иного, по словам Джемаля. Головин был жизнью и живым существом, по словам его дочери, и это тоже верно. Головина никогда не существовало и не могло, и это тоже истина. Верно все, потому что Метафизикой может считаться только выражение того мира, который этот как бы держит или держал. Это некая более тонкая субстанция, к которой эта твердая имеет скорее отразительный характер. И если это отражение болезненно, то это уже не отражение чего-то (в том смысле) плотного, это отражение шаткого, уходящего, вот это и есть момент «не-существования» Головина. Момент замкнутости. Он троякий.

Во-первых, его выражение замкнутости есть выражение здесь-присутствия смерти, которая потусторонне «держала» этот мир и смыкала его в мертвом пространстве, давая возможность символического выражение мертвого как живого в иллюзии мира (страх).

Во-вторых, это символическое выражение, будучи "тем", являло здесь даже в пору своего "присутствия" - отсутствие, так как подлинная жизнь — смерть и она уже не подлинна как «тот план», и не может здесь манифестироваться, как раз будучи смертью (боль).

И в-третьих, ныне это отсутствие - не отсутствие прошлого, а смыкание материи в той временной плоскости, когда Время (по Генону) открыло одно из своих состояний и закрыло другое, то бишь закрыло то символическое «смертное» пространство. То есть это отсутствие (смерть) не может быть выражено в той мере, как оно выражалось ранее, не будучи и не являясь воспоминанием ибо отсутствие отсутствия — это абсурд или пустота, и это и есть подлинная «суть» и беспомощность вечеров памяти Головина и каких-то воспоминаний. Это даже не воспоминания «ни о ком», это воспоминание о том плане Бытия-смерти, который не выражал ничего как окончание и о нем уже тогда в сущности нельзя было сказать ничего, кроме всяких «отсутствий» и проч. Потому и через язык Головин ничего не сказал и никому ничего не передал.

Головин есть отсутствие возможной проявленной манифестации здесь. Но люди уверены в своей проявленности, уверены в присутствии. Эмоционально и синтетически они тем не менее утверждают себя, они рождаются и их рождение непрерывно, постоянно. Речь не идет о прерванности и об остановке, хотя когда речь заходит о Головине — нужна именно остановка «манифестации» и это трудно, потому что это не технический прием, а магический. Головин заражал этим, но увести с собой и что-то дать непосредственно — не мог. Он «был» аватар мертвеца, последний план смерти, периферия которая держала мир. Это даже не план, а именно периферия, маргиналия, вокзал, где кое как топчутся души только что ушедших, но не до конца. Ныне этот «план» просто сомкнулся и если его и можно представить, то крайне трудно, и в виде каких-нибудь пустых теней и проч. и то будет слишком плотно.

И не сказать, чтобы люди это не чувствовали. Именно отсюда уход в прошлое пафос смерти, стояния перед мертвым, хождение с ним по окрестностям, бросания веточек, чтобы не "вернулся" домой. Плачи, эпитафии, траурные марши, долгие поминки и проч. Мертвеца, который бы "уходил" более нет. Уходящий сущностный мертвец это и была Метафизика. И этим, собственно, и "был" Головин.