У каждого была своя война. Первая часть

В душанбинском аэропорту вызвал переполох среди таджикских таможеников и пограничников один странный пассажир, который прибыл из Ташкента. Это был старик около восьмидесяти лет, но бодрый и с перевязанной одной рукой. Он бегал по залу аэропорта и искренне просил помочь ему: 
- Я паспорт потерял. Уронил его где- то. Я могу вернуться в самолет?
Молодой пограничник завел его в специальную комнату для досмотра и выяснить дела: как, да и что. Одет был старик в летнюю одежду, при нем была только черная кожаная дорогая сумка. Явно, в Душанбе такие не продаются – подумал пограничник, заводя его в кабинет. 
- Чистый кожа!  - доложил таджикский молодой пограничник, когда еще раз осматривал пассажира в специальной комнате при прапорщике.
Прапорщик велел молодому удалится из комнаты. Сумка старика оказалась на большом сером столе командира. Пассажир из Ташкента массировал свою руку, которая была повязана синим синтетическим бинтом и молчал. Прапорщик кинул взгляд на старика лет и почему то спросил на ломаном английском:
- Вот из  ё нейм?
Пассажир окинул взглядом прапорщика:
- Да, говорите на таджикском языке, я понимаю.
Прапорщик усмехнулся и повторил свой вопрос на таджикском языке:
- Номатон чи? (Как вас зовут?)
Пассажир не спеша выдавил из себя:
- Уильрих Шрёдер.
- Похвально. Вы немец? – почему то  на русском спросил прапорщик. 
- Я немец, гражданин… 
Но тут странный немец замолчал, склонил голову и стал опять массировать руку:
- Можно мне воды. – попросил старик.
Пограничник налил стакан воды из графина пассажиру и стал ждать продолжения разговора. Затем, когда старик медленно осушал стакан, он стянул с себя зеленый пиджак с погонами и повесил на стул. Старик успел поставить пустой стакан на стол. Отдышался и стал говорить:
- Я гражданин Германии. Уильрих Шрёдер, - продолжил он на хорошем русском языке, - прилетел из Ташкента. Рейс 234А. Рейс выполняли Узбекистон хаво йуллари. С визой и разрешением на въезд в Таджикистан у меня все в порядке, сынок. А вот свой паспорт от волнения перед выходом из самолета, где то уронил. 
 - Какими авиалиниями прилетели? – переспросил его прапорщик. Старик не сразу ответил, а потом четко выговорил на узбекском языке:
 - Узбекистон хаво йуллари билан… Душанбега келдим, болам.
- Ты смотри, на узбекском!  И акцент-то ташкентский! Нас тоже в академии чему-то учили, ота.
- Цель вашего приезда в Таджикистан, господин Шрёдер? – прапорщик встал и подвинул к себе кожаную сумку пассажира за лямку. «Совсем старый, что он тут делает? Сидел бы в своей Германии», вдруг промелькнуло в голове прапорщика.
Уильрих Шрёдер склонил голову и стал медленно массировать забинтованную руку, но потом всё таки заговорил: 
- Маму в Ташкенте давно похоронили. Приехал в Ташкент навестить близких.  А тут… три дня назад, в Душанбе, мой брат… умер…вот я и в Душанбе подался. Руку в Ташкенте повредил. Упал, не кстати – прижал к плечам руку старик. 
Прапорщик слушал рассказ странного пассажира, и хотел было спросить, что-то еще, как к ним в комнату ворвался тот самый молодой пограничник. В руках он держал паспорт с гербом Германии. Он протянул его прапорщику и посмотрел на своего начальника с особой гордостью. Старик, увидев свой паспорт, обратился к молодому на таджикском языке:
- Рахмат, писарам! (спасибо, сынок) 
- Стюардесса нашла и передала – не обратил внимания на слова пассажира молодой солдат, - нашла под сиденьем, – четко отрапортовал пограничник и сел на свободный стул.      
Прапорщик сел на свое место и открыл паспорт пассажира. Визы и разрешения въезда в Узбекистан и Таджикистан были с гербовыми печатями МИДов двух стран и аж до 2021 года. Прапорщик покачал головой и прочитал:
- Уильрих Шрёдер, 1934 года рождения.  Живете в Берлине?
-Да, - тихо ответил пассажир.
- Значит, ваша мама умерла в Ташкенте?  А сюда приехали на «три дня» умершего брата?
- Акбар Мамаджанов. Мой брат. Мама наша, Оиша бону умерла много лет назад в Ташкенте. А семья моего брата из Душанбе…. думаю, его семья…. сейчас меня ждет. Там…за…, - Уильрих показал руками в сторону выхода в город из аэропорта.
- Странные вещи говорите, господин Уильрих Шрёдер. Хорошо, хорошо… а что в сумке? – не унимался прапорщик. Старик пожал плечами и ответил уставшим голосом:
- Да, так личные вещи, я не люблю путешествовать. Свое уже отпутешествовал, писарам. В этот момент молодой пограничник передернулся, а затем склонился к уху начальника. Он стал, что-то быстро шепотом говорить ему в ухо.  Прапорщик кивнул:
- Да, про брата и маму я сам понял, - выговорил громко прапорщик и вдруг откинулся назад. Начальник отложил паспорт старика в сторону и хитро взглянул на старика:
- Откройте сумку, господин Шрёдер – попросил прапорщик. 
Старик медленно встал и открыл замок своей черной кожаной сумки не больной рукой. Прапорщик взглянул во - внутрь и стал перебирать одной рукой вещи пассажира. Вдруг из сумки он достал белый полиэтиленовый пакет с немецкими словами, что дают в супермаркетах Германии и стал его трясти. Из пакета на стол упал кусок черного поливного шланга. Сантиметров тридцать, не больше. Кусок шланга был изрядно потрепан, весь в дырках и уже ни как не мог пригодиться в хозяйстве. Прапорщик взял его кончиками  тонких и белых пальцев. Он стал крутить его у себя под носом и внимательно разглядывать. Затем вопросительно посмотрел на подчинённого и старика.   На миг наступила тишина. Было слышно только работу старого корейского кондиционера в комнате. Ффффффф…
Прапорщик вытащил белый платочек из кармана брюк, вытер пот со лба. Он поднес кусок черного шланга к старику и с ухмылкой просил:
- А, это что? Из берлинского музея?      
Старик Уильрих Шрёдер сел на место и склонил голову, затем облизал свои сухие губы и посмотрел в упор на пограничников:
- Шумо медонед, ки мусулмонхо чи гуна ба худ кабр мекобанд? Медонед? (Вы знаете, как копают мусульмане себе могилу. Знаете?) Вот такие. Сейчас, покажу.
Он достал карандаш из настольного набора начальника и стал рисовать на белой бумаге.
- Вот… я помню…тут… такой подоконник...тут проход, прорезь…а тут вот завалят кирпичом…закроют глиной и…ну, а сюда уже… ставят мертвеца! Вот сюда! Знаете же?
Пограничники переглянулись между собой и никак не ожидали такого поворота событий. Пассажир Уильрих Шрёдер, гражданин Германии посмотрел в лица молодых ребят и начал свой рассказ:
 - Ладно, если у вас есть время…. Наша семья…. Мой отец Герман Шрёдер и мать Кристина Шрёдер в начале сороковых годов переехали из Германии в Таджикистан. Отец был инженером-гидротехником, мама работала учительницей немецкого языка в районной средней школе. С нами жили и другие семьи из Германии, которые приехали осваивать Вахшские земли. но они уехали быстро. Не выдержали всех испытаний. Мы жили в селе Кизыл, в Вахше. До сих пор помню, как зимой бегал с местными ребятами по долинам и собирал навоз. Моей сестренке Генриетте было пять лет, когда отца перевели в Сталинабад. Отец готовился уехать в Канибадам, там построили Ферганский канал. И вдруг, через год началась война.  Когда приехали на место, то нас встретили как врагов. Но нашлись и те, которые дали приют, еду и защищали от бед. Таких было мало, совсем мало. Месяц спустя начались гонения на отца, на нас. Терпели все, чтобы отец закончил работу и вернулись в Берлин.
Старик перевел дыхание и стал продолжать:
- В молодости мой отец увлекался физикой. Особенно его интересовала тема расщепления атома. А в те годы Сталин дал приказ сделать советскую атомную бомбу. Ему нужно было дать свой ответ американцам. Отца НКВД арестовало в начале августа 1941 года. Офицеры НКВД во время обыска нашли у нас его студенческие тетради. Инженер-гидротехник, который работал во благо советского народа, и его семья стали врагами. В один день. В одну ночь… В один миг… Мы были диверсантами, фашистами. У каждого была своя война.
Старик устремил свой взгляд в окно. Пассажиры выходили из зоны контроля и спешили к своим родным. Обнимались, плакали и смеялись.  Их встречали родные и близкие. Старик вытер слезы:
- Той ночью, мама спрятала нас с Генриеттой у соседки, тети Максуды. А сама пошла в сельсовет за отцом. Я их больше не видел. А тетя Максуда, потом… прятала нас с сестренкой Генриеттой то в хлеву, то в чердаках, то под сандали (деревянные зимние столики для нагрева ног), то в пустом колодце. Генриетта страшно боялась темноты. Целыми днями и ночами мы прятались. От всех… Мы не знали, кто теперь наши друзья, и кто враги. А однажды вечером в хлев пришел сын тети Максуды, Акбар. Он был старше меня на 5 лет. Взял нас с Генриеттой за руки и словно вор вывел во двор. Там уже ждала нас тетя Максуда с завязанным серым кульком. Она быстро вырезала небольшой кусок шланга ножом. Замотала себе на руку, и мы мелкими пошли между дворами и глиняных домов к старому кладбищу. 
Старик перевел дух. Он замолчал. Прапорщик бросил взгляд на кусок шланга на столе, но потом спросил:
- И? Вы ушли…       
Уильрих помолчал несколько секунд. Снова наступила тишина. Было слышно, как сотрудник аэропорта объявил по громкоговорителю его имя.  Его искали.
- Я хочу рассказать, сынки… наверное, так надо и мне самому. Летний вечер был тихим. Но где- то слышались гавканье голодных собак. Генриетта стала плакать, тетя Максуда как могла успокаивала ее:
- Сладкая моя, духтарам (доченька). Потерпи…сейчас дойдем.
Наконец тетя Максуда с Акбаром привели нас на кладбище. Тетя Максуда нашла под покровом темного вечера свежевырытую могилу. Она, приказала Акбару быстро вытянуть шланг. Один конец они спустили в могилу. Тетя Максуда гладила и целовала нас, словно прощалась со своими детьми навсегда. Затем мы с Генриеттой полезли во внутрь могилы. Ступенька…и прорезь. Яма. Мы с сестрой были оказались внутри могилы. Я посмотрел вверх, сквозь прорезь могилы. Тетя Максуда с трясущими руками протянула нам кулек. Там было молоко и три или четыре куска черного хлеба.
- Дети мои, прошу вас, поймите меня, так надо и вам нужно тут… сидеть тихо. Очень тихо. Завтра днем я вас выведу от сюда, - она стала торопить Акбара. Акбар протянул конец шланга нам в могилу:
- Дышите по очереди, Уильрих! – скомандовал он мне.
Затем он стал накладывать кирпичи в эту прорезь могилы. Зачем она нужна? Эта прорезь? Вы никогда не задумывались, почему у мусульман такая могила? Мохаммед. пророк был умным мужем… Наконец Акбар протянул другой конец шланга на верх. Я сквозь маленькую щель, увидел, как Акбар быстро вылез, и осторожно протянул шланг своей маме. Тетя Максуда согнула его и сдерживала ногами. Потом она выложила на глиняные кирпичи солому, все что нашла там. Прорезь нашей могилы был закрыт. Акбар и его мама нас стали засыпать землей. Мы с сестренкой в этой темной могиле стали сразу же поочередно дышать через шланг. В этих трёх или двух метрах шланга была наша жизнь… Когда они ушли, мы через этот шланг дышали и прислушивались шуму ветра, лаю собак, топоту сапогов солдат. Они искали нас по всему селу и хотели крови своих врагов. Я боялся уснуть. И не давал уснуть Генриетте. От страха она плакала… я прикрывал ее рот губами, руками, лишь бы нас не услышали. Особенно я боялся кладбищенских голодных собак. Они могли запросто вытащить шланг наружу зубами. Я, чтобы успокоить капризную сестрёнку засовывал ей в рот шланг, просил дышать глубже, насильно давал пить молоко, уговаривал поесть и просил ее молчать, не плакать и дышать, дышать, дышать… в шланг. 
- Дыши, Генриетта, не плачь…. выпей молока… сейчас придёт мама, она придет с папой мы уедем от сюда. Мы все будем жить в Берлине…. ты знаешь, какой он красивый город?
Я стал тихо на немецком языке петь ей колыбельную, что пела наша мама. Наконец совсем обессилившая, она уснула у меня на руках. Я в кромешной темноте с глубоким  страхом, что могу остаться один в могиле, прикладывал ухо к ее сердцу, губкам и хотел… убедиться, что моя сестренка жива. Она дышала, ровно, она спала, как в своей кроватке. Наверное, она еще и улыбалась, но в темноте, я не мог это видеть. Мысленно представлял ее улыбку и старался глубже дышать через шланг. А еще, я боролся с другим моим врагом. Со сном. Мне пришлось укусить до крови свой большой палец. Я вырвал ноготь зубами и стал тереть окровавленный палец о землю, чтобы мне было еще больнее.
- Только не спать…   
Я засыпал на какое-то мгновение, но вдруг из отверстия в шланге мне слышался голос моей мамы: 
- Уильрих, проснись. В школу пора! Вставай…
То ли от ночного холода, то ли от молока, во сне Генриетта обильно намочилась. Я тоже не выдержал и пустил влагу. Теплая струя мочи полилась между моими ногами. Но спустя несколько минут, я снова почувствовал жгучий холод. И теперь в могиле стоял ужасный смрад. Все смешалось, наша моча, моя кровь от пальца и запах кладбищенской земли… Мне это не передать словами, сынки. Через мои мокрые шаровары я сильнее ощущал холодную землю, а мой нос все сильнее забивался едким запахом гнили… Наверное, это был запах смерти. Я не отпускал из объятий спящую сестренку и мои руки, и ноги затекли. Все мое тело окаменело. Я хотел вырваться на волю. Будь что будет! И стал ногами, что есть силы бить о поверх могилы. Мне хотелось кричать! Но я почему- то хрипел. Иногда жадно глотал остаток воздуха и бился из последних сил, как раненный звереныш. Но тщетно… И вот, по пению птиц, которое я услышал через маленькую дырочку спасительного шланга, я понял, что наступило утро. Что оно нам с Генриеттой несло? Я еще не знал. Я стал тянуть воздух все глубже из шланга. И пытался увидеть луч солнца через черную вонючую резину, но все было бесполезно. Генриетта проснулась от моего шума и тоже захотела выйти из темноты. Она стала опять плакать… В один момент мне захотелось ее задушить руками. Взял ее за горло, но почему то, меня охватил страх остаться с мертвой сестрой. И я, погладив ее по желтым вьющимся волосам, тихо, шепотом скрывая свои слезы, просил ее подышать глубже и успокоиться.
- Где мама? – спросила она меня, - я хочу домой, Уииих! – Генриетта не слушалась меня. Она стала брыкаться, срывала свою одежду, наконец, она вырвалась из моих рук и встала в могиле во весь рост. Она капризничала и отказывалась дышать в шланг. Молоко кончилось, а хлеб мы выкушали с ней еще ночью. Я понял, что мы вдвоем не выдержим еще одну страшную ночь в этой темной могиле. И я решил убить Генриетту, а потом покончить с собой… Как же это сделать без боли и страданий для нее? Я взял пустую бутылку от молока, одной рукой наклонил к себе Генриетту, и хотел было ударить сестренку по голове, как вдруг услышал странный шум. Мы с сестрёнкой замерли. 
Старик замолчал на мгновение и попросил снова стакан воды. В этот момент в кабинет вошел статный офицер. Это был майор пограничной службы. Прапорщик и солдат вскочили с мест и вытянулись как линейки. Майор пронзительным взглядом оглядел кабинет, потом своих подчиненных и обратился к Уильриху Шрёдеру:
- Господин Шрёдер, я прошу прощения за неудобства и уполномочен лично проводить вас до выхода.
Он забрал сумку старика со стола. Уильрих Шрёдер встал с места и вышел за майором. Прапорщик и солдат сели на свои стулья. Прапорщик очнулся через мгновение и посмотрел на черный резиновый шланг, который забыл немец.
***
Следующим вечером Уильрих Шрёдер сидел за столом семьи Мамаджановых. Летний двор был разделен на две части столами. Дети и женщины сидели отдельно. Мужчины с Уильрихом. Один из гостей Мамаджановых подошел к Уильриху и обнял его за плечи:
- Молодец, Ульмас джон, что приехал. Акбар любил тебя как брата. Старик Уильрих улыбнулся в ответ, но промолчал. В этот момент к сыну Акбара Мамаджанова, Муроду подошел один из мальчиков и сказал:
-Там за нашими воротами милиционеры стоят.
Старик Уильрих и Мурод посмотрели в сторону ворот.  Ворота открылись и во двор зашли прапорщик и солдат из аэропорта. Прапорщик держал в руках белый пакет. Уильрих и Мурод вышли к ним на встречу. Первым заговорил прапорщик:
  -Господин Шрёдер, вы забыли пакет и…
- О спасибо, сынки. Старик забрал пакет у прапорщика и пригласил всех за стол.
-Спасибо, но нам…пора идти.
-Да, ладно, сейчас будет плов, вмешался разговор Мурод.
Пограничники прошли к столу. Женщины семьи быстро принесли им чайник зеленого чая. Все члены семьи помолились за усопшего Акбара и стали смотреть на непрошенных гостей с удивлением. Старик Уильрих положил на стол пакет с куском шланга и обратился к удивленными солдатам:
- Вы, наверное, хотите знать, что же было дальше…?
Солдаты молча пожали плечами. Тогда старик встал с места и пригласил солдат идти за ним. Мурод помог выйти из- за стола:
-Дядя Ульмас, может вам пройти в сад с гостями.
Уильрих утвердительно покачал головой. Уильрих и солдаты прошли в сад, который находился за большими домом. Они сели на топчан и небольшого арыка с быстрой водой.
Старик перевел дыхание,  и посмотрел куда то в даль за горизонт. Солнце почти село:
-Это был Акбар! Он руками стал выгребать могилу. И постоянно говорил нам, чтобы мы не открывали глаза:
- Уильрих, вы живы? Не открывайте глаза. Ослепните. Мама ждет вас на улице.
Наконец мы были на воле. Я закрыл глаза. Акбар помог выйти мне, а затем Генриетте. Я руками закрывал лицо Генриетты. Воздух старого кладбища села был свежим, легкий ветерок пронзил наши тела. Генриетта дрожала. Мы стали дышать глубоко. Словно рыбы, выброшенные на берег. Акбар пролез через проход не высокой стены и помог нам оказаться на улице. Там ждала нас Тетя Максуда с ослом и на арбе.
-Открывайте глаза постепенно….
Яркий свет ударил мне в глаза, я чуть не ослеп. Генриетта не хотела открывать глаза:
-Уииих, мне больно, глаза болят, - стонала Генриетта.
Нам пришлось завязать ей глаза белой тонкой тряпкой и оставили ей чуть места, чтоб попадал свет.
Арба двинулась. Мы ехали на железнодорожную станцию Мельниково. Это заняло почти два часа. По дороге Акбар рассказал, что мою маму и отца русские солдаты расстреляли у оврага.
Сперва собрали сельчан, объявили врагами народа и расстреляли, - шепотом закончил Акбар. Мне даже не захотелось плакать. Ком держался в горле. Генриетта не слышала наш разговор, она уперлась в мешки с ватой и молчала. Тетя Максуда молча била осла плеткой, чтобы тот ускорил шаг. Под вечер мы приехали в дом знакомой тети Максуды. Нас искупали и переодели в свежую одежду. Тетя Максуда и ее знакомая собирала нам еду в дорогу. У них был свой план: вывести нас от сюда. Но куда? Мы еще не знали. Наконец тетя Максуда позвала Акбара к себе:
-Вот тут письмо, я его зашью тебе в брюки. Не потеряй его. Отдашь его тете Оиша бону. Ты помнишь где она живет?
-Да. У мечети с хаузом.
- Правильно.
Потом мы все легли спать, мы проспали часов четыре. Нас с Генриеттой разбудил Акбар и мы с тетей Максудой пошли в сторону станции. Там уже стоял товарный поезд из Коканда, который направлялся в Ташкент. Тетя Максуда обратилась к нам с Генриеттой и попросила молчать:
-Дети, молчите.  Вы глухонемые. Чтобы не случилось молчите, говорить буду я сама.
На перроне тетя Максуда нашла начальницу поезда. Женщина в военной форме грубого разговаривала с тетей Максудой и не соглашала нас брать в поезд:
- Женщина, это товарный поезд! Куда я их возьму? Через три дня будет пассажирский, вот туда и сажай.
- Поймите, там в Ташкенте их ждет моя родственница. Она работает в детском доме. Оиша устроит их туда…им там будет хорошо.   Они тут..  могут пропасть. У меня у самой трое. Куда мне их? Как мне их содержать?
Начальница отмахнулась и позвала солдата. Она приказала отвести нас в последний вагон поезда. Солдат побежал вперед, мы все побежали за ним. Акбар держал за руку полусонную Генриетту. Наконец мы прибежали к последнему вагону.
-Вот! Давайте сюда. Учтите я вам нянька, - солдат бросил эти слова нам и побежал на начала состава.
Коричневый деревянный вагон был без крыши. В конце вагона, который был на половину забит сеном и хламом, была дыра. Тетя Максуда обняла Акбара и поцеловала его в голову:
- Отец гордился бы тобой, писарам.
- Я стану взрослым и тоже пойду убивать немцев,-  вдруг сказал Акбар. Тетя Максуда крепко обняла сына и ответила:
- Не надо. Не надо никого убивать. Береги их – она бросила взгляд на меня и мою сестренку.
Я подошел к тете Максуде, обнял ее и шепотом, чтоб никто не услышал сказал ей в ухо: Мама! Тетя Максуда еле сдерживал слезы.
Паровоз издал громкий сигнал к отправке:
-Давайте, быстро. В вагон! И помните, ни с кем по дороге не разговаривать. Тут еда. И немного денег с письмом тете Оише я зашила в брюки Акбару. Держитесь друг за друга.
Мы уже сидели в вагоне, как он тронулся и состав начал набирать ход. Тетя Максуда бежала за вагоном и молча махала нам руками. Постепенно она отдалялась от нас и наконец ее силуэт пропал совсем.
Я  успел крикнуть ей: Мама! Мама! Мамочка!