Олег Сватов и старый белый конь

1
От железнодорожной станции пассажирский поезд укатил в лохматый низкий туман. Десятка два местных жителей, продававшие пассажирам домашнюю снедь, остались на платформе, затихли, залузгали семечки. Олег Сватов с потёртым картонным чемоданом в руке прошёл мимо бревенчатого вокзала на площадь, отделённую сквером от прямой улицы одноэтажных домов. Из-за чистого горизонта появилась долька солнца, и бок старого белого коня, стоявшего на площади, приобрёл розоватый оттенок, как и профиль молодого мужчины, восседавшего на козлах двухколёсной видавшей виды брички.
– Олег, ты ли это, дружище?! – удивлённо воскликнул кучер и крепко пожал вытянутую вперёд руку Сватова, которого знал с детства. – Да, ты на себя непохож! Где твоя заразительная улыбка?! Где жизнерадостные глаза?!
– Остались в Москве, – поставив чемодан в бричку, угрюмо проронил Олег Сватов и высморкался на асфальт.
– Кто-нибудь ещё сошёл с поезда? – спросил кучер. Много лет подряд он на бричке возил от станции к дому-музею писателя фантаста Кейбродова почитателей его творчества. Но недавно, среди белого дня, дом-музей автора полусотни романов о банде межгалактических проституток сгорел от упавшего метеорита. Спасти рукописи и другие экспонаты музея не удалось, – во время пожара жители посёлка продавали пассажирам останавливавшихся на станции поездов домашнюю выпечку, колбасу и самогон; а дети посёлка радовались громадному костру и бросали в него дрова из поленницы во дворе.
– Нет, я один, – буркнул Олег Сватов и забрался в бричку. – Валентин, вези меня домой.
– Но, Булат! – провозгласил кучер и легонько хлестнул коня вожжами.
Старый белый конь медленным размеренным шагом по асфальту площади и безлюдной улицы вытянул покачивавшуюся на рессорах бричку на ухабистую просёлочную дорогу с частыми поворотами.
После поворота, где росла кривая берёзка, Валентин оглянулся на хмурого Олега Сватова и поинтересовался:
– Дружище, почему ты быстро вернулся?! Выставка закрылась?! – и легонько ударил вожжами круп коня.
Старый конь тряхнул опущенной головой и не ускорил шаг.
– Для меня выставка не начиналась, – пробурчал Олег Сватов, глядя на свой чемодан, заполненный десятком свёрнутых в рулон пейзажей, написанных маслом.
– Чего так?! Мордой не подошёл или картинами?! – насмешливо спросил Валентин и кинул презрительный взгляд на Сватова, которого кто-то из жителей посёлка считал талантливым художником, а кто-то дурачком, тратящим жизнь на пустяки.
– Так получилось, – неохотно отозвался Олег Сватов. Он не хотел рассказывать, как члены жюри, отбиравшее картины, потребовали у него заплатить за участие в выставке, – хотя в приглашении на выставку, присланном по электронной почте, не было слов о деньгах.
– Я-то думал: ты вернёшься знаменитым и богатым, и мы отметим твой успех – поедем в райцентр, ты купишь водки, снимешь себе и мне по бабе, – раздражённым тоном сказал Валентин, чувствуя себя несчастным от потери мечты о праздничном застолье с бесплатной проституткой.
– Так получилось, – печально парировал Олег Сватов, получая удовольствие: от покачивания брички на ухабах, от вида парящего коршуна, от перепёлок, часто мекавших на обочине дороги, от обилия цветущей ромашки на давно непаханых полях.
Бричка подкатила к развилке дороги перед водонапорной башней, на одну треть разрушенной временем и погодой.
– Что теперь будешь делать?! – придерживая вожжами коня, крикнул Валентин.
– Не знаю.
– Я знаю, – рассердился Валентин. – Вылезай. Мне на станцию надо, к скорому на Москву.
– Поехали, Валентин. Я подарю тебе любой из моих пейзажей, которые показывал тебе в день отъезда на выставку, – предложил Олег Сватов, водрузил чемодан на колени и постучал пальцами по его потёртой крышке.
– Ты мне уже дарил на день рождения картину, на которой два пенсионера играют в шахматы. А твои пейзажи мне не нужны – их на хлеб не намажешь. К тому же я люблю живой лес, речку, озеро, небо, – разворачивая коня в обратный путь, объявил Валентин, багровея квадратным лицом. – Вылезай!
Олег Сватов с чемоданом в руке соскочил с брички. До родной деревеньки в дюжину изб оставалось пройти по дороге километра два, а потом почти километр по тропке через поле, через низкую гряду, через мелкую балку.
Валентин хлестнул бока старого белого коня вожжами, и бричка медленно покатилась к посёлку, дома которого виднелись на горизонте.
Олег Сватов остро ощутил бестолковость своей жизни и побрёл по дороге, перекидывая потёртый чемодан с плеча на плечо.

2
Где-то далеко раздался трескучий гром. В прозрачном подвижном воздухе почувствовалась влажность. Олег Сватов устало прошагал по тропинке через недавно отцветший яблоневый сад и вошёл в избу, доставшуюся в наследство от родителей. Оказавшись в комнате, он затолкал под железную кровать чемодан с картинами и медленно опустился на табурет, рядом с которым стоял мольберт с неоконченным пейзажем – пруд в кувшинках, закат, облако в форме птицы, распахнувшей крылья.
После презрительного взгляда на своё художество Олег Сватов внимательно посмотрел на муху в паутине в одном из верхних углов окна, почувствовал себя ничтожеством в мире людей и возненавидел свою и чужую живопись. Бессмысленными он воспринял: свою жизнь, годы обучения в художественном училище, часы на пленэре.
Олег Сватов хлопнул ладонями по коленям, резко встал на усталые ноги. Прихватив табурет, он прошёл в сени, взял верёвку с петлёй на обоих концах и появился в яблоневом саду, где без солнца, закрытого тучей, исчезли тени и возник прохладный полумрак.
В комнате же, почувствовав отсутствие человека, заметался выводок мышей, а потом дружно принялся грызть под железной кроватью крышку и углы картонного чемодана с картинами.
Тем временем Олег Сватов, стоя на табурете, приладил верёвку с петлёй к суку полувековой прогнившей внутри яблони и хладнокровно вообразил: как приближающая к деревеньке туча поплачет о нём бездыханном, как молнии и гром возмутятся его гибелью в возрасте гибели Христа; как ветер будет раскачивать его худое хладное тело, для которого не будет иметь значение: неучастие в выставке молодых художников, презрение Валентина к живописи…
Олег Сватов накинул на шею петлю и запрокинул голову, прощаясь сразу со всем вокруг себя. Несколько крупных капель из тучи хлопнулись об его покатый лоб, и табурет повалился от толчка ноги. Сук яблони обломился. Олег Сватов шлёпнулся спиной на помятую траву. Руки его лихорадочно ослабили и стащили петлю с шеи. В его распахнутые испуганные серые глаза брызнул солнечный свет – туча над деревней разорвалась на клочья, и они стремительно разлетелись в разные стороны. В следующий миг Олег Сватов ощутил своё тело, глотнул удивительно вкусный воздух, испытал неописуемый восторг, а потом ужас, что едва легко не лишил себя счастья: дышать, видеть, шевелиться, думать, – и глаза его прослезились. Несколько секунд он слышал, как небо противным скрипом осудило его бегство от жизни, как насмешливо прошептали листья старой яблони о непрочности сука. Затем неизвестность будущего поманила Олега Сватова, и вернула ему желание заявить о себе миру.
«Убить себя, я всегда успею», – решил он, встал на ноги, прошагал по тропинке через яблоневый сад в поле и направился к лесочку, за которым шоссе тянулось от железнодорожного моста к районному центру.
Безлюдная деревенька за спиной Олега Сватова вернулась во владение диких животных и птиц.

3
Скорый поезд после минутной стоянки укатился от платформы, на которой многие его пассажиры купили у местных жителей домашнюю выпечку и самогон.
В это время старый белый конь с унылой мордой притащил бричку на привокзальную площадь и получил от кучера морковку из кармана чёрных шаровар.
– Привет, Валя! – приблизившись к бричке, объявил пожилой мужчина с тонкими усами. Одет он был в костюм из тонкой шерстяной ткани. За спиной он держал в руках кожаный мешочек.
– Привет, – откликнулся Валентин. – Вы откуда меня знаете?!
– В позапрошлом году это ты возил меня к музею Кейбродова, – сказал круглолицый мужчина. – Отвези к музею и сейчас.
– Не могу. Музея нет. Музей сгорел, – произнёс печально Валентин, достал из кармана шаровар ещё морковку, откусил кончик, а остаток скормил коню.
– Я знаю. Читал в Интернете, – откликнулся мужчина, дёргая плечами. – На днях Кузьма Кейбродов приснился мне и сказал: если золы, оставшейся от его дома, добавить серебряной ложкой в чашку кофе и выпить её, то обретёшь связь с будущим. Я хочу взять с пожарища золы и проверить правдивость своего сна.
– Садись, – призвал Валентин, ладонью провёл коню по шее, по бедру, взгромоздился на облучок и колыхнул вожжи. – Но, Булат!
Конь сделал шаг, ещё шаг. Круглолицый мужчина, суетливо забравшись в бричку, важно представился:
– Меня зовут: Всеволод Георгиевич, – помолчал и добавил: – Прошлый раз к дому музею ты возил меня на машине.
– Я врезался на ней в комбайн, – сказал Валентин. – Меня лишили прав. Машину отдал в металлолом. Я до сих пор…
– Как поживает Марина Анатольевна – заведующая свинофермой? – перебил Всеволод Георгиевич.
Бричка покатилась по щебёнке улочки, вдоль железнодорожной насыпи.
– Умерла, – ответил Валентин и поторопил коня: – Но, Булат! Но!
Белый старый конь не ускорил свой неторопливый размеренный шаг.
– Как умерла?! – после долгой паузы огорчился Всеволод Георгиевич и заёрзал на сидении. – Ей сорока не было, когда я с ней музее кувыркался на кровати Кейбродова.
– Муж зарезал. Застукал её голой с ветеринаром на пастбище и зарезал. За ветеринара заступился пятисот килограммовый бык Мишка – сломал убийце пяток рёбер. Быка отправили на убой. Убийцу в больницу; потом в колонию на восемь лет.
– Весело живёте, – прошептал Всеволод Георгиевич и затосковал о широких бёдрах Марины.
Старый белый конь размеренным медленным шагом дотащил бричку на окраину поселка и покачал головой.

4
Прежде чем сгореть дотла дом-музей писателя Кейбродова занимал горизонтальную полянку на взгорке, в сотни метрах от окраины посёлка при железнодорожной станции.
Старый белый конь остановился у пожарища, поросшего Иван-чаем и какой-то колючей вьющейся травой.
Всеволод Георгиевич сошёл с брички, набрал в кожаный мешочек несколько горстей золы с угольками, положил добычу в карман пиджака и тщательно вытер ладони надушенным носовым платком. На горизонте появилась туча, и громыхнул раскатисто гром.
– Вы действительно верите в магию этой грязи? – брезгливо морщась, спросил Валентин и оглянулся по сторонам, словно опасаясь внезапного нападения какого-то злодея.
– Знал бы ты, Валя, хоть о части горя и несправедливости, творящейся вокруг, ты бы и в чёрта поверил, – внушительно произнёс Всеволод Георгиевич и уселся в бричку.
Валентин хлопнул вожжами по правой ягодице коня, – конь повернул направо и повёз бричку к железнодорожной станции.
На дороге вдоль железнодорожной насыпи конь внезапно свернул в проулок и перед окнами кирпичного дома под железной крышей рухнул на запястья, а потом повалился на бок. Бричка сильно накренилась. Кучер и седок соскочили на асфальт. Кожаный мешочек выпал из кармана пиджака на дорожку к терраске. Конь перестал дышать. Глаза его остекленели, обессмыслились.
С тревогой на лице Всеволод Георгиевич наклонился, раскрыл и вывернул наизнанку мешочек, но не обнаружил золы, как и её следов.
Валентин увидел неподвижный глаз коня и ужаснулся могуществу смерти над жизнью.
– Ой, беда, беда, беда, беда, – запричитал Всеволод Георгиевич, побледнел, прикрыл ладонью левую часть груди, пугаясь частого стука своего сердца. Бездыханный белый конь привиделся ему огромным куском сыра; кучер обрёл образ грача; бричка представилась копной сена.
– Что с вами?! – заметив бледность лица поклонника творчества Кейбродова, встревожился Валентин.
– Мне плохо, – промямлил Всеволод Георгиевич и положил руку на плечо Валентина. – Мне очень плохо. Мне очень, очень, очень плохо. Теперь без золы я не узнаю будущее… Мне плохо. Мне очень плохо.
– Вам надо прилечь. Пойдёте, – пригласил Валентин и провёл Всеволода Георгиевич на терраску. Забота о здоровье мало знакомого человека прогнала у Валентина страх перед всемогуществом смерти.
– Спасибо. Мне лучше, лучше, – признался Всеволод Георгиевич, присел на диван, пошарил в мешочке пальцами. Затем он вытащил чистые пальцы на свет и уставился с ужасом на них, словно они собирались вот-вот вцепиться ему в горло. – Фанаты творчества Кейбродова предупреждали меня, что нельзя увезти с места пожара дома Кейбродова ни пылинку золы, ни уголька… Я даже поспорил с одним из них на ящик коньяка… Я проиграл…
– Выпейте воды, – предложил Валентин и кружкой зачерпнул колодезной воды из ведра.
– Спасибо, не надо, – отказался Всеволод Георгиевич и увидел прибитую к стене терраски картину – на холсте были написаны масляными красками два пожилых мужчины, игравшие в шахматы за столом в комнате со светлыми обоями. За спиной одного игрока стояла молодая блондинка с пухлыми губами и жгла презрительным взглядом его лысый затылок. В этом игроке Всеволод Георгиевич узнал себя, а блондинке свою молодую жену.
– Эту картину подарил мне на день рождения мой друг, Олег Сватов, – заметив на что, не моргая, смотрит Всеволод Георгиевич, сообщил Валентин и поставил кружку с водой к ведру, на лавочку у двери в прихожую. – Он сказал мне, что два шахматиста и злобная тёлка приснились ему в полнолуние.
– Продай мне её, – потребовал Всеволод Георгиевич, уронил кожаный мешочек, встал с диванчика и резко шагнул к картине. Он возжелал владеть ею. Молодая жена его украла из домашнего сейфа бриллиантовое колье работы знаменитого китайского ювелира, – украла и исчезла куда-то с молодым эстрадным певцом. Однако, Всеволод Георгиевич продолжал безумно любить жену-изменщицу.
– Сколько дашь? – спросил Валентин. Картина ему не нравилась, но она закрывала пятно – след от протечки крыши.
– Всё! – объявил Всеволод Георгиевич, суетливо достал из кармана пиджака пухлый бумажник и выложил, оставив билет на поезд, все купюры на разделочный столик возле электрической плитки.
– Вау! – обрадовался Валентин, спрятал деньги в карман шаровар и, помогая кухонным ножом, оторвал картину со стены.
Всеволод Георгиевич скрутил картину в рулон, покинул терраску и бодро зашагал на железнодорожную станцию. Он был счастлив владеть изображением себя рядом с любимой женщиной и уже не жалел о золе, исчезнувшей из кожаного мешочка и о проспоренном ящике коньяка.
Порадовавшись внезапной удачной продаже картины Сватова, Валентин взял в сарае лопату, позвал мужиков из соседних домов и похоронил труп белого коня в палисаднике.
Потом он угостил помощников самогоном, сам напился самогона до потери чувств и уснул рядом со свежим могильным холмом.

5
Солнце висело на одинаковом расстоянии между горизонтом и зенитом. По шоссе все машины проезжали мимо Олега Сватова, стоявшего на обочине и призывно поднимавшего руку.
– Зря стараешься. Никто не остановится, – появившись из-за пыльного густого куста боярышника, предупредила блондинка лет двадцати с загадочным лицом. Мускулистое тело её, неприкрытое купальником бандо, имело бронзовый оттенок.
– Это почему же? – удивлённо взглянув на незнакомку, поинтересовался Олег Сватов. До районного центра идти безостановочным быстрым шагом ему предстояло часов пять.
..........

(весь рассказ опубликован на сайте литсовет. ру...)