Мемуары Арамиса Часть 221

Глава 221

Дальнейшая путаница в изложении Гримо вызывает у меня и смех и слёзы. В отношении загнанных коней я уже высказал своё недоумение. Как можно прослужить у лучшего из мушкетёров, Атоса, и за тридцать пять лет службы не понять тонкостей отношения к лошадям? Делаю вывод, что, начитавшись в библиотеке графа де Ла Фер различных авантюристических романах о том, что поспешность всадника всегда приводит к тому, что коня загоняют, Гримо, который в своей жизни не видел ни одного загнанного коня, решил, по-видимому, что в этом состоит какой-то особый шик богатого всадника – загонять коней при спешке. Это равносильно тому, что преднамеренно топить корабли, на которых плывёшь, только потому, что спешишь. Фантазии Гримо о том, что я помчался к Фуке на карете в надежде не позволить д’Артаньяну себя опередить, чрезвычайно неумны.
Отвратительны и смехотворны его фантазии о трупах восьми лошадей, которые я, якобы, встретил по дороге. Но ещё более нелепо упоминание о том, что я якобы встречал эти трупы лошадей по дороге через Тур. Для чего бы Портосу, торопившемуся к Фуке в Сен-Манде или в Париж, ехать через Тур, если есть дорога намного короче? 
Расстояние от Ванна до Сен-Манде через Ле-Ман составляет одно лье, то есть 290 английских миль, тогда как расстояние от Ванна до Сен-Манде через Тур составляет 126,5 лье, то есть 362 английские мили. Для чего же было Портосу ехать через Тур, удлиняя свой путь ровно на четверть? Я, едущий через Тур, никак не мог бы ехать по следам Портоса, и поэтому даже если бы Портос щедро усыпал свой путь трупами загнанных лошадей, я встретил бы их лишь на коротком участке дороги от Сент-Арну-ан-Ивелин, этот участок составляет лишь одну двенадцатую часть от всего пути. Поскольку я отправил с письмом Базена ещё в полдень, а Портоса я направил для подстраховки, мне не было никакой необходимости выезжать самому вслед за Портосом.
Письмо Базену содержало следующий текст:

«Монсеньор!
Капитан королевских мушкетёров д’Артаньян, который служит лично Королю, инкогнито посетил по заданию Короля и с ведома Кольбера Бель-Иль и, пользуясь моим отсутствием на острове и некоторыми знакомствами, а также прибегая к хитрости не только ознакомился со строительством укреплений на месте, но также изучил и запомнил планировку всех имеющихся и строящихся крепостных сооружений. Безусловно, он доложит об этом Королю, и весьма скоро. Я, пользуясь старинной дружбой с ним, задержу его сколько возможно, но не долее, чем на семнадцать часов с момента отправки моего гонца, передавшего вам это письмо. Учтите, что д’Артаньян будет у Короля с докладом не позднее, чем через двенадцать часов после получения вами этой депеши. Примите все необходимые меры для того, чтобы полученная капитаном д’Артаньяном информация не смогла быть использована вам во вред даже с учётом самых неблагоприятных комментариев и трактовок со стороны Кольбера. Я рекомендую вам заготовить и непременно иметь при себе дарственную, подписанную вами, согласно которой вы передаёте остров Бель-Иль со всеми его строениями в дар Его Величеству. В случае обвинений, которые могут последовать в ваш адрес в любой момент, отвечайте, что собирались сделать Королю сюрприз и вручите ему эту дарственную по возможности с наибольшей торжественностью».

Разумеется, письмо было зашифровано известным Фуке шифром, и, к тому же, оно было написано на тончайшей рисовой бумаге из Китая, Базену было велено проглотить это письмо в случае малейшей опасности, а содержание его я кратко сообщил ему на этот случай.
Портоса я снабдил более подробным письмом, где разъяснял все опасности положения. Я обращал внимание Фуке на то, что д’Артаньян не использовал никаких бумаг, подтверждающих его полномочия, что делает его поездку чрезвычайно непохожей на обычную инспекцию. Поскольку поездка тайная, а д’Артаньян даже пытался выдавать себя за мелкого торговца, скрывая своё дворянское звание и истинное имя, лишь случай выдал его, поскольку он повстречал на острове барона дю Валона, это заставляет совершенно серьёзно относиться к моему первому письму, так что я рекомендую приготовиться добровольно расстаться с островом, сделав из него подарок Королю.
Гримо совершенно безосновательно пишет, что я в карете потратил на дорогу меньше на четыре часа, чем Портос, путешествующий верхом. Если бы это было так, Портоса следовало бы признать никуда не годным наездником, а человек, сказавший эту мысль, вероятно солгал бы последний раз в жизни.
Д’Артаньян вполне мог бы проехать верхом тот же путь, который я проехал в карете, на восемь часов быстрей меня, но едва ли он мог бы его проскакать на двенадцать часов быстрей, чем Портос, то есть вдвое быстрее. Для этого ему пришлось бы совершать по двадцать пять английских миль в час, то есть покрыть один лье за одиннадцать часов. Для этого ему следовало бы скакать на лучших скакунах, которых он менял бы каждые полчаса, или даже чаще. Это невозможно без заранее организованных подстав. Как опытный всадник, д’Артаньян вероятнее всего покрыл этот путь не быстрее, чем за 16 часов, в этом случае он мог бы обойтись одной отлично тренированной лошадью, и не загнать её, или же сделать одну-две перемены коней по пути из Ванна в Сен-Манде.
Теперь расскажу, по какой причине я ехал через Тур.
Позаботившись о том, чтобы предупредить Фуке, я вовсе не спешил к нему. Мне необходимо было позаботиться и о собственной безопасности. Ведь если бы был арестован Фуке, всякий, кто назывался его другом, автоматически оказывался под ударом. Я не мог себе позволить быть арестованным неожиданно, так, чтобы мои бумаги попали к сыщикам Кольбера. Разумеется, я достаточно осторожно хранил самые важные бумаги, найти и расшифровать их было не бы не просто. Но всякий человек, предвидя опасность, вспоминает о том, что кое-какие документы лучше бы спрятать понадёжнее, а иные и вовсе уничтожить. Ведь некоторые документы приходится держать близко, под рукой, поскольку с ними приходится работать. Нельзя же каждую бумажку прятать в подпол, хот в который скрыт облицовочными камнями и плитами!
Если бы я только сжигал бумаги, которые имелись у меня под рукой, это отняло бы не более получаса. Для того, чтобы рассортировать их и самые важные спрятать как можно надёжнее, а самые опасные и не столь уж важные попросту уничтожить, потребовались те самые восемь часов, которые объясняют мою задержку с выездом после Портоса. Но я не направлялся к Фуке и не спешил его предупредить, поскольку я уже ранее сделал это дважды. Я направлялся к герцогине де Шеврёз, желая посетить не только её. Честно говоря, к самой Марии я уже значительно охладел к этому времени, но нас ещё соединяли приятельские отношения, хотя о взаимной любви уже речи быть не могло.
У нас была общая дочь.
Шарлотта-Мария Лотарингская родилась в 1627 году. Было время, когда она предназначалась в жёны принцу де Конти и я почти совсем успокоился на её счёт. Но Мария во времена Фронды стала использовать её для своих целей, сделав её любовницей Поля де Гонди, кардинала де Реца, к которому сама испытывала сильную привязанность, которую, быть может, правильно было бы назвать любовью, если бы подобной привязанностью не удостаивались слишком многие знатные мужчины. Во время Фронды моя дочь, Шарлотта-Мария играла весьма заметную роль в разворачивающихся событиях, поскольку оказывала довольно сильное влияние на Поля де Гонди. Сразу скажу, я не использовал её для того, чтобы убедить Гонди продать Бель-Иль Фуке, я действовал по другим каналам. Шарлотта-Мария не подозревала, что я – её отец, и это меня убивало. Я не мог повлиять на её судьбу, помочь ей ни в чём. В итоге замуж она так и не вышла.
Мария запретила мне называть её дочерью и даже считать её своей дочерью, но нельзя запретить голосу крови указывать на ту, в которой видишь своё продолжение в будущем. Я мог бы вполне оставить в покое нашу дочь, если бы меня устраивало то положение, которое она занимает в свете благодаря положению и хлопотам её матери. Но дело было совсем плохо, и я не мог простить Марии то, что она использовала нашу красавицу-дочь для того, чтобы продолжать плести интриги. Вместо удачного замужества, достойное дочери герцогини, она удостоилась всего лишь доли любовницы коадъютора Поля де Гонди. И мне нет никакой радости от того, что этот выскочка добился кардинальской шапки. Лучше быть законной женой всего лишь барона, чем быть всего лишь любовницей кардинала. Я заехал, чтобы ещё раз попытаться повлиять на судьбу дочери. Я привёз Марии для Шарлотты-Марии двадцать тысяч ливров. Это был мой подарок, который я даже не имел права ей вручить лично, я просил Марию передать ей эти деньги как дар от незнакомого покровителя. Мария была жестока ко мне, ведь она могла бы сделать меня крёстным отцом Шарлотты-Марии, и тогда я спокойно мог бы видеться с ней и дарить ей подарки на День Ангела.
— Почему вы отказываете мне в чести быть её крёстным отцом? — спросил я Марию, когда нашей дочери исполнилась неделя.
— Вы сами прекрасно понимаете, Рене, — ответила она.
— Тем самым вы признаёте меня как её отца? — спросил я.
— Тем самым я признаю вас не членом своей семьи, — отрезала Мария. — Вы мой друг, мой любовник, но вы никогда не будете вхожи в мою семью.
Тогда я впервые назвал Марию жестокой.
— Вы желаете, чтобы я погубила себя для того, чтобы доставить вам радость общения с этим ангелочком? — спросила она. — Разве недостаточно вам осознавать, что она будет счастлива, что она будет герцогиней, что её ждёт великая судьба?
Тогда я поцеловал руки Марии и попросил прощения. Если бы я тогда знал, что «великая судьба» в понимании Марии – это удел быть любовницей проклятого Гонди, я, наверное, совершил бы в отношении этой падшей женщины какое-то насилие, я бы вырвал Шарлотту-Марию из её материнской опеки, которая преследовала одни лишь эгоистические цели.
Итак, я посетил Тур, привёз Шевретте для Шарлотты-Марии небольшой подарок. Я ведь не мог повидаться с ней, посетив дом Гонди!
— Это, конечно, довольно много для подарка от шевалье д’Эрбле, но, увы, слишком мало для подарка от епископа Ваннского, — сказала с улыбкой Мария.
— Епископы не имеют обыкновения дарить подарки светским женщинам, не являющимся их родственницами, — ответил я. — Служители Божьи не раздают дары, а принимают их для Господа нашего. Если бы она была моей крёстной дочерью, даже и в этом случае я не мог бы подарить ей больше, поскольку в настоящее время я просто не располагаю другими средствами.
— Вам не помогает господин Фуке? — с удивлением спросила герцогиня.
— У господина Фуке нет никаких причин давать мне деньги, — сухо ответил я.
— Но вы же с ним находитесь в приятельских отношениях, разве не так? — не унималась герцогиня.
— Я видел его, кажется, несколько раз, — ответил я, — но мы не друзья, и даже почти не знакомы. — Вы напрасно уделяете внимание каким-то сомнительным слухам.
— Бросьте, Рене, кого вы обманываете? — томно сказала Мария. — Незнакомым людям не помогают стать епископом одного из лучших епископств королевства.
— Ах, эти слухи вечно всё искажают, — сказал я с досадой. — Я всего лишь временно занимаю эту должность, поскольку, как вы сами знаете, я скорее мушкетёр, чем священник.
— Вы и то, и другое, и вместе с тем ни то, и ни другое, — возразила герцогиня. — И я совсем не уверена, что Фуке – более влиятельный человек, чем вы.
— Вот и договорились, — сказал я, поскольку этот разговор стал раздражать меня. — Я заехал к вам, герцогиня, вовсе не затем, чтобы пререкаться на эту тему. Я хотел вас спросить, в каком отношении вы с господином Кольбером?
— С господином Кольбером? — удивилась герцогиня. — Почему вы спрашиваете?
— Я слышал, что вы собираетесь породниться с ним, — сказал я. — Одна из его дочерей, Жанна-Мария-Тереза Кольбер собирается замуж за вашего внука Шарля-Оноре д’Альбера де Шеврёз.
— Видите, что происходит? — воскликнула герцогиня. — Только что вы упрекнули меня, что я пользуюсь непроверенными слухами, а теперь вы сами откуда-то взяли эту фантазию и рассказываете её мне!
— Ну, хорошо, пусть так, — согласился я. — Вы запретили мне говорить правду, вы запретили думать мне об этом, но ведь Шарль-Оноре, он и мой внук тоже.
— Вы считаете Луи-Шарля своим сыном, Рене? — спросила герцогиня.
— Он родился 25 декабря 1620 года, — ответил я, — В марте 1620 года мы с вами были очень близки, как, впрочем, и в феврале, и в апреле. В это время вы уверяли меня в том, что уже давно не делите ложе со своим тогдашним супругом герцогом де Люинем.
— Мало ли в чём я вас уверяла! — воскликнула Мария. — Я уже и сама не помню ничего обо всех этих делах!
— Зато помню я, — сказал я, почувствовав себя уязвлённым.
— А не надо помнить то, что помнить не следует, — жёстко отрезала герцогиня. — Вы полагаете, что имеете на моих детей и внуков какие-то права? С какой стати?
— Я полагаю, что герцогине де Шеврёз не имеет смысла вступать в родство с Жаном-Батистом Кольбером, — сказал я холодно и твёрдо. — Советую прислушаться к моей рекомендации, сударыня.
— Как скажите, Рене, — солгала герцогиня. — Я готова послушаться вас как лицо духовное.
Её тон в разговоре со мной столь резко изменился, что я не успел сообразить, что именно заставило её пойти на мировую.
— Вы сердитесь на меня, а у меня для вас имеется информация, которая, наверняка будет вам полезна, — продолжала она.
— В чём же состоит эта информация? — спросил я, стараясь скрыть интерес, но зная по опыту, что информация у Шеврёз всегда важная и достоверная.
— Помните ли вы Арленкуров из Дампьера? — спросила она.
— Я не знаю таковых, — ответил я, хотя припомнил, что какой-то из Арленкуров недавно поступил в роту королевских мушкетёров.
— Тогда вам будет, вероятно, совсем не интересно, что молодой Арленкур недавно попытался совершить официальную инспекцию на остров Бель-Иль, — сказала герцогиня небрежно. — Что ж, раз вы его не помните, это, по-видимому, будет вам совсем не интересно.
— Напротив, я, кажется, припоминаю одного Арленкура, — сказал я. — Этот молодой человек, кажется, поступил в роту мушкетёров капитана д’Артаньяна, а всё, что касается д’Артаньяна, мне чрезвычайно интересно. Продолжайте, прошу вас.
— Не вы ли сказали, что я пользуюсь непроверенными слухами и забиваю себе голову чем попало? — сказала герцогиня тоном уязвлённого самолюбия. — Эти сведения, полагаю, тоже можно отнести к непроверенным слухам, так что я не буду распространительницей столь сомнительных фантазий.
— Умоляю, герцогиня, ради нашей дружбы, скажите мне, что вам известно о поездке Арленкура? — сказал я по возможности наиболее мягким и дружеским тоном.
— Друзья не обмениваются слухами и сплетнями, — возразила герцогиня, махнув рукой. — Всё это пустое. Так что вы хотели сказать мне относительно Кольбера?
— Это подождёт! — воскликнул я в нетерпении. — Умоляю, Мария, что такое с этим Арленкуром?
— Ради дружбы? — переспросила герцогиня, презрительно выпятив нижнюю губу. — Фи! Я не верю в дружбу между мужчиной и женщиной. В особенности, если между ними что-то было.
— Мария, ради нашей любви, расскажите мне всё, — сказал я и поцеловал руку герцогини.
— Так сухо мужчины целуют руки матери или свекрови, — презрительно ответила Мария и высвободила свою руку из моих рук.
Тогда я прильнул к её шее, груди, а затем к губам.
— Анри, любите ли вы меня всё ещё? — прошептала Мария.
— Разве слова могут быть лучшим свидетельством, чем поцелуи? — спросил я.
— Нет, ваши слова вообще никогда не могут служить никаким свидетельством, — воскликнула Шевретта и захохотала так заливисто, как она делала это в дни нашей молодости. — Я вам не верю, но вы из меня верёвки вьёте, Анри.
Это было хорошим признаком. Мария называла меня моим вторым именем, Анри, лишь в случае сильного возбуждения и в отличном настроении. В других случаях она называла меня Рене, а то и д’Эрбле или ещё более официально.
— Ваш Анри слушает вас со вниманием, моя Мария, — сказал я.
— Я вам не верю ни вот настолечко, но это не важно, — ответила Шевретта. — Слушайте же. Молодой Арленкур прибыл на побережье и требовал, чтобы его перевезли на остров Бель-Иль на военном корабле. В порту он предъявил документ, согласно которому он выполнял поручение Его Величества и всем государственным чиновникам предписывалось оказывать ему всевозможное содействие и подчиняться ему.
— Так-так, продолжайте, — сказал я.
— Они устроили ему волокиту, — коротко ответила герцогиня. — Сначала отправили к начальнику порта, затем начальник порта поинтересовался воинским званием и должностью Арленкура, затем сказал, что этот приказ следует зарегистрировать в таможне, поскольку ведь корабль может направиться не на остров, а за пределы территории Франции.
— Иными словами, его не пустили на остров? — спросил я.
— Пустили, но он добивался этого двое суток! — воскликнула герцогиня со смехом. — А когда он, наконец, прибыл на остров, его сразу же окружили какие-то навязчивые чиновники, которые пытались ему показать лишь то, что его совершенно не интересовало, и не показывать то, что его интересовало больше всего.
— Что же его интересовало больше всего? — спросил я, почувствовав, как по моей спине ползут мурашки.
— Разумеется, укрепления, порты, пороховые склады, орудия, запасы ядер, количество солдат и офицеров в гарнизоне, их имена и звания, а также чертежи строящейся крепости, — ответила герцогиня.
— Ему показали чертежи? — спросил я.
— Он получил ответ, состоящий в том, что поскольку строительство фактически уже закончено, ведутся только некоторые завершающие работы, то чертежи отосланы господину Фуке, так что показать их ему нет никакой возможности.
— Коня! — воскликнул я. — Лучшего вашего коня, герцогиня!
— Вы собираетесь ехать верхом? — удивилась Шевретта. — Если вы хотите направиться в Сен-Манде, то вы прибудете ночью! Зачем вам это? Возьмите мою карету, запряженную парой отличных рысаков. Моя карета лёгкая и удобная, в ней вы доедете надёжно к восьми часам утра.
— Герцогиня, вы – прелесть! — воскликнул я и вновь поцеловал её в щёку, а затем в губы. — Прошу простить, что я в спешке покидаю вас. Через сутки или двое я вернусь и возвращу вам вашу карету и лошадей!
— Чтобы побеседовать со мной чуть дольше, чем сегодня? — спросила герцогиня с улыбкой.
— Дольше, намного дольше, Мария, — согласился я.
— Хорошо, хоть я вам и не верю, Анри, — ответила герцогиня. — Если ваши планы поменяются, просто отправьте мне карету вместе с Жан-Люком, моим кучером. Вы не успели отобедать, я велю принести вам в карету корзинку со снедью.
— Я ем очень мало, Мария, — сказал я, — но всё равно благодарю вас.
— А там и будет только то, что вы любите, — сказала Мария с улыбкой. — Немного бургундского, головка сыра, хлеб домашней выпечки, пара запечённых куриц и немного фруктов и овощей. Господину барону дю Валону это было бы на один лёгкий завтрак, а вам будет достаточно на весь путь.
— Благодарю вас, Мария! — воскликнул я. — Обещаю вернуть вам вашу карету лично не позднее, чем через три дня.
— Не спешите, пусть будет четыре дня, у вас полно дел в Париже, — ответила Мария.
«Какая всё же женщина! — подумал я. — Мне порой кажется, что ей безразлично, на чьей стороне быть, лишь бы действовать, лишь бы оказывать влияние на события, происходящие вокруг неё! Но каков Кольбер! Я-то подумал, что он отправил только одного д’Артаньяна, а он организовал двойную инспекцию! Теперь д’Артаньян доложит, что деньги и личное знакомство открывают на остров Бель-Иль доступ быстрее, полнее и надёжнее, чем приказ Его Величества! Это равносильно признанию, что Бель-Иль готовится отложиться от королевской власти. Это – смертный приговор для Фуке!»

(Продолжение следует)