Про Евреича

   В этот подвальчик его тянуло всегда.  Густые винные пары вперемешку с живыми и не совсем живыми возливателями.  Видавшая виды рюмочная оккупировала это место.  Сколько пропустила она их, пропускающих, по сто для начала.  Отсюда выхода не было.  И справедливо. Тут пили, умирали, быстро регистрировались вверху или внизу и возвращались.  А куда им. В самом деле.  Какая разница тень ты или даже, прямо скажем, личность.  При заправленном в брюки самомнении. Нет, таки, разницы.  Как нет такого Бога, кто трезвостью своей мог бы бахвалиться.  Тут все Боги свои в доску.  И даже Евреичам тут рады.  Потому если Евреич алкоголик, то обязательно умеющий плести канву сюжета.  После опрокинутой третьей и последовавшим за этим капустным хрустом. - Не кошерно, — скажет ему робкий внутри.  - Ты это мне после третьей, — ответит менее робкий.  - Зачем ты тут, — не уймется смелеющий.  – Ну, а где мне рады, — вопросом на вопрос. - А снаружи? - А ты там был? Ты уверен, что снаружи существует. Слушайте лучше про меня и сопло. – И сопло? – И про него.

   Как-то его, Евреича, судьба забросила в сопло. Конечно, это не было его конечной целью. Он спешил туда, где всякие люди гортанными голосами читают строки из фолианта, обернутого вокруг куска полированного деревянного цилиндра. А сказано же, что поспешишь и насмешишь. Он утром встал и пошел в синагогу.  Суббота, исход Суккот. Че и не сходить. Тем более подвальчик только вечером. Сами понимаете. И вот вместо синагоги, до которой хоть в шлепанцах, оказываешься в. Не то, чтобы он не знал за сопло.  И всегда опасывался сопловой разверстости. Не то, чтобы он не знал, за оступившись. Не самое худшее – просто упасть, заняв собой часть сложного механизма. Хуже упасть, не падая.  А именно так и живут Евреичи, старающиеся не создавать проблем. Даже, на минуточку, в сопло.

   Рюмочная ждала слов.  Евреич налил четвертую.  И слова нашлись. Кстати, после четвертой уже наливали ему.  Ну это так, ни о чем.

   Короткими зимами семья Евреича смотрела на море, считала звезды, искала среди них шестиконечную. Добавим интригу, посадив всех в пентхаус.  Или уберем интригу. Че им в пентхаусе.  Длинными зимами семья Евреича сидела в осаде двухкомнатной и смотрела на подступающие овраги.  На соседей с их Новым годом.  На этих гоев, с которыми никак нельзя тебе, Евреич. - А может. - Не может.  – Они классные, почти как мы. – Почти. – Как мы. – Почти.

   Рюмочной не нравилось это самое почти.  - Вас не касается, — отвлекся от себя Евреич.  - А то смотри, попрем.

   Евреич считался несчастьем всей семьи, отщепенцем. Листал постоянно глянцевое.  Не дай никому такого. - Недорого же, — протестовал Евреич. – Что именно? – Так на родину слетать, написано тут. На родину недорого. – Куда, шлеппер? - Туда - Чито? - Ничито - Какая родина, — семья, в тайне надеясь, что этот упертый в поиске цореса на свой тухес, не согласится и оставит их наконец то.  - Лечу в Манхеттен, — констатировал Евреич.  И не получил нет. Потому что Суккот подходил к концу, и семья собиралась умереть.  Вся. Ну, кроме Евреича. - Если кого и оставить в этом мире так только именно чудака, — решала семья.  – Так лечу? - Лети, — взмахнули руками еще живые домочадцы. И он, выйдя в синагогу, так и не проснувшись, на самом деле сел на последний рейс.

   Посетители с уважением оценили степень помутнения рассудка рассказчика.  - Дайте ему супчику.  Может не закончить.  Слабеет. Супчик был подан без промедления. – А вот и супчик мне, — Евреича обдало жаром.

   А потом, сразу по прилету, его и соскользнуло в сопло. Мелькнула тень.  В проеме показалось лицо, обрамленное, в крошках гашиша, бородой. – Евреич, - бросило лицо. - Салам пополам. Там твои умирают, а ты тут. Но ничего. Успеешь. Нам сказали искать вас везде.  – Зачем. – Сказали, вы всех смущаете. – Чем.  – Всем.  А пока ты осмысливаешь, так расскажу, вкратце, о самолетостроении. И лицо рассказало. О соплах и турбинах. И о том, что нет даже там места всяким Евреичам.  Стало совершенно очевидно, что будут бить с вероятностью намного выше пятидесяти процентов.  – Тугбина, - она железная, суетился Евреич, думая о том, что вот сопло произнести много легче. И то, что он усвоил неплохо материал. - А вы настаиваете, уважаемый, что самолет обернут лавашем, — еврейский виноватый нос искал возможности быть искривленным, как вечная его судьба и старался заполнять текстом неуместные промежутки. - Махачкала, что за город, open mind, клянусь, — пыталось, таки, бросить камень в нескончаемый поток логики лицо. – Я, следуя глянцу, в Манхеттен, — спорил с внутренним собой Евреич. – Ну, это ты не прав. Давай я тебе друзей покажу, — продолжал, не поддерживая внутренний голос Евреича, бородач. - Мы все тут. И Ахмед, и Махмуд, и даже врач. Из Ташкента, который город хлебный.  – Я, это не я, — врач, тесно зажатый, пытался показать, что он это не он. У меня и скальпель в ножнах. И, вообще, я педиатр.  – Ты это, смерти ищешь, — толпа показала себя единым организмом. - Не говори так, не может среди мусульман быть педиатров, – толпа раскачивала время суток.  - Я детей лечу, — врач достал фото. На фоне мечети, с детьми в обнимку, прикрывая стетоскопом промежность, кто-то, похожий на врача, мочился на зеленую ткань, считавшуюся знаменем. – Так бы и сказал сразу, все мы такие фото имеем, — толпе наскучил богобоязненный проходимец. Ей хотелось новых движений. А то, что он мочился. Ну знаете.  Когда свой, то он во всем свой.

   На входе в рюмочную висел портрет Д'Арк.  Своей в доску и оттого сожженной своими. Это все меняло.  Свои могут все. Евреичу не мешали. После супчика он приободрился, и даже вспотел.

   Евреич потрогал бороду говорившего. Жесткий волос дал надежду, что явь приходит и во сне. Одно дело попасть в акварельку, наполненную родственниками. А другое в картину маслом. - Манхеттен - часть Махачкалы, — Евреича послабило. - Евреич попытался дернуть судьбу за что-то приятное. – Нет, не часть, но целое - полу свирепость ответившего крепла.  На горизонте, даже сквозь ночь, явственно проступал кучевой фронт близкой грозы. – А не покурить ли нам, — Евреич ловко выудил украденный у пилота портсигар. Шипка. Будете, борода? Помните у Бродского. О том, что не надо выходить из комнаты. Не совершать ошибки.  - Бродский мне не очень, — парировал бородач. - Нет мяса в словах его.  Вот видишь барашка? Это мясо.  А Бродский кролик.  Полу минутный оргазм и никакого насыщения. А шерсти то. На треть шапки.  Не то, что баран. Минимум три папахи.

  Евреич ошарашенно внимал.  Такой достойной литературной критики он доселе не удосужился.  – Верно.  - Все верно. - А что вы думаете за кризис. - Раньше у пилотов дергался Салем. - А сейчас. - Санкции. – Ты это, не журись, — лицо показало на взлетку, – ты вылазь. Выкурим не Шипку твою со всем интеллигентским грузом пустых ценников, но яблочный кальян. Прямо тут. Приготовим гефилте фиш, двинемся, ничтоже сумняшеся, на встречу с Рамзаном Моисеевечим дон Христолюбенко. Сюжет понимаешь весь на сюре.  – По-французски умеете, — Евреич изобразил уважение.  – Кого мы только из сопел не доставали. – застеснялся внезапной славы и искреннего признания бородач.  - А можно не двигаться, — Евреич воздел руку и опрокинул гефилте на кальян.

   Рюмочная не согласилась с остановкой в таком заурядном месте.  И порекомендовала двигаться, отодвинув графинчик.  Евреич, отразившись в захватанном стекле, артистично взгрустнул, стукнул кулачком по коленке и, задев воздух, продолжил.

   - Можно мне снова домой.  Там у нас ракеты, сирены. Тоже знаете не все слава Богу. Кстати, там и меня убьют.  Как порядочного. А? Ну, че мне к Рамзану? У него сын.  Вы его видели? Такие проблемы.  Что вы. И так человек под спудом. А тут я еще.  Может ну его? А хотите к нам, борода? Выхлопочу вам место в списке будущих шахидов.  И толпе вашей организую. А?  - Организуй, Евреич. Не век же на взлетке париться, сценарий хотелось бы расширить, отправляй нас в туда, — толпа заурчала, как урчит живот давно не евшего. – А если и вас убьют, - Евреичу стало жаль всех и сразу.  - А если мы тебя – ответила толпа быстро и искрометно.  - Ладно, — Евреич достал волшебную палочку.  Он потер ее в своих трясущихся руках. Палочка была, а чудес не было.  Толпа не двигалась. Одно дело Махачкала, а другое, когда Немахачкала. - Да ну вас всех. Поехали, борода. Один раз не Рамзан.  - И то.  Нич, яка мисячна, - борода вспоминал годы учебы.  По пути мелькали веси, полные любви.

   - Орлова Люба, какие кудри, — лицо с бородой мечтательно перебирало четки. Эти четки он нашел на горе Синай.  Хотя, возможно, просто нанизал первые попавшиеся камни, придумал свой ислам и теперь ответственно не брился. Небритость, скажу вам, не только потеря гигиены. Небритость - всегда вера. Евреич спал на бережно свернутом тфилине, не понимая откуда Люба. Тем более Орлова. Впереди маячило будущее. Сверкалось. Навстречу скакал Адам на деревянной лошадке. - Папа ждет, — выдал, запыхавшись, толстячок. Адам хотел быть чисто конкретным. На его груди звякали многочисленные золотые профили непонятно кого.  - Папа мне выстругал лошадку. Евреич предложил спеть А-Тикву. Над Самашками лился гимн стране, которая вопреки всему обязалась прикончить Евреича. Местные птицы учили ноты.

    А-Тикву в рюмочной пели и раньше. Но под Новый Год сия душевная голытьба пронизывала до костей.

   - Матчасть наше все, — первые петухи, не из птиц, хлопали крыльями. А на вторых ролях вместо петухов были куры. То же не птицы. И тем и другим хотелось встать в клин и уебать на хрен. Но получалась звезда Давида. Шестиугольником, как было сказано вначале, не улететь. Это вам не звезда какой-то там туманности Андромеды. Останемся, — заключили петухи. Петухам, в отличие от Евреича, тут ничего не грозило. Ну, посадят на бутылку.

   - А бутылка пустая надеемся, — святое в петухе не нравилось рюмочной.  - Надейтесь.  - Смотри нам, — пододвинули графинчик.  - А что, я ниче, — сплошные метания.  Нет, чтобы вот конкретика.  Флуктуации.  Это еще со времен обретения Торы. Хули. Он сморкнулся. - А можно мне обратно в сон, — Евреич категорически искал опору. Его качало. За соседним столом громко икнули. И Евреич, найдя упавшие в тарелку очки, ухватился за нить, постоянно ускользающую и рвущуюся несмотря на обещанную упругость.

   - Махачкала не принимает, — раздалось в салоне. Евреич открыл глаза. - Никто не принимает, — продолжал вещать голос.  - Господи, шесть дней кружим над этой планетой. Еб твою мать, Всевышний.  - Та не ссы, Евреич, водки хватает. Тогда продолжим, — Евреича несло. Так наступил день седьмой. Из глины лепился человек. - Хомо, - догадался Евреич. - Сапиенс, — поддержал Бог. - А ведь планета голубая.  - А ты как думал, малыш, — Бог прижал к себе Евреича.  - А борода, а толпа, а Рамзан, а Адам, — Евреич верил Богу. - Ну Адаму я дал деревянную лошадку. Рамзану Адама.  Бородачу сопло.  Все как ты хотел.  В первый раз в жизни Евреич ждал ответа на незаданный вопрос. - А семья моя? – Тут все как в очередном сне. Убита. – Как это, — Евреич в первый раз возжелал отказаться от постраничного гонорара.

   - Ты заболел. У тебя душа ранимая, — Бог продолжал. Ты много сидишь в интернете.  У тебя что не фейсбук, так телеграмм, а иногда и вотсап.  Ты болен.  Нет никого. Ты да я, да мы с тобой. – Я не согласен, — не согласился Евреич. Я хотел это все пройти. Махачкалу, сопло, турбину, толпу, мать ее. Хотел понять каково, когда тебя на крест, а ты еврей.  - Дурак ты.  Бог ставил жирную точку. Я твой сон останавливаю.  Ты даже во сне дурак.  - Сам ты дурак.  – Вот, смотри туда, чуть севернее.  Это Питер.  Город так себе, провинция. Я его создал только ради рюмочной.  Давай туда.  Даже если окончу твой сон, даже если тебя сожгут, изнасилуют, четвертуют все равно ты вернешься ко мне целым и таким же чудаком.  Ой вей, Евреич.  Толкай дверь. – Вот тебя пробрало, — Евреич покрутил у виска, — ведь мы тут с самого начала.  - И не Питер это.  Просто место намоленное.

   - Он тут с самого начала подтвердили члены клуба сгоревших начисто Жанн. Посреди подвальчика, роняя столы, скакал все тот же Адам.  - Еву ему нельзя организовать? Уже шестнадцать.  Пусть на Еве скачет.  Тут люди же.  -  На хрена нам Адам? - Бог достал телефон и набрал Аллаху. Тот торговался с тенями по поводу тканей, только что снятых с умерших членов семьи. - Прибери, — бросил Бог. Аллах щелкнул пальцами. Сразу стало дышать свободнее.  - А можно мне, например, не мешать самовыразиться, у меня это самое, - Евреич достал пергамент.  - Каждую неделю тут мироточит. Питер – город, который видел все. Зря что ли из болот воспрял, — бомонд усердно шлифовал литературное.  И не Питер это только, вот, — Евреич свернул это самое, повторяя мантру.  - Мало ли что и где мы оккупируем.

   Потом он задевал посетителей, щипля за бока и трепля за щеки. Хохотал и плакал, желая ненависти и последующего освобождения, посредством пинка, из этого подвальчика. Но не тут-то было. - Скрижали высечены не тобой, дурак, не тобой, — шептал ему Бог. - Хватит уже. Они же приходят ради тебя. Не бойся жить. Все еще будет. Евреич в ответ шептал Богу о том, что его страх в ином. Ибо не знает точно в каком именно сне он сейчас.  И потому не желает просыпаться, понимая, что это снова забытье, а реальности нет, но хотелось, хотя бы в один вечер, выпрямить спину и заказать музыкантам танго и пригласить вот ту некрасивую женщину. - Я не то, чтобы некрасивая, — угадала его мысли некрасивая. - Но, таки, Вас не против, чтобы повести до круга света, который всегда появляется в момент наивысшего счастья. – Будь я некрасивой то ответила бы нет, а так отвечу да, — ответила некрасивая.

   Громыхало. Тени гортанными голосами читали молитву. За стенами рюмочной кто-то спешно создавал новый мир. Аллах, выпоротый не опохмелившимся Богом, позировал перед корреспондентом Шарль Эбдо, являя шрамы ягодиц. Гои праздновали Новый год. Убитая на исходе Суккота семья собирала апельсины. Плоды, оранжевые, спелые, были полны настоящей жизни. Евреич достал ластик и стер сам себя.  Винные пары осиротели буквально на миг. На пороге мялся очередной сумасшедший. А за ним стертый Евреич.  - Вот же, живучий, — рюмочная благоволила отчаянным. - Прощается и не уходит. - А я и не успела остыть от танца пока Вы туда-сюда, — некрасивой становилось все больше.  - Ну, и пусть. Не остывайте.  Не всем же посреди апельсинового сада остывать. Райского даже.
 
https://www.youtube.com/watch?v=WNaBQgTHKNI

Тель-Авив
02.01.2024