Потерянное поколение

  «Все вы потерянное поколение» - эпиграф Эрнеста Хемингуэя к роману "И восходит солнце", принадлежащий, впрочем, Гертруде Стайн, стал крылатым. Прежде всего о "потерянном поколении" заговорили в США, где наи­бо­лее сильно был ощу­тим контраст ме­ж­ду мир­ом внутри страны и пе­ре­жи­тым американскими сол­да­та­ми в 1917-1918 г.г. во­енным опы­том за океаном. Но это определение стали относить и к европейским странам, где также был контраст между сорокалетним миром на Западе и разразившейся мировой катастрофой. А ещё раньше, уже в 1919 году, в США появился признанный слабым роман Оуэна Джонса "Выброшенное поколение".
  Иногда к "потерянному поколению" относят и тех, кто не принял сознательного участия в событиях мировой войны, но помнил её в детстве и отрочестве.

"Люди были настолько подавлены вечной угрозой войны и приготовления к ней, что, когда она началась, они даже почувствовали облегчение. <…>
Сейчас повсюду, от Голландии до Альп, <…> скорчившись, зарывшись в землю, лежит миллион людей, которые стараются как можно основательнее изувечить друг друга. Грандиозность этого безумия не укладывается в сознании. <…>
Словом, милитаризм был трусостью. Вооружённая до зубов Европа двадцатого века решила воевать, как решает взбесившаяся от страха овца броситься в воду"(Г.Уэллс).
"Смотрите, сколь многое тут сошлось: страшная, совершенно нечеловеческая эпоха, которая никоим образом не похожа на радужные ожидания, сопровождавшие рождение нового века. Ждали ослепительного процесса науки, космополитизма, благоденствия, - а дождались империалистической войны с её танками, бомбардировками и газовыми атаками; всё это было ещё в новинку. Реакцией на это была детская растерянность, детское непонимание, какая-то инфантильная сентиментальность, нечто вроде крика "Мама, роди меня обратно" (Д.Быков)

И об этом поколении мы знаем прежде всего из его книг. Первая мировая война породила свою обширную драматическую литературу.

  Первые книги писателей этого поколения - "Огонь" Анри Барбюса, "Три солдата" Джона Дос Пассоса, и, конечно, "Швейк" и другие произведения рано умершего после войны Ярослава Гашека.
  «Пока «Три солдата» не будут забыты и фантазия не одержит неизбежной победы над реальностью, в Соединенных Штатах нельзя написать ни одну военную историю, не вызывающую сравнения с ней, — и ни одна менее дотошно правдивая история не устоит перед океанами романтики и болтовни. Это изменило весь тон американского мнения о войне, это изменило даже воспоминания настоящих ветеранов войны. Они, без сомнения, видели явно то, что видел Дос Пассос, но только его смелый реализм отделил их воспоминания от преобладающей болтовни и сентиментальности» (американский публицист Г.Л.Менкен).
  Начиная с середины 1920-ых годов, появилась вторая волна военной прозы и публицистики, принадлежащая в основном "потерянному поколению", попавшему на войну в совсем молодые годы и состоявшемуся в литературе уже после войны. Книги Ремарка и Хемингуэя, знаменитые во всём мире - "На Западном фронте без перемен" и "Прощай, оружие!", а также "Смерть героя" Олдингтона, "Записки о Чарноевиче" Црнянского, "Добердо" Мате Залки. Книги о сверстниках их авторов, брошенных на фронт из прежней мирной жизни, морально надломившихся, не принявших этот циничный мир, кончивших смертью, бегством или неустройством в послевоенном обществе. В нашей стране эта волна была несколько иной - молодые авторы пережили не только мировую войну, но и революцию и войну гражданскую, и это сильно сместило акценты их книг, будь то Федин или Шолохов. Хотя тот же "Тихий Дон" - по-существу, тоже о надломленном войнами и не нашедшем место в жизни молодом человеке.
  Также эти же писатели рассказали о первых послевоенных годах, в которые люди, вернувшиеся с фронтов, старались как-то утвердиться в мирной жизни. Об этом - романы Ремарка "Возвращение" и "Три товарища", Хемингуэя "И восходит солнце"("Фиеста"), Скотта Фицджеральда "Прекрасные и проклятые".

  Почти во всех романах о войне основное действие начинается уже через два-три года после её начала.
  "Они  должны были  бы  помочь  нам,  восемнадцатилетним,  войти  в  пору
зрелости, в мир труда, долга, культуры и прогресса, стать посредниками между
нами  и  нашим  будущим.  Иногда  мы  подтрунивали  над  ними,  могли  порой
подстроить им какую-нибудь шутку, но в глубине души мы им верили.  Признавая
их  авторитет,  мы  мысленно  связывали  с  этим  понятием  знание  жизни  и
дальновидность.  Но как  только  мы  увидели первого  убитого, это убеждение
развеялось в прах.  Мы  поняли, что их поколение не так честно, как наше; их
превосходство  заключалось  лишь  в  том,  что они  умели красиво говорить и
обладали известной ловкостью. Первый же артиллерийский обстрел раскрыл перед
нами наше  заблуждение, и под этим огнем рухнуло  то  мировоззрение, которое
они нам прививали" "На Западном фронте без перемен")
 «Мы торчим здесь и бездельничаем. Трудно будет убить время, дотянуть до конца дня. Дрожим от холода, переходим с места на место...»("Огонь")
"Что обещали нам высокочтимые кайзер Вильгельм и Конрад фон Гетцендорф? Закончить войну к рождеству тысяча девятьсот четырнадцатого года, когда опадут листья. А на деле что вышло? И, как видишь, никто из них не сгорает со стыда, что обещание не исполнено, слово не сдержано. Да… Войну выиграет тот, у кого выдержат нервы. Ха-ха! Гинденбург стал специалистом по нервам! Более циничного свинства я не слыхал еще никогда в жизни. И это говорится на третий год войны! Что же они преподнесут на четвертый и пятый?"("Добердо")
"В следующем году было много побед. Была взята гора по ту сторону долины и склон, где росла каштановая роща, и на плато к югу от равнины тоже были победы, и в августе мы перешли реку и расположились в Гориции, в доме, где стены были увиты пурпурной вистарией, и в саду с высокой оградой был фонтан и много густых тенистых деревьев. Теперь бои шли в ближних горах, меньше чем за милю от нас. Город был очень славный, а наш дом очень красивый. Река протекала позади нас, и город заняли без всякого труда, но горы за ним не удавалось взять..."("Прощай, оружие!")

В конце романа "Огонь" французские солдаты встречаются с немецкими и вместе проклинают войну. Хемингуэй впоследствии писал:"Если перечитать эту книгу, стараясь уловить в ней нечто вечное, увидеть в ней некий образец, «Огонь» не выдерживает испытания. Самое главное в книге Барбюса - мужество ее автора, проявленное в то время, когда она была написана".

«Эта книга не является ни обвинением, ни исповедью. Это только попытка рассказать о поколении, которое погубила война, о тех, кто стал её жертвой, даже если спасся от снарядов». Название романа - фраза из военной сводки, но люди на фронте гибнут, и когда там "без перемен", как герой романа Пауль Боймер, причём уже в момент заключения перемирия.
"Все ужасы можно пережить, пока ты просто покоряешься своей судьбе, но попробуй размышлять о них – и они убьют тебя"("На Западном фронте без перемен").
В романе Хемингуэя американец Фредерик Генри — лейтенант санитарных войск итальянской армии (потому что США ещё не вступили в войну, а Генри пошёл добровольцем). В расположенный по соседству английский госпиталь приезжает молодая медсестра Кэтрин Баркли, у которой во Франции погиб жених. Пока не началось наступление, Генри ухаживает за Катрин. Они снова встретятся в госпитале, куда Фредерик попадает после ранения. Попав вновь на фронт, он столкнулся с неприязнью итальянцев к "чужим" - они чуть не расстреляли его, приняв за шпиона...
 "Известно ли тебе, что стоит один, два, сто дней позиционной войны? Знаешь, сколько это в людях, материалах и деньгах? Колоссальные цифры!"("Добердо")

Все они - Ремарк, Мате Залка и Хемингуэй - оказались в один момент на одном, итало-австрийском фронте, двое - с одной стороны, один - с другой. Хемингуэй так же, как и его герой, служил в Италии и был ранен. Ремарк затем прошёл через Западный фронт, а Црнянский был в составе австро-венгерских войск в Галиции(его сербская Воеводина принадлежала венгерской части двуединой империи).

  Попадая в отпуска в тыл, герои и Ремарка, и Олдингтона чувствуют себя чужими, не нюхавшие пороху знакомые и вызывавшие симпатию девушки считают, что они сильно деградировали с тех пор, как попали в армию...
Катастрофа, как заявлял Фицжеральд, это - расплата за внешнюю лёгкость и беззаботность.
"Мы думаем. Читаем. Мы не крестьяне, мы механики. Но даже крестьяне в войну не верят. Эту войну ненавидят все. – Страной управляет узкий класс, а страна глупа, ничего не понимает и никогда не поймет. Вот почему идет эта война"("Прощай, оружие!").
"Ведь есть две Венгрии. Родная, удивительно красивая земля, белохатные села, тихие речки, чистые города, горы, холмы, пуста, воспетая Петефи, жизнерадостные честные рабочие, славные крестьяне — это одна Венгрия. А другая — люди, предавшие и обманувшие народ, заведшие его в кровавую авантюру, люди, за низменные интересы которых страдают миллионы, люди, являющиеся самыми большими врагами народа. Это родина? ("Добердо")
"В конце концов мне никого не жаль, и меньше всего себя. Мы должны исчезнуть, мы не для жизни, мы для смерти. За нами наступит лучший век, он всегда наступает"("Записки о Чарноевиче").

В романе Ремарка гибнут почти все главные герои. Пауль пережил своих боевых товарищей, в основном одноклассников - один погиб от удара осветительной ракеты, другой ранен и окончательно смертельно ранен по дороге в госпиталь, третий ампутирован и умер, четвёртый скончался от  потери крови...
И герой Олдингтона гибнет в последнем бою войны... "Его имя появилось в одном из последних списков павших на поле брани, когда военные действия давно уже прекратились, но газеты все ещё продолжали публиковать имена убитых: «Уинтерборн, Эдуард Фредерик Джордж, капитан второй роты девятого батальона Фодерширского полка». ("Смерть героя").
Более сорока раз Хемингуэй переделывал концовку романа. В окончательном варианте Фредерик вместе с Кэтрин бежит в нейтральную Швейцарию, где, как им кажется, спасение от жестокости мира и бессмысленных убийств. Но кажущееся счастье оказывается недолгим — Кэтрин умирает во время родов. "Вот так все всегда кончается этим — смертью. Тебя швыряют в жизнь и говорят тебе правила, и в первый же раз, когда застанут врасплох, убивают. Никому не дано спрятаться ни от жизни, ни от смерти".

Послевоенный мир лишился довоенной рутинной стабильности. Уверенней чувствовали себя лишь люди в ведущих державах-победительницах, и совсем нестабильно оказалось положение в странах, проигравших в войне, странах, примкнувших к Антанте, но мало что получивших от её победы(кроме США), и новых национальных государствах. Распались привычные империи. Веймарская республика в Германии продолжала почему-то именоваться "рейхом". Экономический послевоенный кризис затронул все страны Старого света, независимо от того, в каком лагере - побежденных или победителей они оказались. Мир стал другим и для элиты, и для простых людей. Наступил кризис доверия к власти.
Нечасто вспоминают о том, что именно в конце и после той войны женщины в развитых странах всколыхнулись и завоевали равные политические права с мужчинами. Известный лозунг - «Смотрите, если мы хороши для того, чтобы работать на заводах, наверное, мы хороши для того, чтобы голосовать на выборах».
Многие страны сотрясли революции и восстания, в ряде стран к власти пришли авторитарные и тоталитарные диктатуры.
Война впервые принесла такой ущерб, который не мог быть компенсирован странами, которые ее развязали.
Довоенный мир часто не думал о возможной войне. Теперь сама по себе война воспринималась многими как абсолютное зло. А мирная жизнь тоже казалась аллюзией на войну, её подобием.

"Странная штука – город: сложная система окопов и вечная война, скрытая, но столь же смертоносная, как открытое столкновение двух армий! Мы живем в окопах, гладкая облицовка домов служит бруствером и тыльным траверсом. За стенами не прекращается война – жены воюют с мужьями, дети с родителями, хозяева с рабочими, торговцы с торговцами, банкиры с юристами, и смерть, великий врачеватель, торжествуя, подбирает все жертвы. Ожесточенная война – а из-за чего? Из-за денег – они символ власти; из-за власти – она символ и опора существования. Война всех против всех потрясает города! Столь же свирепая, тайная и беспощадная, как отчаянная война растений и скрытая от наших глаз борьба за существование в животном мире"("Смерть героя").
Солдаты, возвращённые отчизне,
Хотят найти дорогу к новой жизни.
(Эпиграф к роману "Возвращение")
Первым и здесь - ещё в 1919 году - возвращение описал Барбюс в романе "Ясность". Его герой Симон Полэн проникается революционными идеями. Как и герой "Добердо" Тибор Матраи.
Возвращается домой и герой Црнянского, Петр Раич, в форме записок которого написан его роман. «Я солдат, о, никто не знает, что это значит». Вся его жизнь пошла насмарку - смерть матери, женитьба не по любви...
А из героев предыдущего романа Ремарка такой выживший на войне солдат - лишь один...
Герои Ремарка находят утешение в любви и дружбе.
«Мы хотели было воевать против всего, всего, что определило наше прошлое, - против лжи и себялюбия, корысти и бессердечия; мы ожесточились и не доверяли никому, кроме ближайшего товарища, не верили ни во что, кроме таких ни когда нас не обманывавших сил, как небо, табак, деревья, хлеб и земля; но что же из этого получилось? Все рушилось, фальсифицировалось и забывалось. А тому, кто не умел забывать, оставались только бессилие, отчаяние, безразличие и водка. Прошло время великих человеческих и мужественных мечтаний. Торжествовались дельцы. Продажность. Нищета».
"Юность вовсе не хочет быть понятой, она хочет одного: оставаться сама собой"("Три товарища").
"Время движется вперед через компромиссы с событиями"("Прекрасные и проклятые").
Герои романа Хемингуэя "И восходит солнце", более известного как "Фиеста" - американцы, живущие в Париже и выезжающие на праздники и корриду в Испанию. Надо заметить, что что в 1920-е годы в Париже жило очень много амери­канцев — около 50 тысяч. Это была настоящая волна американ­ской эмиграции во Францию. Потом многие вернулись обратно. Америка в те годы только начала по-настоящему изучать Европу, увиденную многими в военные годы. Сам Хемингуэй проводил долгое время в Париже. Богемная жизнь, занятия искусством, спорт, рыбалка, коррида - способы забыться, отвлечься от психологической неустроенности. Поэтому такую роль в романе играет праздник, карнавал, фиеста. Тем, кто пережил общую и личную трагедию, остается только один способ существовать в этом мире – «прожигать жизнь». "Хемингуэев­ский герой — это герой, который не смотрит на мир сквозь иллюзии, он может посмотреть в лицо абсурду, признать, что смыслов нет, но будет продолжать жить, это стоический герой"(А.Аствацатуров). Тема «прожигания жизни»  ярко проявляется и у Фицджеральда.
"Я не могу примириться с мыслью, что жизнь проходит так быстро, а я не живу по-настоящему"("И восходит солнце").
"Кто знает, может быть, будут ставить весёлые оперетты о том, что сейчас творится"("Записки о Чарноевиче").

«Мое (молодое) поколение осознало банкротство старого мира не тогда, когда поняло, что его экономические основы расшатались, но внезапно и головокружительно утратив веру в идеологическую систему, унаследованную нами, в мораль, религию и социальное кредо» (Дж.Стречи, публицист и политик).

  Особняком стоит то же поколение в Испании - стране, не воевавшей в 1914-1918 г.г., но ранее сильно надломленной поражением в войне с США в 1898 г. Разбуженное этим "поколение 1898 г." передало эстафету "поколению 1936 г.", трагически встретившему гражданскую войну. Хотя называли себя его поэты и художники "поколением 27 года" - это Федерико Гарсиа Лорка, Рафаэль Альберти, Мигель Эрнандес, Педро Салинас и Сальвадор Дали. Их первая формальная встреча состоялась в Севилье в 1927 году. Второй Золотой век испанской культуры, разбившийся о подступавшие кровавые катаклизмы.
Они развили жанр поэзии, который, по их мнению, раньше был бессмысленным, бесчеловечным, холодным и непонятным; они добавили в поэзию чувства, оттенок сюрреализма и часто декларацию политической приверженности.
«Человеческое слово, средоточие всех чувств, сгусток жизни,
нить, связующая людей! Его втаптывают в грязь, калечат, подделывают, наряжают в шутовские одежды. Но приходит поэзия — и очищает слово, и возвращает ему
первозданную, чудотворную силу. И невозможное становится возможным» (Ф.Гарсиа Лорка)

  Одновременно с культурным возрождением Испании новая культурная волна проявилась, например, в Польше. С одной стороны, разделённая на три части Польша пережила "не свою войну", впрочем, как сказать, ведь поляки были в армиях обеих сторон. С одной стороны, в 1918 г. произошло долгожданное объединение страны и восстановление независимости. Усиленно строятся учебные и культурные учреждения, порт Гдыня, модернистские костёлы. И возникают знаменитые варшавские литературные и артистические кафе. "Под пикадором" сошлись Антоний Слонимский, Тадеуш Раабе, Ян Лехонь, Юлиан Тувим... То же "потерянное поколение". Плакаты с изображением литератора в пенсне, оседлавшего Пегаса и большим гусиным пером разящего жирную свинью, которая олицетворяла собой буржуазность и мещанство.
Только шаг отделяет от зала, и прямо,
как последний окоп, оркестровая яма.
       (Ян Лехонь)
И я с улицы строчки и рифмы ловил,
что металлом звенели тогда в «Пикадоре».
Я, солдатик, шинель не по росту носил,
ни гроша не имея – о горе мне, горе!
    (Леон Кручковский, автор пьесы "Немцы")
  "Пикадор" скоро прогорел, но возникли "Кресы" и другие литературные кафе, которых в Польше оказалось невиданное в Европе число...

  Обратим внимание ещё на Грецию - после страданий от двух Балканских войн, мировой и греко-турецкой, приняв огромное число беженцев и переселенцев из Турции, греки в 1920-ые годы создали ту греческую культуру, которую знает весь мир - песни ребетикос, мелодии на бузуки, пришедшей из Малой Азии. На обретшую независимость неспокойную Ирландию, где стремительно начал возрождаться национальный язык. И на Святую Землю, куда в годы британского протектората много возросла алия и также возрождался, как живой язык, иврит...

  Центром экспериментов оказалась попавшая в депрессию Германия.
Новый, "эпический театр" широкое распространение получил благодаря режиссерским и теоретическим работам Бертольта Брехта, которому было в 1918 году 20 лет. Театр, по Брехту, человеку левых взглядов, должен вызывать эмоции социального порядка. Экспрессионисты переделывали классические пьесы. Образец переделки с современным звучанием произведения XVIII  века "Опера нищих" Дж.Гэя - брехтовская "Трёхгрошовая опера". "...В глубине сцены стояла большая ярмарочная шарманка, на ступеньках располагался джаз. Когда играла музыка, разноцветные лампочки на шарманке ярко вспыхивали. Справа и слева размещались два гигантских экрана, на которые проецировались картины Неера. Во время исполнения песенок большими буквами возникали их названия и с колосников спускались лампы. Чтобы смешать ветхость с новизной, роскошь с убожеством, занавес представлял собой маленький, не очень чистый кусок бязи, двигавшийся по проволоке". Брехт подверг сомнению тезис о «жизнеподобии». Иррациональность Великой войны вызвала подъем столь же иррациональных политических сил и движений, а также иррационального мышления в культуре.  Его прежде всего выразили Кафка, Джойс и Беккет. «В их монологах звенит час, пробитый миром, и поэтому они волнуют сильнее, нежели то, что мир общительно нам изображает»(Теодор Адорно).
Знаменитый роман Кафки "Процесс" написан ещё в 1914 году. Его герой подвергается судебному преследованию без объяснения его вины. Ещё раньше - в 1912 г. появилась повесть "Превращение", где "Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое". В «Замке», писавшемся в начале 20-ых, показана микросистема, где господствуют жесткий контроль, слежка и доносы, нетерпимость ко всему, что приходит извне некой гостиницы-замка..
Основные темы Кафки -  маленький человек в равнодушном, враждебном мире;
сложность и непознаваемость действительности; механистичность и бюрократизм;
некоммуникабельность людей. Действие почти всегда - в замкнутом пространстве. Нацисты будут сжигать Кафку  как "еврейскую литературу", а коммунисты запирать в спецхран как "буржуазную"...
Вокруг пререканья и давка
И приторный запах чернил.
Такое придумывал Кафка
И Чарли изобразил.
     (Анна Ахматова)
...По экранам мелькает в те годы герой Чарли Чаплина, который - в своих немых фильмах сам себе режиссер, исполни­тель главной роли, сценарист, композитор, продюсер - явил миру "маленького человека", попадающего в невероятные и курьезные ситуации. 
1920-е годы - по большому счёту время, породившее антиутопию. Она утверждается в обстановке, когда « когда в обществе утверждается мысль, что существующая ситуация утвердилась надолго и имеет явную тенденцию лишь ухудшаться в будущем» (А.Чанцев). Помимо Кафки, о том, к чему может прийти дисгармоничное, дегуманизированное общество,  о возможных мировых катастрофах написали Чапек, Замятин, Булгаков, А.Н.Толстой, причём последний - на западном материале ("Гиперболоид инженера Гарина"), Хаксли.

Поэзия больше, чем прежде, стала тяготеть к субъективизму, символу, зашифрованности, использовать свободную форму стиха (верлибр).
Экспрессионизм, субрематизм, искусство абсурда - всё стало объединяться в понятие «модернизм». Абстрактная живопись изображала точки, линии, пятна вместо реального мира, чтобы вызвать у зрителя различные ассоциации. В академической музыке усилилась дисгармония, появились новые средства звукового выражения. В популярной музыке завоёвывал позиции джаз, преобразившийся из блюзовых, "печальных" мелодий...
Всё это претендовало на пересоздание мира, но "пересоздалось" искусство.

Вопрос учащимся: Что, как вы думаете, побуждало представителей этого поколения всё "пересоздавать" в своей жизни? Подумайте, почему были так популярны левые идеи.

И в  то же время...
Именно «эпоха джаза» является логическим продолжением «потерянного поколения», у которого них нет будущего, нет прошлого, они просто существуют сейчас, в угаре алкоголя, танцев, философских и бессмысленных рассуждений.
«Не было внимания к насущным проблемам момента… Наш взор обращен в Рим, Византию, Монпарнас, Мексику, к этрускам, подсознательному, солнечной дали – везде, кроме того, где вещи происходят на самом деле"(Дж.Оруэлл). Роберт Кон у Хемингуэя стремится к экзотике, как и сам автор. А действительность вскоре повернётся новыми проблемами и нарастанием неуверенности - начнётся "великая депрессия", обострятся социальные противоборства, появятся тоталитарные режимы и запахнет новой войной... Но в 1939-ом все будут знать, что будет война и  за что предстоит сражаться...

"Эта великая война оказала значительное влияние на духовную атмосферу Европы. Она стала следствием социокультурного кризиса и, как тогда казалось, предвестием грядущей катастрофы всемирного масштаба. Крушение жизненных установок, надежд, переориентация ценностей, — все это предсказывал Освальд Шпенглер в своей знаменитой работе «Закат Европы». Книга, написанная в год поражения Германии в Первой мировой войне, стала сенсацией. По теории О.Шпенглера, существуют два этапа развития цивилизации: культура (восхождение) и цивилизация (нисхождение). Любая цивилизация обладает душой, которая на начальном этапе служит источником языка, вероучения, науки, искусства, а на заключительном — теряет чувствительность, черствеет, что приводит к гибели цивилизации как таковой. Одной из таких погибающих культур немецкий философ признает (как бы парадоксально это ни звучало) ту, которая добилась невероятных высот, и, наконец, ту, к которой сам и принадлежал, — западноевропейскую культуру. Пессимистический прогноз Шпенглера означал переход от старой европейской культуры со своей богатой духовной составляющей к современной индустриальной цивилизации"(Т.Леканова).
Вопрос учащимся: Почему же, как вы думаете, европейская цивилизация не погибла в результате мировых войн (и второй мировой)? Или она стала всё же какой-то иной?

Конечно, особняком в этом мире стояло послевоенное Советское государство. И у нас - выбитые из привычной колеи люди, ещё больше потерь - к мировой катастрофе прибавилась гражданская... Но большевики при этом провозглашают зарю новой, коммунистической эпохи...
Можно поговорить о том, какие характерные признаки "потерянного поколения" наблюдались и в нашей стране, и как они соотносились с советской идеологией.
Однако неустроенность, эфемерность жизни первых советских лет подавлялись засильем идеологии и собиранием "граждан первой Страны Советов" в единообразную "спайку". Вспомним, как подхватывает героев Алексея Толстого агитпроп новой власти и как Мелехова, не дав опомниться, ставят под дулом оружия перед вопросом:"Ты с нами или против нас?" Неудивительно, что "делать себя" с героев Ремарка и Хемингуэя у нас начали гораздо позже - в 1950-ые - 60-ые годы.
Как нравился Хемингуэй
На фоне ленинских идей, –
Другая жизнь и берег дальний...
И спились несколько друзей
Из подражанья, что похвальней,
Чем спиться просто, без затей. 
        (Александр Кушнер)
Неожиданный вопрос: А как вы думаете, почему именно в это время открыли по-настоящему таких поэтов прошлых веков, как Джон Донн и Луис де Гонгора, полнее оценили сказки Гофмана и новеллы Эдгара По?

Осип Мандельштам

Стихи о неизвестном солдате

Этот воздух пусть будет свидетелем,
Дальнобойное сердце его,
И в землянках всеядный и деятельный
Океан без окна — вещество...

До чего эти звезды изветливы!
Все им нужно глядеть — для чего?
В осужденье судьи и свидетеля,
В океан без окна, вещество.

Помнит дождь, неприветливый сеятель, —
Безымянная манна его, —
Как лесистые крестики метили
Океан или клин боевой.

Будут люди холодные, хилые
Убивать, холодать, голодать
И в своей знаменитой могиле
Неизвестный положен солдат.

Научи меня, ласточка хилая,
Разучившаяся летать,
Как мне с этой воздушной могилой
Без руля и крыла совладать.

И за Лермонтова Михаила
Я отдам тебе строгий отчет,
Как сутулого учит могила
И воздушная яма влечет.

Шевелящимися виноградинами
Угрожают нам эти миры
И висят городами украденными,
Золотыми обмолвками, ябедами,
Ядовитого холода ягодами —
Растяжимых созвездий шатры,
Золотые созвездий жиры...

Сквозь эфир десятично-означенный
Свет размолотых в луч скоростей
Начинает число, опрозрачненный
Светлой болью и молью нулей.

И за полем полей поле новое
Треугольным летит журавлем,
Весть летит светопыльной обновою,
И от битвы вчерашней светло.

Весть летит светопыльной обновою:
 — Я не Лейпциг, я не Ватерлоо,
Я не Битва Народов, я новое,
От меня будет свету светло.

Аравийское месиво, крошево,
Свет размолотых в луч скоростей,
И своими косыми подошвами
Луч стоит на сетчатке моей.


Черновик одной из редакций
«Стихов о неизвестном солдате» (ЦГАЛИ)


Миллионы убитых задешево
Протоптали тропу в пустоте, —
Доброй ночи! всего им хорошего
От лица земляных крепостей!

Неподкупное небо окопное —
Небо крупных оптовых смертей, —
За тобой, от тебя, целокупное,
Я губами несусь в темноте —

За воронки, за насыпи, осыпи,
По которым он медлил и мглил:
Развороченных — пасмурный, оспенный
И приниженный — гений могил.

Хорошо умирает пехота,
И поет хорошо хор ночной
Над улыбкой приплюснутой Швейка,
И над птичьим копьем Дон-Кихота,
И над рыцарской птичьей плюсной.

И дружи;т с человеком калека —
Им обоим найдется работа,
И стучит по околицам века
Костылей деревянных семейка, —
Эй, товарищество, шар земной!

Для того ль должен череп развиться
Во весь лоб — от виска до виска, —
Чтоб в его дорогие глазницы
Не могли не вливаться войска?

Развивается череп от жизни
Во весь лоб — от виска до виска, —
Чистотой своих швов он дразнит себя,
Понимающим куполом яснится,
Мыслью пенится, сам себе снится, —
Чаша чаш и отчизна отчизне,
Звездным рубчиком шитый чепец,
Чепчик счастья — Шекспира отец...

Ясность ясеневая, зоркость яворовая
Чуть-чуть красная мчится в свой дом,
Словно обмороками затоваривая
Оба неба с их тусклым огнем.
Нам союзно лишь то, что избыточно,
Впереди не провал, а промер,
И бороться за воздух прожиточный —
Эта слава другим не в пример.

И сознанье свое затоваривая
Полуобморочным бытием,
Я ль без выбора пью это варево,
Свою голову ем под огнем?

Для того ль заготовлена тара
Обаянья в пространстве пустом,
Чтобы белые звезды обратно
Чуть-чуть красные мчались в свой дом?

Слышишь, мачеха звездного табора,
Ночь, что будет сейчас и потом?

Наливаются кровью аорты,
И звучит по рядам шепотком:

 — Я рожден в девяносто четвертом,
Я рожден в девяносто втором... —
И в кулак зажимая истертый
Год рожденья — с гурьбой и гуртом
Я шепчу обескровленным ртом:
 — Я рожден в ночь с второго на третье
Января в девяносто одном
Ненадежном году — и столетья
Окружают меня огнем.

1 — 15 марта 1937

Юрий Максименко

Я брежу этою войной...
Страна, страна… ещё страна…
Войной больна…
Бледнее льна
Снег этой Первой мировой
Бинтом на лоб горячий мой…
Война, война… опять война…
А память-боль
Во мне сильна!
Я брежу этою войной...
Она во мне, она со мной…
И брызжет кровь, что солона…
Страна, страна
Войной больна…
Пронзит предательский озноб…
Воспалены глаза и лоб…
И крик сквозь годы-времена:
Зачем война? За что война???