Голубые дали

                Танки ревели и шли в атаку, перемешивая землю и вздымая тучи грязных брызг. Танки шли по всем правилам военного искусства, не оголяя флангов, но нацеливая острие удара в самое сердце обороны противника. Иван Коренев вел свою танковую бригаду прямиком на узкий и ровный как ковер край оврага с зелеными нитями посеченной травы. Если набрать нужную скорость, то тяжелая машина птицей перелетит овраг, тут только нельзя мешкать, нельзя буксовать.

Высунувшись по пояс из люка, Иван кричал во все осипшее горло:

- Вперед! Не сдавай! Вперед!
 
- Ванька, ты что это орешь на весь дом!! Ты что же это горлопанишь? Ну-ка замолчи, а то отберу твои цацки!

                Ваня закашлялся, зеленый пластмассовый танк забуксовал и уткнулся в толстый мохнатый край ковра.

Это Рита! Уже идет со своим шприцем? Неужели уже вечер?

У Вани задрожали губы – он так боялся этих уколов.
 
                Ваня сгреб игрушечные танки, самоходки, дюжину облезлых солдатиков в картонную коробку, задвинул ее ногой за диван, сел за стол и уставился на дверь. Может, показалось? Может, еще не вечер, просто на улице пасмурно,
 и можно играть дальше?

                В дверях показалась Рита – высокая, жилистая, тонкогубая, в круглых очках и белом халате. В костлявых руках пластиковый короб. Значит, не показалось – вечер, сейчас будет колоть.

                Рита поставила короб на стол, сняла крышку, строго взглянула на Ивана:

- Готов, полководец?

Ваня тяжело вздохнул, заерзал на стуле:

- Уже? А мама сегодня придет?

Рита хмыкнула, сверкнула очками:

- Нет, не сегодня. У нас еще важное дело. Вот как закончим дела, так и поедешь к своей маме. Ну все, будь умничкой, сейчас в левую руку. Закатай рукав и поработай кулачком.

                Ваня обреченно оголил руку, сжимал-разжимал кулак, слушая, как Рита надламывает ампулу, с шипением набирает шприц. Запахло спиртом. Рита затянула жгут на предплечье, сильно растерла ваткой сгиб локтя. Ваня отвернулся, зажмурился.

- Что, вояка, боишься? Как же ты в атаку ходил, танками командовал, а?

- Ай! – вскрикнул Ваня – игла больно вошла под кожу, задвигала вену.

- Тише! Сейчас введу. Вены все дряхлые, черта с два попадешь.

- Ай, ай, Рита!

- Молчи, а то в кисть буду колоть.

Ваня сжал зубы и тихонько заскулил. Почувствовал, как заныла, вскипела от лекарства вена.

- Все, Котовский, иди умываться и спать, - Рита выдернула иглу, зазвенела, зашуршала медицинскими принадлежностями.

- Я не Котовский, я Иван Коренев, генерал-майор танковых войск. А Котовский был кавалеристом и звание имел прапорщик Русской императорской армии, потому что в Красной Армии в то время званий не было, только должности, а потом уже… Впрочем, мы все солдаты.

Рита хмыкнула, холодными пальцами приподняла Ванин подбородок и настороженно уставилась в его глаза. Ваня испуганно заморгал, съежился.

Рита больно ткнула его пальцами в лоб:

- Гляди у меня, Иван Коренев. Ладно, не Котовский ты, круче, убедил, солдатик. Топай зубы чистить, шею мыть и спать.

Рита вышла из комнаты, погасив свет, словно там никого уже не было. Она переставала замечать Ваню, как только заканчивала свои должностные обязанности.

                Ваня пошел в ванную, почистил зубы, умылся с мылом, ни разу не взглянув на свое отражение в зеркале. Опираясь рукой о стену, вернулся по темному коридору в свою темную комнату. В голове шумело, язык начал неметь. Так всегда было после уколов. По-стариковски закряхтев, Ваня улегся на узкий кожаный диванчик, натянул на плечи колючий плед и закрыл потяжелевшие веки…

                Танки с ревом шли в атаку. Настоящие, не пластмассовые, с обгорелыми дулами, грязными гусеницами, выбоинами на броне. Кустами вздымались взрывы, небо заволокло черным дымом. Иван высунулся по пояс из люка и собирался закричать - раскрыл рот, набрал воздуха и… и ни звука! Как же так? Все из-за этих уколов, из-за этой Риты! Где же мама? Мама!

                Ваня снова набрал побольше воздуха и постарался крикнуть. Теперь через стиснутые губы прорвалось натужное мычание, и Ваня проснулся. Ночь. В окно светил голубым мертвенным светом уличный фонарь, по темному ковру тянулись длинные светлые дорожки от окон. Где же Маша? Что это снилось такое страшное?
 
                Откуда-то из ночного чрева квартиры донесся приглушенный женский голос. Маша?

                Ваня повернулся на бок, опустил ноги, нащупал на полу тапочки, сел. В голове шумело. Куда же Маша ушла?

                Иван раскачался и встал с дивана. Прошел к темной двери, открыл. Почему-то он спал в кабинете. Наверное, поздно лег, не хотел Машу беспокоить.

                В темном коридоре настороженно тикали старинные деревянные часы. Нащупав стену, Ваня двинулся на кухню, кажется, это там тихо с кем-то спорил женский голос:

- Еще раз говорю тебе - он двойную дозу может не вынести. У него прояснений не было уже больше недели. Короче, Ираклий, завтра подпишем договор и дело с концом, мне все это уже очертенело! Тебе хорошо говорить, а я тут как по минному полю хожу, он же еще орет, в атаки ходит. Все, я сказала, завтра!

                Кто это говорит? Маша? Ваня остановился перед кухонной дверью. Сквозь матовое стекло ничего нельзя было разобрать.
Ваня протянул руку и толкнул дверь.

                За столом с телефонной трубкой в руке сидела чужая незнакомая женщина. При виде Вани она вздрогнула, бросила трубку, рывком поднялась из-за стола.
 
- Иван? Это ты чего пришел? А ну-ка марш спать! – голос у женщины испуганно дрожал.

- Кто вы? Где Маша? – Ваня с удивлением осматривал кухню, такую незнакомую и чужую в тусклом освещении настольной лампы.
 
- Что значит, кто? Какая Маша? Ты что, не проснулся еще? А ну марш в постель! – в голосе женщины послышались неуверенные нотки.

- Кто вы? Что вы тут делаете? Где Маша?

- Иван, ты что, не узнаешь меня? Я Рита, ты не узнаешь?

- Какая еще Рита? Откуда? Позовите Машу, мне плохо…

- О господи, этого только не хватало. Ну, пойдемте же в постельку, товарищ генерал, пойдемте. Сейчас ляжем, успокоимся. Я еще введу Тиаприд, - женщина засуетилась, загремела стульями.

                Иван почувствовал дурноту, слабость в ногах, ухватился за косяк двери. Женщина сноровисто подхватила худое Ванино тельце и почти волоком потащила в кабинет.
 
                Ваня еле переставлял ноги в растоптанных тапках по вытертой ковровой дорожке в коридоре, длинной и ровной, как железнодорожное полотно. Это не шум в ушах, это дыхание ночной погрузки, это не стук сердца, это постукивание вагонов на соседних путях. Он видел, как постепенно темные провалы дверей, голубые ночные блики на стенах заволакивает серый едкий паровозный дым, видел вереницу дощатых вагонов, груженых танками, большими деревянными ящиками с орудийными снарядами. Вдоль состава пробежал капитан, голова забинтована черной от крови тряпкой. Бойцы грузят мешки, коробы – это последки, скоро отправка. А где же Маша? Успела? Скоро, совсем скоро отправимся. Но куда? Куда… забыл…
 
- Маша! Машенька!

- Тихо, тихо, Иван Тимофеевич, ложимся, вот так, на бочок, ручку мне сюда даем, - голос визгливый, нехороший голос, не Машин.

Где-то впереди вырвался с характерным свистом столб отработанного пара, земля дрогнула под ногами - вагоны тронулись, залязгали стыки, закачалось дымное небо…

- Поработайте кулачком. Вот так, вот так.

- Погрузка закончена? Мы готовы к отправке? Какова станция назначения?

- Скоро, скоро отправишься. Вот завтра получим направление и отправимся.

- Куда?

- К маме вашей. И к Маше. В «Голубые дали», они там ждут давно.

- В голубые дали? Хорошо. Да, в голубые дали. Они там. Ждут.

- Давай, солдатик, расслабь кулачок. Ну вот и хорошо. Вот и успокоился.

- Мама… Ма…

            Эти руки он узнал бы среди тысяч рук – это особое тепло, особая легкость прикосновений – мамочка! Только не исчезай! Только побудь со мной еще немножко! Мамочка, я познакомлю тебя с Машей, у нее такие же тонкие теплые пальцы, такие же серые родные глаза! Как же вы с ней похожи.

             Ваня обнимает за талию двух молодых и очень похожих женщин – маму и Машу. Обе в голубых платьях, обе смеются, целуют его. Он кружит их, кружит…

             От солнечного света глаза слезятся. Как хорошо дышится, как красиво вокруг! Весна? Наверное, весна. Это что такое синее - небо? Да, это, наверное, небо! Это же голубые дали! И в этих далях они все вместе, навсегда вместе…
Ваня прижимает руку к щеке, залитой слезами, шепчет потрескавшимися сухими губами:

- Мамочка, мама… Маша…

- Ваня? Проснулся? Ну, вставай, солдатик, покажись, какой ты сегодня?

Ваня открыл глаза. В белом утреннем сиянии над ним склонился расплывчатый женский силуэт. Мама?!
 
Ваня сильно растер глаза кулаками. Силуэт обрел четкие очертания, проступили темные круги очков, красная трещина губ.

- Рита! А где мама? – Ванин голос дрожал от отчаяния, - я видел, мама была!

- Была, была мама, вставай, скоро к ней поедешь. Завтра. Давай-ка, умывайся, одевайся, у нас сегодня важное дело.
 
- Рита, где моя мама? Где Маша?

- Что за Маша? Какая еще Маша?

Ваня испуганно заморгал опухшими веками:

- Не знаю. Маша. В платье. Голубом.

- Нет никакой Маши, приснилось тебе. Давай-ка, солдатик, одевайся и пойдем завтракать. Дам тебе сегодня хорошую таблетку, будешь бодр и весел. Будешь сегодня генералом?

- Да. Дай таблетку, не надо уколов.

***
              После завтрака Ваня немного поиграл с танками и солдатиками. Потом Рита дала ему выпить маленькую белую таблетку и сказала, что теперь будем играть вместе в штаб. Она достала из шкафа настоящую военную форму и сказала, что Ваня будет генералом танковых войск, что он очень важный начальник и все будут называть его на вы – Иван Тимофеевич, что скоро приедет посыльный от главного военачальника, чтобы…

- Не посыльный, а фельдъегерь, - Ваня гладил сухой ладошкой орденские планки на кителе, таком огромном, что едва не сваливался с узеньких слабых его плеч.

- Хорошо, хорошо, фельд… этот… Короче, привезет он тебе важные бумаги. А ты их должен подписать и обратно ему отдать. И не разговаривай с ним. Спросит тебя фамилию, имя, скажешь - Коренев Иван Тимофеевич, в здравом уме и памяти, ну и так далее. Чем меньше будешь говорить, тем лучше.
 
             Рита усадила Ваню в огромное кресло у стола с зеленым суконным покрытием, дала ручку и велела тренировать подпись. Ванина рука, словно чужая, вывела на листе четкую красивую роспись. Ваня от восторга высунул язык и громко рассмеялся.

- Молчать! Вот я тебе! – Рита больно шлепнула Ваню по губам, отчего он прикусил язык и чуть не заплакал.

             В дверь позвонили.

- Мама? – Ваня аж подпрыгнул в кресле.

- Сидеть! – голос Риты взвился к потолку, закачались и зазвенели хрустальные подвески на каскадной люстре.

- Сидеть! И если что ляпнешь или сделаешь не то, никогда, слышишь, ни-ког-да к своей маме не отправишься, - Рита зашипела змеей, и это было гораздо страшнее крика.
               Ваня сжался, спрятался по-черепашьи в генеральский мундир. Рита тряхнула его, вытащила за уши наружу и пригвоздила взглядом к креслу, как мотылька булавкой.

               Ваня застыл. Он слышал голоса в прихожей – пришли какие-то люди, Рита то ворковала, то щебетала веселой птичкой, провожая их по коридору в кабинет.

«Это мы уже играем, - думал Ваня, - это фельдъегерская служба привезла бумаги на подпись».

Ваня выпрямился, насупил начальственно бровки.

- Пожалуйста, сюда, - Рита распахнула двери, - знакомьтесь, это наш Иван Тимофеевич.

Фельдъегерь был в штатском, что, конечно, странно.

 - Коренев, - Ваня чуть кивнул.

           Полноватый, лысоватый, в очках с роговой оправой фельдъегерь представился:
 
-  Бунимович Михаил Альбертович, нотариальная контора «Право», мое почтение, - толстяк чуть поклонился и причмокнул мокрыми толстыми губами.

           За толстяком стоял длинный смурной человек с бледным бульдожьим лицом. Кажется, когда-то Ваня его уже видел. Человек не представился.

           Рита усадила фельдъегерей за стол и встала за спиной Вани. Длинный тип установил на штакетнике какую-то аппаратуру.

- Сюда пусть смотрит и говорит. Микрофон чувствительный, так что без лишних звуков, - сухо проронил безымянный тип ни на кого не глядя.

- Ну что ж, приступим? – Бунимович вопросительно посмотрел на Ваню. На его толстом красном носу выступили капельки пота.

           Ваня уловил спиной взгляда Риты и кивнул.

           Дальше все было, как она велела – Ваня повторял за Бунимовичем стандартные фразы про добрую волю и здравый ум, подписывал, не читая, бумаги, любуясь на свою удивительную четкую подпись, кивал и знай себе помалкивал, вопросов не задавал. Кажется, он все сделал хорошо, потому что вскоре длинный тип отключил аппаратуру, гости заулыбались, собрали бумаги и ушли с Ритой на кухню, где звенели бокалами и смеялись. Ваня тихонько соскользнул с кресла, достал коробку с танками и вывалил свое войско на ковер…
 
***
             Ваня давно не выходил на улицу. Так шумно, такой яркий свет, так много людей. Идти трудно, дрожат колени, голова кружится, как на карусели.
 
             Да, да – на карусели. Вот он сидит на красном деревянном коне в желтых яблоках с веревочной гривой, мир вокруг движется под скрипучую фальшивую мелодию круг за кругом – мама то появляется под кустом сирени, то исчезает, то появляется, то исчезает. Лошадь пахнет краской, она качается, качается, кружится. Глаза слепит от солнечного света. Это там, в голубых далях, так ярко светит солнце, это там такое голубое небо, это там – мама.

              Ваня зашатался и остановился. Глаза его слезились, колени подгибались.
 
- Ладно, сейчас такси вызову, так не доедем, - Рита, недовольно поглядывая на Ваню, деловито тыкала пальцами в телефон.

- Рита, а куда мы едем? – Ваня потерянно озирался по сторонам.

- В «Голубые дали», ты же хотел, к маме.

- В голубые дали? К маме? К Маше? Они там меня ждут?

            Рита на минуту отвлеклась от телефона, поправила Ване воротничок дешевого спортивного костюма. Ну чисто пионер в лагерь отправляется. Еще в этот мешок с танками вцепился. Не надо было давать ему эти цацки. Что могут подумать? Или хоть в непрозрачный пакет сложить.  Ладно, ерунда, сегодня все мучения кончатся.

            Потом они долго ехали на такси, потом на электричке, потом опять на такси.
 
            Наконец, в облупленном приемном покое Рита передала документы и Ванины вещи директрисе – дебелой тетке с застывшей акульей улыбкой на рыхлом лице. Щелкнув дорогой сумкой, Рита достала и, многозначительно улыбаясь, положила на стол небольшой конверт. Директриса проворно смахнула его в карман мясистым, унизанным перстнями плавником.

Рита уже повернулась уходить, как директриса булькнула:

- Можете проститься.
 
«Как в морге», - пронеслось в Ритиной голове. Она обернулась.

           Ваня стоял у дверей, прижимая к груди мешок с танками. Худые, в прожилках и пигментных пятнах руки его дрожали.

- Рита, ты уходишь? – тихо спросил он.

- Да, Иван Тимофеевич, ухожу. А вы идите, идите, вас там ждут.

           Ваня смотрел на нее пронзительно-синими ясными глазами:
- Да, я иду, иду - меня там ждут. Мама и Маша. Я так рад, так счастлив. Спасибо вам. А вы… Вас  там не ждут?

           Из прозрачного пакета зеленым пальцем в Риту нацелилось пластмассовое танковое дуло.

           Рита вздрогнула, резко развернулась и бросилась к двери.

***
             Вечером втроем сидели в уже бывшей генеральской квартире, пили дорогой коньяк, отмечали сделку. Ираклий выдал Бунимовичу и Рите пухлые конверты. Над головой печально позвякивала подвесками бывшая генеральская люстра.

             Было скучно.

             Рита, пьяно улыбаясь, грозила люстре костлявым пальцем и после каждой рюмки повторяла непослушным языком:

-  Врешь, не ждут меня там! Не ждут. Не дождутся!

             Тяжелая нечесаная голова ее падала на согнутые руки. Шум в ушах нарастал, нарастал, пока не превратился в вагонный перестук. Серые дощатые вагоны уносили ее все дальше и дальше в темную смрадную ночь. Все дальше и дальше от голубых далей…