Тайная жизнь Эмы К 1

Повесть-воспоминание (имена изменены).

Возвращение (вместо предисловия)

Мы вернулись в Харьков в феврале-марте 1944-го, через полгода после его освобождения. Вернуться можно было только по вызову (спец-разрешению). Отца вызвали восстанавливать разрушенную металлургическую промышленность Донбасса и юга Украины. Мне запомнился его рассказ о поездке в Керчь. На месте высадки десанта стальные цистерны были так изрешечены, что напоминали кружево. Мусик Каганов, наш старший друг, который служил под Туапсе в береговой батарее, чудом избежал участия в этой "командировке", из которой никто не вернулся.
  Харьков тоже был сильно разбит. Наш довоенный дом сгорел. Нас вселили в пустовавшую квартиру с видом на уцелевший Госпром: кому-то повезло еще меньше, чем нам. Всюду были руины. На стенах были надписи "Проверено. Мин нет. Сидоров". В Нагорном районе, где мы поселились, здания принадлежали разным учреждениям и, соответственно, носили разные названия. Наш дом был Красный Промышленник. Он образовывал большое каре как раз напротив Госпрома. Рядом был Дом Специалистов, самый элитарный из всех. За ним размещалась наша 131-я школа.
  Мусорка находилась в центре двора. Это была главная резиденция дворовой шпаны. Среди неё выделялся Чепа – невзрачный вечно грязный мальчик, чья старшая сестра, по слухам, была "немецкой овчаркой" при оккупации.
 Мой дедушка погиб как заложник, не сумев эвакуироваться из Харькова. Эта трагедия тяжело отразилась на моей маме. Она чувствовала себя виноватой. 

Глава 1. Отцы и дети

Драка

В этом классе дрались все. Точнее, поколачивали более слабых. Класс (сначала 5-й, а потом 6-й) наполовину состоял из переростков. Эти ребята пропустили два года из-за оккупации и вымещали своё отставание на вернувшихся из эвакуации, в основном, еврейских мальчиках. В этих тычках и подзатыльниках, как правило, не было злобы. Скорее, это был доступный большинству выход энергии. А примеры заразительны.
   Так что наше знакомство с Эмой К началось с драки. Точнее, он меня ударил, да так, что ребра затрещали. Я заплакал. Эма К рассудительно сказал, что больше меня бить не будет, так как у меня узкая грудная клетка. И не бил. А вскоре мы подружились. Старшим мальчикам с нами было не интересно и у нас образовалась своя компания.
   Центральной фигурой был Волик – высокий мальчик, который говорил так быстро, что не всегда удавалось разбирать слова. Когда его просили говорить медленнее, он делал паузы между отдельными словами.
   Волик увлекся шахматами и вскоре все мы, вслед за ним, превратились в шахматных фанатов. С языка у нас не сходили имена Ботвинника, Ласкера, Капабланки. Мы следили за чемпионатами, читали газету "64" и играли всюду, где только можно было приткнуть доску с фигурами. Но вскоре я "отстал от их союза". Волик и Эма К вырвались вперед. Начали играть на соревнованиях, ездить на турниры.
   Много лет спустя дождь загнал меня в Дом Ученых, где в это время проходил юношеский шахматный турнир. Я сидел в кресле в углу комнаты, а возле окна за шахматным столиком двое мальчиков разыгрывали турнирную партию. И мне было прекрасно видно, как под столом они били друг друга ногами. Когда я рассказал об этом Волику, он засмеялся и сказал, что то же самое происходило на первенстве мира и назвал имена знаменитых шахматистов.
   Впрочем, единство нашего шахматного сообщества тоже вскоре оказалось под большим вопросом. В 9-м классе вдруг ни с того, ни с сего (с нашей точки зрения) во время перемены возникла шумная драка между Воликом и Эмой К. Они рухнули на пол в ряду между партами и замелькали кулаки. Об этом эпизоде сохранился стишок:
   Эмка Вольку победил,
   Эмка Вольке нос разбил.
Из носа текла кровь. Участники поединка тут же разошлись по своим местам. Что послужило причиной, так и осталось неизвестным. Но то, что Эма К может внезапно приходить в ярость, подтвердили и дальнейшие события.
   Я как-то спросил Волика, в чём было дело. Он ответил одним не вполне печатным словом. Больше я к этому не возвращался. Но ещё об одном эпизоде я должен рассказать (см. следующую главу).
   Несмотря на моё отдаление от шахмат наша дружба с Воликом не прерывалась. Он увлекался стихами, хотя сам их не писал. Его девизом стало стихотворение, где были слова "читатель стиха - артист".
   Но вернемся к Эме К. Это был крепко сбитый мальчик. Как все мы, он бедно одевался, носил курточку, из которой давно вырос. И как-то сказал, что, когда он разбогатеет, то купит себе портфель. Жил он в доме "Новый быт" с мамой, отец был на фронте.
   Корпуса Нового быта знаменовали целую эпоху в советском градостроительстве. В квартирах не было кухонь, не было ванных комнат. Идеологи архитектуры, строившие их, стремились раскрепостить жильцов от домашнего труда.

Ходукин

Эдик Ходукин был одним из тех, кто должен был наверстывать упущенное время. Он был высоким широкоплечим парнем с есенинским чубом, и все знали, что он мечтает стать моряком. Учился он неплохо, никаких проблем (по крайней мере,  на виду) у него не было.
   Однажды, уже в 10-м классе, зайдя на переменке (или после уроков) в пустовавший класс я застал немую сцену, явно не предназначенную для посторонних глаз. Ходукин и Эма К стояли друг против друга и Эдик молча с размаху хлестал Эму К по щекам раструбом своих перчаток. Я тут же ретировался и вопросов не задавал.
   Впоследствии, зайдя к Эме домой я услышал разговор между Эмой и его отцом, где упоминался Ходукин. Речь шла о том, что он поступил в мореходку. Меня удивило, что Эмин отец знаком с деталями его поступления, хотя Ходукин не бывал у них дома.
   Вскоре мы узнали, что Ходукин отчислен из мореходки якобы за сокрытие того факта, что его отец отбывал наказание за спекуляцию радиодеталями, а Эдик скрыл это от приёмной комиссии. Эма сообщил мне об этом между прочим, но с довольным видом. После этого Эдик попал в армию, точнее на флот. С карьерой капитана-моряка пришлось распрощаться. После армии Ходукин поступил на завод, где проработал слесарем долгие годы.
   Странным в этой истории является то, что в дела Ходукина был явно посвящен отец Эмы. Он работал в отделе перевозки почт, заведовал там 1-м отделом – структурой, относившейся к органам.
   Прошло еще несколько лет и Эмин отец выпал из тележки подвесной дороги и разбился насмерть. Связать воедино эту череду событий невозможно. Но есть и другие примеры. Один из таких примеров – случай с нашей сокурсницей, девушкой с острым язычком, который она часто пускала в ход. Произошло это на 1-м курсе физмата, куда мы поступили с Эмой после окончания школы. Девушка посмеялась над Эмой К, а он пообещал ей это припомнить. Припомнил он тут же, не отходя от кассы: написал заявление в партком, что она регулярно пропускает занятия по марксизму-ленинизму (что было чистой правдой). Следует напомнить, что это был 49-50-й год. К счастью у девушки были друзья, в том числе и в партбюро, которые сообщили ей о доносе. Они же убедили её, что дело может стать очень серьёзным и нужно противодействовать. Благодаря этому последствий удалось избежать. Вспомнила об этом девушка уже будучи бабушкой. Тогда же об этой истории вообще никто не знал. 

Дружная компания

Мы были очень дружной компанией, способной на разные проделки. К ним нас подталкивало постоянное отсутствие денег. На футбольные матчи на стадионе "Динамо" мы старались попадать забираясь на трибуны по опорным столбам. В парк Горького пролезали через известные нам дыры в заборе (вход в Парк время от времени был платным). В кинотеатр 1-й Комсомольский лазили через ворота после начала сеансов. Заводилой был Эдик Б. Я был в арьегарде, но старался не отставать. Как-то раз мы забрались в разрушенный (сгоревший) Дом Проектов – будущий Университет. У меня сквозь пол провалилась туфля и пришлось спускаться на этаж ниже, чтоб её найти. Мы поднимались по уцелевшим лестничным маршам до верха лифтовой шахты. Высшим шиком считалось пройти по балке, к которой когда-то крепился лифт. Было очень страшно.
   "Прошивались" мы и в зоопарк. Туда можно было перелезть через канаву сбоку от главного входа. Недалеко от нас была также территория сельскохозяйственной Выставки, которая вначале кочевала, пока не перебралась окончательно в Лесопарк. Мечтой было стащить какое-то яблочко из аккуратно сложенных праздничных пирамид. Но не помню, чтобы это нам удавалось, скорее наоборот. В День Победы 9-го мая 45-го года мы втроём ходили по площади Дзержинского, забитой "под завязку" народом. Люди шли туда с раннего утра непрерывным потоком. Военных качали. Где-то пели. Подъезжали грузовики, обтянутые кумачом. Играли оркестры. Нас окружила группа "пацанов"-малолеток, у Эмы сдернули кепку, которую тут же спрятали за спины. Когда мы потребовали отдать, ещё думая, что это шутка, они рассыпались и убежали с добычей, которую незаметно передали сообщникам. Но день был такой радостный, что это быстро забылось. 

Психушка накануне

Отец Эдика Б. работал в тюрьме воспитателем. У него были капитанские погоны и личное оружие. В том числе трофейный парабеллум. Когда он повез нас с Эдиком на дачу после восьмого (девятого?) класса, то на какой-то лесной опушке остановил автомобиль и дал нам пострелять. Я не не ожидал такой мощной отдачи и чуть не попал себе в ногу. Эдик потом признался, что еще до этого нашел спрятанный дома пистолет, вышел на балкон второго этажа, где они жили, и выстрелил, как ему казалось "в небо". Пуля ушла вниз и попала в детскую песочницу, где, к счастью, никого не было. Его отец до большого террора был секретарем харьковского горкома комсомола. Уцелел он благодаря друзьям из того же комсомола. Каждое утро на стол начальника клали большую стопку личных дел. Друзья перекладывали папку с документами отца в самый низ, до которого не доходило дело. Долго так продолжаться не могло и отцу посоветовали "исчезнуть", что и спасло его вместе с семьёй. После освобождения Харькова они вернулись еще раньше нас, поезд попал под немецкую бомбежку. Мама Эдика затолкала его в ящик для багажа, а сама легла сверху. Отец в нерабочее время любил выпить. Возможной расплатой стала гангрена. Пришлось ампутировать стопы. Эдик преданно за ним ухаживал.

   Отец Эмы, вернувшись с войны привез домой маленькие шоколадки, которые Эма дарил на дни рождения. Кроме того, ему перешили новую шинель, и он одевался уже по росту, не в пример многим одноклассникам. Работал отец Эмы на почтамте, как выяснилось, в продолжение своей военной специальности начальником 1-го отдела, который входил в структуру ГБ. Вот эти два родителя, Эдика и Эмы, и составили те самые 2 процента родственников-евреев в нашем окружении, которые входили в число особистов в соответствии с теми 2-мя процентами, которые в населении СССР составляли евреи, вопреки наветам классика-антисемита. (Конечно, отец Эдика отнюдь не был еврей, но это успешно компенсировала его жена, мама Эдика Бетя). 

   Разумеется, эти подробности нам стали известны много позже. Разве можно было тогда представить, что в наши отношения просочится недоверие, подсиживание, предательство, а затем неприкрытая вражда и ненависть? Мы стремились к науке, обожая своих наставников. Но на наших глазах с течением времени во главе науки стали появляться страшные фигуры, для которых и сама наука стала лишь средством, а не целью. Выживали отдельные островки, лакуны вокруг крупных ученых, обладавших ещё и железобетонной стойкостью. Масса способных людей деформировалась системой, непременной составляющей которой стал и антисемитизм.

   Но не только он. Однажды мы проведали нашего приятеля и сослуживца, который лежал дома со сломанными в погребе ногами. Его навестил коллега, знакомый ещё со студенческих лет. Он был тогда "своим" в этой системе, а потом что-то разладилось и он вступил с ней в конфликт. В гостях он выпил и поэтому рассказал то, о чём бы, скорее, умолчал.

      Работая по совместительству в соседнем институте он посмел пойти против тамошнего партбюро. Вопрос касался денег и на него обрушилась "вся королевская рать". Его вызывали, стучали кулаками по столам, материли, грозили. Он начал нервничать. И тогда его коллега посоветовал ему обратиться к невропатологу и даже договорился о приеме. Врач посоветовала ему съездить для консультации в 15-ю больницу (в просторечии психушку), тут же выписала направление и чуть ли не усадила в трамвай. Трамвай был пуст, дорога дальняя, чтобы уточнить, где больница, наш рассказчик обратился к одинокой пассажирке. Та попросила показать направление и обещала сказать, где выходить. Через какое-то время она подошла к нему и сказала - "Немедленно возвращайтесь домой. В направлении написано, что Вы буйный и Вас нужно изолировать. Я врач, я наблюдала за Вами. Кто-то хочет с Вами расправиться".

   Наш рассказчик понял, что против него ведется война на уничтожение. Он собрал портативный магнитофон и далее, всегда брал его с собой, спрятанным в книгу. Потом с этими записями отправился в комиссию партийного контроля и добился приёма у Пельше, его главы. Прослушав записи, Пельше пришел в ярость и полетели многие партийные головы.

   Но эта история, думаю, не типична. Типичной была бы психушка, из которой выбраться совсем не легко.

(Продолжение следует)