Как песня

                Рассказ
               
Если бы молодость знала… Молодость Валентина ведала, что он станет известным писателем. Поэтому надо было после окончания университета отказаться от аспирантуры и поехать работать в глубинку, в районную газету – «понюхать пороху». Командировка в один из колхозов и свела его с человеком, навсегда вошедшим в человеческую и творческую судьбу журналиста, а потом, действительно, и популярного беллетриста.

В сентябре на рисовых полях-чеках пахло не порохом, хотя шла очередная, как тогда писали все газеты, битва за урожай. Валентин презирал штампы, поэтому в стройных рядах жаток и комбайнов он видел не боевые порядки тяжёлой техники, а ноты, плавно движущиеся по нотному стану массива ядрёно-спелых метёлок. Шёлковый шелест соломы, золотое журчание ручьёв зерна в кузова басящих грузовиков, призывные посвисты скворцов, пирующих на уже убранных участках, сливались в мелодию, которую природе помогал выводить труд людей. Пахло же… Терпко пахло поджаренным южным солнцем, разогретой влагой оросительных и сбросных каналов, живым металлом рисовой шелухи. 
- А вот и наш поющий комбайнер! – протянул загорелую по короткий рукав рубашки руку в сторону приближающегося к полевой дороге агрегата суетящийся парторг.
Нет, не стройным Лемешевым выпрыгнул из кабины «Колоса» механизатор, а скатился по ступенькам трапа парень колобкообразной комплекции Руссоса:
- Сергей!
- Нам песня строить и жить помогает. Так, Михальцов?
- Может, и так, Юрий Алексеевич, да только у меня душа сама поёт, - нисколько не смущаясь присутствием корреспондента ответил партийному руководителю комбайнер.
- И что же она вам поёт сейчас, в поле? – спросил чрезвычайно удивлённый и обрадованный его словами Валентин, почуявший материал.
Сергей неторопливо обернулся к чеку, продолжающему отдавать людям выпестованные в своих недрах зёрна, снова обратил взор на отвлёкших его от работы непрошеных гостей, одарил их вкусной улыбкой во весь арбуз крупного лица, и…
- Ехали на тройках с бубенцами,
А вдали мелькали огоньки.
Эх, кабы и мне теперь за вами,
Душу бы развеять от тоски!
Неожиданным было всё. И этот романс из уст молодого земледельца, и его прозрачный баритон, и то, что мелодия уборочной, которую услышал журналист, стала теперь аккомпанементом пения механизатора.
Очерк «Комбайнер, который поёт» редактор похвалил и расщедрился под него на целый разворот. Было много положительных читательских откликов, публикация Валентина о необычном колхознике, передовике уборочной страды, активном комсомольце, появилась в краевой молодёжной газете и победила на очередном профессиональном конкурсе. Но писатель в молодом журналисте только обидно ухмыльнулся: «Нет, не то! Совсем не то!». «Сам знаю!» - огрызнулся корреспондент.

Стремительные районные будни заметно для региональной литературной общественности и, главное, читателей лепили из Валентина проникновенного прозаика. Его рассказы, небольшие повести в журналах, альманахах, коллективных сборниках не оставались без внимания публики. Однако персонажа с поющей душой в этих произведениях всё ещё не было. В небольшом сельском районе все на виду, особенно для местных газетчиков. Механизатор Сергей тем не менее из поля зрения Валентина как-то выпал. Остались стойко приятное воспоминание о дуэте человека с природой и въедливая досада: каков же ответ на вопрос, почему поёт душа. И пока сотрудник районки собирался основательно, наконец, поговорить с персонажем своего будущего, может быть, даже романа, вдруг изменилось всё вокруг и внутри каждого. Все очнулись в другой стране, улетучилась прежняя власть, а с нею и совхозы с колхозами. «Ну, а моя молодость? Испарилась с ними?» - терзался Валентин.
Сергей Михальцов никуда с родной земли не исчез. Теперь у него было своё, крестьянско-фермерское хозяйство. Первые попавшиеся хуторяне с готовность показали журналисту, куда ехать.
  Молодой, свежий, вольный апрельский ветер уже наигрывал на металлических дугах парников в огородах, как на струнах неведомой арфы, победную мелодию: «Весна идёт! Весне — дорогу!». Вон вьётся легкомысленный дымок работающего трактора. Ритмично перекатываются волны моря изумрудных озимых. Неуверенно, робко цветут нетерпеливые абрикос, алыча, персик, смородина. Остальные деревья, кустарники осторожно зеленеют, опасаясь заморозить только что родившиеся почки и листочки. Девочка-пастушка на толоке совсем не следит за доверенными ей гусями, всматривается в отсыревшее небо: «Когда прекратится дождик? Где же ты, солнышко?». Но наверняка по вечерам, при угадываемой луне, уже обнимаются в укромных местечках свиданирующие парочки. А по утрам второй месяц подряд душераздирающе орут Лепсами совсем обалдевшие коты.
«Улыбка, земля, пшеница — всё женского рода, - вдруг подумал Валентин.  — Это им юный апрельский ветер поёт: «Весна идет! Весне — дорогу!».
- А что поёт ваша душа сегодня? – с опаской на сей раз спросил он у хозяина просторной фермерской хаты.
Сергей один занимал почти всю лавку с противоположной стороны полного чем выпить и закусить стола, в то время как рядом с гостем могли бы сесть ещё трое. Но юные колобки-сыновья остались работать в поле, а вторая половина Михальцова появлялась из кухни только чтобы подать какой-то новый разносол или сменить прибор. Наверное, потому что если сложить эти половины, то в гостиной стало бы уж совсем тесно – жена дородной комплекцией полностью соответствовала мужу.
Всё в Сергее, вроде, было прежним: и синий посверк узких глаз, и спелые колосья ржаных бровей, и диссонирующий с лицом-арбузом небольшой острый нос. Только черты эти оплыли, затуманились, улыбка падала ниже горизонта внушительного рта. Второй подбородок восторжествовал-таки над первым. Изменился и голос. Непредугадаемо стал он… будто ещё моложе, чище:
- На дальней станции сойду, -
Трава – по пояс!
И хорошо, с былым наедине,
Бродить в полях,
Ничем, ничем не беспокоясь,
По васильковой, синей тишине.
- Я никогда не выступал в самодеятельности, хотя приглашают до сих пор, - разговор Михальцова всё так же, в загадочное отличие от его пения, выстраивался отрывисто. – Там поют для других. Поймите – моя душа поёт только для меня. – Сергей постучался убедительным кулачищем в скрытую за сугробом жира грудную клетку, видимо призывая душу подтвердить его слова: - Переболел я обрушением Родины – Советского Союза. Первым на хуторе пошёл в фермеры. Справляемся семьёй. Кабы уж это всерьёз и надолго – земля прокормит. Надеюсь, ещё далеко до конечной станции, где мне сходить…
На вопрос, почему его душа поёт всегда, Сергей толком так и не ответил.
- Родился таким… - развёл руками.
Кажется, Валентин проникся - с былым энтузиазмом засел за рассказ о поющем фермере. Вырисовывалась лиричная фигура неутомимого труженика полей, раскрываемая через впечатляющие красоты кубанской степи, всю ту же комсомольскую целеустремлённость и твердокаменность семейных уз. Собственно, всем эти оправдывалась и поющая душа героя. Новелла вышла в одном, по-прежнему популярном, столичном толстом журнале. И как только счастливый автор перечитал своё творение, ещё зовуще пахнущее типографской краской, засевший в глубине беллетриста настоящий писатель уныло прокомментировал: «Опять не то…».

Времена утвердились иные, а корпоративы оказались бессмертными. И это неудивительно – неизбывна тяга нашего человека, замордованного извечной самодурью начальства и конвейерной организацией любой работы, даже и прежде всего, в гуманитарном царстве, «отвязаться». Осенью редакция традиционно выезжала на берег Кубани попьянствовать на свежем воздухе, балуясь ушицей из реки. Это был единственный момент, раз в году, когда шеф делал всё своими руками, не перекладывая хлопоты на подчинённых. Сам набирал двенадцатилитровым ведром из нержавейки речную воду в чан, сам чистил универсальным охотничьим тесаком картошку и лук, сам под занавес варки ухи окунал в котёл обугленную головешку из костра и вливал в колдовски дымящееся варево штоф водки. Армейским половником-переростком разливал по одноразовым пластиковым тарелкам безжалостно обжигающие нутро порции, по стаканам из того же инкубатора пластмасс - царскую и провозглашал первый тост: «За дружный коллектив!».
В этот раз газетчиков принимало процветающее на костях своего предшественника колхоза акционерное общество. В заимке, укрытой от посторонних глаз тополиной рощицей, гостей ждали домик-халабуда со спальными местами в виде мучащихся пружинными коликами диванами, длинный дощатый стол со скамьями и так же, как тополя-белолистки, мощно укоренившимся щедро вместительным мангалом. Вступившая в сговор с бабьим летом подлинная осень уже перекрашивала и белую, и зелёную стороны листьев деревьев в желтушное одноцветье. Трава ещё оставалась верна зеленью родившей её весне, но уже начала сникать под тяжкими думами о предстоящих морозах. Сдала и река: наполовину обмелела, затормозила кровоток течения.
Второй тост тоже толкнул не унимающийся главный:
 - За принимающую сторону! -  И представил своим постепенно отвязывающимся редакционным крепостным обширного мужика, сидевшего рядом со столом на некогда угольном, а теперь хранящем картофель деревянном ящике: - Сергей Васильевич Михальцов. Это он наловил нам в реке для ухи такую жирную, вкусную рыбу!
«Неужели?!» - подавился горячей варёной картофелиной Валентин. Он, наверное, так и не узнал бы в обладателе расплывшегося по ящику рыхлого тела, тройного (!) подбородка, похоронившего шею, и щелок-бойниц вместо глаз, своего комбайнера, который поёт, поющего фермера. От прежнего Сергея остался только не поддавшийся пугающим переменам скромный заострённый нос – смотрелся он на отталкивающем лице совсем уж инородным.
- А ещё наш гостеприимный командир подворья прекрасно поёт, - закончил благостную речь редактор, как ему казалось – эффектно. Доведённым до автоматизма движением руки со стаканом добавил к сиротливым граммам спиртного в желудке подкрепление и приглашающе оглядел сидевших за столом. Дружный коллектив, давно наученный инстинктом самосохранения угадывать мысли и желания руководителя, готовно подал голос: «Просим! Спойте!».
Валентин замер с ложкой в руке, и оставался в этой напряжённой позе сторожевого пса ещё какое-то время после того, как ленивые волны Кубани унесли к морю последние звуки такого же плавного и (невероятно!) юношеского баритона:
- Взмывая выше ели
Не ведая преград,
Крылатые качели
Летят, летят, летят.
Крылатые качели
Летят, летят, летят.
Ему понадобилось выпить ещё пять, не то шесть раз, дождаться, когда уже вполне отвязавшиеся коллеги шумно расплывутся по дамбе реки, прежде чем он подошёл к хлопотавшему у мангала Михальцову.
- А я вас сразу признал, - просто сказал Сергей. И объяснил, что он давно не фермер, сыновья его один за другим вернулись домой с первой и второй чеченской в цинке, жена не намного пережила пацанов, у самого на данный момент две зарубки-инфаркта на сердце.
- И ваша душа спела нам «Крылатые качели»?! – только теперь не поверил своим ушам журналист-литератор.
Михальцов, не прекращая нанизывать мясо на пики шампуров, пожал холмами-плечами.

Что делать? Дать рассказу вторую редакцию? Написать заново? После долгих мучений самобичевания, изматывающих споров со своим внутренним писателем Валентин пришёл ко мне:
- Возьмись ты!
Выслушав долгоиграющую исповедь старого приятеля, не задумываясь ответил отказом. Не в моих правилах подбирать с чужого письменного стола сюжеты. Да и загружен сразу несколькими проектами, их бы довести до ума. Валентин, казалось, всё понял и как побитый палкой удалился тенью.
Посреди ночи меня поднял человек из моих глубин: «Трус!». Нашарил мобильник на прикроватной тумбочке, набрал Валентина:
- Разбудил?
- Я ждал твоего звонка. Записывай номер Михальцова.
Ну не успел я встретиться с ним! Не довелось. Не повезло. Не судьба… Навсегда споткнулось простреленное третьим инфарктом сердце, которому некому было помочь на заимке. А, говорят, где-то там мы и носим в своих грешных телах временный и вечный божий дар – душу. Что-то не допел в этой жизни Сергей?
У вас так бывает? Привяжется какой-нибудь мотивчик, куплетик, и ходишь с ним целый день. Наверное, с каждым случается. Но это не то… Создатель не мог наделить нас немой душой. Мы это знаем, поэтому говорим в светлые минуты: душа поёт. А в финале: моя песенка спета. Почему музыке не нужен переводчик? Да это единственный язык, на котором все потомки легкомысленных изгнанников из рая могут продолжать общаться с Ним. Мы все, каждый из нас при жизни, - Его песня. То радостная, как в случае с Михальцовым, то грустная, то безысходная. Ведь если мы не только образ Его, но и подобие, то и у Всевышнего Экспериментатора бывает разное настроение.