Геракл...

    
В пошлый цвет превратив красоту,
Главным счастьем назначили наглость.
И без всяких причин – доброту,
Принимают - за хворую слабость…
Николай Гольбрайх

     Раннее утро... Слабый лёгкий туман, спустившийся к речке за огородами, чуть заметный и рассыпчатый, да далёкое уханье одинокой кукушки. Видать уже встала, не спится же ей в такую рань. Куры, и те вон с насеста ещё не слезли, хоть петух и будит их чуть свет взойдёт. Мужик ведь, спал бы, да спал, и покоя бы дал своему ворчливому курятнику. Да и ей, Любе, тоже. А то как разорётся на всю округу, а следом другие со дворов отвечают. А может, это он другим трубит, самым ранним отвечает. И начинается петушиный крик на всю деревню. Вроде как один очнулся от ночи, и давай эстафету передавать. А деревня-то ещё не проснулась и только начинает ворочаться перед новым неспокойным днём. Когда у деревни были спокойными летние дни? Дел сильно много у деревни летом.
     Измождённая вчерашней работой и уставшая до тёмных зайчиков в глазах, Люба присела на крыльцо и подпёрла руками голову. Рядом у ног стояло ведро с парным молоком: она только что проводила в стадо свою чёрно-белую корову Азу. Азу - потому что в её кожаном наряде было больше чёрного, и поэтому она была похожа на цыганку с кучерявой чёлкой между рогами. Такая же гордая, такая же - грудь вперёд и голову вверх, когда идёт. Теперь Люба ждала сборщика молока, что ездил по подворьям с прикреплённой небольшой бочкой в кузове небольшой же машины.
     Устала она вчера... Выпустив корову в стадо, Люба прямо с утра по холодку прошлась по грядкам с прополкой, несмотря на надоедливую мошкару. Потом полила все посадки на огороде, потом небольшая постирушка, и бельё вон до сих пор болтается на верёвке. А потом сосед Ванька привёз ей заказанные накануне чурки берёзовых дров и свалил их в ограде, а она подкатывала развалившиеся к общей куче. А там и корову опять вечером надо встречать. Надо было хоть постирушки на другой день оставить, не всю работу в кучу сваливать. А она как разошлась с утра, так и не помнит - обедала или как днём раньше опять забыла? Вот такая натура: разгонится за день и остановиться не может. И сегодня с утра вон, даже подумать страшно: бельё с верёвки снять, а там сама по себе звала картошка с тяпкой на огород. Заросла... Да и окучивать бы пора, поднялась хорошо после дождей. Ну и ладно, половинку пройдёт сейчас поутру, пока не жарко, а вторую половинку на другой день оставит.
     Уперев руки в бока, Люба стояла на огороде, оглядывая нескончаемые ряды картошки, уходившие к концу огорода, прямо к небольшой речушке за ним. Внутри росло чувство то ли злости, то ли досады, переходившей в близкие слёзы. И ведь садить меньше нельзя, и не полоть нельзя. Осенью выкопает она ту картошку, сдаст лишнюю и купит сена для своей Азы. Да и мелочь тоже корове да поросёнку будет, опять же корм. Люба оглянулась: приткнувшись к забору, у колодца стояла оставленная со вчерашнего дня тяпка с отполированной её руками ручкой.
- Ну и пошли, что ли? - подхватив тяпку, она решительно пошла на сорняки.
    
     Мягкая и удобренная за долгие годы чернозёмом земля, легко поддавалась её рукам. И даже ноги, обутые в старенькие галоши, слегка проваливались в землю, спеша за мелькавшей среди кустов тяпкой. Упёршись в забор, сбитый из частых жердей, Люба задумчиво вглядывалась в никуда и, немного отдохнув, вновь склонялась к кустам картошки. Умела она работать... Намечая на день дела, она упорно справлялась с ними, забывая о еде, о воде, и о самой себе. Надо!..
     Дойдя до середины огорода, Люба устало вернулась к колодцу. Наклонившись, она прямо из ведра взахлёб напилась воды, что достала утром и оставила на скамейке, чтобы та немного согрелась. Ведро стояло в тени, и вода в нём всё равно оставалась холодной: ей слегка ломило зубы. Несмотря на жару, на дне колодца до сих пор оставалось плотное колечко льда, порой не оттаявшее до следующей зимы. Оторвавшись от ведра, она отдышалась немного, роняя скатывающуюся со щёк и губ воду на грудь. Хорошо!.. И она тут же умылась из этого ведра, черпая воду пригоршнями и кидая её на лицо, окончательно окатив себя чуть не до пояса. Жарко...
- Ну и ладно. Ну и ничего, - вздохнула она, переводя дыхание. - Завтра упрусь ещё разок и дойду до конца.
     Сняв косынку, Люба присела на лавочку возле колодца и вытерла лицо. Порядок у неё в огороде, ничего не скажешь. И растёт всё, как на дрожжах. Огурцы зеленеют на навозной грядке, что вывезла из сарая ещё по снегу и сложила прямо по серединке недалеко от колодца. Просто поливать их, чтобы поближе было. Рядом помидоры: кое-где по низу со спелыми уже боками, и с зелёными чуть повыше. И грядки ровной линейкой расположились по сторонам, и только что прополотая картошка приятно чернела взрыхленной землёй. Вот только зады тревожно выглядывали пока из травы, словно звали навести и там порядок.
- Поесть, да прополоть?.. А завтра свалиться и подольше поспать, забыв начисто про ту картошку. Хотя, хватит ли сил? Или вечером по холодку? А вечером комар опять поднимется, - Люба и сама не заметила как порассуждала с собой вслух. - Искупаться, что ли пойти?.. А пойду!
     Забежав в дом, она кинула в корзинку старенькое покрывало, большое полотенце, зачем-то взяла помидор и огурец и в нерешительности встала посреди кухни. Щемящее чувство, накрывшее её с утра пока слушала кукушку за огородом, не спешило уходить и напоминало о себе ноющим комочком в груди.
- Ай, была не была... - она открыла дверцу холодильника и взяла небольшую бутылочку с самогонкой, настоянную на черёмухе. - Подумаешь, тут на пару рюмок. И кто меня там видит, на задах возле речки. Мои кусты, чё хочу, то и делаю. В чужие не лезу.

     Закрыв дверь на замок, она торопливо прошла в конец огорода, перелезла через жерди и спустилась к воде. Расстелив покрывало под крепкой старой берёзой, Люба поставила на него корзинку, сбросила платье и, охая от холодившей разгорячённое тело воды, вошла в реку и тут же присела. Приятная прохлада входила, казалось, в каждую клеточку, забирая с собой накопленный на огороде жар. Окунувшись пару раз с головой, она прополоскала слегка рыжеватые волосы, обмыла себя руками, испытывая приятное удовольствие от охватившей её слабости. И не вытерпела... Сплавала разок на глубину, широко размахивая руками. Выйдя из воды, она присела в тени берёзы на покрывало.
     Приятное тепло согревало слегка озябшее теперь тело. Оглянувшись вокруг, она взяла бутылочку и сделала пару глотков. Самогонка резко обожгла горло, прокатившись по коже мелкими мурашками, и убежала внутрь. Через пару минут, принятая наспех, она разлилась в ней приятным теплом и хорошо вскружила голову. Чуток поморщившись, она отпила ещё немного и, похрустывая свежим огурцом, ещё раз огляделась вокруг. Хорошее место выбрали её дед с бабкой, когда селились и ставили дом на этом месте. И земля мягкая и податливая, и речка рядом, и двор уютный. Под себя всё делали, с добром и удобством. Прикрывшись полотенцем, Люба добавила в себя самогонки и, ухнув в сторону, вдруг разрыдалась. Тихо, по-бабьи с причитаниями.
- Это, как дальше жить-то? Всё одна и одна. А всё ведь неуправить одной. Всему в доме руки мужские нужны, - всхлипнув навзрыд, Люба схватила бутылочку и прямо из горла влила в себя оставшуюся самогонку. - Вот ведь гад! - сказала она кому-то в сторону. - Попался бы только... Уж я бы тебе... Уж я бы тебя... Уж не пожалела бы!
Тяжко выдохнув из себя воздух, Люба прижала ладошки к пылающим щекам. Опьянела. Как пить дать опьянела. Не ела же с утра. Ну и ладно... Свернувшись под берёзой клубочком, она заботливо прикрыла себя полотенцем и тут же отключилась.

     Сколько Люба спала, она и не поняла. Проснулась она от ветерка, щекотавшего её лицо. Открыв глаза, она прислушалась к гудящей возмущением голове и даже побоялась сразу встать, чувствуя неприятное головокружение.
- Гуляешь? - спросил у неё чей-то голос со стороны. - Бутылка валяется, огурец недогрызенный.
Повернув голову на голос, она увидела сидевшего рядом с ней под берёзой Герку. И тут же обомлела от страха. Герка рядом с ней и вокруг никого. Здоровый и страшный Герка... Местные девки с детства обходили Герку стороной, а некоторые даже боялись: уж больно некрасивый он был, вечно угрюмый и необщительный. Квадратное лицо с выпирающими скулами,  глубоко посаженные глаза, выглядывающие из-под густых бровей. А ещё чёрные, как у цыгана, волосы с завивающимися на концах волнушками. И с большими кулаками-кувалдами. Его и парни-то обходили стороной: стукнет, и вобьёт в землю по самые коленки. Все в деревне уже переженились друг с другом, а Герка, или как его за глаза звали - Геракл, так и ходил один, никогда и ни разу неженатый. Жил он с матерью чуть ли не на самом краю улицы в небольшом деревянном домике на пару комнат. Местные старые бабы так и судачили, что родился Герка от заезжего цыганского табора, что стояли иногда на другом берегу реки.
     За Геркой повсюду бегала маленькая собачонка непонятного окраса: такая же некрасивая и злая до чужих. Тёмно-серая, лохматая и с седыми подпалинами на боках, с заросшей шерстью мордой. Только вокруг глаз шерсть была обрезана заботливыми руками Герки. И звал он ту собачонку Чупкой. Ну, чистая чупакабра! И бежала эта собачонка вслед за Геркой туда, куда он шёл, никогда не отставая и не оставаясь дома. А бывало, завидев стайку ребятишек, он от греха нёс свою чупакабру в руках, и она счастливо улыбалась, выглядывая у него из подмышки. Собачонка никого не трогала, но и не давалась никому, щедро одаривая желающих подманить широко оскалившимися зубами. И только Герке она заглядывала в глаза невозмутимо и доверчиво, одаривая его своей преданностью.
- Смотрю, нагулялась и спишь себе. А я сиди тут и мух отгоняй, чтобы не проснулась.
- А тебя никто не просил их отгонять, - вдруг осмелела Люба, приподнимаясь на локте. - Отвернись, я платье надену. Кой хрен тебя занёс за мой огород. Иди и сиди вон за своим.
- Чего ревела навзрыд? Кого оплакивала? - Герка отвернулся в сторону, пока она натягивала платье.
-А ничё... Ревела и ревела. Докладывать не обязана.
- От Сашки слышно чего?
- Нет, - вдруг смягчилась она. - Как уехал на эту вахту, так и нет ничего. По первости присылал пару раз денег, а после тишина, - почему-то разоткровенничалась она перед Геркой. - В сентябре уже два года будет, как уехал. Приедет, наверное, с мешком денег.
- Ага. С двумя, - отозвался Герка. - Чего ревела-то?  Ревёт и самогонку из горла хлещет.
- Устала я, - огрызнулась Люба. - Всё в одни руки, везде сама. Неделю назад петля вон на дверях в бане лопнула. Я её вроде приладила, а она косо встала и не закрывается, в щели дует. Летом, ладно. А зимой, что делать буду? Весь предбанник, да и баню выстудит.
- Давай, я приду и сделаю. И петли новые у меня есть.
- Ага. Придёшь... И меня тут же по деревне пронесут. Свекровка вон, и та перестала заходить. Махнёт издали рукой и молча убегает. Заикнулась ей как-то про Сашку, а она пожала плечами и в сторону, - Люба помолчала. - Сегодня картошку вон полола. Не осилила всю, на завтра оставила. А там дрова лежат. Ванька привёз, теперь надо нанять расколоть. А-а... Да мало ли мужской работы во дворе, - Люба боязливо глянула на него. - Дура была, вот и отпустила его на эту вахту. Видать, хороший вахтёр оказался, - она посмотрела на собачонку, уткнувшуюся Герке в бок и мирно дремавшую под их разговор. - Ладно, пойду я. Дел в доме полно, и голова теперь болит. Попью кваску, а там видно будет.

     Поутру, проводив корову в стадо, Люба нехотя, с тяпкой наперевес, тяжёлым шагом шла в конец огорода. Картошка ждать не будет, зарастёт по самую макушку если вовремя не прополоть. Подойдя к оставшейся вчерашней полосе, она с удивлением окинула её глазами: картошка чернела свежевспаханной землёй, кустики стояли слегка взбудораженными, только что тронутыми чьей-то заботой.
- Герка, - догадалась Люба и тут же оглянулась по сторонам: вдруг кто видел, тут же сплетен не оберёшься.
Вернувшись во двор, она прибрала тяпку в сарай, присела на крыльцо и прижала пылающие щёки руками.
- Вот ведь дура. Разболталась вчера, разнылась. А он и рад. И когда только успел?.. Подумать только, с самим Гераклом на разговоры пошла. Вот ведь беда-а... Привяжется, а как потом отвязаться от него? Вот беда-то.
     Присев за стол у окна, Люба помешивала ложкой горячие щи, плавая мыслями о вчерашнем разговоре. Никак не уходил он из ума. Вроде и голос у него был добрый, и собачонка вон как его любит. Собаки, они же такие, они плохих любить не будут. Так-то, и худо о Герке никогда не говорили, не замечалось за ним плохого к людям. То на работу вон к фермеру ходит, то на речке с удочками сидит. И чупакабра его приткнется сбоку и тоже сидит на мосточке как приклеенная. И мать у него тихая, добродушная. Видать порода у них такая. Ну и ладно, размечталась ни о чём. Мужняя жена, называется.
     Отодвинув тарелку, она подпёрла голову рукой и задумчиво смотрела в окно. Есть не хотелось. И вставать не хотелось. Надо грядки перед жарой полить, да воды в бочку налить. Любе вдруг почудился глухой звук во дворе, и она прислушалась. Скрежет какой-то, как кто-то, что-то отрывает. Поспешив на крыльцо, она увидела возле бани Герку, снимающего дверь с петель.
- Ты что творишь? - зашипела она, подбегая к бане. - Ты что же...  Люди же... Увидят, что скажут?
- Да я огородами пришёл, огородами и уйду. А увидят, так ты им скажи, что Герку наняла двери навесить. Им, какая разница, кому ты за работу платить будешь.
- Картошка, тоже твоя работа?
- Моя, не откажусь.
- И сколько мне заплатить за твою работу?
- Вот переделаю всё, тогда и сговоримся за цену.
- Ты только учти... Я тебе тут не вон... Расплачиваться по-бабьи с тобой не стану.
- У-у... Какие мысли у тебя негожие. А если я за так, чисто по доброте своей помогу?
Люба быстрым шагом отошла к верёвке и стала срывать с неё бельё, пряча пунцовые от стыда щёки. Вот ведь, какая она. Чуть что, так щёки сразу волнение выдают. Она забежала в дом, кинула белье на кровать, и впопыхах съела почти остывшие на столе щи. Выйдя из дома, она даже не взглянула в сторону Герки, направляясь в огород.

     От вчерашней жары все грядки на земле пересохли. Люба встала между ними, переводя дух от волнения, и словно забыла, зачем пришла сейчас на огород. А-а... Схватив лейку, она побегала с ней между грядок, черпая нагретую воду из бочки. Потом налила свежей воды из колодца в ту же бочку. И только потом присела на скамейку и прислушалась к тишине: на речке, видно в камышах, басом крякал селезень, как бы подзывая свою уточку. А та отвечала ему звонким голоском и словно говорила - я тута, я тута. Птицы глупые, и то вон парами живут, зовут друг друга, разговаривают. А ей и поговорить не с кем, разве только с кошкой.
     Протерев вспотевшее лицо висевшим на заборе полотенцем, она торопливо вернулась в ограду. Навесив и подогнав двери в бане, Герка с кряком колол берёзовые чурки, откидывая поленья поближе к сараю, где хранились дрова на зиму. Люба было дёрнулась складывать их в поленницу, как услышала окликнувший её голос.
- Любка, - кричала соседка Райка, подружка ещё со школы. - А чё эт ты?.. А чё эт Герасим со своей му-му у тебя делает?
- Да вот... Дрова наняла поколоть.
- Так ты же Ваньку моего всегда звала. А чё щас Герку-то?
- Ну и звала я твоего Ваньку раньше. И чё?.. Ты же, пока он колол, с чурки не сходила, рядом всё тёрлась. Видать боялась, что я твоего Ваньку в дом уведу. И приторговывала ещё, чтоб я ему побольше заплатила.
- И чё?.. Каждому хочется, чтобы побольше за работу платили. Герка-то меньше, что ль возьмёт?
- Сказал, что меньше. Да уж сговорились мы без тебя.
- Ну-ну...  Смотри, а то разговоры по деревне плохие пойдут.
- А ты меня не пугай. Ещё ничем и ничего, а ты уже в койку меня с Геркой складываешь, - засмеялась Люба. - А хочешь, так вон на чурку опять садись, да карауль. Чисто по-соседски... Чтобы не пала я тут честью своей, в непотребных для мужней бабы делах.
- Была бы нужда-то.
- Да тебя щас гложет, что Ванька твой на мне не заработал, лишнюю деньгу домой не принёс.
- И когда это у нас деньги были лишними?
- Вот и всё, Рай... А за привоз я с Ванькой твоим рассчиталась.
- Да?.. А он вон молчит, не отдал их мне.
- Вот иди и ищи, - рассмеялась Люба вслед подруге.

     Герка сел отдохнуть на чурку, да и Люба примостилась рядом на крыльцо бани. Посидели немного молча: он курил, Люба, глядя на дом, тихонько раскачивалась. О чём говорить-то?
- Люб, - затянувшись сигаретой, Герка чуть помолчал, да и она не откликнулась. - Зря ты Сашку ждёшь.
- Зря, не зря, а ждать пока буду. Всё равно же приедет. Ладно я, мать с отцом у него тут.
- Приедет, - подтвердил Герка. - Только это... Мужики, что с вахты вернулись, говорят, что подженился он там.
- Как подженился? Он же женатый... На мне женатый.
- Вот так, значит, - Герка глянул на неё. - Говорят, что дитё то ли есть уже, то ли будет скоро.
У неё вдруг вспыхнули щёки, и часто затикало в висках. И она умолкла, не зная, что говорить дальше. Повисла неловкая тишина. Герка тоже молчал, отдувая сигаретный дым в сторону.
- Врёшь, ты поди. У нас же любовь была, со школы можно сказать. Не мог Сашка так, - она говорила и понимала, что Герка не врёт и Сашка её просто бросил.
- А мне, какой резон тебе врать? Говорю как есть, как слышал.
- Герка... У тебя же есть мотоцикл?
- Есть.
- С коляской?
- С коляской.
- Свози меня завтра в район, я на развод подам.
- Вот это правильно, - Герка глянул на неё из-под чёрных бровей удивлёнными глазами. - Не жди его. Не вру я тебе. Серёга Потанин с соседнего села приехал с вахты, сам мне рассказал.
Помолчали... Герка больше не донимал её разговорами, а только громко ухнул, опуская топор на очередное полено. А Люба молча носила дрова и складывала их в поленницу. Носила, как заторможенная. Носила, потому что надо было складывать. Носила, заглушая в себе взорвавшуюся боль. Расколов очередную чурку, Герка глянул на неё и как бы извиняясь сказал:
- Люб, мне домой вроде пора. Доколю я твои дрова потихоньку. И завтра в район свожу, если надо, - вогнав топор в чурку до самой ручки, он добавил: - Пойду я, и мотоцикл тогда приготовлю.
- Свози, Герка. Я поеду.

     Свозил её Герка в район... Она подала там заявление, и теперь ждала положенный срок для окончательного развода. А Герка ходил в её двор огородами, за пару дней переколол и сложил все дрова, почистил загон для её Азы, и вывез всё на огород за сарай. Перепреет за год на чернозём... Оглядев двор, он вроде и не нашёл больше дел для себя, но и уходить ему не хотелось. Она же видела... Он сидел на крыльце бани, курил и делал вид, что отдыхает. А она исподтишка наблюдала за ним. И вроде бы и страшным он ей больше не казался, вроде что-то симпатичное проглядывало на его лице. И злым он совсем не был, даже скорее наоборот. И почему люди в нём эту доброту не разглядели? И Чупка его привыкла уже к ней, и даже чуток подпускала почесать за ушком. А он сидел, тянул время и выискивал глазами, что бы ещё сделать у неё во дворе.
- Давай, хоть поросёнка накормлю. Всё самой не носить.
- Накорми, - тихо отозвалась Люба, отводя глаза.
- Люб... Можно, я приду вечером как стемнеет? - так же тихо спросил он.
- И что люди после скажут? Загуляла баба.
- Деревня... Поговорят и затихнут. Хочешь, я не огородами, а напрямую через калитку буду ходить. Я же без баловства. Я серьёзно хочу. Конечно, если ты согласная, - Люба молчала. - Разведёшься совсем, заявление подадим.
- Приходи, Гера. Можешь, прямо через калитку, - отворачивая лицо шмыгнула носом Люба, - Ты же мне прямо сейчас предложение делаешь.
- Да я хоть бы завтра. В люльку бы посадил и поехали. Только ты пока несвободная.
- А приходи, Гера.

     Слегка не выспавшаяся после ночи, Люба сидела на лавочке в ожидании молокосборщика. Увидев её, подруга Райка присела рядом со своим ведром.
- Любка... У вас с Геркой-то чё? Того самого, что ли?
- А хоть и того самого. Чем я хуже других?.. Живу - ни вдова, ни мужья жена.
- Не боишься его?
- Не-а...
- Да уж... - Любка наклонилась к ней и зашептала. - Прошёл слух по деревне про твоего Сашку. И как теперь?
- А никак. Разведусь и делу конец, - Люба вздохнула. - У тебя, Райка, двое уже по дому ползают, а я до сих пор пустая. Жили вон девять лет с Сашкой, а дитё не нажили. Не получилось. А там, видишь, дитёнок будет. Значит, дело во мне, я бездетная. Вот и пусть они живут. А мы с Геркой, если что, из дома малютки возьмём, да и вырастим. Он добрый, он не будет против.
- Да вот, закрутилось у вас с Сашкой. Такая любовь была. Все думали, что никогда не закончится. А вот ведь... Перешла там дорогу.
- Да и счастья ей. А я, как-нибудь своё найду.
     С Геркой они решили не сходиться, пока она не получит окончательный развод. Всё же она считала себя пока замужней. Вот подадут заявление, тогда и примет она его, как своего мужа. А так...  Всё ладно у них пока было. И глаза его глубокие засверкали вдруг приятными огоньками, и улыбка была довольно милой. Ещё и пообещал, что в следующий выходной они поедут ей за невестиным платьем. Люба смеялась, доказывая, что была она уже невестой, и негоже ей снова надевать невестино платье и фату. На что он тут же возразил, что фату можно и не надевать. А вот белое платье он обязан купить, и она будет в нём самой красивой женщиной.

- Любка-а, - в дом к ней ворвалась запыхавшаяся Райка и заголосила что-то, не в силах выговорить слова. - Любка-а... Там Герка твой...
- Мой?.. Что Герка?
- У Митрохиных дом горит, - перевела дух Райка. - Самих нет дома, а там ребятишки одни. А Герка...
- Что Герка? - похолодевшим голосом спросила Люба, набрасывая на себя кофтёнку.
- Герка кинулся ребятишек вытаскивать. Как был голышом в одних штанах, так и полез. Мальчишку вытащил, бегом за девчонкой. Нашел её, только на выход, и потолок на них рухнул. Девчонка ничего, живая. А Герка твой...
- Что с ним?!.. Говори.
- Обгорел. В больницу увезли.
- Ванька, где твой? - Люба заметалась по комнате. - Рай, мне в больницу надо.
- Щас скажу ему. Свезёт.
     Люба сидела возле Герки на стуле, взяв его руку в свою. Он лежал на боку, чуть откинувшись на живот, чтобы спина и затылок не касались постели.
- Герка... Как же ты так... Это же боль какая, просто невыносимая.
- Крыша у них загорелась. Видать, где-то замкнуло. Мальчонку я сразу нашёл, сидел за печкой в закутке. Вынес его, мокрую тряпку на лицо и назад за девчонкой, - Герка чуть ворохнулся, подвинувшись к её руке поближе. - По полу все облазил, нет нигде. Давай по шкафам смотреть. А у них в уголке бабкин сундук стоял, тяжёлый такой, старинный. Открываю, а она там лежит и лупает на меня глазёнками. А потолок-то уже горит во всю. Подхватил её, а на выходе доски оборвались и на спину. Голову вон ещё захватило, - Люба молчала, слушая и поглаживая его руку. - Люб... Я же теперь, как тот Квазимода из кино. И так-то страшный, а теперь ещё и сгоревший.
- Не говори так. И поправляйся быстрее.
- Люб... Если что, то я помогать тебе буду. Я же понимаю. Спина обгоревшая, рубцы поди будут.
- Ничего... Майку носить будешь, и никто твои рубцы не увидит.
- Да и голову вон прихватило. Поди и волосы не отрастут на ожоге.
- Ничего... Не отрастут, так в кепке ходить будешь. Ты только поправляйся, мы ждать тебя будем, - Люба вздохнула и в глазах её сверкнула влага. - Вот схожу к врачу и видно будет, правда или нет. Похоже, что дитё у нас с тобой будет.
- Люб... - он притянул её руку к губам и прижался. - Люб... Если уж не нужен такой буду, то я буду помогать тебе и дитю. Не брошу я вас.
- Ты поправляйся. Мы будем ждать, - Люба погладила его подпалённые огнём волосы. - Вон и Чупка твоя тоже ждёт, забрала я её у матери... И ты знаешь, она ведь плачет. Ляжет в дверях и тоненько так с подвывом скулит. Затихнет чуток, и опять подвывает. Я же осмелилась и взяла её на руки. Смотрю, а у неё глаза мокрые. Давай вытирать, да жалеть. Прижалась она ко мне, дрожит вся, - Люба улыбнулась. - Ждём мы тебя. Все ждём. Ты поправляйся и приезжай... Геракл, ты мой хороший. И самый красивый на свете.