2024 - чтение биографическое

Доменик Веннер.
Эрнст Юнгер. Иная европейская судьба.

Автор выступает здесь скорее в роли политического активиста, нежели интеллектуала и историка. Претензия моя как читателя та же, что и к Кизелю: слишком сильная диспропорция между «ранним» и поздним» Юнгером. А у Веннера она еще больше. О послевоенной жизни и произведениях совсем чуть-чуть. Некоторого внимания удостоен только «Эвмесвиль» и «Уход в лес», а «Мир» и «Герлиополь» высмеиваются, про дневники и путешествия почти ничего нет, а «Стеклянные пчелы», например, не поминаются.
Разумеется, это авторская воля, искать в Юнгере, то что ему наиболее близко. Мудрость «анарха», по-видимому, Веннеру была не близка, зато много сожалений про страдания немцев и суицид отдельных нациков. (А другие народы не имели разве права на месть? А что сам Юнгер делал на Кавказе в мундире оккупационной армии – кто его приглашал туда - и никаких сожалений про жертвы и разрушения в СССР. Юнгеру и автору симпатичны офицеры, устроившие заговор против Гитлера, но ведь они и сами много убивали по приказу бесноватого – кто бы стал с ними мириться во время войны?). Но про суицид – смерть Веннера показала, что ему это близко, как и подвиги гомеровских героев. Но книга все равно хорошая.
Читать было интересно.

Гельмут Кизель.
Эрнст Юнгер. Биография.
Т.1. 1895-1933

Устроил на одной своей книжной полке «Юнгер-уголок», где собираются книги этого интересного и загадочного писателя, а также материалы о нём.  Юнгеровское опять стало у издателей популярным. Давно мечтал прочесть его подробную биографию, но ЖЗЛ не выпускало, а книга Питера Козловски «Миф о модерне» сразу начинается с извинений, что автор заинтересовался таким взрывоопасным писателем. Извинения, возможно, и не помешали бы, но с сразу же демонстрировать свою приверженность «толерантности».
А вот биографическое исследование д-ра Кизеля – это то, что надо. (Читал его, кстати, параллельно с работой мужественного француза Доминика Веннера «Эрнст Юнгер. Иная европейская судьба». Веннеровские тексты тоже сильно идеологически нагружены, конечно, в ином роде, чем в теперешнем «мейстриме»).
Заголовок тома говорит сам за себя, он охватывает период от рождения Эрнста Юнгера до прихода нацистов к власти в Германии. Основные вехи: детство-юность, фронтовые подвиги, служба в рейхсвере, женитьба, круг друзей, «консервативная революция», первые литературные и публицистические опыты, духовная эволюция.
Все это познавательно, но, по правде сказать, ранний Юнгер мне не особенно нравится. Начитавшийся приключенческих сказок юнец бежит в Африку, записавшись (незадолго до войны!) во французский иностранный легион. Оттуда его вытаскивает отец.  Сдав экзамены по облегченной схеме юноша идет добровольцем на фронт. Полтора десятка раз ранен, награжден, фактический смертник чудом остается в живых и век его превышает столетие. Явное чудо! Здесь Юнгер не тот мудрый старик, ловящий жучков и пишущий мудрые тексты с философско-мистическим уклоном. В юном солдате кипит ярость, это страшный немецкий зверь, убивающий врага на близком расстоянии и заставляющий себя посмотреть в мертывые глаза «своему англичанину». Впрочем, за насекомыми и книгами он охотится и на фронте, а после ВМВ английская оккупационная администрация на некоторое время запретило ему печататься.
Потом «лейтенантская проза» и становление как писателя. Почти полторы сотни яростных публицистических статей (в РФ издали аж два сборника). Хватило ума, вкуса и чувства дистанцироваться от Геббельса и пр. Участие – идейное – в «консервативной революции». Странное течение, но ваймарский период его объясняет. (Вспомним, какие экзотические споры кипели у нас в «лихие девяностые») Довольно невнятное «Сердце искателя приключений» (со снами) и крайне сомнительный с социологической точки зрения «Рабочий». Впрочем, это с «Тотальной мобилизацией» скорее симптомы, нежели диагнозы, индикаторы той сумасшедшей и трагической эпохи. Ну, а потом уже начинается нацистский ужас…
Мой (повисающий в воздухе) вопрос биографу о «непропорциональности»  кизелевского жизнеописания Юнгера. Конечно, «все мы родом из детства» и без фронта и «Стальных гроз» Эрнст никогда бы не стал тем, кем он стал. Но если десятые и двадцатые годы, а также первые опыты пера описаны так подробно, то об остальном придется сообщать «скороговоркой». Второй том по объему меньше, но ведь там и должно содержаться самое, на мой вкус, интересное и «вкусное». Мужчина входит в ум после сорока («акмэ») и для меня «настоящий Юнгер», начинается примерно с «Мраморных скал» и «Садов и дорог». Такие шедевры как «Гелиополь» или «Уход в лес», «Эвмесвиль» или «Перед стеной времени», должны, по моему убеждению, разбираться более подробно, нежели «Штурм» и «Перелесок». Да и Дневники, особенно послевоенные, нуждаются в подробнейших комментариях. У Кизеля же все наоборот. «Центр тяжести», на мой взгляд, значительно смещен. Это не снижает, конечно, опыта самой подробной биографии писателя, но вопросы остаются.
Впрочем, когда говоришь или думаешь о Юнгере, всегда попадаешь в водоворот противоположных мнений и сильных чувств от восторга  до ненависти.
Будем читать дальше.




С.И.Романовский.
От каждого – по таланту, каждому – по судьбе

Сборник очерков о знаменитых (не)советских литераторах. Вроде бы «дилетант для дилетантов», но интересно. Удивительно, если автор с Менделеевской, 5, ибо там мозговые извилины выпрямляют, а мысли скрючивают. А вот Романовский писал дельно и о «притащенной науки», и о драмах-трагедиях литературных кумиров. Упреки в поверхностности не принимаются. В расскахз о героях книги выделено главное. И без «филологического» топтания вокруг деталей, филОлухи бросают щепотку заварки на ведро кипятка, а здесь ответы на «часто задаваемые вопросы» - и без экивоков и ханжеских умолчаний.
Вроде был « в теме», но немало интересного выяснил. К женщинам-поэтессам стал относиться много лучше и даже перелистал их томики. Цветаева жила – и дала жизни отказ. Ахматова играла, но выжила. Бедный Есенин попал между жерновами партийных монстров. Про Маяковского цензурных слов найти трудно, разве что – презрение. Поражает инфантилизм Пастернака. Мандлельштамп тоже – несчастный ребенок. Горький – это обгадившийся «буревестник», отвращение. Фадеев был все-таки человеком и даже писателем. Но гадом тоже был. В юности читал его «Угеде» - писал «под Толстого», да и «Молодая гвардия» даже после партийных добавлений – вполне читабельна (фильм снимали по ранней версии). Но как же они поклонялись абреку! Вот и Булгаков с его талантом пришел к Воланду как положительному герою. (Все же под влиянием Романовского решил почитать дневники и письма Мастера, но на «Белую гвардию» энтузиазма не хватило).
Иногда Романовский все же упрощенно тенденциозен. Скажем, описывая отношения Льва Гумилева с матерью, однозначно становится на его сторону. Были ли упреки в адрес Ахматовой несправедливы? Возможно. Но ведь шли они от человека, много лет проведшего в концлагере. Какая уж тут объективность! Вот если бы Ахматова в 20-е годы эмигрировала, а не «была со своим народом», то, возможно, Лёва был бы знаменитее Леви (Стросса). Но что гадать, хотя автор и этот сюжет рассматривает. Другой пример необъективности – это характеристика второй жены Булгакова, в которой писателя якобы привлекало только тело. Воспоминания Л.Белозерской на записки секс-бомбы не похожи. Зато третья – Елена Сергеевна – настоящая Муза. Не прошло и сорока дней после смерти горячо любимого мужа, а она уже «дала» литгенералу, который давно возле нее вился. Мотивировка была в том, что Фадеев обещал вдове похлопотать об издании булгаковский книг (обманул, гад). Судьба «Маргариты»…
Про А.Платонова читать не стал, как не читаю его самого. Об АП любят писать диссертации-дипломы (даже мужеподобная «снайперша» сподобилась). Но Платонов – это не «литература», а нечто вроде «зеркального письма», в котором отражается невероятный ужас «строительства нового мира».
Думаю, что советским и постсоветским интелями нужно было все-таки поменьше читать «Новый мир», а побольше следить за «ловкостью рук» прихватизаторов. Но теперь – что уж говорить. Остается по старой памяти обратиться к отечественному «литературоцентризму».


А.И.Герцен
Дневник 1842-1845.

Если в юности Достоевский, то сейчас – Герцен. Читал с интересом его дневники: Москва, после возвращения из новгородской ссылки. Досада на славянофилов. Смерть и болезни детей. Публичные лекции друга Грановского. Вполне современный образ мысли и схожие проблемы. Статьи и тягостные думы. Былое?
Удивительно, что при полном несовпадении биографий и времен, чувствуешь с автором какую-то тесную душевную связь. Или это внешние обстоятельства так действуют?



Пётр Вайль
Свобода – точка отсчета

На мой вкус, самым интересным разделом в книге был второй, посвященный литературе. А там основное место занимал И.Бродский. К автору и его «контрагенту», я отношусь, в общем, неплохо (по сравнению с ними, другие настырные: Генис раздражает, а Дбыков отвращает).
И Вайль, и Бродский жили недолго, но интенсивно, а главное, оказывались в нужное время, в нужном месте (другой вопрос – чего им это стоило). Но попади они в другое время, особых успехов они бы не добились. А так, напоследок удалось вырвать кусок и у литературы, и у критики, и у публицистики-эссеистики, да и пожить в политически интересное время. У следующих ничего этого уже нет и не будет. К примеру, какие литературные журналы в эпоху соцсетей. Слава и «Нью-йоркера» и «Нового мира» осталась навсегда позади, как и прочие литературные страсти. Повезло  ребятам прославиться в конце литературной эпохи.
А прочие разделы о кино-живописи и пр. менее интересны, это след газетной поденщины и т.п. Ряд мыслей, высказанных и цитируемых  Вайлем, можно поддержать…
«Человека, читающего стихи, труднее одолеть, чем того, кто их не читает». (И.Бродский).


Арсений Гулыга.
ГЕРДЕР

Как ни удивительно, но книжка, выходившая двумя изданиями еще в хрущевско-брежневский период, мне понравилось.
Конечно, «дань времени» пришлось заплатить весьма большую, но написано, в общем, толково. Да и фигура Гердера выглядит и актуальной, и привлекательной. Если почитать его тексты, то многое выглядит странно знакомым. Многое из того, что сказал Гердер в 18 веке, с тех пор стало банальностью. Биография Гулыги помогает восстановить авторство или генезис многих идей. С тех пор, конечно, многое изменилось,  но многие вопросы так и продолжают дебатироваться без особого результата. Сравни, например, идею прогресса эпохи Просвещения с бестселлером Стивена Пинкера «Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше». Есть ли прогресс или же постоянно идут откаты назад. И аргументов, и Фактов здесь предостаточно. Жаль, что Гердера очень мало знают и изучают. Он как бы  тени «классической немецкой философии», хотя в полемике с тем же Кантом иногда Гердер выглядит более убедительным. Гердер был ярким выразителем идеалом прогресса, мира, гуманизма и т.д.
 Да, его взгляды порой очень привлекательны, но проблема в том, насколько они адекватны по отношению к «человеческой природе» и насколько их возможно практически реализовать.


Ирена Желвакова
Герцен

Нелегкая была задача у биографа. Ведь герой сам свою жизнь подробно и талантливо описал: «Былое и думы» – это главный русский мемуар. Многое ли в принципе сейчас можно добавить, хотя, конечно, дукуменотов и биографий Искандера – море!
Но на удивление книга оказалась неплохой. Правда, начал читать я её с середины (а потом можно двигаться вперед и назад). Заграничный период как раз у самого Герцена описан фрагментарно, а представленная биография восполняет пробелы.
Текст актуальный, а герой симпатичный и как бы очень современный. Положим, с крестьянским общинным социализмом он «лоханулся», но за свободу боролся всю сознательную жизнь и во многом был прав.
«Я нигде не вижу свободных людей, и я кричу: стой! – начните с того, что освободите самих себя».

Елена Булгакова
Дневник 1933-1940

«Мастер» был бы велик, но его обслюнявили советские интеллигенты. Трудно очистить шедевр от всяческих благоглупостей, восторгов и комментариев «по своей мерке». Однако интересно почитать о времени и обстоятельствах создания знаменитого романа.
Дневник последний жены Булгакова за те годы, которые она жила с ним довольно любопытен. Конечно, записи о фактах и встречах не передают духовного напряжения работы над великим романом, но окружающую обстановку показывают неплохо. Применительно к самому писателя критика не относится. Он как из другого измерения», как его «МиМ» и ее герои в финале. Трудно им было жить в атмосфере совка, невыносимо даже. И все же писателю повезло – умер своей смертью, да и не бедствовала их семья в 30-е годы особенно – всё ведь познается в сравнении. Хлеб с лебедой или вкусности на приеме в американском посольстве.
Зато окружение писателя выписано превосходно. Были там действительно талантливые люди, в отличие от халтурщиков и пошляков брежневской эпохи (бабочка крылышками бяк бяк бяк)! Но как же все эти мхатовцы, вахтанговцы, таировцы, певцы, актеры, композиторы, литераторы и прочая старались понравиться Власти.  Как самозабвенно и творчески кривлялись, укрепляя и культурно легитимизируя власть палачей и главного людоеда. Человек слаб, да и что делать, когда попал, как кур в ощип. Сегодня ты лауреат, а завтра враг народа, сегодня блудишь в элитном санатории обжираешься в ресторане, а завтра тебе ломают кости и превращают в лагерную пыль. Боялись, конечно, плакали, но «продолжали есть кактус». Однако как вкусна была икра в годы голодомора. Страх за себя понятен и естественен. Каждую ночь могли арестовать любого. Жить ведь захочешь, не так раскорячешься. Но старались все же не только  и даже не столько из страха. Этим шлюховатым арт-холопам хотелось от власти кусочка послаще. Этика отступала на дальний план перед жадностью и самолюбованием. Конечно, хорошо бы просто было заниматься своим делом: петь-плясать, писать-играть, но «времена не выбирают».
В эмиграции были разные, но их позиция была все-таки честнее. А эти – зачем остались, если был какой-нибудь выход и надежда или возможность сбежать? Так любили народ? Смешно. Где эта любовь: сочувствие умиравшим от голода крестьянам, замерзающим спецпереселенцам, убитым в лагерях и войнах. Так, иногда промелькнет какая-то тень, а так – обиды за критику, спор о гонорарах, творческие муки по поводу того, как бы оригинальнее себя подать, зависть к получившим ордена и звания, торопливый блуд и пир во время чумы. На задних лапах танцевали, чтобы обратить на себя благосклонное внимание вождя. Надо же – несколько раз посмотрел «Турбиных». Какое внимание Правительства к культурке. Но риск был большой, могли и расстрелять несмотря на облизы и энтузиазм, вот и у самого  культового литератора болезнь обострилась после запрета подхалимской пьески. Но у Булгаковых еще были какие-то представления о морали и приличиях. У многих других – уже не было!
А Воланд – он же такой очаровашка!..
Потом вместо Воланда объявилась Фурсова, стало не так опасно, но еще более пОшло. Однако привычка закрывать глаза на реальную жизнь у отечественных «мастеров культуры» неистребима.


С.Есин.
Дневник 1985-1996

Документ эпохи, так сказать. Поздний застой, катастройка и после. Автор, «писатель и драматург», видимо очень высоко себя ценит, что решил опубликовать личные записи. Впрочем, в их подлинности стоит усомниться, не в том смысле, что это не сам писал, а в том, что это Дневник, а не имитация – как и все остальное. Автор испытывает творческие мучения при сочинении произведения о В.И.Ленини, описывает знакомых, посещаемые спектакли, многочисленные поездки, новинки литературы, сборища литераторов и интриги в союзе совписов. Очень много говорит о своем тексте «Имитатор»…
Не читал, но одобряю! Действительно все описанное – это именно имитация литературного процесса и культурной жизни. Подражание некоему воображаемому образцу. Фальшивое описание неподлинноф жизни.   Раньше писали честнее, хотя и подлости, конечно же делали и прочее, но все как-то искреннее, с «душой». А здесь все – нечто искусственное, НЕ настоящее. И то, что Есин – «профессиональный литератор» и еще потом стал ректором литинститута (sic!), то есть обладал ремесленными навыками составления текстов, это – ещё больше позволяет почувствовать эту имитационность. Собственно, имитацией в союзе было почти все, как бы литераторы дурили как бы народ («новая историческая общность» – тоже имитация, конечно!), получая за это жирные кусочки, но все равно приходилось стоять в очереди за помидорами и унижаться, доставая продукты. Зато – Дома творчества и Литературный процесс! Что из всего этого можно читать сейчас? И какие реформы могли сделать эти «квази»? Неудивительно, что вышел сплошной стыд и разочарование. Имитаторы!



Вера Лукницкая
Николай Гумилёв. (По материалам семейного архива семьи Лукницких).
 
Книга, изданная в 1990 году, 34 года простояла полностью непрочитанной на моей «серебряной» полке. А ведь Николая Гумилева я очень люблю, Серебряным веком интересуюсь и дневники читаю. Почему же до сих пор не прочел, а только пролистывал? Загадка подсознания.
Но книжка все же дождалась своего (то есть, моего) часа, хотя и страницы, и бумажная обложка пожелтели. Весьма интересно. Непривычна только форма, фрагменты дневника молодого Лукницкого, записи бесед с А.Ахматовой и пр., которые выстроены в соответствие с хронологией жизни Николая Степановича, хотя заметки и делались в разное время (вторая половина 20-х годов). Читать несколько утомительно, потом и восприятие не такое, как во времена «гласности».
Описанное время и люди уникальны и не только своими дарованиями. В нашей страшной истории   - это островок Муз среди темного хаоса, но почти у всех его обитателей была трагическая судьба. Гумилев и здесь выделяется. Какого Поэта погубили! «Следователь» Якобсон допрашивал. После господства нелюди -  что могло остаться в нашей культуре! Таких высот, как поэзия Гумилева больше не будет, да даже и уровень литератора Лукницкого трудно достижим. Приходится платить за все, но как бы « в рассрочку»




Й.Колышко
Великий распад

Довольно любопытные записки дореволюционного «политтехнолога» – продажного журналиста, авантюриста, выдвиженца «нетрадиционного» князя Мещерского и т.п. В центре внимания традиционно для представителя первой русской эмиграции – вопрос о причинах крушения империи. Особых постов этот поляк не занимал, хотя и пытался посредничать в переговорах о сепаратном мире с Германий, но даже учитывая его вранье и пристрастность (месть Витте, например), нельзя отрицать того, что Колышко был «в теме» и знал подноготную политики РИ. При этом его мемуары написаны с «большим разрешением» и показывают детали, которые с вершин власти не всегда видны. Да и зигзаги внутренней и внешней политики от описания таких деталейц становятся более понятными:  мемуары – это не учебник.  Помимо портретов государственных деятелей занятны замечания автора, например; о страсти Александра к своей любовнице или характеристика «самомненья» и страсти к само-державию последнего царька (которые его и погубили вместе с семьей и со страной). Могла ли Россия при таких деятелях избежать революционного «Везувия»? Спорный вопрос. Пришел Семнадцатый и наш автор в эмиграции активничал и интриговал уже по мелочам. Судьба «политтехнолога». Бедная страна!



Д.С.Лихачев.
О жизни. Воспоминания

Пересмотрел (в лучшую сторону) отношение к Дмитрию Сергеевичу. В совковые времена я относился к нему с настороженностью, но, скорее всего, в том были виноваты глупые и восторженные почитатели «академика Лихачева» из числа «образованщины». Про Соловки было известно, но почитав подробности (особенно про блокаду, да и про другое страшное) относишься к автору мемуаров совсем иначе! Еще в застой к нему подсылали бандитов, чтобы избить и поджечь квартиру, а на «историческом» факультете переводили на ассистентскую ставку. И все же он выжил, пробился и много добился даже посреди кромешного ада.
А жизнь эта адова  началась с монголов, а в Древней Руси было лучше? («Изборник» как альтернатива?)

Ю.Кублановский
Год за год. Дневник 2008-2009


Сколько же у этих «мастеров слова» было привилегий. Вначале, когда прочел как БК запечатывает свои дневнички в целлофан и сдает в архив, было смешно. Чудак заранее считает написанное им «нетленкой», достойной сохранения. И вот он решил часть записей за 2008 год пустить в печать (на аналогичный компромисс пошел и Шатобриан, при жизни рассекретивший часть «замогильных записок». Но дневник оказался довольно интересным – я бы почитал и другие кублановские записи (не стишки же!).
Со многим согласен ретроспективно – сам испытывал схожие чувства к постсовесткой гнуси. Но несогласие нарастало по мере чтения.

На своей картине Л.Альма-Тадема изобразил кота из легенды о спасенном мледенце. В 15 веке быо наводнение и колыбель унесло  волнами. Кот не давал колыбели перевернуться и обеспечил ребенку биографию