Герций В. М. Уголовная защита. Теория суждения

Публикуется на правах рукописи.
Уголовная защита. Теория судебного суждения.

План:
1.Постановка проблемы.
2.Методология решения.
3. Психологический аспект.
4. Этический аспект
5. Лингвистический подход.
6. Правовой аспект речевого акта.


Предисловие.

Мыслительные операции с юридическими понятиями на предельных уровнях сознания демонстрируют, что законы формальной, аристотелевской логики не работают. « В деятельности  интеллекта, нацеленной вовне, наличествует метафизика, или трансцеденция: эта деятельность есть Желание. Однако Желание, направленное вовне, развивается, на наш взгляд, не в объективном познании, а в Речи, которая, в свою очередь, в прямом признании  лица предстает как справедливость»  Познание, в том числе  научное, рационально-объективное, т.е. внешне-логичное, направлено на то что во-вне, на объекты внешнего мира, которые независимы от познающего лица-субъекта. Поэтому познание, достигшее успеха, итериоризирует (как бы «присваивает») объект, в познанном объекте, а тем более в высказывании об объекте( в суждении о нём), уже содержится экстериоризация познающего Субъекта, его «Я». Философ Э.Левинас, чья цитата приведена выше, описывает этот процесс познания, как разновидность  «поедания» .
  И пусть поедание это метафора, но та, которую предлагается взять за основу анализа судебного суждения и смысла выраженного в нём. Сделано это по нескольким причинам: во первых, Э.Левинас — наш современник, еще не понятый и мало изученный философ-этик, проведший несколько лет в концентрационных лагерях нацистской Германии, поэтому он знает о чем говорит: о смысле страдания, и Этике страдания, в отличие, скажем, от философского концепта М.Хайдеггера, где нет этики вовсе, поэтому у Э. Левинаса — Желание, понятое через этику, а у М.Хайдеггера, онтология Проекта как предмета заботы Дасайн. Каждый из философских проектов по своему интересен, равно как и история жизни упомянутых философов, но в настоящей работе будет анализироваться  судебное суждение, поэтому этика нам будет нужна, чтобы через анализ Желания в левинасовском смысле, прийти к архитектонике смысла судебного суждения. Во вторых, работы таких авторов  как  В.Франкл, П.Рикер, также пойдут в помощь для понимания акта судебного суждения как формы выражение смысла судебного суждения Субъекта, его внутреннего Я. Так получилось, что и Э.Левинас, и В.Франкл, и П. Рикер крупнейшие философы ХХ века в своей жизни имели безусловный опыт человеческой трагедии, понимания хрупкости человеческой  жизни, проведя несколько лет в нацистских концлагерях, т. е.  опыт балансирования на грани жизни и смерти, переживания «пограничной ситуации» (по Камю) и «пиковых переживаний» (по Ясперсу), поэтому при всем своеобразии и оригинальности их философских взглядов, они в общем то оперируют схожими ментальными конструктами: интериорность «Я», экстериорность, как выражение «Я» во-вне, категориями справедливость, вины, смысла, и,  как категория смысла через этику, трансформируется в трансцедентность «Я», делая Желание осуществимым.В третьих, почему в этой работе речь пойдет о «Желании»  и судебном суждении? Ответ: автор почти 40 лет защищает людей от уголовного преследования и поэтому как никто другой понимает цену Желания человека, находящегося под давлением уголовной системы. Справедливо или нет это преследование, этот вопрос останется вне пределов рассмотрения настоящей работы. Задача, которая стоит перед автором настоящей работы в том, что, если для эффективности защиты адвокату нужно  взять на вооружение   последние достижения лингвистической науки и  исследования в области философии сознания, то это надо делать, так как адвокат с о своим подзащитным стоят фактически один на один против атаки хорошо эшелонированной  правоохранительной системы. А в бою, как известно, все средства хороши, кроме аморальных. И наконец, в четвертых, материя суждения, или то, что содержится в слове, вовсе не тождественна его форме. Мало сказать, хотя бы и потому, что  сказать необходимо,  так как еще Л. Витгеннштейн в своем «Логико-философском трактате» заметил, что то, что не высказано, того не существует. Поэтому говорить нужно обязательно, уже хотя бы потому, что «не-существовать» это не значит «не- быть», не наличестовавть, не присутствовать здесь и сейчас. Да, в уголовном суде иногда, лучше и нужно промолчать, так как смысл очевиден, он уже вскрыт и ясен, всем причастным, он ощущается интуитивно, т. е. совестью. Поэтому у Витгенштейна говориться о том, что то, о чем нельзя сказать того не существует, но это не значит, что этого нет, что невысказанное не наличествует и не присутствует, просто не обо всё мы можем сказать, не обо всём можно высказаться. В конце концов, ещё Эклизиаст отмечал некую раздвоенность между словом и мыслью: «Слово, изреченное - есть ложь».   То есть проблема в самой категории «Смысле», как философском понятии.  Чтобы лучше понять этот феномен «Смысла» автор предлагает обратиться к работам структуралистов и пост-структуралистов М. Фуко и Ж. Дилеза, чтобы воспользовавшись  их  инструментами философского анализа, схватить существо Смысла, найти этот Смысл в конкретном уголовном деле и создать условия для реализации Желания, т. е. Добиться реализации задач и целей уголовной защиты.
Настоящая работа,  посвящена лишь одному аспекту теории  речевых актов, а именно подготовки Речи защиты в уголовном процессе. Но Речь речи рознь. Вопрос, который интересует автора на страницах этой работы, в том, как сделать Речь субстантивной, слово — действенным, а суждение порождающим изменение в бытии или реальности уголовного процесса.  Важность этой проблемы ещё и в том, что практикующий юрист, часто  к прениям сторон в уголовном суде, подходит спустя рукава, ошибочно пологая, что процесс уже прошел, выводы  Суда уже сформированы, работа Защитника в принципе сделана: доказательства исследованы, свидетели-потерпевшие допрошены, все ходатайства поданы, в речи отсталость только резюмировать все важные аспекты дела, а там, как решит Суд. Если  результат не удовлетворит, то есть право на апелляционное обжалование, в конце концов...Но дело в том, что уголовный Суд, делая вывод о виновности или невиновности, руководствуется законом и совестью, как об этом прямо говорит уголовный закон. И если с законом все более или менее понятно, он писан, зафиксирован в норме права, или комментариях и разъяснениях Высших Судебных инстанций, или интерпретирован в конкретных судебных актах по схожим делам, отраженным в судебной практике, доступ к которой посредством компьютера, имеется у всех участников судебного процесса, то иное дело с совестью, которой должен руководствоваться Судья, вынося свое суждение о виновности по конкретному уголовному делу.
По мнению автора, законодатель, допустив в уголовно-процессуальном законе отсылку к такой  категории как Совесть, которая на первый взгляд кажется не имеет никакого отношения к юридический доктрине, которая не имеет никакой четкой, конкретной дефиниции в законе, тем самым придал уникальное и особенное значение уголовному процессу в России, о чем ещё на заре ХХ века отмечал известный судебный деятель, адвокат С.А. Андреевский.  Там же в этой же работе Андреевский отмечал и неразрывную архетипическую связь между русской литературой и формированием судейского усмотрения в русском же Суде, или юридической позиции Суда по уголовному делу.  Подчеркну, что С.А. Андреевским сразу же верно схвачена такая деталь, как различие мышления и юридической позиции, выражаемой  мышлением, вскрыт некий дуализм в том, что говорится, и то, о чем говорится, слово и смысл, о котором это слово сказано.
Этого же принципа на страницах настоящей работы  будет придерживаться и автор, стараясь не переступить эту тонкую грань между юридическим и формированием суждения о юридическом. И если первое, юридическое, автор намерено оставляет за скобками, так как юридическая доктрина сама по себе содержит  огромный объем материала и информации в этом вопросе, то процесс формирования суждения об юридическом, а именно лингвистический подход к юридическому суждению, автору представляется наиболее интересным. Хотя бы потому, что в электронной энциклопедии «Викепедия» раздел  «Правовая лингвистика» выделен красным цветом, т. е. ждет своего исследования и заполнения. Ну и главное в том, что такое смещение акцента в формировании юридической позиции, а в последующем её артикуляции в уголовном Суде, должно помочь донести мысль  Защитника до Суда. Правда, сама мысль, как объект исследования, чтобы она стала сущностно-субстативной и порождала  изменения в бытии, а не только «оставляла круги на воде», должна в этом случае подчиняться определенным законам, и отнюдь не юридическим.
Вот об этих законах суждения и мышления в сфере юридического региона мысли, ниже и пойдет речь. Решить эту задачу, добросовестно  исследовать  процесс формирования юридического суждения, и последующей его артикуляции-высказывания, не возможно, по мнению автора, без понимания, как законов психологии личности, так и этики поступка, т.е. рефлексии нравственного поля действия девиантного сознания. Так как Совесть — это именно про этику поступка, равно, как и личность, понятая, в свою очередь, в двух аспектах: личность, выносящая суждение- как мнение стороны процесса по конкретному делу, так  и личность Другого(Суда), выносящего суждение о вине субъекта преступления  в постановленном приговоре. Очевидно, что перед нами два различных суждения об одном и том же: суждение, как мнение участника уголовного процесса, и суждение, как судебный акт, т. е. высказывание Суда по конкретному делу в форме юридически-значимого судебного акта.
Как уже говорилось, предмет настоящей работы не уголовное право, а непосредственно сама мысль о праве. Поэтому  триада: личность-вина-справедливость, и есть та питательная среда мысли, которая предшествует судебному суждению, это те категории, в которых и формируется юридическое суждение о преступлении, т. е. ещё до того, как человеческая рациональность начнет квалифицировать поступок субъекта по той или иной статье уголовного кодекса, наличествует мысль о виновности, либо невиновности лица в соблюдении законов справедливости.
Важность данного исследования ещё и в том, что практикующие адвокаты часто имеют дело со случаями, когда  обвиняемые или же подсудимые, находятся в противоборстве  с правоохранительной системой, принципиально противостоят ей, отстаивают свою правду, свою позицию, доказывая  свою невиновность в инкриминируемом  деянии. И по этой причине тоже, автором в первый же абзац настоящей книги  вынесено суждение З.А. Сокулер  о конечности  и бесполезности формальной логики в правовом споре Обвинения и Защиты о вине Субъекта преступления.Разве это не есть тот предельный уровень сознания в операциях с юридическими понятиями, в которых аристотелевская логика перестает работать, когда человек противопоставляет свою логику поступка против логики обвинения правоохранительной системы.  А что тогда работает? Кто тогда выносит суждение о вине? Каким законам подчиняется это суждение? Рациональность, квинтэссенцией которой и является формальная логика, вновь подвергнута сомнению и критике. Впрочем в Кантовской метафизике ответ на этот вопрос уже дан: не все может быть схвачено рациональным сознанием. Моральный субъект действия, постулирован Кантом, а П.Рикер пошел ещё дальше, исследовав механизм формирования смысла в субъекте, выносящим юридическое суждение о Справедливом. И конечно же этот субъект, выносящий суждение, должен быть морален, иначе само суждение не обладает атрибутом справедливого. Получается, что в  законы формальной логики должны быть включены положения о моральных ценностях, и сам поступок верифицирован сквозь их призму. Но это уже другая логика, раз уж мы заговорили о ценностях — трансцендентная логика Э.Канта, которая, может быть, позволит приблизиться к ответу на вопрос, как высказать свою мысль о невиновности и убедить в этом Суд. Правда, здесь же возникает новая проблема, о какой логики действий можно говорить применительно к правоохранительной системе, как системе, а не личности-субъекту? Однако, всё равно ответ нуждается в каком то подспорье, пусть даже это будет обезЛиченная диалектическая логика Гегеля, которая аннигилирует преступную волю субъекта, снимая её посредством наказания, как это отмечено  в «Философии права». Диалоговый, конвенциональный характер  уголовного процесса может увести мысль от столь абстрактных, на первый взгляд, «высоких» материй, как моральный императив, преступная воля, каковыми оперировали Кант и Гегель, сведя всё к смыслу-Желанию Субъекта. Приземлив высокие материи на грешную землю юридических баталий, отметим, что универсум диалога, помыслен такими  философами как Г.О. Аппель, Дерида, Ж.Дилёз,  и сводит всё к смыслу , автором которого и является внутренний Субъект. Задача ставиться радикально: высказать свой смысл и   осуществить его в этом диалоге. Словом, допустив мысль о том, что формальная логика  плохое подспорье в формировании суждения при оперировании такими категориями, как вина-справедливость-личность, ещё не значит расписаться  в бесполезности поиска эффективного метода подготовки речи в уголовномсуде, пусть даже юридическая речь будет содержать отсылку к таким абстрактным категориям, которые слишком субъективны, абстрактны, неформальны, с точки зрения юридического дискурса. Наоборот, надо усилить поиск.
Итак начнем...

Глава 1
Слово. Событие.

Для начала один пример:

А. Был задержан, а впоследствии обвинен в совершении преступления по ч. 4 ст. 159 УК РФ(мошенничество). Суд избрал обвиняемому А меру пресечения — заключение под стражу. По фабуле обвинения обвиняемый А. и его подельник  Б. ввели в заблуждение потерпевшего Т., ранее привлеченного к уголовной ответственности по ч.6 ст. 290 (получение взятки), обещая тому урегулировать претензии к нему со стороны правоохранительных органов, путем назначения наказания, не связанного с лишением свободы. Б — подельник А.,  был задержан ранее с поличным при получении денежных средств от потерпевшего Т., который ещё ранее обратился в правоохранительные органы, что дало возможность оперработникам записать часть бесед между А. и Б. и потерпевшим Т. на технические средства аудиозаписи,   впоследствии Б. указал на А, как на своего соучастника преступления. В ходе первичных следственных действий было установлено, что и А.и Б. имели знакомства среди сотрудников правоохранительных органов и работников судебной системы и предположительно  могли реально оказать помощь Т. в смягчении ему наказания. Следствием было предложено А. раскрыть всю цепочку посредников в передаче денежных средств от потерпевшего Т. до работников суда, за что ему  было обещано не отправлять его под стражу до рассмотрения дела по существу судом, а также разъяснено, что содействие следствию будет учтено Судом при назначении ему наказания как смягчающее вину наказание. После нескольких дней колебаний А. отказался от  предложенного сотрудничества. Ему была избрана мера пресечения — арест, где он и находился весь период предварительного следствия, т. е. более 1 года. Впоследствии А. был осужден районным Судом за совершение одного эпизода мошенничества и приговорен к 2 годам лишения свободы. А. полностью признал себя виновным, раскаялся, выплатил небольшую компенсацию потерпевшему Т., за причиненный моральный ущерб, так как реального ущерба Т. не понес, ввиду того, что своевременно обратился в правоохранительные органы. Б.-подельник А., также был приговорен Судом к 2 годам лишения свободы, он был взят под стражу в зале Суда, потому что весь период предварительного следствия он находился под домашним арестом, так как ранее указал на А, как на своего сообщника и подтвердил это в своих показаниях на следствии, Б. также признал вину в полном объеме, выплатил небольшую компенсацию за причинение морального вреда потерпевшему. Напомню, реального ущерба потерпевший не понес. Вместе с тем, с учетом  пересчета 1.5 дня содержания под стражей в СИЗО за один день лишения свободы в колонии общего режима, то А. получил право на условно-досрчное освобождение немедленно после вступления приговора в силу, каковым он и воспользовался через 2 месяца. В общей сложности А провел в местах лишения свободы 1 год и 4 месяца, Б — 1 год и 6 месяцев+1 год нахождения под домашним арестом, с учетом перерасчета 1,5 дня содержания под домашним арестом приравнивается к 1 дню отбывания в колонии общего режима.

Перевод с латинского singularis: единственный, особенный, а в современной  философии сознания «Сингулярность» понимается как  единичность существа, уникальность  явления. Приведенный выше пример о процессуальном положении А., также отвечает этим условиям и вот почему: Сам по себе уголовный суд это место, где  Другой, а именно компетентный орган - Суд, решает судьбу человека, устанавливая наличие или отсутствие вины в преступлении. Вина подразумевает санкцию, само наказание уже включено в событие  преступления. Именно так учат студентов юридических вузов, не всегда указывая источник этой посылки. А он важен. Важен контекст этого теоретического, мировоззренческого и философского   постулата.  Законно или нет, справедливо или нет, но испокон веков ещё со времен Афинского союза, т.е. вот уже более 2,5 тысяч лет  в уголовном людском Суде встречается жертва и предполагаемый преступник перед лицом посредника - Другого, Судьи, коллегии Судей для того, чтобы, что? В теории вопроса, чтобы установить вину, квалифицировать деяние лица по нормам действующего на момент проступка Уголовного кодекса( естественно, после появления письменного уголовного закона)  и, наконец, назначить справедливое наказание виновному. Но уголовный Суд это не семинар по уголовному праву, где студенты- будущие юристы под руководством более опытного юриста -преподавателя, учатся на примерах — казусах квалифицировать то или иное общественно-опасное деяние. В уголовном суде перед судьей  живой человек, как на скамье подсудимых, так и присутствующая в зале суда  жертва, требующая возмездия, или наоборот, старающаяся забыть произошедшее, быстрее закончить дело и жить дальше своей жизнью. Плюс аргументы защиты, доводы обвинения, вышестоящие судебные инстанции, сроки рассмотрения дела, другие дела, ждущие своей очереди на рассмотрение...и много еще другого. И потом, надо рассмотреть дело так, чтобы не мучила совесть, о чем прямо говориться в 17 статье уголовно-процессуального закона.   
Поэтому нет одинаковых дел, нет одинаковых судеб подзащитных, несмотря на то, что преступления кодифицированы и собраны в одном месте, пусть даже толкование преступлений в сборниках практики Верховного Суда РФ и содержат различные нюансы квалификации преступлений в зависимости от конкретных обстоятельства дела. Это всё юридическое направление мысли: как квалифицировать, какой был умысел, на что он был направлен, каков размер ущерба, отвечает ли субъект преступления требованиям, предъявляемым к субъекту конкретной статьи УК РФ и т.д. Адвокат это всё должен знать a priori. Но он должен уметь несколько  больше: придать уникальность тому делу, которое он взялся вести, вложить уверенность  в своей правоте в это конкретное дело, зарядиться энергией сам и передать её своему клиенту (так как одно без другого не бывает), чтобы в Суде это дело заиграло неповторимыми красками, стало уникальным,  а не прошло обычным разбоем, убийством, кражей, обманом на доверии, которые вереницей проходят изо дня в день перед федеральным судьей по уголовным делам районного суда города  N.
Поэтому защита в уголовном суде имеет дело не столько с уголовным материальным и процессуальным законом, сколько  с ментальной структурой- архитектоникой уголовного процесса, видением и пониманием вопроса — куда вести дело? Сущностные черты этой архитектуры мысли  надо не только знать, но и уметь их создавать. Выскажу осторожное предположение, что именно к этому и сводится работа адвоката — к умению создавать ментальные конструкции в защиту своего клиента, в которых версия совершенного преступления, юридические вопросы квалификации деяния, вопросы достаточности доказательств лица в совершенном преступлении занимают свое место и входят как составные части, но не исчерпывают категорию вины лица в совершенном преступлении и справедливости, как принципа уголовного процесса(гл.5). И учтите, что Ваш подзащитный эту работу за Вас сделать не сможет. Именно Вы профессиональный участник уголовного процесса. Не сможет он сделать эту работу и без Вас, равно как и Вы без своего клиента: не возникнет  синергии двух воль, двух эго, и, как следствие,  мощной проходной позиции- тарана, которая должна опрокинуть  позицию обвинительной власти или хотя бы попытаться это сделать.
Вернемся к примеру, упомянутому в начале главы. Перед Вами история, рассказанная одним из защитников, обвиняемого А. Рассказанная так, как услышал её автор настоящего текста. И акцентировал Ваше внимание на тех узловых точках истории, которые ему показались важны для того чтобы раскрыть понятие «сингулярность» в уголовном процессе.
Давайте введем новые критерии: допустим обвинение  выполнит свое обещание: если А в момент задержания назовет следователю  всю цепочку посредников и сообщит свои контакты в правоохранительных органах, то А., в этом случае, гипотетически не будет отправлен  под стражу, но его действия впоследствии будут квалифицированы  по более тяжкой статье, которая по окончании уголовного процесса исключает применение к А. столь щадящей меры наказания в виде 2-х лет лишения  свободы.  Дополним историю также новой вводной: у А. появляется адвокат, чей гонорар на прямую зависит от того, окажется ли А. под стражей на весь период  предварительного следствия или он будет находится под домашним арестом. Не нужно быть профессиональным психологом, чтобы оценить ментальное состояние А. в момент задержания, многочасовых ночных допросов в ходе первоначальных следственных действий. Так как А. не имел ранее никакого отношения к  преступности, впервые привлекался к уголовной ответственности, не говоря уже, о незнании карательной практики судов по той или иной категории уголовных дел, то, очевидно, что А. не был в состоянии  принимать никаких самостоятельных решений по предложению следователя. Другими словами,  следствие фактически поставило А. перед выбором - «разоружиться перед следствием» немедленно, и отправиться домой под домашний арест, а там суд разберется, или же отправиться в тюрьму сразу. У А. желание было одно: зготов понести разумные расходы, чтобы его имя вообще никак не упоминалось в этом преступлении.
Итак, перед нами четыре  интересанта: следователь, выполняющий свою работу, и заинтересованный  в том, чтобы раскрыть все преступление в полном объеме, обвиняемый А, имеющий диаметрально противоположенный интерес: чтобы  «забыли» про его участие  вообще в этом преступлении, один адвокат, нацеленный на получение крупного гонорара, в случае, если обвиняемый отправиться под домашний арест, и ещё более крупный гонорар, если следствие и вправду забудет про его подзащитного А, и ,наконец, второй  адвокат, который должен был сохранять холодную голову, оценивать обстановку, учитывать шоковое состояние своего подзащитного, и взять на себя ответственность за решение -  куда вести дело?
Все четыре условных актора вышеописанного события — первоначальных следственных действий, имеют свой интерес, свое желание, свою интенцию в том, чтобы придать развитию трагического со-бытия из жизни А., или процессу  расследования  преступления, говоря в терминах здесь и сейчас, тот ход, то направление, которое отвечает их пониманию перспективы развития события, в контексте именно их целей и задач. Эти интересы, а следовательно и интенциональные установки акторов, находятся в диалектическом конфликте, не совпадают и даже исключают одна другую.
Следователь, по нормам УПК РФ являющийся процессуально самостоятельной фигурой, оценивая совокупность имеющихся у него доказательств, владея информацией о фактических обстоятельствах дела, зная, что он «недокрутил» А и Б до квалификации их действий по более тяжкой статье Уголовного кодекса, имея соответствующее образование, опыт работы,полномочия, вероятно, будет вынужден дать указания оперативным сотрудникам собрать недостающую информацию, далее допросить участников и свидетелей преступления, каким то способом мотивировать  обвиняемого А, на признание и готовность под протокол допроса дать показания о наличии в его обвиняемого А. действий более тяжкого преступления и назвать других соучастников преступления. Следователь для реализации своих целей, задач, интенций имеет соответствующие ресурсы: властные полномочия, помощь оперативных сотрудников, правом решать судьбу  обвиняемого А  на ближайший год — полтора, куда отправить А. под стражу или под домашний арест, накладывать ли арест на принадлежащее А. имущество и  денежные средства, в целях обеспечения исполнения приговора и возмещения ущерба потерпевшему и т.д., напомню, что в данном деле, по условиям задачи, потерпевший не  понес никакого ущерба. Другими словами, следователь имеет возможность значительно ухудшить положение обвиняемого А. Как бы цинично это не звучало, следователь может и улучшить положение обвиняемого А, в случае если пойдет на встречу интересов обвиняемого А. и совершит коррупционное преступление. Однако это развитие со-бытия мы не рассматриваем, так как одним из условий проведения исследования является совершение поступка или действия акторов со-бытия в морально-этическом поле, в каковое со всей очевидностью входит и юридически корректная реализация своих интересов субъектом действия. Во вторых, столь примитивное понимание уголовного процесса, вновь с высокой степенью вариантности приведет к тому, что возникнет со-бытие нового преступления, с новыми акторами-участниками-субъектами, что вернет наш анализ на эту же стезю, а мы не провинимся ни на шаг, вступив на путь «дурной бесконечности» в гегелевском понимании развития событий. И в третьих, простой подкуп обвиняемым следователя, гипотетически возможный, исключает  приведенный на страницах настоящей работы анализ действий акторов со-бытия расследования преступления, фактически выхолащивая отношения всех субъектов со-бытия преступления, нивелируя многоуровневую, сложнейшую архитектонику смысла события преступления и мотивов действий участников события его расследования  до примитивной вульгарной материалистической формулы: деньги-услуга-деньги. Услуга в сложных жизненных перипетиях не всегда тождественна наступлению и реализации интересующего события, она не приводит со 100% гарантией к тому, что данное, искомое событие наступит. Кроме того, уголовный процесс это всегда конфликт, где интересы участников этого конфликта обычно бывают противоположенными, поэтому при столь различной направленности интересов конфликта, очевидно, что наступившее событие будет носить компромиссный характер, не приводя к реализации интересов каждого из  акторов расследования со-бытия преступления. Поэтому, профессиональные адвокаты-криминологи настаивают на том, что в уголовном процессе адвокат оказывает юридическую помощь подзащитному-клиенту, а не услугу потребителю,   так как при всей кажущейся внешней тождественности этих двух понятий: «услуга»- «помощь», можно  говорить только о схожести формы, но по своей природе, то есть по существу  это диаметрально различные категории. Аналогичные доводы относятся и к сфере образования и медицины. Услуга удовлетворяет потребность клиента, если же мы говорим о помощи, то автоматически возникает вопрос о создании со-бытия( онтологический проект М.Хайдеггера, этика Желания Э.Левинаса, континуум сознание-бытие Мамардишвили), т. е. некой ментальной конструкции, нашедшей свое отражение, или, если угодно, воплощенной в реальности. Субъект-объектные отношения трансформируются в онтологическое бытие Субъекта, континуум субъект-объект, а не в объект, противостоящий сознанию субъекта.
Вернемся к  упомянутой выше задаче для студентов, и теперь взглянем на горизонт возможностей, открывающихся перед обвиняемым А., и способов, которыми он возьмется за их (возможности) реализацию.
Очевидно, что А., не имевший отношение ранее к уголовной преступности, а также не являющийся профессиональным участником уголовного процесса, предпримет попытку разрешить возникшую проблему самым обыденным способом: предложит откупиться от следствия, а попросту дать взятку. Отметим, что данное направление действий не только само по себе содержит новый состав преступления, тем самым ввергая  наблюдаемого нами  объекта — обвиняемого А., в «дурную бесконечность» девиантного сознания и преступной воли, но и выходит за область нашего анализа,т.к.  мы исследуем юридически допустимый вариант развития событий, а следовательно, и логику действий акторов  события( «со-бытия»). Различие в этих двух понятиях имеет принципиальное и существенное значение, так как в случае «события» мы имеем ввиду внешнеее, объективное, наблюдаемое развитие процесса, в случае же «со-бытия» мы  рассматриваем поступок или сам факт с непосредственным сопричастием или участием в этом факте, поступке, процессе субъекта, как источника этого поступка, так и лица, которое пассивно втянуто в этот процесс, и в силу этого вынужденно его приспосабливать под свои нужды,  или интересы исключительно в юридическом регионе допустимого, презюмируя, что в случае иного — отклоняющегося от юридически допустимого поведения, санкция за это деяние настигнет субъекта девиантного поступка неминуемо, допустим это будет месть богинь Иеремий, которые только и ждут случая, чтобы покарать отступника, а возмездие за преступление так же неминуемо, как месть древнегреческой богини Немезиды. Упрек в том, что автор исключает латентность преступлений из своего анализа действий участников уголовного процесса, поэтому данный коррупционный вариант разрешения ситуация для обвиняемого А., исключать было бы ошибкой, и более того, для А. это может быть  самым простым и лучшим выходом из создавшейся ситуации, также не может быть принят во внимание, так как в этом направлении анализа мы вступаем на скользкий путь расчета вероятности того, что коррупционное предложение  обвиняемого А., может быть пресечено соответствующими органами. А. в этом случае будет вменено новое преступление коррупционной направленности, что коренным образом детерминирует его поведения в ходе предварительного расследования в отношении уже совершенного преступления, по которому, как говорилось по условиям задачи, следствию не хватает доказательств, чтобы переквалифицировать действия А. с тяжкого преступления на преступление категории особой тяжести. По этой причине нам важна именно идеальная модель как юридического, так и этически допустимого  поступка в возникшей ситуации — привлечении лица к уголовной ответственности.   И он сводится к трем вариантам: Вариант 1. согласиться на предложение следователя. Признать вину. Назвать иных соучастников преступления. Предстать перед Судом за совершение тяжкого преступления с наказанием от 7 до 12 лет лишения свободы. Рассчитывать в дальнейшем на то, что при назначении наказания Судом будет учтено такое сотрудничество со следствием, что приведет к назначению минимально возможного наказания — 7-8 лет лишения свободы. Да, при этом весь период предварительного следствия А. действительно проведет в сравнительно щадящих условиях — под домашним арестом. Вариант 2. отказаться от признания вины. Заявить о своей полной непричастности к инкриминируемому деянию.  Провести год-полтора под арестом в тяжелых условиях следственного изолятора, а также, с учетом судебной статистики обвинительных приговоров с в современной России: только 0,3 % оправдательных приговоров, с вероятностью 99,7% получить срок от 4 до 6 лет лишения свободы. Вариант 3. Ничего не предпринимать. Исходить из того, что у следствия есть только факт мошенничества, подтвержденный показаниями подельника А., обвиняемого Б. Это тяжкое преступление, наказание за которое от «0» до 10 лет лишения свободы. Однако, конкретную меру наказания, т. е. срок отбытия наказания назначает Суд, т. е. субъект, который вообще не имеет никакого отношения к первоначальным следственным действиям, и никак не участвуют в описываемых выше событиях,  и лишь гипотетически присутствует в нашем анализе на этой стадии. Словом, предстоящий суд за совершенное преступление А.,  состоится только в будущем. Это самостоятельная «узловая точка» в судьбе обвиняемого А., которую еще только предстоит распутывать участникам со-бытия — уголовного суда над А, при этом факторы, влияющие на ход суда над А., кардинально отличаются от аргументов, обстоятельств и фактов, которые рассматриваются А. на этой стадии уголовного процесса. Налицо разрыв в материи события из жизни обвиняемого А., т. е. в фактах, обстоятельствах, внешних событиях, с которыми уже столкнулся А., и которые имеют или будут иметь в будущем различную интерпретацию, значение,  развитие, влияние на положение самого А., в зависимости, как времени их оценки(непосредственно после события преступления, иле же через год предварительного следствия), так и субъекта их оценивающего (или следователь, или судья, или суд присяжных).   Само собой, А. не понимает перечисленных выше возможностей и перспектив по данному делу. Не учитывает их и следователь, по той простой причине, что они находятся вне сферы его интересов — полностью раскрыть преступление, выявить всю цепочку коррупционеров, привлечь А по более тяжкой статье. Но тогда, кто  знает эти возможности? Кто понимает перспективы развития дела? Кто должен найти ответ на вопрос, куда вести дело? Ответ на вопрос, на который требуется ответить  здесь и сейчас, а ответ будет иметь проекцию на будущее со-бытие — уголовный Суд над А., который состоится в лучшем случае только через год-полтора. И мы понимаем, что этот Субъект- не А.
И здесь в нашем анализе хода расследования события преступления на первоначальном этапе следствия, т. е. со-бытия, случившегося в жизни А, самое время появиться акторам, которые понимают уголовный процесс, т. е. понимают, куда идет дело, они знают нормы права, как процессуального, так и материального,  они также как и следователь являются  профессиональными участниками уголовного процесса,  но действует в интересах обвиняемого А. Сам А.,как мы увидели выше, нам помочь ничем не может, он не обладает специальными навыками, знаниями для того, чтобы осмысленно принять решение. Другими словами, наступило  время вывести на ринг его адвокатов, чтобы по меньшей мере уравновесить шансы профессионального обвинения и обвиняемого А., впервые привлекаемого к уголовной ответственности, шансы на то, чтобы тот мог  защитить  свои интересы при столь неблагоприятном  развитии событий.  Напомню, по условиям задачи их — адвокатов, двое. Один на постоянном, ежемесячном гонораре, другой на гонораре, который связан с решением конкретных задач ил проблем уголовного дела.  Пусть будет  только это единственное отличие одного специалиста-адвоката  от другого: условие оплаты и труда и, как следствие этого, корреляция с решениями по делу, принимаемым А. по конкретным проблемам его уголовного преследования  на первоначальном этапе предварительного следствия. Мы можем ввести и другие критерии в оценку специалистов-адвокатов, как то предыдущий опыт работы: научный работник, бывший сотрудник правоохранительных органов, профессиональный адвокат, полученное ранее образование, даже количество «выигранных»дел, наличие\отсутствие офиса, стаж членства в органах адвокатуры, отношение к органам управления адвокатского сообщества, наличие-отсутствие ученой степени в области права, стоимость автомобиля (часов, костюма, ручки) адвокатов и др.  Каждый из критериев важен, но с точки зрения эмпирии конкретного уголовного дела, носит больше дополнительный, случайный  акцидентный характер, и влияет больше на выбор клиентом того или иного конкретного адвоката, нежели на работу адвоката «в  поле», т. е. выработки тактики и стратегии защиты в конкретном уголовном деле, а самое главное возможность следования этой тактике. Поэтому эти несущественные критерии нами выводятся за скобки, оставляя только один — корреляцию вознаграждения (гонорара) адвокату с «результатами» его работы в защите А.  Напомню, один из адвокатов, увязал свои доходы с наступившим «благоприятным результатом» для своего клиента(так называемый «гонорар успеха»), другой же получает  вознаграждение выполнение  своей работы.
Итак, у первого адвоката имеется предложение клиента немедленно вытащить его из следственного управления, за что он может получить крупный «гонорар успеха». Учитывая, что на кону лежит предложение А., поступившее от следователя,  дать исчерпывающие показания по делу и назвать иных фигурантов в коррупционной цепочке, за что обвиняемому А., равно, как и обвиняемому Б, ранее давшему показания об участии А в данном преступлении, не будет избрана мера пресечения — арест в тяжелых условиях следственного изолятора, то адвокат может воспользоваться данным предложением, убедив А., который плохо понимает обстоятельства, в которых он оказался, пойти на сотрудничество со следствием. В этом случае все три участника данного со-бытия, казалось бы добиваются реализации своих Желаний, и со-бытие преступления развивается ко всеобщему удовлетворению: следователь полностью раскрывает дело, и получает поощрение от начальства и повышение  по службе, первый адвокат вытаскивает своего клиента из-под стражи и получает крупный «гонорар успеха», а обвиняемый А. уходит домой, где всякими правдами и неправдами может привести свои дела в порядок, пока суд не рассмотрит его дело по существу, и назначит ему длительный срок лишения свободы за совершение особо тяжкого преступления. А потом, кто знает что будет дальше. Не всякое дело доходит до суда, и у обвиняемого А. может забрезжить  лучик надежды в будущем, вдруг вновь что то подвернется, и вот как то получиться вообще избежать уголовной  ответственности. В результате тактики, избранной первым адвокатом, обвиняемый А. столкнулся с необходимостью совершить рациональный выбор, получить немедленную выгоду сейчас, но затем через год-полтора существенно и значительно ухудшить свое положение, либо принять реальность таковой, какой она есть, смириться с тем, что  варианта избежать следственного изолятора нет, и рассчитывать  на то, что в будущем ситуация изменится в лучшую сторону.  Примечательно, что этот выбор А. должен совершить, фактически  находясь в состоянии неведения (он не знает всех вариантов развития события), и при этом довериться одному из своих юридических советников, один которых заинтересован получить «гонорар успеха», другой  же равнодушно считает варианты развития событий, не будучи заинтересованным в получении гонорара «за результат». А. объект в данном событии, идет игра между обвинением и защитой, для А же остается только необходимость акцептовать тот или иной вариант действий, предложенный его защитниками.  Очевидно, что первый адвокат в анализируемом событии- расследовании преступления, уже начинает играть на стороне обвинения: он убеждает своего клиента А.согласиться на предложение следователя, а   обвиняемый А получает уже двух обвинителей, один из которых следователь, играет на стороне обвинения открыто (это его работа), а второй подспудно, тайно, так как в конечном счете его тактика и стратегия защиты приведет А. к скамье подсудимых на долгий срок причем за деньги клиента.    В своей  работе «Рациональность» С. Пинкер[М. Альпина нон-фикшн, 2023. с  59-68 ] привел пример того,  как происходит  рациональный выбор, когда индивид сталкивается с необходимостью выбирать, в частности, получить одно пирожное сейчас, либо два, спустя 15 минут, или ещё пример из той же работы, уже для взрослых: получить 3,5 тыс. дол. от экспериментатора сейчас, или же 3,8 тыс, спустя месяц, т. е. разместив свои средства под 280% годовых. Мотив рационального решения испытуемого зависит от многих факторов, в основном выбор сводится к тому, что лучше получить синицу сейчас, чем потом журавля в небе. Но такое решение не всегда рационально, отмечает С.Пинкер,  в определенных случаях, когда риск просчитан, а выгода значительно превышает первоначальный бонус, то испытуемый склоняется к более выгодному результату, который только может наступить в будущем. И именно этот выбор, наступивший после анализа,  С.Пинкер называет рациональным. В тех же случаях, когда выгодный результат в будущем проблематичен, и риск не оправдывает средств, то  С.Пинкер отмечает: «Наше хладнокровное «я»  прекрасно осведомлено о том, что случится с течением времени и ...может загодя избавить себя от соблазна» (с. 66.) Сделаем поправку на то, С.Пинкер американский философ и когнитивный психолог, поэтому в своем исследовании оперирует категориями  выгоды и прибыли, а мы же изучаем тактику защиты в условиях, когда перед клиентом стоит выбор между плохим вариантом развития событий и очень плохим. Во всем остальном  С.Пинкером подмечено верно: выбирает «наше холодное «Я», правда не рационально, как описывает Пинкер, здесь для понимания условий принятия решения обвиняемым А. больше подходит экзистенциальный проект Ж.П.Сартра, который утверждает, что истинная Самость человека раскрывается и показывает себя только тогда, когда человек столкнулся с безысходностью бытия.  Для А. ситуация именно такова, как описывает её французский философ-экзистенциалист, поэтому неудивительно что два философа, принадлежащие к самым различным направлениям философской мысли, оперируют одной и той же категорией — Самость(Ж.П. Сартр), «холодное «я» (С.Пинкер). Но выбирает Самость. И выбирает интуитивно, до тех пор, во всяком случае, пока наше рациональное Я не дошло до знакомства со своими подсознанием, или, как отмечал З. Фрейд на месте Ид не стало Эго. Проект С.Пинкера больше подходит для комедии, игры и праздника человеческой жизни, он находится в русле позитивной психологии, нас же интересует человеческая трагедия, и ответ на вопрос, как ее пережить с минимальными потерями, или вовсе оставить ее в прошлом. Какие механизмы при этом запускаются и как это происходит об этом речь впереди (гл.гл.. 4 и 6). Допустим, первый адвокат не понимает эти уровни сознания, на которых А. принимает решение о своих дальнейших действиях по делу. Задача первого адвоката получить свое вознаграждение, оказав юридические услуги своему подзащитному в соответствии с поставленной перед ним задачей, тем более что внешние условия этому благоприятствуют: следователь не против не сажать А в СИЗО при определенных условиях, а А эти условия готов выполнить, чтобы не оказаться под арестом.  Правда есть одно но! Правилами адвокатской корпорации «Кодексом профессиональной этики адвоката», адвокатам категорически запрещается  получать «гонорар успеха» в уголовном деле, т. е. увязывать результат своей помощи  и денежное вознаграждение. Причина, почему столь категорическое требование содержится в требованиях к поведению адвоката в уголовном процессе, думается, становиться ясна, в том числе из примера, анализируемого на настоящих страницах. Налицо внешнее этическое требование, которое императивно сформулировано в Кодексе профессиональной этики и  нарушенное первым адвокатом. О том, как работают этические нормы в уголовном процессе, и последствия их нарушения, также речь впереди(гл.5).  Но вернемся к ночному допросу обвиняемого  А, получившему «заманчивое» предложение при первоначальных следственных действиях от следователя, и подкрепленное   юридическим советом первого  адвоката — согласиться на это предложение следователя.
Вопрос, как быть А.? Кто принимает решение? 
Вновь совершим небольшое теоретическое отступление, с единственной целью подробно исследовать  механизм принятия решения обвиняемым А., в экстремальной ситуации: на кону здесь и сейчас его свобода, а в дальнейшем и его судьба, так как, именно здесь и сейчас, также решается вопрос, по какой статье уголовного кодекса он будет привлечен к уголовной ответственности  в будущем по тяжкой или по особо тяжкой со всеми вытекающими отсюда последствиями.  Ссылка выше, допущенная автором работы на Стивена Пинкера и Жан Поль Сартра, сама по себе интересна, но мало продвигает нас  на этом пути, так как описывает парадигму или матрицу возможных вариантов решений, но не сам механизм принятия решения. Попробуем взять на вооружение концепт Дж. Сёрля, изложенный им в работе «Рациональность в действии» [пер. с анг. А Колодин.Е. Румянцева. М.Прогресс-Традиция, 2004.с. 336]. При принятии решения в мыслительном процессе, в работе сознания американский философ постулирует наличие двух разрывов. Первый, когда актор поступка  оценивает свои внутренние интенции, желания, интересы, цели и т. д., т. е. тот процесс который присущ именно внутреннему «я», допустим,  тождественному «холодному «я» по  Стивену Пинкеру, которое как он утверждает точно знает как поступить, или той самой Самости По Ж.П. Сартру, которая и раскрывается в период отчаяния и безысходности. То есть мы имеем дело  на этом уровне с внутренней, глубинной, психологической и мировоззренческой   работой Субъекта, какое решение выбрать. И факторы, которые оказывают влияние на  мотивы решения лежат в плоскости права, психологии и этики, как научных дисциплин. Теперь понятна, какова ответственность первого адвоката, в принятии решения обвиняемым А., так как вовремя сказанное слово может навсегда неотвратимо изменить положение А.  Впрочем, последний тезис больше относится также к  разрыву в работе рациональности  первого адвоката, ну, по меньшей мере, к положениям о мотивах именно его действий, как профессионального защитника, который упомянут в здесь автором с единственной целью, показать автономность и объективность  работы механизма рациональности, постулированной Дж.Сёрлем.   Выбор того или иного решения в условиях различных интенций, мотивов, желаний субъекта, часто взаимоисключающий друг друга, или противоречащих одна другой, или же дополняющих и вытекающих одна из другой целей и интересов  субъекта, представляет собой сложный процесс, тесно связанный с психической жизнью индивида.  Естественно, этот тезис о разрыве в сознании при принятии решения относится к рациональному поступку, а не о том,  когда речь идет  об импульсивном поступке, поступке необдуманном. Как мы понимаем, в нашем юридическом казусе, есть место и для такого поступка, именно на него и рассчитывает следователь, выдвигая свое предложение А. Рассчитывает на импульсивный нерациональный поступок и первый адвокат, советуя А. согласиться с предложением следователя. Мы же исследуем рациональность и невольно сталкиваемся одним из основных вопросов философии: кто мыслит? кто принимает решение?  И мыслительная модель Дж. Сёрля, скажу осторожно,  несколько позволяет продвинуться на путях поиска ответа на эти вопросы: рациональность или рациональное мышление включает в себя  обдумывание, анализ, учет, взвешивание мотивов своего решения, и во вторых, то есть тот самый второй разрыв в рациональности, -  определение внешних условий, оценка возможностй реализации своего внутреннего (интенционального в терминах философии сознания) решения, осуществление своей цели в объективном мире.  Другими словами, рациональность это не только и не столько следование в мыслительном процессе законам формальной, аристотелевской логики, как то соблюдение законов логических операций дизъюнкции, конъюнкции, инверсии, не столько процесс взвешивания вероятности наступления события, о чем упоминал С.Пинкер на страницах своей работы, а  это процесс анализа  своих интенциональных, т.е. внутренних побуждений и придание им экстериорности, т. е. их объективация, реализация, осуществление во вне.  Только корреляция своих внутренних интенций с внешними, объективными  возможностями во вне, позволяет увязать цель и ее  достижение в рассматриваемой задаче: какое решение принять А. в тактике своей защиты, тем самым понять? какое решение в его случае будет рациональным. И А. обозначил свой интерес, выговорил свою интенцию: «решить проблему» (в обывательском смысле этого слова): он готов потратить некоторую сумму, чтобы его роль в преступлении никак не была процессуально закреплена. Ответ: этот проект не может быть объективно осуществлен, так как следствие и прокуратура не согласны прекращать дело, сам А. уже в статусе обвиняемого, его намерение и готовность выплатить вознаграждение следователю само по себе уже может привести к совершению  нового преступления(ещё одного в дополнение к имеющемуся).  Второй вариант решения со-бытия расследования преступления, находящийся в матрице рационального мышления следователя, сулит обвиняемому А. выгоду на первоначальном этапе следствия (он идет под домашний арест, а не в СИЗО), в дальнейшем резко ухудшает его положение: срок лишения свободы 7-8 лет, конфискация имущества, многомиллионный штраф. И А. вроде как склоняется к принятию данного предложения, сформулированного в матрице рационального мышления следователя, так как он не видит все варианты развития со-бытия, а следовательно его (А.) решения не могут быть оптимальны. Наконец,  третий вариант решения  проблемы А,  поступить так, как   ему это советует его первый адвокат, в матрице своего рационального решения: вытащить клиента из СИЗО и получить большой гонорар.   Как видно, это самый худший вариант для А.: он расстается с большим гонораром адвокату, признается в  совершении особо тяжкого преступления, что в последствии приводит к крайне неблагоприятным последствиям для А и его семьи.  Учитывая, что 2 и 3 вариант развития со-бытия наиболее вероятен, так как он отвечает интересам всех трех участников со-бытия, находится в парадигме их внутренних мотивов, желаний  и интенций, это событие должно случиться в объективной реальности, если бы не одно но. «Холодное Я» или Самость А., безошибочно знающее, как поступить. ( Посмотреть вариант, и отредактировать, первый адвокат со стороны семьи: жены. Она заинтересована чтобы А был дома, в конце концев мало ли как сложится дело, надо ее подготовить к тому, чтобы передать управление бизнесом ей, передать свзи, переключить финансовые потоки, , оформить необходимые документы и т.д.)
В этот момент к А. приходит второй адвокат, которого в дело пригласили те, кого А. еще не назвал следователю, его скрытые подельники, и чьи имена так хочет выяснить следователь под протокол допроса.   Очевидно, что эти лица имеют свой интерес в развитии дела и реализуют свой интерес через адвоката № 2, который вступает в уголовное дело с согласия обвиняемого А., т. е. с соблюдением всех необходимых протоколов и процедур, требуемых от адвоката, при вступлении в дело от третьего лица. Пока действия второго адвоката корректны и с точки зрения закона, и с точки зрения профессиональной этики.  На первом же свидании наедине, второй адвокат объясняет А. последствия принятия им решения двинуться по варианту 2 или 3 развития со-бытия, о которых говорилось выше. Наконец, А. может всмотреться в открывающийся ландшафт   со-бытия без купюр и сокращений, И теперь он вынужден выбирать между вариантом плохим — отправиться в СИЗО, и очень плохим: отправиться домой, но через некоторое время получить ещё сильнее ухудшить свое положение. Второй адвокат мотивирован принципами работы, которые сформулированы в ст__Кодекса профессиональной этики: добросовестно, законно, принципиально, своевременно отстаивать интересы своего клиента. Он не ждет материального бонуса от того, что его подзащитный А. не будет отправлен в СИЗО и, естественно, знает о предложении следователя по делу. Каковы интенциональные, внутренние мотивы его действий?
Ответ: игра! Пусть это будет игра с неясными правилами, которые придется создавать прямо в процессе игры, но игра должна оказаться   именно в  интересах А.  Финал развития события нам известен. Эти строки пишутся тогда, когда ситуация с А. разрешилась самым благополучным для него способом, о чем и было отмечено в начале главы. Упрек, который можно бросить автору в том, что легко описывать со-бытие после того, как оно завершилось, принимается. Только речь в данной главе не о генезисе развития события, не о юридических нормах и процессуальных решениях, которые предпринимал второй адвокат по делу, а о механизме, структуре, архитектонике смысла со-бытия, если хотите,  реализации  интересов  индивида, оказавшегося в экстремальной ситуации под уголовным преследованием, а для этого понимания законов, их выработки и объективации  логики события. И самое главное, их контр-осуществления, вопреки интересам других акторов, вовлеченных в круговорот развития со-бытия, которые могут иметь  совершенно противоположенный интерес интересам  доверителя-клиента второго адвоката. При этом контр-осуществление интересов заведомо слабого во всей этой ситуации игрока: ни клиент, ни его второй адвокат не облечен никакими властными полномочиями, не обладает ресурсами, которые имеются в распоряжении следователя и оперативных служб, ведущих сопровождение дела А., оба никак не могут повлиять на выбор следователя  меры пресечения для обвиняемого А. Очевидно, для того, чтобы сыграть, второй адвокат должен понимать логику игры, поэтому именно он должен обладать тем самым «холодным я», которое у А., хоть и есть, но не актуализировано, так как он в случившейся цепи событий больше объект манипуляции, чем субъект. А выбор, который ставится перед ним другими участниками события, требует от него субъектности. Поэтому именно  второму адвокату, как знающему логику игры и понимающему юридические правила развития события, придется принимать решения вместо А, тем самым, беря на себя ответственность за исход дела и в конечном счете за судьбу А., превратив событие расследования преступления в со-бытие, отвечающее интересам А. Подчеркиваю, второй адвокат не действует в интересах «подельников» А, которые зависят от показаний А и пока никак не фигурируют в материалах дела, второй адвокат действует именно в интересах А., чьи интересы объективно совпадают с его «подельниками», чья роль в уголовном деле пока никак процессуально не оформлена, да и самому обвиняемому А. пока предъявлено обвинение только по тяжкой статье уголовного кодекса. Другими словами, мы подошли к началу сингулярности со-бытия А, которое второму адвокату придется создать в ходе  защиты А. совместно со своим подзащитным А. Подчеркну, что создать такой проект или концепт в интересах А можно только действуя этично, т. е. в соответствии с принципами профессиональной этики.
Посмотрим на категории, которыми мы оперировали выше: интересы участников, закон, юридическая позиция, с другой стороны, как бы изнутри, тем более, что понятие интерес субъекта со-бытия, уже автоматически проявился в анализе со-бытия расследования преступления. Перед нами материя тактики защиты А. и внутренние побуждения акторов события. Именно это и будет являться предметом исследования настоящей работы, как отмечалось выше юридические конструкции оставим правовым  наукам.  Внешне первоначальные следственные действия с участием А., выглядят как диалог между всеми участниками события, результаты которого фиксируются в процессуальном документе. Этот диалог, в котором принимают участие, как все четыре субъекта вместе, так и в редуцированном, сокращенном формате: любой из адвокатов, в частности,  вправе настоять на переговорах с своим клиентом наедине. Очевидно, что в каждом из этих форматов коммуникационное поле для А. будет уникальным: между А и первым адвокатом, равно как и между А. и вторым адвокатом, само собой между двумя адвокатами и обвиняемым А., когда они обсуждают общую стратегию защиты, принимая решение, по какому пути двинуться, наконец, следователь приступает к проведению следственного действия в рамках процессуального закона начинает допрашивать А. и при этом допросе участвуют оба присутствующих адвоката. 
Как происходит коммуникация их интересов?  Все субъекты этого коммуникационного процесса общаются на уровне своих смыслов. Их интересы оформлены в смысле, в их внутреннем глубоко аутентичном смысле.  Смысл это иное измерение юридической конструкции, её внутреннее содержание, который адвокат обязан в силу своей профессиональной принадлежности моментально создать  в своем сознании в защиту своего клиента.  А для этого необходимо видеть весь процесс с участием А. от начала до конца.  Именно в этом на данном этапе и состоит отличие профессиональных защитников от случайно оказавшегося в следственном департаменте А, да ещё и в роли обвиняемого. Субъектами и полноценными участниками данной коммуникации  являются следователь и профессиональные защитники. Последние, так сказать, ex officio и должны понимать происходящее как с учетом своих юридических знаний, так и опыта. А.- не обладает ни тем, ни другим, поэтому он не субъектен, и второй адвокат вынужден принимать решения за него, гипотетически примеряя на себя, свалившиеся на А.  События, и он мгновенно прокручивает варианты, к которому склоняют А. следователь и первый адвокат: сейчас, в настоящий момент, А. привлекается по тяжкой статье, они переходят на статью особо тяжкую, далее учитывает второй адвокат, не факт, что не отправят в СИЗО , могут и не соблюсти договоренности, имущество А., будет арестовано, санкция от 7 лет до 12, многомиллионные штрафы, обстоятельств , смягчающих вину А. в данном преступлении особо не усматривается. Все эти аргументы в одно мгновенье промелькнули в сознании второго адвоката. И поэтому, он их сразу же на первой встрече с А. их высказал подзащитному А. Интернациональное понимание вторым адвокатом проблем, возникших перед А., было экспоненциально выражено в его юридическом заключении. Смысл был назван словами. Слово было высказано и услышано А.
Теперь перед нами А. у которого имеется два взаимоисключающих юридических заключения: один адвокат предлагает сознаться, второй отказаться, при этом сам А. не понимает юридического смысла происходящего с ним события. Напомню, что его интенция выплатить некую сумму N, вернуться домой, а лучше бы , чтобы про него вообще следователь забыл в этом деле, вероятно, он даже будет готов увеличить гонорар на сумму 2N. Налицо очевидное отличие профессиональных участников уголовного процесса и лица, обладающего обыденным сознанием, человека из толпы, но тем не менее очень показательно характеризующего архетип, а также  мотивы и скрытые пружины действий «коммерсантов» под давлением «силовиков». Но А. субъектен в другом отношении. Инстинкт самосохранения  работает объективно и неотвратимо и подсознательно минимизирует опасности и угрозы, которые существуют для индивида в объективной реальности. Да обвиняемый А, не понимает те вызовы, которые содержаться в юридическом универсуме, в котором он оказался неожиданно для себя, но в своей житейской, практической мудрости его инстинкты работают как надо. Ведь, не зря же он добился крупных успехов на ниве предпринимательства. И этот инстинкт ему шепчет, пусть адвокаты придут к какому то одному решению и мне назовут его, а если они этого не сделают, он -А, не сделает ни одного шага, для разрешения ситуации, пусть всё будет как будет: положение уже невозможно улучшить, не буду ухудшать его ещё больше; второй адвокат довел до А. возможность ареста всего имущества А и его банковских счетов.
Сейчас мы покинем эмпирический порядок юридического универсума, и перейдем в радикально иной регистр, каснемся  области теоретических лингвистических разработок. Нас интересует язык  и речь, но только как предел, в который язык упирается. Будем внимательны к тем моментам, когда язык капитулирует и речь выходит из-под контроля. Опыт это не только абстрактная жизненная ситуация, которая случилась с А., как его себе представляют  его адвокаты, в форме  повторяющихся моментов в их судебной практике, либо следователя, расследующего вереницу однотипных дел: то есть внешне наблюдаемое событие, которое надлежит квалифицировать по той или иной норме уголовного закона. Для А. этот опыт непосредственно переживаемая жизненная ситуация, это временной этап, воспринимаемый его чувствами, и скорее всего как жизненную трагедию. Это момент, когда клиент во всем сомневается, когда он не знает , что ему делать, как поступить. Именно этот момент мы называем опытом его (опыта) ощутимой стороной: сомнение, ускользающие от клиента идеи, фантасмагорические предложения, страх совершить ошибку, что либо упустить, ужас от предстоящего помещения в СИЗО. Клиент пытается выпутаться, найти выход. Я бы сказал, что опыт образует предельную точку рациональности и речь её артикулирующую. Но опыт не исчерпывается этой предельной точкой, где речь терпит поражение, там, где терпит поражение речь, появляется бессознательное, тоже знание, но структурированное как язык.
Преступление, о котором мы говорим применительно к уголовному процессу имеет четкие критерии в своей структуре. Говоря в юридических терминах, состав преступления, где предельно ясно обозначены, названы как его квалифицирующие признаки, так и элементы состава: субъект, объект преступления, субъективная и объективная сторона. Там же, где критерии не четки и юридическая мысль позволяет себе сомневаться в верной квалификации деяния, в помощь практикующему юристу идут постановления пленумов высших судебных инстанций, или же обзор практики по той  или иной категории дел.  Правда, и в этом случае остается место для сомнения, ожесточенных споров в юридической трактовке индивидуальных обстоятельств конкретного деяния. И не всегда в практической деятельности можно добраться до истины, столь важной в науке, в практическом правоприменении важна законность судебного акта, его соответствие устоявшейся судебной практике. Пример, воля жертвы подавлена при помощи клофелина, её имущество похищено. Уголовная практика идет по пути квалификации, что это разбойное нападение, ст. 162 УК РФ. Но тем не менее, особо дотошным адвокатам устоявшиеся судебные приговоры не мешают ставить вопрос о том, что жертва не подвергается угрозе насилия,  не испытывает испуг. Вещество ей вводится в тайне от неё. Какое же здесь насилие или угроза применения насилия, а следовательно квалифицировать данное деяние как разбой необоснованно. Эта рациональность в юридической доктрине и уголовной практике, уже сама по себе содержит проблематическое поле  и открывает место для дискуссии, открывающей простор для   того, чтобы опытный и хорошо подготовленный адвокат, мог использовать толкование обстоятельств преступления в интересах и защиту своего клиента.
Но преступление имеет  не только юридическое значение, не столько  уголовно правовой смысл, запускающий механику  уголовного судопроизводства с  предварительным следствием по сбору доказательств, затем суд с оценкой виновности лица, привлекаемого к уголовной ответственности, назначение меры наказания, соразмерного содеянному и, главное, справедливому. В преступном имеется и другая сторона, мы  же романы Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание», «Братья Карамазовы» не читаем как судебную хронику. Нам интересен человек. И событие с ним случившееся. А если копнуть ещё глубже, то игра с этим человеком, каких то высших сил, не поддающихся рациональному объяснению и схватыванию: в конце концов, будь Раскольников потверже в характере, вряд ли бы Порфирий Петрович довел бы его до раскаяния, за убийство двух старушек ответил бы Николушка, рабочий, который по сюжету романа первоначально взял вину за убийство  на себя, решив вдруг пострадать ни  с того ни с сего,  или осуждение к 20 годам каторги Ивана Карамазова в результате судебной ошибки, не следствие ли это унижения, которое он ранее причинил вопреки всем человеческим законам мелкому чиновнику Соловьеву, в результате чего последний  и умер. Иррациональное или бессознательное сыграло с Карамазовым злую шутку — справедливость восторжествовала, он получили соразмерное наказание, правда за преступление, которое он не совершал. А чтобы уж ювелирно точно соблюсти иррациональные законы справедливости, Ф.М.Достоевский в эпилоге романа отметил, что и прокурор, так истово требующий признать Ивана Карамазова виновным, через год после этого процесса и сам представился.  Что ни говори, Ф.М.Достоевский разбирался в преступном лучше иных многоученых юристов, зная и о другой стороне преступления, относящего это понятие не только к рациональному, но и бессознательному, иррациональному.  Богу божье, а кесарю кесарево: прокурор, добившийся признания  Ивана Карамазова виновным судом присяжных, ответственен за осуждение Карамазова, и вот, пожалуйста, и ему отмерено наказание свыше. Что ни говори, карма в уголовном процессе очень плотная. Правда, чтобы играть на этом уровне бессознательных сил и рациональных законов и правил, надо знать и понимать эту другую сторону преступного. Предположу, может быть вызвав обоснованную или не очень критику специалистов по творчеству Ф.М. Достоевского, что его гений проснулся в тот момент, когда виселица ему была внезапно заменена 5 годами каторжных работ.  Именно в тот момент, когда он стоял на эшафоте. Что  это как не место силы Ф.М.Достоевского, где невольно испытаешь пиковые переживания, о которые, спустя 100 лет, опишет К.Ясперс, или та самая безысходность, в которой раскрывается самость человека, о чем выше, ссылаясь на Сартра, отметил автор этой работы.
Снова зададим себе вопрос: что такое преступление? Это нарушение, от которого страдают, и которое отсылает нас к Другому: жертве, следователю, защитнику, суду, священнику. Преступление мы описываем не только особыми словами — юридическими понятиями, но  и неожиданными метафорами. Но каково бы ни было страдание и юридическое понятие  для его выражения, преступление это, прежде всего, действие, интенционально выношенное и сознательно осуществленное в реальном мире. Это действие отсылает нас не к больному состоянию ума, а, раз мы говорим об умышленном преступлении, к умыслу,  на страницах настоящей работы, замененному на философское и психоаналитическое понятие — «интенциональность», чтобы подчеркнуть водораздел между юридическим дискурсом и этическим, психологическим, теологическим. По ту сторону юридического  надо относить это действие к процессу, называемым бессознательным. Преступление- это манифестация бессознательного. 
Но что это - «бессознательное»? Химера? Оно вообще существует, раз мы говорим о том, что оно без-сознательное, т. е. не схвачено рационально? Его же невозможно помыслить. Тогда как о нём можно говорить? Более того, приведу общеизвестный факт,  многие  клинические психологи крайне скептически относятся к этому термину, да и вообще к психоанализу во всех его проявлениях. Не вдаваясь в этот научный и около научный дискурс, попробую описать категориальный аппарат, который нам потребуется в дальнейшем на страницах настоящей работы, чтобы прояснить мысль автора как о диалоговом характере уголовного процесса, так и одновременно назвать или обозначить понятия и категории для того, чтобы иметь возможность им рационально пользоваться: понимать, применять, и управлять этими категориями.  Так как литература по этому вопросу обширна, то автор возьмет за основу фрейдистскую топику описания психологической жизни, и чтобы описать психический процесс в бессознательном, лакановскую интерпретацию психического аппарата человека, так как, по моему мнению, это позволяет взглянуть на психические процессы человека в их динамике, в том числе подойти к экономическому, (эмпирическому) проявлению этих внутренних психических процессов, вскрыть суть интенциональности в преступном.
Бессознательное — это, как не покажется парадоксальным, есть знание, но мы не можем получить его непосредственно. Повторюсь, требуется овладевание специальным категориальным аппаратом и, еще требуется диалог, опыт, помноженный на пристальное наблюдение за своими подзащитными. Словом, бессознательное это принцип. Это означает, что мы не знаем бессознательного, не можем его уловить, оно неощутимо. Но мы даем ему имя. Что делает Фрейд? Он именует. Фрейд основывает, именует. В частности, он дает имя неожиданному событию: сну, внезапно посетившего  его пациента и утверждает: «Здесь существует иное знание, которое в его концепте он называет бессознательным». Или оговорки, допущенной его пациентом во время психоаналитического сеанса. Или внезапной забывчивости... Но Фрейд идет дальше, он не довольствуется заявлением: «Вот бессознательное», этот термин существовал и до него у многих философов, он строит на этом принципе психологический концепт, свою теорию. Он начинает с именования, и вещь или психический процесс начинает существовать. Процесс становится предметом дискурса. Ведь, именовать это не только присвоить имя, нужно вписать это имя в структуру, с которым это понятие или имя коррелирует: существует в единстве и вне его, как самостоятельное понятие, отвечая всем требованиям научного понятия, т. е. обладает атрибутами   — класс, вид, род; или - индивидуальное особенное, всеобщее, если использовать уже философские термины. Именование создает единство и порождает структуру. Пример: Фрейд именует, вещь обозначается и начинает существовать, единство разворачивается, так как понятие соотносится со структурой.
Фрейд упомянут автором, как родоначальник топики: Ид- Эго - Сверх -Я , и как пример автора  означивания  сложного, скрытого, невидимого процесса — внутренней психической жизни человека. В принципе, фрейдовская теория подсознательной жизни нам даст не много для исследования формирования диалогового характера уголовного процесса. Тем более, что классический психоанализ, в этом и заключается его недостаток, по  мнению автора, приводит к тому, что его применение как научного метода анализа сознания участников со-бытия, абсолютно и неотвратимо ведет к фиксации и постулированию невротического состояния индивида в психологическом смысле. Доминирование инцестообразных мотивов во фрейдовском методе, фиксация эго на эдиповом комплексе ( убийство отца, чтобы занять его место), и вытеснение этой интенции, позволяет схватить и описать феномен психической энергии, скрытой в индивиде, но эта энергия подпитывается неврозом. В этом смысле — управления психической энергией, психологические проекты Адольфа Адлера, Карла Густава Юнга, Абрахама Маслоу и др. психологов дают гораздо большие перспективы для  понимания психической энергии человека, её выработки  и  управления ей. Впрочем, уже в 40-50е годы прошлого столетия практикующие психологии задались вопросом, зачем  психологам  иметь дело с невротиками и девиантами, и не пора ли заняться психической жизнью «здорового» человека (Ролло Мэй и Абрахам Маслоу),  ну, или по меньшей мере нормального человека, существующего в обществе при обычных условиях. Каждое из направлений этой научной психологической мысли в области постижения человеческого сознания представляет огромный интерес, и заставляет задуматься над загадками психики, и ответами, которые предлагают авторы этих психологических концептов, но нас интересует другое — как работает девиантная психика подсудимого, как она вписывается в структуру диалога в уголовном процессе, и как в этом диалоге создать юридическую позицию в защиту клиента. Поэтому автор взял себе в помощь концепт Лакана, который подводит к пониманию того, как происходит процесс  означивания интенциональных установок индивида.
Поэтому, после небольшого экскурса в мир психологических концептов, вновь вернемся к бессознательному в лакановском определении — это виртуальная цепь событий или «высказываний», которые умеют актуализироваться в своевременно «сказанном», которое субъект говорит. И здесь развилка, после которой психоанализ и юриспруденция каждая идет своим путем: психоаналитик добавит: «... которую субъект говорит, сам не зная того, что говорит»( Назио Х.-Д. «Пять уроков по теории Лакана» М. Институт общегуманитарных исследований, 2015. С.19), Задача же юриста-практика: во первых,  понять подсознательные процессы подзащитного, оценить , если хотите, степень девиантности Эго, и, во вторых,  столкнуть сознание  клиента с этим «дефектом» на поле этической рефлексии. Когда «сказанное», которое клиент излагает, и которое актуализирует бессознательную цепочку высказываний,  содержит информацию о преступном, мы фиксируем этот  факт, но когда «сказанное» возникает у защитника, мы называем это интерпретацией. Должна возникнуть дуальность, т. е. двойной поток движения информации, чтобы возник смысл со-бытия, в данном случае юридический. Происходит это потому что бессознательное соединяет и связывает людей, так как бессознательное это язык, который соединяет партнеров по анализу. «Бессознательное не индивидуально и не коллективно, но производится в промежутке, как уникальная сущность, проходящая и охватывающая и одного, и другого участника анализа»(там же). Автор цитаты практикующий психоаналитик, поэтому и говорит о психоаналитическом сеансе, но, подчеркнем, что нас интересует  диалог и дискурс, возникающий в юридическом дискурсе. И для его исследования мы импортируем только лакановский метод аналитической психологии. Мы, постулирует Лакан, — существа наделенные языком, существа, которые не только говорят, но и в которых живет язык, и более того, мы -существа, которых язык превосходит, носители слова, которое нас обгоняет, опрокидывает и поражает. Но это только, если субъект создает или «наделяет»  смыслом событие, превращая его в со-бытие. То, что не сказано, того не существует в юридической позиции!
Фрейд, в результате разработки топики человеческого Эго ( Ид-Эго_Сверх Я), обосновывает появление и существование псхической энергии в человеке. И далее в своем концепте ведет речь об её инвестировании, раскрывая её динамику, и исследуя экономический смысл (эмпирию) этой энергии за счет вытеснения. В лакановской же теории эта энергия названа «наслаждением». Это очень сложное понятие в лакановском направлении психоаналитической мысли, которое выражается в наслаждении-удовлетворении от  поступка-действия индивида. В обывательской психологии это понятие близко к содержанию «зона комфорта»: действие, полностью отвечающее интересам и внутренним установкам индивида приносящее ему удовлетворение. Словом, речь идет о некоем подсознательном потоке, об интенции конкретного человека, его мотивах и интересах, если говорить  упрощенно уже в юридической терминологии. Но, благодаря психоаналитическому сеансу и работе врача-психоаналитика, этому бессознательному процессу придается осознанное направление, как бы смысл (пока на этом остановимся).  Чтобы автору настоящей работы уйти от возможных упреков в увлечении фрейдизмом и лакановским психоанализом, приведу ещё концепт Михай  Чиксентмихайи опять же американского психолога венгерского происхождения, изложенном в работе  «Поток: Психология  оптимального переживания»( М. Альпина нон фикшн. 2018),   в которой автор также ведет речь об инвестировании этой самой психической энергии, как в экстремальных, так  и обычных ситуациях человеческого бытия. Во всех трех указанных выше концептах, посвященных человеческому сознанию и его подсознательным переживаниям, ведется речь о структуре смысла, и работе сознательного эго по его пониманию-схватыванию-рационализации, и как следствии этой интенциональной (внутренней) работы наделению этим смыслом внешнего события.  То есть в любом из приведенных выше концептов фиксируют и закрепляют подсознательный психический поток переживаний, как объект этих теорий, придавая им определенный смысл. И я бы добавил, что этот смысл артикулируется телом, через речь. Дополню, что в уголовной защите не может быть и речи о «зоне комфорта», в которой эта психическая энергия функционирует, это внешнее обстоятельство как раз характерно для работы психоаналитика, как способ создать доверие между врачом и пациентом, у нас же со всей очевидностью, мы имеем дело с другим — «зоной дискомфорта», переживанием экстремальной ситуации, поэтому выше и приведена ссылка на концепт М. Чимкентмихайи, К. Ясперса, и П.Сартра, в которых уделено место функционированию этого потока человеческого сознания в условиях эстримума.
Но вернемся к Лакану, он  возводит концепцию бессознательного в ранг языка, то есть структуры, единство которой — означающий элемент.  Эту структуру можно он описывает  так (где?):
– цепь элементов, отличных друг от друга в своей материальной реальности, но сходных друг с другом в принадлежности к одной и той же совокупности. Эти элементы называются означающими;
– Означающие, соединенные между собой, подчиняются двойному движению связывания(метонимия) и замещению (метафора). Метонимия — это соединение, которое поддерживает связь, как в цепи, одного означающего с другим, так и одного звена с другим. Благодаря ей  в такой то момент цепь  способна делегировать означающее на периферийное место Наименования (то есть понятия вписанного в структуру). Что же касается метафоры, она задает механизм замещения, благодаря которому производится это делегирование, то есть механизм, благодаря которому бессознательное экстереоризируется в форме означающего (вещь получает имя, явление обретает наименование) ;
– двойное движение соединения и замещения означающих заставляет структуру бесконечно актуализировать, то есть постоянно помещать один из своих элементов на перефирию бессознательного. Оставшееся незанятым место означающего, которое было оттеснено на переферию, - означающее, которое теперь стало краем и пределом структуры, -это нехватка, вписанная в структуру, цепь означающих. Эта нехватка придает подвижность всей структуре.
«Описав бессознательное при помощи структурных критериев, теперь можно сказать кратко, что бессознательное это знание, которое под действием силы наслаждения, работает как метонимическая цепочка с целью производства результата, метафорического означающего, и следствия, субъекта бессознательного».(Х._д. Назино стр.50-51) То есть бессознательное — это актуализированная структура, запущенная в действие говорением, имеющая свойство означающего, оно принадлежит как к порядку именования: наделением Имени, Одного, Индивидуального (конкретного, названного: «Вот это есть ….»), так и порядку структуры (внутренней структуры человеческого «Я») — цепочки, которое ее образует: бессознательное это одновременно и говорение  и множество. Акт говорения репрезентирует бессознательное. Когда бессознательное существует, оно существует только в акте говорения, но бессознательное взятое как структура, предполагается  после того, как был постулирован акт говорения. Исходя из теории Лакана, бессознательное — это актуализированная актом говорения структура, имеющая свойство означающего: оно принадлежит как порядку именования-говорения, которое актуализируется, так и порядку структуры — цепочки, которая её образует.
  Я уже уточнял, что мы не являемся ни логиками, ни лингвистами, ни этиками, ни психологами, но, что, тем не менее, необходимо изучать фундаментальные тексты логиков, этиков, психологов, брать оттуда положения, которые могли бы прояснить наше поле исследования, при этом ни в коем случае не отказываясь от неоспоримого приоритета судебной практики и юридического дискурса. Конечно, адвокатский дискурс отличается от научного дискурса, но адвокат должен всегда внимательно относится к тому, чему его могут научить другие дисциплины в плане осмысления его опыта и практики защиты. Для того чтобы заставить работать концепцию, импортированную в область уголовной защиты, её необходимо переработать даже ценой лишения её первоначальной специфики. Учитывая все сказанное, я хотел бы вернуться к логике пары означающих и сделать из нее вывод, очень важный для нашей работы с клиентами. Если мы принимаем постулат, что означающее всегда остается артикулированным для цепочки означающих, то мы должны принять, что означающее не предназначено для кого то, а предназначено для других означающих, с которыми оно ассоциируется и ведет свою собственную жизнь означающего. По сути дела, означающее  - Имя, Наименование соединяется с другими означающими вне зависимости от того факта, что я его произношу или испытываю его воздействие. «Субъект следует по сети символического...и это не только субъект, но и субъекты, взятые в их интерсубъективности, занимают очередь (…) Перемещение означающего определяет субъектов в их действиях, их судьбе, отказах, ослеплениях, в их успехе и везении, независимо от их врожденных талантов и социальных приобретений, безотносительно к их характеру и полу, и которые волей неволей следуют за движением означающего...» (Ж.Лакан. Где?)    Поэтому как только означающее становится означающим для кого то, оно перестает быть означающим, и становится знаком.  Но это происходит посредством интерпретации означающего.  Интерпретировать означающее — значит придать ему смысл. В нашей практике смысл юридический, но, подчеркну, фундамент это юридического смысла — психология, этика и речь субъекта — нашего подзащитного. Другими словами, выговаривание позиции Другому. Ниже, на страницах этой работы мы познакомисмся более подробно с этой работой логики смысла, которая не имеет ничего общего с аристотелевской логикой, которой всех нас учат в юридических вузах, независимо об будущей стези профессиональной деятельности: судебной, прокурорской или адвокатской.
Теперь, я хотел бы обратиться к означающему не с точки зрения его отношения со смыслом, так как, повторюсь, это требует отдельного погружения в самостоятельный регион структуры и формирования  смысла, а остановлюсь на связи означающего с другими означающими в процессе диалога с Другим. Метономическая цепочка бессознательных означающих - общая для нас обоих (адвоката и клиента), тогда как место Имени для метафорического означающего сменило своего носителя: до этого (артикуляции-говорения) это  был клиент, а в тот момент им стал адвокат. Благодаря логической концепции бессознательного Лакана, постулирующего что оно существует между двумя субъектами, мы порываем с тремя рациональными предрассудками: хронологическим временем, эвклидовым пространством и отдельным индивидом. Мы больше не рассуждаем в категориях прошедшего, настоящего и будущего времени, ни тем более пространства как резервуара для того, чтобы указать место бессознательного. Мы должны учиться думать иначе: научиться мыслить бессознательное вне времени, пространства и личности. Через психоанализ мы попадаем в мир платоновских идей, а в нашем юридическом случае мир справедливого и преступного, вины и кары, искупления и наказания, ну,  или прощения. В психоанализе бессознательное это поле, существующее между пациентом и психоаналитиком, в этом и состоит различие между психоанализом и наукой, психоаналитик воспринимает субъекта как материал с которым он работает, тогда как наука в принципе исключает субъекта, отвергает его и оперирует «абстрактными понятиями». Для научного юридического  дискурса, из которого мы все вышли: и суд, и адвокат, и прокурор,  это является императивным требованием. Правда и здесь академическая наука столкнулась с парадоксом Гейзенберга в квантовой механике — принципом неопределенности, открытым немецким физиком в 1927 году, где объект исследования может изменяет свое значение и зависит от наблюдения оператора (Гайзенберг Вернер, Избранные философские работы\\Шаги за горизонт\\Развитие понятий в истории квантовой механики\\СПб, Наука 2006. С.46 пер. С.Бибихина.). Если о таких явлениях заговорили  в физике, в которой точность исследований, и классический детерминизм физических процессов Исаака Ньютона  ее основа, то, что уж говорить об уголовном суде.  Здесь сплошной принцип неопределенности. Очевидно, что дискурс в суде и на научной кафедре различен. В суде все зависит от судейского усмотрения. Более того, обосновывая позицию подзащитного в суде, мы адвокаты,  как нам кажется, стараемся  оперировать четкими юридическими понятиями, сформулированными  юридической доктриной, применяя логические конструкции, дошедшие к нам от Аристотеля,  и внимательно следя за тем, чтобы они не были противоречивыми в своей основе. Но этого мало!    «Скажу прямо: чем менее уголовные защитники — юристы по натуре, тем они драгоценнее для суда»(Андриевский С.А. Избранные труды и речи\\Об уголовной защите. Тула. Автограф.2000. С.290). Мысль  адвоката С.А. Андриевского, сказанная более ста лет назад актуальна и по сей день. Да и настоящая работа всего лишь попытка  развить эту идею Андриевского с учетом последних достижений лингвистической, этической и психологической мысли. Само юридическое понятие, которым защита оперирует в уголовном суде, и которое казалось бы незыблемо, общепринято и является устоявшимся в юридической практике, уже содержит само в себе противоречие, оно не может быть безусловно истинным, если с ним оперировать в  модусе диалектической логики — направление мысли Гераклита, Н. Кузанского, Гегеля, а вынесение суждения Судом о вине подсудимого, подчинено третьей логике — Кантовской, трансцендентальной. Об этом же прямо указано в уголовно-процессуальном законе: суд при оценке доказательств должен руководствоваться законом и совестью (ст. 17 УПК РФ).
Пусть Вас читателя не пугает столь большой разброс в философской мысли и сознательно допущенная автором эклектичность в изложении и обосновании своей позиции по подготовки речи в уголовном суде. Я сейчас поясню в чем здесь дело.   В уголовном суде нет абстрактных, теоретических  юридических понятий, в гражданском -есть, арбитражном суде - тоже есть. А в уголовном право применяется к конкретному индивиду, преступившему закон. Поэтому норма существует как общая, а преступное анализируется применительно к индивидуальному субъекту. А значит и  способность анализировать своего подзащитного и, по меньшей мере, оценить степень девиантности его сознания, личностный дефект в следовании нормам морали, прямо связано как с квалификацией его действий, так и мерой наказания, которое Суд ему позже назначит. И чтобы подвести Вас к пониманию этого тезиса, автором был использован концепт З. Фрейда, первым структурировавшим внутренний психическую жизнь человека-невротика, а также постулирующего наличие некой психической энергии. Проект Ж. Лакана — о том, как эта психическая энергия преобразуется в экзистенцию индивида посредством слова и речи, а внутри индивида правит бал « субъект бессознательного» и это ни личность, ни «я», ни его имя и тело, и который отсутствует в дискурсе науки, но является ключевым для понимания девиантности сознания личности, привлеченной к уголовной ответственности, и разработки позиции впоследствии в защиту этого индивида.  Другие проекты не менее крупных и известных психологов и аналитиков упомянуты  с единственной целью, показать, что психическая  энергия это предмет психологии как науки, ею можно управлять по разному, в зависимости от целей работы психолога, по меньшей мере для того, чтобы  сделать  жизнь человека полноценной, насыщеной и интересной. Но нас адвокатов, профессиональных участников уголовного судопроизводства, подчеркну, интересует другой сегмент этой работы с человеческим Psycho: каким образом её структурировать так, чтобы добиться поставленной цели в уголовной защите. И в этой связи, категория «бессознательный субъект», выведенная и обоснованная  Лаканом в своей теории, требует переформатирования. Лакановский бессознательный субъект рождается из лишения, из нехватки. Только представьте, пишет он, если реальное это место, где возможно Всё, субъект бессознательного рождается именно там, где воздвигнуто препятствие невозможного. Это аргумент психоаналитика и из области психоанализа.  И он нам не подходит. В юридическом мире реальное это только предел из возможного.   Мы не самооценку клиента поднимаем в обычной жизни, а защищаем клиента от уголовного преследования правоохранительной системы, всегда превосходящей его, даже если его защищает  самый умный и самый мудрый адвокат, и строить позицию защиты, надо начинать с его подсознания или по меньшей мере с понимания своего доверителя. Пусть адвокат убежден в своей правоте, в том, что его юридическая позиция в защиту его клиента обоснована, филигранно сверена с имеющимися в материалах дела доказательствам, юридически безупречна. Но вспомним о принципе неопределенности Гейзенберга. Она ошибочна. Адвокат может быть слишком вовлечен в судьбу своего подзащитного. Судья постановивший обвинительный приговор также убежден в обоснованности своих выводов, в их логичной последовательности из доказательств, имеющихся в деле, а также законности приговора. Равно, как и следователь ранее, будучи процессуально самостоятельной фигурой, пришедший к выводу о наличии состава преступления в действиях вашего клиента в ходе предварительного следствия. Что им противопоставить? Как добиться контр-осуществления именно своей позиции? Ответ: начать, по меньшей мере, с оценки девиантности сознания своего клиента. Поэтому категориальный аппарат из теорий З. Фрейда и Ж.Лакана — нам в помощь.
Теперь, после краткого теоретического экскурса в область психоаналитических понятий, вновь вернемся к описанию казуса, с которого и была начата эта глава. Итак, чтобы описать механизм  формирования  суждения в юридической сфере, мы должны рассматривать клиента, не только, как юридического субъекта, означенного в юридической доктрине,  как субъект преступления, отвечающего тем или иным критериям материального уголовного  права, но и шире — как индивида, наделенного сознанием, которое имеет свои законы функционирования, и в котором присутствует бессознательный субъект, и, естественно,  учитывать его возможную  социопаталогию, как следствие девиантного сознания.
Таким образом, встреча всех четырех субъектов события — привлечения А. к уголовной ответственности и проведения первоначальных следственных действий с наим, закончилась в этом раунде боевой ничьей. Следователь не смог продвинуться в своем интересе и обосновать наличие более тяжкого состава преступления в действиях А.   Обвиняемый А. , оказавшись в ситуации экстремума, и понимая, что каждое его действие ведет к непредсказуемым последствиям и  только ухудшает его положение, избрал позицию: пока его два адвоката не договорятся между собой, как ему поступить, он не сделает ни шагу. Его бессознательный субъект, его самость, проявила осторожность: не знаешь что делать, ничего не далай, сказал ему его внутренний голос. И А. остановился у края пропасти. Первый адвокат, также не реализовал свой материальный интерес, так как не смог изменить меру пресечения для А., в итоге  А. оказался под стражей, но зато и не ухудшил положение А. в суде. Что позволило второму адвокату, который не был мотивирован «гонораром успеха», и видел развитие события в целом, в дальнейшем создать уникальную защиту и выработать позицию в защиту А., которая позволила минимизировать неблагоприятные последствия для А.
Как видите, каждый из субъектов, описываемого события, создавал свою виртуальную схему, перспективу развития со-бытия. Но реализовать в действительность, т. е. осуществить реально свою цель получилось только у А. совместно со вторым адвокатом. Произошло это в результате перипетий  всех интересов, конфликтов в позициях участников события,  словесных баталий в суде, положение А. в конце этого временного отрезка его жизненного пути, получило завершение в удовлетворительном для него ключе. Вторым адвокатом была создана та самая сингулярность со-бытия, которая отвечала как интересам его подзащитного А., так и общим интересам правосудия, так как именно Судом А., с учетом всех обстоятельств дела и его личности, было назначено минимально возможное наказание. Был достигнут предел возможного, после того как второй адвокат столкнул эго А. с его бессознательным субъектом, его Самостью на поле этической рефлексии над своим поступком. Да, А пришлось признать вину в совершении преступления, которое ему инкриминировалось на момент задержания , т. е. по менее тяжкому составу преступления, и провести чуть больше года в условиях следственного изолятора (другого выхода не было. Это была необходимость),  в это время второй адвокат А., пользуясь пониманием личности обвиняемого А., в ходе многочисленных  свиданий и бесед с ним в СИЗО, без особых проблем смог установить причины совершения им преступления, его мотивы, которые свидетельствовали о том, что девиантность сознания А. не носила необратимый и ярко выраженный характер, отсутствовала у А. и установка на  социопатию в его обычной повседневной жизни и поведенческой стратегии в целом, и он создал позицию в защиту А,  которую и высказал в ходе Суда. Эта позиция была уникальной, так как не бывает двух одинаковых обвиняемых, эта позиция была услышана судом, значит она была обоснованной и связанной с существом предъявленного обвинения, и поэтому она была услышана Судом. Суд в итоге с ней согласился (применить минимально возможную меру наказания). Но и это ещё не все. Произошло то, о чем впоследствии на страницах данной работы мы будем говорить,  как контр-осуществлении позиции в противовес позиции обвинения, а для этого второму адвокату потребовалось не только найти свои ответы по существенным проблемам данного уголовного дела, но и сформировать уникальный смысловой каркас позиции, создав практически из ничего сингулярность события «минимальной санкции», т.е. уникальную сущность-смысловой концепт в  защиту, который вытащил А. из крайне сложной и неблагоприятной жизненной ситуации, в которой он оказался, будучи привлеченным к уголовной ответственности.  И  произошло это  вразрез позиции обвинения, которое в суде настаивало на том, что действиях А.и Б. содержится более тяжкий  состав преступления.
Итак, сингулярность — это ментальный набор доводов и аргументов по важным, ключевым, существенным вопросам уголовного преследования вашего клиента,  которые фундированы (основаны, предопределены)   юридической материей самого уголовного преследования, но находятся вне    юридического дискурса, и относятся не к самому факту совершенного преступления и лицу, его совершившему, а содержаться в  континууме сознание - бытие,  или личность-преступление, т. е. характеризуют онтологию бытия вашего подзащитного. Создание сингулярности в позиции защиты хоть и носит рациональный характер, но должно затрагивать и учитывать подсознательные аспекты психики подзащитного, структуру его бессознательного, быть органично с ней связанной. Сингулярность это глагол, а не существительное, и должна содержать ответы не на вопрос, кто, что совершил, а на вопросы, почему произошло со-бытие преступления, ты (другой), кто такой, что это сделал,  как ты оцениваешь то, что сделал. Сингулярность это не просто набор-перечень доводов по существенным вопросам уголовного дела, а  единая структура, образующая смысловой каркас истории-мифа  в защиту клиента, которая должна будет прозвучать в речи защитника. Будучи рациональным процессом, работа над осуществлением  защитительной речи в уголовном суде, т. е.  сингулярности речи, содержит два разрыва в ментальной работе защитника (по Дж. Сёрлю): первый, выявление, понимание и структурирование подсознательных интенций клиента и работа с ними, в целях уменьшения или вовсе снятия девиантности при помощи этического либо религиозного дискурса с клиентом. Формирование ментальной этической установки в отношении содеянного (при условии наличия события или состава преступления в действиях клиента).  Второй разрыв, создание истории-мифа  в защиту клиента, которая собственно и будет произнесена в суде.
Добавить:
Сингулярность это не только уникальность, но и способность аффектации, т. е. способность вызывать преобразование вещий, воздействовать на неё путем смысловых конструкицй.(Дилёз. Спиноза).
Дать вывод о сингулярности участников процесса, которые упоминаются выше.
Прояснить понятие сингулярности через Дилеза стр. 60 лекции о Лейбнице. Лейбниц основополжник понятия-категории. Ее соотношение с универсальностью.


Глава 2. Проблемы метода. Герменевтика субъекта и события. Речь.

Сказанное должно   овладевать реальностью с помощью означающих выражений. И это есть проблема и задача  защитительной речи. За позицией обвинения скрыта  трудоемкая  работа правоохранительной машины: следственного аппарата, оперативных служб, аналитика органов процессуального контроля, возможности внепроцессуального давления на свидетелей и т. д. Наш противник имеет все возможности, чтобы сделать обвинение эффективным, а обвиняемого — осужденным. Всё, что может противопоставить защита этой атаке — понимание дела: конкретного, индивидуального обвинения против вашего клиента. Поэтому нужно учиться понимать своего противника, и уметь читать контекст обвинения. Поэтому настоящая глава, написанная может быть сложным философским языком, знакомит с методом и задачами понимания  уловного дела, а также подтекста уголовного преследования вашего клиента. Эту часть пути защите необходимо пройти, прежде чем что то будет сказано на суде.   
Сами юридические   доводы и понятия, которыми защита оперирует в своей речи в уголовном суде, и которые, казалось бы, являются  важными, относимыми к предмету доказывания, допустимыми с точки зрения закона и отражают существо контр-обвинения, вторичны.  До того, как мы начнем юридический дискурс, уже существует прото-юридическая  структура  преступного и актора этого со-бытия преступления, как  его источника. Сказанное в речи это вторичное выражение понимания автором речи реальности. Сначала была мысль, схватывающая структуру преступного и его актора-субъекта-источника. В речи проявляется лишь то, что ему предшествует, а сказанное может быть выговорено только через понимание.  Поэтому при подготовке защитительной  речи следует объединить объективный и экзистенциальный типы мышления. Объективный тип мышления тот, которому нас научили в юридических факультетах: объект противостоит субъекту, истина реальна, задача выразить объект, предстоящий сознанию, в слове, а затем подвести свое суждение под  юридическое понятие. В философии сознания такой тип мышления называется «инженерным». Или ещё проще — субъект-объектным: лицо высказывается о том, что  видит в объективной реальности, это высказывание желательно должно быть тождественно в своем значении объекту, тогда оно истинно. Истина — реальна, говорим мы в таком случае.  Юридический дискурс имеет свою особенность:  он   уже есть результат синтеза  фактов объективной реальности и аналитики юридических понятий и категорий, подведение конкретного случая под общую норму права.  Объект, о котором высказываются юристы в  юридической доктрине, находится вне сознания, выносящим о нем суждение. Мы о нем судим: и прокурор, и суд, и , конечно же, адвокат.  Причем суждение может содержать, как указание на сам факт объекта преступного, так и содержать аналитические замечания по поводу этого факта. Мы юристы называем это толкованием: события преступления, нормы права, сложившейся судебной практики, роли в преступлении нашего подзащитного, его личности и.т.д. Для классического научного юридического дискурса, а также для обвинительной речи этого может быть достаточно: преступное деяние названо преступлением, доказательства виновности приведены, деяние подведено под соответствующую статью уголовного кодекса. Осталось дело за малым -  убедить суд назначить соответствующее наказание. Но для речи защитника этот метод мышления - путь в никуда. Статистика обвинительных приговоров объективно подтверждает этот довод.  Цепь логических суждений, приведенных адвокатом в защиту своего клиента, и основанных на однозначности понятий, борется с логикой обвинения на одном и  том же поле битвы, к тому же выбранной  прокурором — формальной аристотелевской логики. Впрочем, мы другой и не знаем, нас этому не учили.
Однако императивное требование  в 17 статье УПК РФ об оценке судом доказательств по уголовному делу на основании закона и совести, прямо отсылает нас к иным логикам, о которых говорилось вскользь в 1 главе: кантовской трансцендентальной и к гегелевской диалектической( в последнем случае с оговоркой об отсутствии морального субъекта в гегелевской доктрине, что не исключает гегелевского метода рефлексии человеческой воли и со-бытия на почве  генезиса феноменологии духа). К тому же уголовный процесс это про вину человека, преступившего закон. Юридическое понятие вины в главе 5 Уголовного кодекса РФ, не содержит дефиниции этой категории, сразу отсылая  юриста к ее формам, т. е. её  проявлению в преступном деянии: прямой умысел или неосторожность. Кодекс, как говорилось выше, говорит о внешнем проявлении вины, её форме, т. е. как о психоэмоциональном  отношении лица к его деянию в объективном мире, при этом в уголовно- наказуемой  сфере. И ни слова о содержании категории вины. Упрек в том, что это невозможно сделать в уголовном кодексе,  сразу же принимается.  Речь не об этом. А о том, что по меньшей мере две важнейших, фундаментальных категории философской антропологии, являющиеся ключевыми для российского уголовного процесса: вина, совесть, остаются названными в уголовном кодексе, но не проясненными в юридической доктрине. Чуть больше повезло категории справедливость, которая прямо указана, и как принцип уголовного процесса, и как принцип назначения наказания. (ст. 6,43,60 УК РФ).  Поэтому вновь повторю то, с чего и начал эту главу: задача состоит в отыскании нового метода интеллигибельности, благодаря которому язык становится не событием и структурой- речью, а обращением одного в другое средствами дискурса, тем, что Н.Хомский назвал  «порождающей грамматикой». Правда, сделаем ещё одно важное уточнение, субъект на страницах настоящего текста, это тот,  кто говорит, а значит у нас два актора со-бытия защиты: как адвокат, так и его подзащитный, в последнем случае, он же и возможный субъект преступления. Отсюда разные подходы к подготовке и анализу речи в уголовном суде: защитительной адвоката, и речи подсудимого в прениях, последнем слове, объяснениях, и, возможно, во  вступительном заявлении. Субъект высказывания   соотносит себя не только с реальностью, но и с самим собой. Очевидно, что и адвокат и его клиент находятся в разных реальностях, имеют разную архетипическую структуру «Я», да и цели их речей в уголовном суде, как будет показано дальше, различны: в  лингвистике надо идти   к «я говорю» , отправляясь от позиции «я есть», и по пути, преодолевая понимание «как я есть(существую)».
Так мы подошли к проблеме понимания, а для этого постулировали наличие абстрактного обезличенного «преступного», как прото-юридической структуры, требующей означивания в модусе  справедливого, личной вины Субъекта, как источника, основания  наличия  преступного в эмпирии, и с этого же момента переставшим быть обезличенно-абстрактным, и все это как то увязали с интуитивно ощущаемой работой совести (Самостью) Субъекта, которой придется высказаться впоследствии о санкции.  Мы отметили, что  такие категории как вина, совесть, справедливость, прямо названы в уголовном законе, и сделали это по двум причинам: 1) с той целью, чтобы обосновать допустимость рассуждений автора настоящей работы вне юридического универсума мысли, а этического, лингвистического и психоаналитического, чтобы впоследствии вновь вернуться в сферу юридического, но уже с пониманием того, как юридические понятия трансформируются под воздействием влияний этих регионов мысли. Другими словами, для нас  важно то, что эти категории (вина, совесть, справедливость) названы в уголовном законе, но они, если не являются предметом означивания в речи,  не существуют. 2) Будучи названными  законодателем в кодексах, у нас появилась  возможность и стала уместной допустимость означивания этих категорий в высказывании-речи уже профессиональным участником уголовного процесса, применительно к конкретному событию-деянию. Это вовсе не значит, что субъект высказывания (автор речи) каждый раз должен апеллировать к ним, к месту и не к месту восклицая в суде: «как Вам не совестно», или утверждать, что довод процессуального противника «не справедлив», а его клиент «невинен». Отнюдь. Достаточно лишь  подводить наши суждения под данные категории. Иногда даже не называя их. Справедливое, вина, преступное, совесть это не утверждения, понятия или  слова, а модус высказывания: сопряжение суждений с этими категориями, их верификация посредством данных категорий. Это ценности, в которых экзестирует или существует  «Я» защитника a priori, как профессионального участника уголовного процесса, так и тот регион мысли, куда необходимо «привести» подсудимого, его клиента.  Мы имеем дело с ценностными категориями, т. е.  уровнем сознания более общего, надэмпирического порядка, категориями, которые, как бы наличествуют, отсутствуя, витают в воздухе, они из  платоновского мира идей, питают сказанное слово в защиту, пронизывают позицию защиты каждый её тезис и довод, требуют означивания, словом, речь защитника напрямую обязана коррелировать с ними.
Преступное имеет несколько смыслов — юридический, психологический, духовный, религиозный. Все зависит от автора интерпретации. Даже оставаясь в рамках уголовно-правового  толкования деяния, поступка, события, мы имеем по меньшей мере две интерпретации со-бытия: обвинительную и защитительную. То есть сама юридическая сфера мысли предполагает, что мы уходим от однозначных значений, тождества семантики понятий, на которых основывается линейная логика доказательств. Работа интерпретации состоит  в том, чтобы  преодолеть дистанцию, расстояние, отделяющее автора интерпретации, как от чуждого ему субъекта преступного деяния, так  и текстов процессуальных документов, которые отражают  преступное  в материалах дела, и доказывают  вину  его клиента, по меньшей мере с позиции обвинителя, т. е.  одного из интерпретаторов ex officio  со-бытия преступления. Таким образом,  в понимание защиты включается смысл этих процессуальных документов-текстов, фиксирующих свидетельства очевидцев преступного.
Начиная с этого момента, мы сталкиваемся с такой  дисциплиной как «герменевтика», истоки которой восходят ещё к Аристотелю. В его труде «Об истолковании» hermeneia относится ко всему означающему дискурсу, именно он и интерпретирует реальность, даже тогда, когда в нем сообщается «что то о чем то», правда, нам нужно уйти от этой исторической аллегории, чтобы сразу же заявить , что мы рассматриваем герменевтику как средство овладения реальностью  через понимание ( то самое «поедание», присвоение реальности в левинасовском значении этого понятия, о которой автор упоминал в Предисловии к настоящей работе) , т.е. как интерпретацию не сущности  со-бытия, основанной на рациональном усмотрении и психо-эмоциональном переживании события преступного деяния, а приданию смысла этому переживанию, как временности, длительности процесса-события преступного с  a priori включенным в него автором поступка, и одновременно в этой своей структуре, предстоящего сознанию-эго. Это и есть объект  означивания в преступном.
Вернувшись к ментальной конструкции означенной выше формулы: чтобы понять то, что « говорить», надо идти от «я есть» через понимание «как я есть», станет очевидным, что   этическая категория «справедливость», как ценность,  должна стоять у истока этого смысла, т. е. должна быть имманентно присуща этому рефлектирующему сознанию-эго защитника. Защитник должен стать   источником  концепта, или, говоря языком юридическим — автором концепта  справедливого в своей позиции в  защиту своего клиента, и эта позиция  включает в себя не только непосредственно юридическое, уголовно-правовое  содержание, вторичное по отношению к ценностной категории справедливого,  а и ответ на вопрос — как индивидуализировать справедливое, объективировать данную ценностную категорию здесь и сейчас, применительно к конкретно данному преступному, словом, куда вести дело, вам как автору этого проекта?  Аналогичным путем следует пройти от «я говорю» своего клиента, чтобы понять « кто он есть», так как, на вопрос «как он есть», ответ очевиден: перед вами человек, чаще всего содержащийся в тюрьме или находящийся под подозрением в совершении преступления. Поэтому,  в конечном счете, вина клиента (если она есть во вменяемом ему  преступлении) должна быть отрефлексирована им самим и с вашей помощью, и это тоже до-юридическая часть работы  понимания.  Иначе мы не сможем решить задачу, которую мы поставили перед собой, принявшись за эту работу  - наделить силой непосредственно смысл, посредством означивания  Справедливого, как носителя скрытых значений, и эта работа должна быть проделана совестью (Самостью) субъекта преступного, которая только и способна вскрыть  сакральные значения справедливого, чтобы связать силу и смысл воедино в акте внутренней рефлексии- понимания, до того как будет  сформулировано   суждение в защиту.
Предвижу определенную сложность в овладении герменевтическим методом интерпретации как преступного, так и следующих за ним юридических фактов, так как герменевтика как метод используется в области исторических, филологических   наук, философии, этики, но редко или практически никогда в правовой науке. Иллюзия, вытекающая из субъект — объектного подхода как научного метода квалификации преступлений, т. е. непосредственно юридической деятельности, состоит в том, что только оперируя конкретными фактами объективной реальности, отраженными в сознании субъекта, которые к тому же должны отвечать критерию тождества факта в эмпирии и умозрительного юридического понятия, позволяет точно, непротиворечиво, законно выносить суждения о преступном, уместна только для юридического научного дискурса, где предмет дискуссии научная истина. Но уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации, ни словом не упоминает об истине. Из него даже исчезло положение о том, что обстоятельства конкретного уголовного дела должны быть исследованы судом и следователем объективно, всесторонне и законно. В уголовном процессе мы говорим не об истине, а о вине. И суждения о вине должны выносится Судом  на основании закона и совести. Следовательно, у нас появился ещё один, третий, довод к вопросу о допустимости герменевтического метода как способе формирования судейского (следственного) усмотрения фактов преступного. Автор настоящей работы не ставит перед собой задачу, такую же как в начале ХХ поставили перед собой Дильтей и Шлейермахер, придать наукам о духе то же значение и точность, сопоставимое со значением наук о природе в  эпоху господства позитивистской философии. Но, поставленная таким образом этими великими умами проблема, выработала и свои методы, такие как закон внутренней связности текста, закон контекста, законы этнического, социального и географического окружения и т. п. Решение этих задач не укладывалось в  возможности обычной научной эпистемологии (описательной, позитивной науки): интерпретация в рамках герменевтики,  которую Дильтей связывал с текстами, и письменно фиксированными свидетельствами фактов объективной реальности, была  только одной из областей значительно более широкой сферы понимания и интерпретации, прямо связанной с психической жизнью интерпретатора, и, более того, идущей от одной психической жизни к другой. В интерпретации субъект выходит за пределы своей рациональности, можно сказать трансцедентирует, если  мы сможем на место интерпретатора возвести морального субъекта в кантовском значении этого понятия.  Впоследствии уже эта коммуникационная роль интерпретации, была помыслена у Мартина Бубера в его философии диалога, об этом же говорилось и у русского религиозного философа Н. Бердяева. Сюда же можно отнести философов - Гадамера, П.Рикера, М.Фуко. Итак, перед нами пласт опыта, предшествующий субъект-объектным отношениям, который требует своего понимания и описания, чтобы использовать этот метод в качестве  метода подготовки речи в уголовном суде в защиту человека. Нас не будут интересовать этнос, география, историзм события, а также социологические вопросы, как возможные объекты герменевтического метода исследования. Сфера наших интересов очень узка, относится к уголовному праву, а задача, которую старается решить автор, сводится, на первый взгляд,  к простой проблеме: как сделать речь защитника в уголовном суде эффективной.
Французский философ,  наш современник, П.Рикер, раскрывая суть данного герменевтического метода в своей работе «Конфликт интерпретаций (с.40-47), отметил собственно два пути герменевтики со-бытия и субъекта поступка: короткий, через философский концепт М. Хайдеггера и Э.Гуссерля, и более сложный, через герменевтику субъекта-актора поступка, интерпретации структуры  вины индивида, и непосредственно самого поступка,  при этом используя  гегелевский концепт феноменологии духа, и подход  З.Фрейда, к  психической структуре индивида - субъекта поступка, тем самым показав связь интенцианальных установок субъекта и их экстенциального (внешнего) проявления. Говоря о коротком пути П.Рикер отметил, что именно Э.Гуссерль проложил путь, обозначая субъект как интенциональный полюс, т.е. носителя намерений, интересов, желаний, и, давая в качестве коррелята этому субъекту не природный мир, а область внутренних значений Субъекта этого мира. То есть Гуссерль впервые в философии дал определение субъекта как простого носителя значений предстоящих ему фактов природной жизни. Телеология субъекта (сфера его целей, интересов и желаний) определялась его внутренней психической структурой, а не предстоящими ему фактами объективной жизни. При этом речь не шла об идеализме, так как  критика Гуссерлем объективизма,  связана  как раз с корреляторами интенциональной жизни человека, единицами значения, вытекающими из этой интенциональной жизни индивида. «Постулированная Гуссерлем  редукция тезиса о мире есть сведение вопроса о бытии к вопросу о смысле бытия, а смысл бытия сведен к простому корреляту субъективных способов видения», отметил П.Рикер по этому поводу. (П.Рикер 46). Гуссерль в свем феноменологическом проекте поставил на место идеального (идеалистического) субъекта, замкнутого в собственной системе значений, живое существо, имеющее извечным горизонтом всех своих намерений мир, этот мир, здесь-бытие и таким образом прояснил поле значений, предшествующих конституированию образа материализованного объекта, а именно  поле значений — предшествующее объектности, в котором субъект понимает мир. До объектности существует горизонт мира, до субъекта понимания — существует действительная жизнь, у Гуссерля она иногда называется анонимной, но она кристаллизуется и обретает свою структуру со-бытия, как только субъект ощущает свои интересы. Его сознание принимает направленность. Мы видим, насколько радикально в философии Гуссерля обострены проблемы понимания и истины. В философии Гуссерля речь идет о способе, каким «существующий существует вместе с существующими»: понимание в его концепте  имеет отношение к способу бытия, предшествующему встрече с другим сущим. Таким образом, он обосновал способность жизни свободно отдаляться от самой себя, транседентировать (выходить за ) самое себя, становиться структурой человека. Как отмечает П.Рикер, герменевтическая интерпретация  становится областью анализа того бытия, Дасайн, которое существует здесь и сейчас понимая. И в этом кроется её недостаток для настоящей работы, этот короткий путь  не дает возможности разобрать методологические возможности истолкования девиантного поступка. Как философский проект он открывает огромные возможности для аналитики бытия, даже подводит к столкновению с мистическим.  Но не позволяет нам двинуться дальше в нашем исследовании. Впрочем, Хайдеггер и не хотел анализировать никакую отдельную проблему, касающуюся понимания конкретного сущего в его заброшенности в здесь-бытие, он хотел чтобы мы по другому мыслили: подчинили    познание онтологическому пониманию, так как  познание фактов объективной реальности производно и вторично,  как от онтологии бытия, так и онтологического понимания сущим своего здесь-бытия. И связь познания с пониманием, точнее сказать точка отчета понимания, находится  в языке. Вновь сошлюсь на  философский проект Дж. Сёрля и  его подход к работе рациональности человеческого сознания: его тезис о двух разрывах на пути от интенциоанльности к экстериоризации в поступке. Первый разрыв это когда внутренняя интенция, личное желание, интуитивное ощущение необходимости или потребности сталкивается с анализом, оценкой, внутренней работой «Я» над мотивами, целями, интересами самого себя. Причем глубина этой саморефлексии может быть сколь угодно бесконечной, все зависит от метода самопознания  или герменевтики «Я». Об этом мы уже говорили на страницах данной работы, взяв в качестве примера психоаналитический концепт Лакана, и  вскользь коснувшись проекта З. Фрейда. Вновь будем обращаться к тем или иным психоаналитическим проектам по мере развития основной идеи настоящей работы, так как этого требует метод изложения данной работы, и те подходы в подготовке защитительной речи, которые обосновывает автор на страницах данной работы. И второй разрыв в континууме интенция-поступок по методологии Дж. Сёрля, это непосредственно сам поступок в реальном мире, исходя из возможностей, открывающихся перед конкретным самосознанием в предстоящем перед ним бытии: говоря обыденным языком планирование и оценка реализации внутренней работы по осуществлению  своих интересов. В концепте М.Хайдеггера этот второй этап обозначен как объект заботы Дасайн о своем здесь-бытии. Причем в Хайдеггеровском проекте  сам феномен «заботы» представлен как структура, в которой сущее оперирует  экзистенциалами,  набрасывает свой проект на бытие в своей решимости действовать, Дасайн как бы конституировано в себе самом и в него включено понимание как способ бытия в мире.
Может быть неподготовленному читателю сложно  дается прорваться через нагромождение философских и психоаналитических проектов, приведенных выше. Тем более что они только обозначены автором настоящей работы, да  и то  только постановочно, без их подробного описания, вскрытия их противоречий, анализа их достоинств и недостатков. Впрочем по мере изложения герменевтичесого метода при подготовки защитительной речи, я буду вновь и вновь возвращаться к ним, лелея надежду, что пробелы и лакуны смысла со временем на страницах данной работы будут прояснены, автор сейчас хочет только прояснить работу Совести (или Самости в заподно- философском проекте мысли), и то, лишь говоря о методе, который предстоит понять, чтобы в дальнейшем его использовать как подготовку речи в защиту человека.  По русски этот короткий путь аналитики Дасайн можно выразить кратко, ёмко и по-существу просто, укоризненно задав вопрос субъекту преступного: «Тебе не стыдно?»... И в зависимости от ответа сделать глубокомысленный вывод о том, с кем имеешь дело. Вот собственно и весь короткий путь аналитики бытия Дасайн, о котором П. Рикер упоминает выше, переведенный на русскую почву уголовного преследования. В конце концов Совесть в Хайдеггеровском онтологическом проекте это «модус раскрытия  Я перед бытием». И всё. Тоже коротко и ясно. Это тот внутренний механизм, который допускает возможность или наоборот не допускает возможность того или иного поступка. Интенцинальная (внутренняя) установка Субъекта поступка на сам поступок. Но мы адвокаты не судим, человек может судить другого, будучи моральным субъектом и вот мы уходим в бескрайнее поле этики, а так как, вряд ли владеем научным методом анализа, то на выходе имеем толки, пересуды, сплетни; судья обязан судить -это его работа, и перед нами открывается широкий регион юридической мысли с извечным спором обвинения и защиты; но мы адвокаты должны создать концепт справедливого или позицию в защиту того, кто в ней нуждается, чтобы телега правосудия могла катиться в одному ей известном направлении справедливого.  Да и меньше всего я призываю стать ещё одним обвинителем на уголовном суде. Справедливое будет применено к субъекту преступного, вашему клиенту,  и аналитика субъекта в этом справедливом поле здесь и сейчас при помощи герменевтики субъекта и поля справедливого, позволдяет создать матрицу развития со-бытия уголовного процесса, а значит и управлять им. Так смысл защиты обретает силу.   Речь идет о понимании субъекта преступного, чтобы дальше с этим работать.  Поэтому короткий путь аналитики Дасайн нам не очень подходит. Нам нужно схватить  герменевтику как метод  аналитики субъекта, заброшенного здесь и сейчас в  преступное, чтобы в последствии подойти к смыслу, шагая через  существенные вопросы конкретного уголовного дела и выйти в регион справедливого.    Трудность перехода от понимания как способа познания реальности, т. е.  процесса рационального мышления,  к пониманию как способу бытия через рефлексию, заключается в том, что понимание, которое есть Аналитика Дасайн, является пониманием, через которое и в котором это бытие понимает себя как бытие, где язык является способом бытия этой Аналитики Дасайн. Поэтому мы обязаны, во первых,  сохранять контакт с научными дисциплинами, которые методично осуществляют научную интерпретацию своего региона исследования, и, во вторых,  будем внимательно смотреть, чтобы научная истина, свойственная этим наукам и предмету исследования, была отделена от метода, использованного дисциплинами, исходящими из интерпретации. Решая такую задачу, П.Рикер выделил три плана анализа герменевтики бытия сущего, чтобы схватить этот метод в его основе (КИ С49-66): семантический, экзистенциальный, рефлексивный.  Мы последуем за ним, чтобы, по меньшей мере,  не изобретать велосипед, а чтобы автору избежать упрека в пересказывании мыслей французского философа, я буду адаптировать эти заметки применительно юридическому региону оценки преступного, постоянно имея ввиду, что цель настоящего исследования  - подготовка речи в защиту человека обвиненного в преступлении.  Сейчас же  мы описываем только герменевтический горизонт, который нам необходим, чтобы затем приступить к формированию смысла индивидуальной позиции защиты, как концепта справедливого применительно индивидуальному субъекту преступного, и что впоследствии будет означено в речи в его защиту на суде, т. е. , если кому то больше подходит философский проект Дж. Сёрля, мы работаем ещё в первом разрыве рациональности поступка.
Семантический план: (о чем мы здесь говорим??? Очень плохой переход!!!) Выше уже говорилось о том, что всякий текст имеет несколько смыслов, что эти смыслы наслаиваются друг на друга, что духовный смысл, может быть передан юридическим или непосредственно фактическим смыслом путем его приращения. Герменевтика проделывает свой путь среди  юридической объективации выражения преступного. В документальных доказательствах преступления: протоколах свидетельских показаний, актах экспертиз, протоколах осмотра места преступления, как письменно зафиксированных  выражениях преступного, подшитых к материалам дела по воле усмотрения следователя, - содержится по меньшей мере одна версия толкования преступного. По меньшей мере через психоанализ субъекта преступного, а по большей — через духовный, и здесь не важно, в каком аспекте мы будем об этом смысле говорить: религиозном или философском, этическом.  Преступное это всегда манифестация духа субъекта, а в  более сложном усмотрении - объективация зла, греха. Вспомним роман Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы» и первую встречу отца Зосимы с семейством Карамазовых в скиту, где старец почему то сразу выделил  Ивана Карамазова и «увидел» его будущую трагедию и обратился к нему за прощением(важно проверить!!!). Ницше со своей стороны, видит в моральных ценностях силу или слабость воли к власти, которые подлежат интерпретации самим субъектом действия. З. Фрейд под видом «работы сновидения» увидел цепь поступков, которые «транспортируют» скрытый смысл бессознательного. Он проследил разнообразное проявление этого смысла в смысле явном: в культуре, искусстве, морали, религии, и предложил истолкование культуры весьма схожее с ницшеанским.  Представляется, что общим элементом , присутствующим во всех вышеперечисленных  проектах есть некое смысловое ядро, на которое наслаиваются определенные семантические конструкции, которые в свою очередь  сами являются многозначными. Роль этого ядра конструкции смысла в том,  чтобы показывать, скрывая. Поэтому анализ речевой деятельности сосредотачивается на «семантике показанного-скрытого»(П.Рикер С.50), т. е. на означивании многозначных смысловых конструкций.  П.Рикер для этой цели вводит понятие «символа», постулируя  зло, грех, вину, и подразумевая под ним структуру значения, где имеется один смысл — прямой, первичный, буквальный (м.б. отсылка к злой воле в гегелевском понимании преступного?), и он же означает и другой смысл - косвенный, вторичный, иносказательный, который может быть понят лишь через первый, а интерпретацией называет работу мышления, которая состоит в расшифровке смысла, скрывающегося за очевидным смыслом, в выявлении уровней значений преступного. Совокупность семантических  значений ядра смысла образует герменевтическое поле смыла, т.е весь регион означаемого (то о чем говориться). Мы можем говорить о санкции как отрицании отрицания преступной воли, где ничтожная преступная воля снимается наказанием, имманентно присущему преступлению, используя диалектический концепт из гегелевской «Философии права», здесь же мы говорим о принципе неотвратимости наказания, ссылаясь на принципы уголовного законодательства, действующего сегодня в Российской Федерации, но мы можем говорить и о крылатой богине Немезиде(Немесида, Немезида / А. А. Тахо-Годи // Мифы народов мира : энциклопедия : в 2 т.. — 2-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1988. — Т. 2 : К—Я. — С. 209), олицетворяющей собой возмездие, во всех случаях мы ведем речь об одном и том же. В  древнегреческом мифе об Оресте, мы видим как эринии - богини мести: Мегера, Тисифона и Алекто, жестоко преследовали Ореста за убийство своей  матери, доведя его до сумасшествия, и сменили гнев на милость только после его раскаяния и вмешательства в это дело одной из самых главных богини древнегреческого пантеона богов — Афины, только после этого они  превратились в богинь-эвдемидов: жалостливых. Правда Оресту пришлось принести в жертву свой рассудок и откусить самому себе палец. Интересно, что в одной из интерпретаций этого мифа, Орест был наказан за то, что он наоборот не защитил свою мать от смертного приговора ареопага: да, приговор был постановлен, но это не повод его Оресту исполнять, да ещё и лично. Одно событие- разные значения. Не в этом ли смысле- очищении собственной вины, говориться в уголовном кодексе, через правовую конструкцию  о признании вины и деятельном раскаянии ( ст. 61 УК РФ), как смягчающем вину обстоятельстве, что отражается в наказании.  И вот ещё одна аналогия -  традиция покаяния во грехе через раскаяние в Христианстве, например,  в учении  Аврелий Августина (354-430 гг) («Исповедь»). Видите, как много зависит от субъекта преступного и как по разному проявляет себя справедливое  в человеческом архетипе. Несмотря на различную укорененность ядра смысла в различных регионах мысли,  эта символика зла приходит вместе с языком, и приходит через верования, мифы, закон, психоанализ, словом, текст. В классическом психоанализе З.Фрейда  подсознательная потребность в наказании основывается   на вине, констатированной Эго, перед инстанциями Сверх-Я, из-за невозможности сдержать собственный хаос подсознания - Ид. Невольно возникает вопрос, не  актуализированная ли вина выстреливает у субъекта в преступное, чтобы найти наказание во вне, и этой внешней силой может стать уже  уголовный суд над инфантильным субъектом? Как вы понимаете, не о правовой позиции в защиту я сейчас говорю, а о различных интерпретациях категорий вины, совести справедливого — то есть герменевтического поля смысла этих категорий, описывая «горизонт преступного».
Один лишь семантический анализ, трактующий категории и ценности, как замкнутые в себе целые, неизбежно возводит язык в абсолют. Такая постановка вопроса отрицает фундаментальную интенцию языка — быть пригодным для означивания речью сущности явления, растворяться в том, что он имеет ввиду, выходить за свои пределы, подводить, в нашем случае,  к архитектонике смысла юридической позиции. Сам язык как означаемое  требует соотнесения с существованием означающего. Чтобы увидеть за юридическим значением преступного иной план бытия, мы должны подняться до рефлексии существования существующим, в конце концов, чтобы научиться пользоваться герменевтическим методом для подготовки юридической позиции в защиту, мы должны увидеть в преступном проявление духа Субъекта преступного и подвести этот дух к явлению справедливого. А чтобы не вгонять в ступор представителей позитивисткого направления в юридической науке, выражу эту мысль другим языком: столкнуть девиантное сознание подзащитного с работой этических категорий и ценностей - вина, справедливость, совесть, и далее помочь ему взглянуть на себя изнутри при помощи анализа Psycho или  самопознания девиантного сознания. Уголовный процесс всегда, подчеркиваю, всегда меняет человека. Подсудимый после окончания уголовного дела никогда не остается  таким же каким он был  в начале уголовного преследования. Признавая это, вновь обратщусь к онтологическому проекту М. Хайдеггера, который отметил, что именно стремление к онтологии ведет к преодолению лингвистического плана, так как с этим требованием онтология и обращает нас к анализу, которому придется оставаться в плену языка. И путь здесь только один, чтобы интегрировать семантику в онтологию, необходима рефлексия через самопонимание человека к (и) пониманию знака. И нам, адвокатам, надо знать, что это длительная работа, эта рефлексия подзащитного будет находится в постоянном изменении по мере хода уголовного дела, уголовный процесс это пере-живание как длительность, это биологический процесс в бергсоновском смысле этого понятия, наполненный психическими эмоциями, страданиями, лихорадочными поисками смысла, агрессией, либо наоборот смирением, мучительным хватанием за любую соломинку в эмпирии, которая казалось бы сможет изменить ситуацию к лучшему. Важно одно, вам — защитнику своего клиента, этот аналитический процесс необходимо запустить. Отмечу, что не в первую же встречу со своим клиентом, да ещё во время неотложных первичных следственных действий. Здесь приходится  драться на ринге, используя весь свой юридический опыт, навыки  и знания,  и именно вам — защитнику  придется драться в авангарде, так как ваш клиент, скорее всего будет находится в прострации и не будет знать, что делать.   Времени будет достаточно впереди, если, конечно же,  правоохранительная система взялась за вашего клиента всерьёз.  «Подумайте, в самом деле: вам дана личность, решительно ни на кого не похожая, и на эту личность нападает общественная власть во имя предполагаемого сходства всех людей вообще. Значит , если только суд не поймет этой отдельной души, то подсудимый погибнет, без малейшего милосердия!...Да вы сами знаете ли ещё своего клиента? Часто ли навещали его в тюрьме? Разъясняли ли в задушевной беседе с ним все мучительно-темные вопросы, создаваемые жизнью, совершенно заново, решительно в каждом отдельном преступлении?Добились ли вы толку? А что, если вы сами ничего не понимаете? Великолепны будут прения?» , - вновь сошлюсь на мысль крупного авторитета  в нашей профессии адвоката С.А. Андреевского для подкрепления той позиции, которая выражена выше. ( Избранные речи статьи 300-301). Повторюсь, связь языка интерпретации события и самопознания отвечает самому глубинному требованию герменевтики. И эту связь надо уметь находить, видеть и создавать. Собственно интерпретация и должна преодолевать расстояние и дистанцию между событием преступного и субъектом преступного, как его источника. Преодолевая это расстояние, интерпретатор может найти смысл и «присвоить» его, а дальше уже привести его в суд. Но и этого мало, такой же путь должен пройти и ваш клиент, расширяя самопонимание через понимание иного( преступного). Но как интегрировать семантику (значение) события в онтологию (положение подзащитного) и при этом не скатиться в ещё одно обвиняющее сознание, так как, очевидно, что человеку, только представшему перед обвинением, с которым проводятся первичные следственные действия, нужна помощь, а не глубинная работа с его психо, да ещё и помноженная на понимание онтологии бытия  Я, под угрозой уголовного преследования. Вновь, повторяю, сначала юридическое и только юридическое, все юридические конструкции хороши, которые ведут к облегчению положения вашего клиента, а вся аналитическая работа, механизм которой описан на страницах настоящей работы, это то, что прядется делать позже, пока идет следствие и человек не предстал перед судом.  Мы говорим о подготовки речи на суде, а не о создании юридических конструкций, хоть вы впоследствии и увидите, что эти два процесса  связаны. Отметив вышесказанное, мы вновь должны вернуться к Хайдеггеру: промежуточный этап в движении к существованию — это этическая рефлексия через понимание события преступного и самопонимание человека. Именно через самопонимание мы имеем шанс познать самость подзащитного, «устройство» его совести. А это очень важно для уголовного суда, потому что в конечном итоге, судима будет совесть вашего клиента, другой совестью, да, на основе формальных, писанных законов, но по существу в результате глубинной работы интуитивного сознания   совести-самости, делающей подсознательный вывод о вине субъекта в событии преступного, который впоследствии артикулируется в судебном акте.
Связь символического языка преступного с самопониманием, удовлетворяет глубинному требованию герменевтического метода, так как эта интерпретация преодолевает расстояние, между средой(горизонтом) преступного и самим интерпретатором.  Преодолевая это расстояние, становясь очевидцем проявления вины индивида в преступном, интерпретатор может присвоить этот смысл себе, из чужого он делает его своим, собственным, т. е. расширяя самопонимание, он  достигает смысла через понимание иного. И это именно ваш смысл, вы автор этого смысла и последующих операций с ним в юридических конструкциях. Как вы понимаете, мы всё еще ищем ответ на вопрос — куда вести дело?, и наконец, подошли к ответу на него через такую категорию  герменевтики, как  смысл.
Чуть выше мы видели, что внедрение значений с различными смыслами в семантическую область, вынуждает нас отказаться от идеала однозначности выводов, превознесенного аристотелевской логикой. Сопрягая многозначные значения с самопознанием, мы трансформируем декартовскую проблематику человеческого существования Cogitio: «Я мыслю, значит я существую». По меньшей мере, допустив хайдеггеровский онтологический концепт а аналитику бытия существующего, мы констатировали переформатирование этого вопроса, сформулировав его: «как мыслящее существо существует через  понимание своего существования?» Но для эффективной защиты и этого оказалось мало, так как внутренняя перестройка рефлексивной философии приводит к тому, что мы должны открыть новое измерение существования Cogitio, за счет придания ему категории смысла, его смысла, автором которого он является. Желание «я», направляющее интерпретацию, должно возвращается к нам как её результат.
Проясню этот важный  момент.
Это происходит по двум причинам: сначала надо отметить, что знаменитое картезианское Cogitio, непосредственно схватывающее себя в опыте сознания, является истиной столь же бесполезной, сколь и неопровержимой. Это истина сама себя полагающая, но одновременно она — полагание сущего и деятельности, существования и мыслительной операции: я есть — я мыслю; существовать для меня значит мыслить; я существую, поскольку я мыслю. Однако, это истина бесполезна, так как шаг, за которым не последует никакого другого, есть просто констатация мыслящего сущего, не схваченного самим собой сквозь призму своих объектов, своих произведений, наконец, своих действий. Рефлексия, по мысли Дильтея, опосредуется объективирующими жизнь выражениями, поэтому Cogitio, может быть схвачено только окольным путем-путем расшифровки свидетельств собственной жизни. Это присвоение нашего усилия существовать и нашего желания быть, через действие, обнаруживающие это усилие и это желание.   И здесь кроется уловка обыденного сознания, которая может привести к ложной интерпретации: дело не только в том, что «я» может схватить себя лишь в объективирующих его выражениях жизни, но и в том, что истолкование «текста сознания» наталкивается на изначально ложные интерпретации ложного сознания. «Но и герменевтика появляется там, где имело место ложная интерпретация, потому что сознание изначально является ложным сознанием и только через корректирующую его критику, можно взойти от непонимания к пониманию.»(Рикер. Поль. С57-59)
Попробуем теперь увязать выводы первого семантического плана и второго, - рефлексивного.  В семантическом плане анализа мы постулировали существование языка, несводимого к однозначным значениям: виновная совесть объективируется  в символах преступного, греха,  социопатии. Вытесненное желание выражает себя в символике мифа, в снах, поговорках, легендах. Но философское употребление этого двойственного языка вызывает возражение со стороны логика, согласно которому двойственный язык может опираться лишь на ложные аргументы. Обоснование герменевтики может быть сделано только если допустить в саму природу рефлективного мышления принцип логики двойного смысла. В этом случае логика становится не формальной, а трансцендентальной, она становится логикой усмотрения или спекулятивной логикой, то есть вырабатывается на уровне возможного: речь идет не об объективных фактах,  а об  условиях присвоения нашего желания быть. Именно в этом смысле свойственная герменевтики логика двойного смысла может быть названа трансцендентальной. Как отмечает П.Рикер: «Если же указанные дебаты не будут перенесены на этот уровень, то вскоре возникнет безвыходная ситуация: напрасно будем мы пытаться удерживать спор на чисто семантическом уровне и наряду с однозначными значениями признавать и значения двойственные; различение двойственности двух родов ( прим. Автора. Логики) — двойственности, возникающей от возрастания смысла,... и двойственности, связанной с неясностью смысла, которой занимается (формальная) логика, - не может быть обоснована в одной семантической плоскости. Не может существовать двух логик на одном и том же уровне. Лишь проблематика рефлексии узаканивает семантику двойного смысла» (стр59).
И наконец, проделав столь сложный аналитический путь через проблематику семантики языка к проблематике рефлексии, сделаем последний шаг, чтобы в общих чертах подойти к проблематике существования «Я» вашего клиента в преступном. То  есть очертить непосредственно то поле работы: сознание-существование, от которого и предстоит непосредственно создавать позицию защиты для «примирения правосудия с душой преступника...как основного мотива уголовной защиты» (Андриевский С.288). Мы должны вступить в экзистенциальный универсум аналитики бытия виновного «Я».
Онтология понимания , выработанная Хайдеггером, поставила на место изучения способа познания( существования Cogitio), понимание способа существования. Интерпретированное бытие понимается только через движение интерпретации, согласно «герменевтическому кругу», отражающему циклический характер познания, в котором проявляется взаимообусловленность объяснения и интерпретации, с одной стороны, и понимания- с другой(чтобы что то понять надо сначала объяснить, наоборот-далее по кругу),онтология понимания бытийствующего «Я» остается включенной в методологию интерпретации. Более того, только в конфликтах соперничающих друг с другом герменевтик мы получаем способность выявлять те или иные грани со-бытия. Всякая герменевтика открывает определенный аспект существования Я.  Причем, взяв за основу в 1 главе, лакановский психоаналитический концепт, мы связали существование субъекта с его желанием, показ путь его воспроизводства через метоманию и метафору. Но само желание может быть объектом  интерпретации, как источник самого себя. Например, П.Рикер, проводя интерпретацию желания Субъекта посредством фрейдовского концепта, обоснованно пришел к выводу об утрате архаичного субъекта Cogitio: наиболее «архаичные значения образуются «в месте»  смысла, но это не то место, где существует непосредственно сознание субъекта» (П.Рикер 61). К такому выводу французского философа подтолкнула герменевтика субъекта посредством топики человеческой личности, разработанной З. Фрейдом: Ид-Эго-Сверх Я. Сама природа желания обусловлена бессознательным и работой психических структур человеческой личности. Поэтому то Фрейд обосновывает проблемы отношений между значением и желанием, между смыслом и энергией, то есть между речью и языком. Психоанализ по своему подводит нас к вопросу: каким образом порядок значений включается в порядок жизни. Этот порядок- от смысла к желанию — свидетельствует «о возможности восхождения от рефлексии к существованию», постулирует П.Рикер. (там же). В переводе с психоаналитического языка на язык обычный: через понимание самих себя, мы должны присвоить себе смысл нашего желания быть и нашего усилия существовать. Или — существование это желание и усилие. Правда и в лакановском проекте и во фрейдовском желание, рассматривается как нехватка, как потребность. Гегель в своем фундаментальном труде «Феноменология духа», отмечает в этой связи, что интерпретация желания как нехватка, поворачивает сознание на путь «дурной бесконечности»: на месте удовлетворенного желания,  появляется новое, если не включается в этот процесс интерпретации желания самосознание через выработку смысла. Фактически мы столкнулись с фрейдовским концептом удовольствия, которое в отличие от  лакановского «наслаждения» и гегелевского желания как избытка, есть простое снятие напряжения при его достижении. Итак, фрейдовский психоанализ подводит нас к археологии субъекта преступного, к структуре его «Я» толкнувшей субъекта в преступное. Но, упомянутый вше гегелевский концепт феноменологии духа, что по сути также является герменевтическим методом, заставляет нас, используя те же манипуляции с его методом анализа самопонимания «Я» , выстроить концепт телеологии субъекта, также за счет выработки смысла, присущего желанию.  И в последнем случае — гегелевской феноменологии духа, источник смысла находится уже не внутри субъекта, а перед ним: смысл есть осуществить желание. Другими словами, «психоанализ предложил нам регрессивное движение к архаике субъекта, а гегелевская феноменология  духа  предлагает нам движение, согласно которому каждый образ находит свой смысл не в том, что ему предшествует, а в том, что следует за ним; таким образом, сознание извлекается из самого себя и направляется вперед, к грядущему смыслу, каждый этап к которому одновременно устраняется  и сохраняется в последующем этапе.(П.Рикер .С.63). Вот почему оба эти проекта, как психоаналитические Лакна и Фрейда, так и феноменологический Гегеля, являются герменевтическими то есть методом прочтения смысла, скрытого в тексте за явным смыслом. Задача герменевтики показать, что существование достигает слова, смысла, рефлексии лишь путем непрерывной интерпретации всех значений, рождающихся в регионе интерпретации — преступном. Существование субъекта в этом универсуме, в котором он оказался помимо своей воли, становится актуализированным, человечески зрелым существованием, - лишь в том случае если он присвоит себе  смысл справедливого как контроверзы преступного.
Герменевтика субъекта и преступного, общие черты которой были прояснены выше, со всей очевидностью подводит к  конфликту двух направлений научной и философской мысли: первое направление, собственно и есть юридическая доктрина или юридический рациональный подход к судебному суждению  со всеми атрибутами научного подхода, дедуктивным и индуктивным методом обоснования  научных выводов, историзмом  норм закона, призванных регулировать социальные отношения на определённом этапе развития общества,  карательной политики государства, ставящей целью профилактику и предупреждения преступности, то есть всему арсеналу позитивного права, являющегося основой правоприменительной практики, и второе направление дискурса, которое собственно автор и обосновывает на страницах настоящей работы, а именно то, что в уголовном процессе мы сталкиваемся не только с рациональными сущностями — продуктом, сознательного усмотрения правовых конструкций, основанных на позитивном праве, но и с иррациональным. Более того, рациональность имеет предел в выработке и артикуляции судебного суждении в уголовном процессе. И это не просто теоретическая антиномия, а проявление трагедии человеческого существования, на почве столкновения различных, часто несовместимых ценностей: юридических, этических, психологических  и может быть   религиозных. И это есть положительный момент, раз конфликт методов обоснован и назван, то значит этими методами можно и нужно пользоваться при подготовки речи. В принципе, в преступлении мы имеем проблему выбора поступка и его последствий, а значит должны работать на поле рефлексии субъекта поступка в преступном, поднимая сознание подзащитного на ступенях развития самосознания, и прибегая при этом к этической рефлексии поступка, Поэтому в защитительной речи мы имеем по меньшей мере две линии повествования: непосредственно юридическую, рациональную, в вторую личностную, которая раскрывается в этике, психологии, религии. Эта вторая линия ведет к иррациональной работе справедливости в уголовном процессе. Вновь сошлюсь на мнение авторитета в ораторском искусстве в уголовном  суде: «Прикоснувшись на суде присяжных к «драмам действительной жизни», я почувствовал, что и я и присяжные заседатели — мы воспринимаем эти драмы...совершенно в духе и направлении нашей литературы...Я нашел, что простые, глубокие, искренние и правдивые приемы нашей литературы в оценке жизни следует принести в суд...Я знал, что их души уже подготовлены к восприятию тех именно слов, которые я им буду говорить», - как видно, приходит к аналогичному выводу С.А. Андреевский при работе над  защитительной речью( 288).
Правда, здесь автор может столкнуться с обоснованным упреком, что предложенный им герменевтический подход  разработки юридической позиции защитника в уголовном суде,  сам сталкивается с определенным пределом: предложенная методология не может быть универсальной для всех уголовных процессов. О какой этической рефлексии поступка субъектом преступного может идти речь, когда судят профессионального преступника, когда преступления касаются детей, когда речь идет о серийных маньяках, наркоторговцах, насильниках...? Тот же С.А. Андреевский, чьи цитаты автор привел выше на страницах настоящей работы, сталкивался с аналогичной критикой и упреками, так как  у него была репутация «поэта», а не адвоката, а для «эффективной защиты», нужен, кто то посерьезней, была  тогда о нём и такая молва. Андреевский нашел, как парировать этот упрек, его ответ содержится в той самой статье. Со своей же стороны добавлю: да, преступления бывают страшными, нечеловечески жестокими, поэтому никто не призывает сбрасывать со счетов юридическую сторону вопроса, объективный подход к анализу преступления, выработку позиции защиты на основании классического, академического подхода к классификации преступления и обоснованию причастности или непричастности  лица к совершенному преступлению, анализу вины индивида в совершенном преступлении. Защитник это всё должен знать и уметь a priori. Речь о другом: на весах правосудия совесть преступника. Как работает механизм правосудия, законом описать не возможно, видимая часть этого механизма — рациональна, и о ней мы найдем, что сказать, и даже поспорим с обвинением в судебных баталиях с той или иной степенью энтузиазма.  Но есть и иррациональная часть правосудия, которую крайне сложно помыслить, а значит и сказать о ней. С.А. Андреевский в начале 20 века брал себе в помощь русскую литературу, чтобы использовать то же, о чем говорится на страницах  настоящей работы. Сейчас век 21, поэтому автор использует герменевтический метод, психоанализ, этику, гегелевскую феноменологию духа, постструктуруалистский подход к обоснованию и работе смысла суждения, и всё для того,  чтобы понять  и описать  механизм иррациональной работы справедливого, а при удачном стечении обстоятельств, обратить его на благо подзащитного. И потом  — не мы судим! К счастью, это не наш крест. Мы защитники. Нам всего лишь нужно  быть убедительными.
Ещё одно замечание. Когда шла работа над текстом настоящей монографии интернет облетела информация о том, что появился искусственный интеллект, который пишет сам тексты. И вот уже какой то студент при помощи ChatGPTbot написал курсовую работу и её сдал как свою. И тут же из Латинской Америки опять через интернет пришла информация о том, что какой то судья также воспользовался данным чат-ботом для написания приговора по уголовному делу. К счастью, уже давно никто не принимает информацию, содержащуюся в интернете, на веру или за истину в последней инстанции. Но сама по себе идея о том, что искусственный интеллект может создавать тексты, представляет огромный интерес. В конце концов, музыку пишет, в шахматы играет и даже обыгрывает человека, картины пишет, почему искусственному интеллекту не создавать тексты. Потому что это не возможно! Нет,  написать текст, содержащий набор информации, вполне по-силам. Может даже создать текст литературный, содержащий драму, или вариации на тему, подсказанного заказчиком сюжета. Правда, будет ли это литературное произведение интересно читателю? Возникнет ли удовольствие от чтения? Впрочем, на вкус и цвет... «кому и кобыла невеста». Время - его может быть просто жалко на чтение такого текста. Вряд ли он вызовет отклик в душе читателя, что присуще классной беллетристике. Будут ли оживать образы в душе читателя, так как это бывает, когда читаешь настоящую интересную литературу. А сопереживание героям книги? И появится ли грусть от того, что ты расстаешься с миром автора по окончании прочтения романа, мира населенного героями, в которых автор вдохнул жизнь, наделил их своей судьбой, и переплел их жизни в напряженный сюжет-драму? В этом машинном тексте будет отсутствовать автор. А следовательно, и смысл, и мысль, которыми он хотел поделиться с Другим в захватывающем сюжете. Не будет структуры, которая существует до всякого слова, того,  что у Фредерика де Сосюра называется языком, и что находится в хаосе бессознательного, пока не будет означена словом, и это слово не будет доведено до читателя в неповторимом авторском стиле фразы-предложения. А еще до того как появится слово-метафора структуры-сюжета,  не будет помыслено все произведение целиком автором текста так, как он, и только он, понимает эту структуру. И потом, мы можем не согласиться с этим авторским словом и текстом Другого, вступить с ним в мысленный спор, или высказать свое слово, или написать свой текст по той структуре смысла, который видится уже нам в пред-стоящей перед нами проблеме. И да, спасибо, искусственному интеллекту, если он подкинет информации в этот текст и спор, быстрее всех обозначит варианты развития событий, и их количество. Нам же останется свобода воли и ответственность за выбор.   В конце концов Гадамер отметил,  всё, что нас окружает,  есть текст, и означить его - в этом состоит работа автора. Так что, за студента надо порадоваться, он сократил время для написания никому не нужного реферата, и заодно понять его. Мало ли текстов пишется, просто для того, чтобы сдать никому не нужный зачет, в силу требований образовательного процесса. Просто напросто смысл задачи не был подкреплен внутренней мотиваций, и не стал  собственным смыслом студента. Искусственная обстановка потребовала оптимального подхода к решению задачи. И условный студент А. эту задачу решил самым эффективным образом. Что касается судьи, который якобы выдал приговор, написанный искусственным интеллектом, за результат своего судебного суждения по уголовному делу, то, повторюсь, текст приговора компьютер может и напишет, но вывод о виновности и меру справедливой санкции за совершенное преступление, сделать не сможет. Аналитика виновного бытия и  мыслительные операции с информацией — это разные сферы действия сознания. Не будем путать рутину поденщика и творчество художника. 
Итак, уголовный процесс — это словесный жанр. Суд гласный, и слово, как в защиту, так и в обвинение, должно быть сказано устно.   Каждый раз когда человек говорит что нибудь, кому нибудь, мы имеем дело с речевым актом или речью. Речь конкретна, она приурочена к какому нибудь месту и ко времени. Речь предполагает говорящего (отправителя) и слушателя (получателя) а также непосредственно предмет сообщения, то о чем говорится. Все три элемента речевого акта: говорящий, слушатель, сообщение, меняются от одного речевого акта к другому. Чтобы в результате обмена речами в уголовном суде свершилось  правосудие, речи участников должны отвечать определенным критериям — быть соотносимым с предметом обвинения, быть в универсуме юридической мысли. Тогда мы говорим, что «речь по существу». Автор настоящей работы утверждает, чтобы создать сингулярность события и речь защитника вызвала коррелят бытия, до того, как речь будет произнесена, необходимо проделать огромную работу с сознанием подзащитного, по меньшей мере, понять своего подзащитного и событие совершенного им преступления по определенной методологии. Это понимание происходит посредством  применения герменевтического метода, общие контуры модели мышления для схватывания существа явления и формирования анализа-понимания события преступного, как до юридического понятия преступления,  была  описана выше путем означивания уровней сопряжения события преступного и его субъекта-автора: семантического ряда, рефлексивного подхода к преступному  и экзистенциального плана бытия виновного я. Сделано это было для того, чтобы «глубокое исследование души преступника могло быть благоприятным ... для защиты» (Андриевский с.288), а речь защитника обрела черты сингулярности, и за счет приданного ей смысла,  прикоснулась к справедливому за счет выхода субъекта за пределы самого себя на путях этической трансцендентности затронула совесть лица, выносящего судебное суждение. Как видите путь анализа сложен. Интеллигибельность прокладывает себе дорогу отнюдь не среди четких юридических понятий, имеющих точное и однозначное значение, а среди абстрактных философских категорий, различных мировоззренческих подходов к ним.  Попробуем  приземлить эти теоретические абстракции, вновь, как и в первой главе, на примере конкретных дел.
Думаю, что после фундирования я бытия виновным, совершенного выше, становится более ясным внутренний механизм движения мысли обвиняемого А. из примера, приведенного в 1 главе. Отметим и «бегающую» установку сознания А. в тот первый момент, когда он был задержан. Архитектоника внутреннего субъекта, а  А. был коммерческого, предпринимательского сословия, выстрелила в вполне разумное по его меркам предложение: он готов закрыть возникшую проблему деньгами, пусть и в рамках коррупционного предложения. Скрытые проблемы, которые со всей очевидностью существовали при реализации этого плана, и о которых говорилось выше, находились вне сознания А. Первый адвокат, уловив интенциональный(внутрениий) настрой своего нового клиента, готов был отработать эту задачу, и тем самым честно заработать свой повышенный гонорар успеха, несмотря на то, что в дальнейшем такая тактика защиты значительно ухудшала положение А. Следователь умело расставил силки для обвиняемого А., предложил ему спасительную соломинку, которая на первый взгляд, давала преимущества А., и ждал, когда А. попадется в расставленные сети. Напомню, что карты всех участников драмы смешал второй адвокат, так некстати появившийся в следственном отделе. Первое, он мгновенно оценил неблагоприятные перспективы развития события расследования преступления, которые должны были вот вот реализоваться, и  то, о чем мы говорили в настоящей главе о многозначности одного и того же события, то есть, то, что данное преступление при определенных условиях могло быть квалифицировано по разным статьям уголовного кодекса: событие преступного могло быть означено различными составами преступления, при определенных условиях, которые должен был совершить А. (напомню, он должен был дать показания на всех гипотетических членов преступной группы). Второе, на данной стадии уголовного процесса (первичных следственных действий) ни о какой рефлексии содеянного со стороны А. быть не могло, поэтому эту часть «понимания» второй адвокат вынужден был взять на себя, и в том числе ответственность за этот шаг в выборе тактики защиты. Гипотетически А. мог был обвинить второго адвоката в том, что именно он навязал ему эту стратегию и тактику защиты, в результате которой А. оказался в СИЗО, а в дальнейшем был осужден за совершение тяжкого преступления. Поэтому, чтобы уйти от возможного обвинения в профессиональной ошибке и навязывании подзащитному своей стратегии защиты, второй адвокат, оценив перспективу развития уголовного преследования и личностные качества А. - его психотип, в ходе всего предварительного следствия и наряду с рутинной юридической работой, сосредоточился над формированием неких надличностных, ценностных установок А, связанных с его существованием как до ареста, так и в период его нахождения под стражей. Для этого второму адвокату пришлось провести много времени в следственном изоляторе, разбирая с А, все проблемы, связанные с подготовкой его позиции к суду и речи, которую он должен был произнести. Впрочем, это нормальная, вполне уместная и даже необходимая  стратегия защиты, если принять во внимание рекомендации классика российской адвокатуры С.А. Андреевского, чье высказывание по работе с подзащитными мы привели выше. Сейчас, когда пишутся эти строки, мы знаем , «чем сердце успокоилось»: А. получил сравнительно мягкое наказание и через два-три месяца после вступления приговора  в силу, был условно-досрочно освобожден от отбывания наказания. Подчеркну, что это решение суда было и законным и обоснованным, так как раскаяние А. в содеянном было искренним, а его дело подпадало под ту категорию дел, когда с полным основанием можно говорить о том, что подсудимый оступился, его личность не обладала устойчивыми и ярко выраженными антисоциальными установками. Словом, справедливость восторжествовала, правосудие свершилось, все участники со-бытия (здесь суда) над А., осуществили в эмпирии свои внутренние интернациональные установки.
Описываемый случай, примечателен ещё и тем, что он показывает, как за счет применения герменевтического метода анализа и понимания преступного, рвется ткань рационального поступка. Американский философ Стивен Пинкер в своей работе «Рациональность», которая увидела свет в 2021 году, описывает аналогичный случай, проблему выбора тактики защиты , называя его «дилеммой заключенного».  Прокурор разводит соучастников преступления по разным камерам; доказательств для выдвижения обвинения ему не хватает, и он предлагает им сделку. Если один из них согласится свидетельствовать против другого, его освободят от наказания, а вот его подельник загремит в тюрьму на десять лет. Если они сдадут друг друга, оба получат по шесть лет. Если же они оба будут держать рот на замке, прокурору придется обвинить их по более легкой статье, и сообщники отправятся за решетку на шесть месяцев каждый. Пинкер отмечает, что позиция двух заключенных находится в «равновесии Нэша», выбора у них нет. Предательство для них — предпочтительная стратегия: оно выгоднее для них для каждого по отдельности, вне зависимости от действий другого. Если бы один из них был мудрее, или порядочнее, или доверчивее, он оказался бы полностью во власти страхов и соблазнов второго. Примечательно, что в нашем случае, который анализируется нами вот уже во время изложения второй главы, вводные для двух подельников преступления А. и Б. Были аналогичные: Б. Согласился дать показания на А., и получил «вознаграждение» - остался на период следствия под домашним арестом, А. получил аналогичное предложение, но отказался от сотрудничества со следствием после некоторых колебаний и настойчивых требований второго адвоката. И не то, чтобы второй адвокат владел теоремой Нэша, наоборот, он делал всё, чтобы вырвать А. из парадигмы действий «рационального субъекта», на что очень и рассчитывало следствие, и первый адвокат в расчете на «гонорар успеха». 
Ниже попробую прояснить в чем здесь дело, а пока вернемся к рассуждениям С.Пинкера: если видеть всю картину вариантов решения «дилеммы заключенного» в целом, отмечает Пинкер,  то есть посмотреть на варианты тактики защиты «глазами Бога», то становиться очевидным, к чему должны стремиться сообщники в примере С.Пинкера — держать «омерту», т. е. молчать, ведь никто из них не может рассчитывать, что другой возьмет всю вину на себя, значит надо сотрудничать друг с другом. Однако, никто из подельников  не может контролировать выбор тактики сообщника, поэтому у каждого из них в голове просчитывается один и тот же «рациональный» вариант своего поведения: «предположим он меня не выдаст (думает один про второго), тогда я, тоже промолчав, сяду на пол года. Если я запою, как пташка ( то есть предам), то вообще выйду на свободу. В этом случае мне выгоднее предать. Предположим, что подельник меня предаст. Тогда я, промолчав, получаю 10 лет, а если расколюсь и выдам его, то только шесть. Короче, если подельник сотрудничает со мной и меня не сдает, мне выгоднее предать подельника(сразу выхожу на свободу), если же и подельник меня предает, мне опять выгоднее его предать( получаю шесть лет). Задачка на раз плюнуть», - пишет Пинкер, и далее отмечает, что у «дилеммы заключенного» нет решения, но можно изменить правила игры».  И Пинкер называет как можно это сделать, изменить правила игры. Во первых, сообщники в преступлении могут договориться, как себя вести на случай «провала». Например, держать «омерту» и доверить контроль за ней вышестоящей инстанции — крестному отцу, например. Тогда, нарушать принцип молчания, игрокам становиться не выгодно и даже опасно. Равновесие интересов достигается автоматически в точки сотрудничества сообщников преступления друг с другом. Оба они молчат на допросе у следователя, подчиняясь внешним обстоятельствам. Во вторых, изменить игру можно, если допустить в понимание ситуации психологический момент: один из подельников в свой расчет возможной тактики подельника берет то, как подельник вел себя при аналогичных обстоятельствах, сотрудничал со следователем, например, или наоборот держался и не давал никаких показаний.  Третий вариант, начинать держать «омерту», и ждать, как поведет себя подельник. Если тот так же молчит, то продолжать эту тактику. Если же подельник заговорит, то , что делать, также давать показания на него. Однако, варианты предложенные Пинкером, относятся к рациональному выбору, хоть Пинкер и упомянул в своих рассуждениях вариант, если бы участники события преступного посмотрели на ситуацию «глазами Бога». Причем, слово «бог» у Пинкера с маленькой буквы, заглавную в цитату  вставил автор настоящей работы, так как знает, с чем имеет дело в уголовном суде. Пикинер не знает, он философ и, вероятно, атеист, а автор настоящего текста адвокат, который почти каждый день вот уже 35 лет защищает клиентов в уголовных судах. Так вот, ситуацию можно изменить, как раз взглянув в «глаза Бога», что и проделал в нашем случае второй адвокат, защищая А. В примере, анализируемом С.Пинкером, оба подельника не избежали искушения, наговорили друг на друга и в итоге получили по 6 лет каждый. В случае описываемом нами, в ходе суда поменялся по какой то причине прокурор. Первый также требовал наказание в виде 4, 5 лет лишения свободы. Второй обвинитель был гуманнее, впрочем к изменению позиции обвинения могла привести и речь подсудимого А. в его последнем слове. Она была потрясающая, от слова потрясать, Не просто так автор настоящей работы утверждает об искреннем раскаянии А., а на глазах помощника судьи и одного из конвоиров А. выступили слёзы, делился со мной своими впечатлениями от процесса второй адвокат.  Так что же произошло?
Думаю мой коллега, рассказавший мне историю защиты А. взглянул в «глаза Бога», и смог создать сингулярность защиты — то есть создать речь своего подзащитного, а может и свою, порождающую изменения в бытии, смог наделить её теми атрибутами субстантативного суждения, которые и достигли  совести судьи, постановлявшего приговор. Коллега действовал иррационально,   означивал свое понимание данного конкретного углового преследования  А. Провел с А. титаническую работу,  вытащив того на те уровни этической рефлексии, чтобы они стали универсально понятны и интуитивно доступны участникам процесса. И главное, при первой же встрече с А. в кабинете следователя, и далее в беседе с ним наедине, второй адвокат интуитивно схватил вариант развития уголовного преследования А, его проблемные точки, и варианты их решения. Суждение второго защитника формировалось как на рациональном поле сознания, то есть среди юридических фактов и правовых понятий, так и интуитивно - иррациональном понимании личности подзащитного и события преступного.   Другими словами, на основании своего опыта, навыков, метода усмотрения и понимания ситуации преступного, коллега смог увидеть всё со-бытие от начала до конца.   С. Пинкер этого не смог сделать, оставаясь в рациональном дискурсе выбора поступка, а наш российский коллега увидел, и смог актуализировать иррациональность Справедливого, сломав матрицу действия рационального  субъекта.  Как говорилось выше, переживание «Я» «пограничных ситуаций» (по К. Ясперсу) всё меняет. Суждения Пинкера теоретичны, абстрактны и формально логичны. Но в уголовном процессе есть ещё что то, думаю, глаза Бога все таки хоть боковым зрением, но присматривают за тем, что происходит в уголовном суде, и как то этот взгляд связан с работой совести, о чем мы ещё поговорим.
Но сейчас всего лишь отметим, что в момент привлечения лица к уголовной ответственности, тогда когда происходит первая встреча обычного  сознания человека с уголовным миром ( философском смысле этого слова) и правоохранительной системой, задержанный находится, так сказать,  в естественном состоянии своей ментальной установки. Той, которая и привела его к столкновению с правоохранительной машиной. Поэтому так ценно при анализе доказательств по уголовному делу первые показания вашего подзащитного.  Повторю, то что говорил выше, основное бремя в выработке тактики защиты на этой стадии ложится именно на плечи защитника: давать показания или воспользоваться правом не свидетельствовать против самого себя, какую версию событий излагать в первых показаниях свидетеля или подозреваемого и т. д. Проблема в том, что ни у защитника нет понимания происходящего: он часто вообще не знает своего клиента, не знает обстоятельства дела, которые послужили поводом к возбуждению уголовного дела, может только предполагать, какой объем доказательств имеется у следствия; не понимает и клиент как поступить, какую тактику избрать, а каждое слово, каждый довод, каждое обстоятельство может быть использовано против него. И не сомневайтесь, будет использовано, в силу гуссерлевского тезиса о направленности  сознания,  в нашем случае сознания следователя — представителя обвиняющей власти.
Иное дело, когда уголовное преследование уже длиться некоторое время, обвиняемый или подсудимый находится под гнетом уголовного суда пол-года год и более, а Эго обвиняемого продолжает оставаться в столь же естественном , наивном состоянии обыденного сознания, каковым и было на момент привлечения лица к уголовной ответственности. Не была проделана вся та интеллектуальная работа, о которой говорилось выше, и ещё будет сказано дальше,  не было анализа преступного поступка, адвокатом совсем не понят его клиент, его личность, не осознаны внутренние мотивы преступления, не видна внутренняя рефлексия над преступным поступком лица с девиантным сознанием, словом, и адвокат, и подсудимый оба находятся в юридической позиции, и готовы дать «решительный бой» обвинению в уголовном суде. «Блуждающее Эго» клиента - его суетливость, вполне понятная и объяснимая в отстаивании свей позиции, только подрывает любое возможное доверие к его позиции и его речи на суде, какими бы искусными не были формулировки в высказывании защищающейся стороны, какой бы хитроумной не была юридическая конструкция в защиту подсудимого.  Официально опубликованная статистика обвинительных приговоров, лишь только подтверждает этот тезис. Надо идти другим путем. Речь должна захватывать бытие, формировать со-бытие, создавать сингулярность поступка защиты, вести к реализации индивидуальной цели, на кону не юридическая истина, как конфликт юридических конструкций, а суждение участников уголовного процесса о вине лица в совершенном преступлении, ее наличии, либо отсутствии и степени вины. Уголовный суд это не семинар по уголовному праву.
Мы защитники не всегда можем пройти со своим подзащитным все стадии уголовного процесса. Идеальная ситуация, когда удается соблюсти требование Кодекса профессиональной этики адвоката о непрерывности, и вести защиту с момента задержания до постановления приговора и дальше в вышестоящих инстанциях. Обстановка стрессовая, клиент борется за свое освобождение, нервничает, переживает, часто полагает, что адвокат не вытягивает защиту, что есть адвокат и по-лучше, надеется, что вот придет другой, он то точно его «вытащит», или вот тот третий, он, по слухам, знает начальника следственной части, и уж он то «обкашляет» с ним все вопросы и сразу его освободит, без всех этих адвокатских заморочек; это вполне естественные установки сознания, которые имеют более глубинную основу, присущую всем нам мечту о том, что есть «земля обетованная», «хорошо там, где нас нет», ждет нас где то «царствие небесное» и т. д. Однако, правильный подход к таким интенциям также имеет глубинный архетипичный  источник: «царствие небесное внутри нас», формировать позицию приходится здесь и сейчас, в условиях, которые не мы выбирали, а в которых оказались. Приходится работать с тем материалом, который имеется.
Чтобы прояснить эту мысль приведу ещё один пример. В. Был привлечен к уголовной ответственности по ч.3 ст. 30 п.п. «д», «з» ч. 2 ст. 111 УК РФ. По фабуле дела, в результате дорожного конфликта, В., находясь в состоянии алкогольного опьянения, применил травматическое оружие, выстрелив в потерпевшего С. Однако, пуля пролетела мимо. Потерпевший утверждал, что она пролетела рядом с ухом. Подсудимый, что стрелял в воздух. Обвинение усмотрело покушение на причинение тяжких телесных повреждений из хулиганских побуждений и с применением оружия. Преступление тяжкое, до 10 лет лишения свободы. В. ранее к уголовной ответственности никогда не привлекался. Вину не признавал, но уплатил потерпевшему крупную компенсацию за причиненный моральный вред. Позиция В. сводилась к тому, что потерпевший С. вел себя агрессивно, В. вынужден был защищаться, потерпевший спортивный молодой человек, гораздо моложе него и он реально опасался, что С. может применить к нему физическое насилие. Действительно, запись с камер видеонаблюдения подтверждала такое поведение С. И версию В. В целях самозащиты В. выстрелил в воздух. От медицинского освидетельствования В. отказался, что легло в основу обвинения о состоянии алкогольного опьянения В., равно как и показания двух сотрудников полиции о наличии запаха от В. в момент задержания, об этом же показывал и потерпевший С. В суде 1 инстанции обвинение просило признать В. виновным по вышеуказанным статьям уголовного кодекса и назначить 6 лет лишения свободы. Суд признал В виновным и назначил наказание в виде 3 лет лишения свободы с применением ст. 73 УК РФ, т. е. условное наказание.
Мой коллега, рассказавший это дело, принял поручение на защиту В. в третьей инстанции — кассационной. Оставим в стороне юридические перипетии данного уголовного дела, так как само дело удачный пример и  хорошая иллюстрация того, как «блуждающее Эго» клиента повредило делу. Дополню к юридическим условиям казуса, изложенным выше,  несколько практических черт для предмета не юридического анализа избранной позиции тактики защиты по делу: кроме моего коллеги, который непосредственно осуществлял защиту В. в кассации, также был второй адвокат, который был старым знакомым осужденного В. и помогал советами в выработке тактики защиты, непосредственно не участвуя в  ведении дела. То есть был  «свежей головой» в подготовки защиты, ещё одним мнением, которое, к стати сказать, если оно профессионально и дано опытным адвокатом, никогда не бывает лишним. Защитник непосредственно вовлечен в подготовку защиты, он видит глаза подзащитного, чувствует его переживания, он должен принимать  версию подзащитного на веру, он слишком близок к позиции своего клиента. Это не всегда идет на пользу уголовной защите. Так как нужно уметь несколько дистанцироваться от своего подзащитного, уметь в том числе подвергать критичному анализу доводы подзащитного, так как в уголовном суде защищаются оба — защитник своего клиента и сам подсудимый, у каждого из них своя роль, да их позиции должны быть согласованы, но тем не менее, каждый из них играет свою партию. Так вот, в данном деле  «свежая голова» был опытным и активно практикующим защитником со своим видением дела.
Доводы кассационной жалобы сводились к неправильному применению норм материального права, т. е. ошибочной квалификации действий В. по ч.3 ст. 30 ч.2 ст. 111 УК РФ. Данная позиция была согласована с В., им всячески поддерживалась. Позиция была выработана в том числе с участием «свежей головы», независимого советника-адвоката, привлеченного к делу по просьбе В. Никаких иных интересов в данном деле В. больше не преследовал, в конце концов, условная мера наказания его устраивала, раз уж так случилось, что он предстал перед уголовным судом — всё лучше , чем реальный срок. Юридическая сторона дела давала все основания, чтобы поставить вопрос об ошибочной квалификации действий В. в кассации: имелась опубликованная практика по аналогичной категории дел, было разъяснение Верховного Суда РФ. Кассация отменяет приговор и возвращает дело на новое рассмотрение в суд 1 инстанции, усмотрев признаки преступления по ч.2 ст. 213 УК  РФ «Хулиганства».
Успех окрылил сторону защиты. Коллега остается защитником В. в суде 1 инстанции, раз уж удача повернулась лицом к В, и в его деле замаячил успех.
Выработанная и согласованная юридическая позиция в защиту В, в новое судебное заседание свелась к следующему:
1. на предварительном слушании заявить о возвращении дела прокурору в порядке ст. 237 УК РФ, так как обвинение В. предъявлено по статье , предусматривающей ответственность за покушение на причинение тяжких телесных повреждений с применением оружия и из хулиганских побуждений, а приговор по данной статье отменен кассацией. Следовательно необходимо предъявлять новое обвинение по другой статье УК РФ;
2. если Суд не удовлетворяет данное ходатайство, то следует заявление о нарушении права на защиту В., так как лицо должно знать в чем его обвиняют, а после постановления суда кассационной инстанции, очевидно, что в действиях В. усматривается другой состав преступления, и с учетом поведения потерпевшего С. можно говорить о правомерности производства выстрела  в воздух, что вообще исключает состав преступления «хулиганство» в действиях В.;
3. В. не находился в состоянии алкогольного опьянения, так как, будучи участником боевых действий, и имея ранение, он должен был применять лекарственные препарата, что и могло послужить причиной как «запаха» от него, так и несколько аффективного поведения со стороны В. В ответ на агрессивное поведением потерпевшего С.;
4. ввиду того, что В. выплатил С. Крупную сумму в качестве компенсации морального вреда, поставить перед судом вопрос о прекращении уголовного дела в связи с примирением сторон;
5. В. частично  признает вину в инкриминируемом ему преступлении, соглашаясь с фактическими обстоятельствами дела, но совершенно не соглашаясь с выводами следствия о том, что в его действиях усматривается хулиганство, так как он действовал из соображения самообороны.
  Как видно, тактика защиты была многоэшелонированной, всесторонне обдуманной, строилась как на процессуальных нормах, так и материальном праве. Но была и одна проблема, о которой мне и рассказал коллега: интерпретация «алкогольного опьянения» его клиента, с его точки зрения, и несмотря на наличие медицинских справок и заключений у подзащитного, была непроходной, этот довод вряд ли будет поддержан судом. Второе, если на стадии предварительного слушания, доводы защиты о направлении дела прокурору в порядке ст. 237 УПК РФ не будут услышаны, и в ходатайстве будет отказано, то с учетом выплаченной компенсации потерпевшему, надо признавать вину в «хулиганстве», и убеждать суд в прекращении уголовного дела, в связи с примирением сторон, если потерпевший не будет против этого, конечно, возражать. Вероятность принятия такого решения судом — прекращение дела в связи с применением сторон, с признанием вины, выше. Дело можно свести к этому результату.
В то же время, эта позиция не была поддержана вторым адвокатом, так как выработанная тактика, изложенная выше, обоснована, и с его точки зрения, также проходная в суде.
Выбор конкретной тактики остался за клиентом. И если, еще несколько месяцев назад он был согласен на переквалификацию своих действий на статью о «хулиганстве», то сейчас его «блуждающее Эго» сыграло с ним злую шутку. Он решил воспользоваться максимально возможными вариантами, которые вытекали из его процессуального положения в этом деле и обстоятельств дела.
Суд отказался возвращать дело в порядке ст. 237 УПК РФ прокурору, для того чтобы предъявить В. новое обвинение.
В. частично признал себя виновным, как и было согласовано им со своими адвокатами.
В ходе Суда коллега заявил ходатайство о прекращении дела ввиду примирения сторон. Это ходатайство было поддержано потерпевшим, который также просил суд прекратить дело. « Судья внимательно смотрел на подсудимого В. Оценивая, как он относится к обвинению. Словно ждал, что он изменит свою позицию по своей вине в преступлении», - потом поделился своим мнением со мной коллега. Но В. оставался непреклонным: «Вину в преступлении не признаю».
Обвинение возражало против прекращения дела за примирением.
Суд отказал в прекращении дела в связи с примирением сторон.
В. был признан виновным по ч. 2 ст. 213 УК РФ и вновь приговорен к условной мере наказания к 2 годам лишения свободы с испытательным сроком 3 года. Дело обжаловалось во всех вышестоящих инстанциях, и приговор ожидаемо «устоял».
«А могли бы добиться большего и прекратить дело за примирением, если бы признал вину», - сокрушался мой коллега в последствии в разговоре со мной. Увы, не было возможности  включить в позицию защиты на суде, той работы понимания преступного, о которой говорилось в этой главе. Добавлю: дело было рассмотрено только  в юридической плоскости, подсудимого не удалось вытащить на те уровни оценки виновности, которые бы актуализировали совесть.


Глава 3. Предмет, содержание и смысл судебного суждения. Рациональное и иррациональное в суждении (М.б. Адекватное и неадекватное в суждении???).


Говоря выше  о понимании, мы подчеркивали некую двойственность во всех его проявлениях. Эта двойственность — диалектическое единство и противоречие  предмета и содержания знания. Эта двойственность сохраняется и в суждении, т. е. в том, ЧТО говорится. Однако, то О ЧЁМ говорится, также содержит как предмет, так и   содержание суждения (Кантовская «вещь в себе»).  Во всяком юридическом суждении мы находим, с одной стороны, отсылку к позитивному объекту, к факту, к явленности преступного в объективном, наличном, эмпирическом  мире, который   имеет  дефиницию в юридической науке: понятие состава преступления, что собственно и позволяет  судить о преступном нам юристам - участникам уголовного процесса, высказываться о нём, судить о нем, т. е. в результате чего преступное становится предметом дискурса; с другой, мы имеем дело с нравственными категориями, мы соотносим факт явленности преступного с категориями  справедливость, вина,  совесть,т.е ментальными конструкциями гораздо более многообразными, сложными, общими, на первый взгляд эфимерными, и потому  кажущимися индифферентными по отношению к юридическому понятию - «состав преступления». « Мы имеем что то ввиду, мы думаем о чем то, и об этом предмете мы что то  знаем и высказываем. И смысл всякого знания состоит в устанавливаемом им отношении между предметом и содержанием» (С.Л.Франк. Предмет знания. с. 12). Другими словами, нравственные категории уже включены в юридическое суждение. Это не значит, что каждое юридическое суждение содержит моральную оценку преступного поступка. Тогда бы мы столкнулись с поверхностным морализаторством. Нет, речь не об этом, само юридическое суждение подводится под категорию справедливость, сами юридические умозаключения о виновности, должны быть артикулированы в в модусе справедливость, быть соотнесены с ним. И уже из этого становится ясным, что не каждое суждение должно быть произнесено, не каждое умозаключение озвучено, выговарено, названо. В конце концов мы защищаем, обвинителей хватает и без адвокатов. Сказывается только то, что идет в защиту клиента, но понимание того, что происходит с клиентом, как его деяние соотнесено со справедливым, как видно, гораздо шире чем просто юридические суждения, и выходит за юридический универсум. В этой соотнесенности поступка и справедливости кроется смысл конструкции позиции  в защиту подсудимого, а данный текст посвящен тому, чтобы методологически обосновать его существование, затем выработать и применять на практике.
Анализ понятий предмета и содержания суждения в лингвистическом значении подводит к выводу, что не всякая пара понятий, содержащаяся в суждении как в его исходном, так и в конечном пункте, с точки зрения смысла суждения может быть признана его «предметом» и «содержанием». Смысл автономен, он как бы содержится между предметом и содержанием суждения. Для этого мы вынуждены сузить семантику  понятий «предмет» и «содержание» суждения, уйдя от более широких определений «то о чем мы говорим», и «то что мы говорим», к   их объективному логическому  смыслу, в котором мы имеем отправную и конечную точку знания, то, что в строгом смысле слова функционирует в суждении как S и P (субъект и предикат) , и эти два понятия  обозначают «посылку» и «следствие» в суждении.  «Предмет» и «содержание» суждения окажутся тождественными понятиям подлежащего и сказуемого в предложении,  не в шатком психологическом(экзистенциальном) смысле слова, а в строгом логическом в том случае, если  содержание самих понятий  предполагает определённое  одностороннее  направление в их взаимном отношении друг к другу, то есть ,  переход от понятия А к понятию В определен не свободой или произволом мысли, а коренится в самом содержании понятий, так что переход от А к В имеет значение перехода от основания к следствию в одном регионе мысли. Всюду, где мы имеем строгую соотнесенность двух понятий, где А столь же мало мыслимо без связи с В, сколь В — без связи с А, оба понятия логически равноправны и потому не содержат основания для распределения между ними ролей логических подлежащего и сказуемого в предложении. Мы не будем учитывать в нашем анализе суждения, в которых вообще не имеется ни подлежащего, ни сказуемого в логическом смысле слова, например тетическое суждение: « Не виновен!», так как наша задача сводится к анализу зарождения и формирования  смысла суждения, в самой соотнесенности основания и следствия (S и Р) друг с другом и одним и тем же регионом мысли. Поэтому нам достаточно признать, что соотносительная, непосредственно обратимая связь двух понятий (А и В), имеющая место в рассматриваемом суждении, дает возможность каждому из двух понятий играть роль и подлежащего , и сказуемого, так как эта связь означает, что каждое из этих понятий в суждении есть и основание, и следствие другого. Там, где А строго соотносится с В, там А в такой же мере есть основание В, как и В -основание А. («Т. совершил кражу»  и «Кража это преступление»).В лице рассматриваемого типа суждения мы имеем пример суждения, которое, имея только один логический смысл ( суждение о преступном), может быть выражено в двух разных лингвистических формах.  Если смысл суждения определять через  подлежащее и сказуемое предложения, то становится ясно, что предмет и содержание суждения не тождественны логическим основанию и следствию. То есть отождествление  «предмета» и «содержание» с подлежащим и сказуемом в нашем анализе не обязательно.
Исторически мысль об основополагающем значении «подлежащего» и «сказуемого» в суждении появилась на почве аристотелевской логики, для которой суждение есть (положительное или отрицательное) соотношение между двумя понятиями и которая в основу логического анализа вообще кладет идею понятия. Но в современной логике достигнуто общее соглашение, что понятие не есть элемент, логически предшествующий суждению, и что суждение не есть механический продукт связывания понятий. Из этого следует, что исследование суждений не может начинаться с предвзятого допущения в нем частей, символизируемых как  S  и Р (субъект и предикат), а , наоборот,  эти части, их значение и границы их необходимости должны быть ещё уяснены через анализ суждения в целом. (  Коген О.  «Logik der reinen Erkenntniss”) Уяснение сущности суждения не как простого (внешнего) отношения между понятиями, а как внутреннего единства, есть основная мысль в том числе кантовской теории суждения (Крит. Чистого разума. Трансцедентальная дедукция чистых понятий- проверить источник???) (Цит по С.Л.Франку С. 26. прим).
Тогда в чем усматривается подлинный предмет и содержание понимания? 
Итак мы имеем суждение «А есть В», где А и В суть понятия, которые соотносимы друг с другом, относятся к одному региону мысли, и располагаются именно в этом определенном порядке следования. Какова сущность такого соотношения? В каком смысле одно понятие вытекает из другого, а первое понятие является отправной точкой для мысли, которая в своей логической связи приведет ко второму понятию? Очевидно, что суждение « А есть В» не может быть истолковано как логическое тождество А и В. Два разных понятия никогда не могут быть тождественны. А есть только А и не может быть не-А., следовательно в этом смысле оно не может «быть» В. Поэтому, «А есть В» может только значить:  от А мы вправе и должны перейти к В, или А связано с В. Что здесь предмет суждения? Можно ли сказать, что мы говорим об А и находим его связь с В, т. е. что предметом суждения является А?  Но А, как таковое А, в изолированном своем содержании не имеет в себе ничего, кроме именно своего внутреннего содержания: А есть только А. Если бы мы в нем самом открывали его связь с В, то оно было бы уже не А, а АВ.  Открыть в самом А как таковом его связь с В, значило бы признать, что А есть не только А, но вместе с тем и не-А,  т. е. значило бы вступить в конфликт с законом противоречия, и тогда всякое суждение  было бы очевидной нелепостью. С другой стороны, если мы скажем, что предметом суждения «А есть В» является не А как таковое, а именно А в его соотнесенности с В, то наше суждение, избегнет нарушение закона противоречия, но превратиться в пустую тавтологию, так как примет форму «АВ есть В».Ясно, что проблема суждения «А есть В» не разрешена, так как в понятии «АВ» уже скрыто готовое суждение «А есть В». Очевидно, что перенести готовое суждение в предмет (субъект???) суждения и затем утверждать, что суждение повторяет этот свой предмет, не значит объяснить природу суждения.(Лосский Н.О. Введение в философиюс.116-118). Итак предмет суждения, то, о чем высказано в нашем суждении, что оно «есть В», не может быть ни изолированным, ни А, уже связанным с В. 
О чем тогда  предмет (субъект???) суждения?
Очевидно, что предмет суждения это ни чистое А, и не-А, связанное с В, а именно А в его связи с чем то иным вообще. Содержание А, о котором до нашего суждения мы не знали, с чем именно оно связано, но которое мы с самого начала  мыслим связанным с чем-либо вообще, определяется теперь как связанное именно с В. Схематически это может быть выражено так: « А есть В» = Ах есть В.
Понятие А только потому может служить логическим подлежащим, т. е. содержанием, из которого вытекает новое содержание, что оно берется не отвлеченно, не только в своем собственном внутреннем содержании, а как выделенная сторона, с самого начала связанная с некоторым неизвестным. Всмотримся теперь в символ Ах. Он означает: А в связи с чем то неизвестным. Но это что то не присоединяется, как отдельное содержание к чистому А. Символ х принципиально отличен от всяких содержаний А.В.С, ведь в противном случае мы имели бы здесь снова суждение «А есть х», которое вновь должно быть истолковано, как «Ау есть х», т. е. у нас бы был регресс в бесконечность. Напротив единство Ах дано сразу и совершенно непосредственно; это есть первичное единство определенного содержания с неопределенностью, и лишь посредством неосуществимой до конца «формулы вычитания» мы потенциально можем говорить о чистом А в его отличии от х.
Как Вы понимаете, уважаемый читатель, нас интересует именно этот «х». Поэтому предположу, что секрет творческой силы  «субъекта=предмета=подлежащего» в «суждении-высказывании-предложении» состоит в том, что оно  с самого начала  мыслится, как обозначение чего то более широкого, чем его внутреннее содержание как понятия. И этот излишек, первоначально мыслимый  в форме неизвестного, х, опосредуется далее как В'. (С.Л. Франкл.25-28)
Но если основа суждения «А есть В» («кража есть преступление») лежит в понятии Ах(«Это не справедливо!») , то необходим ещё дальнейший анализ. Психологическое или рациональное А - «кража» (или Ах - «Это не справедливо!») может быть для нас очевидным, и наш интерес тогда может сосредоточится на переходе от него к В («преступление»). В то же время логическое суждение «А есть В» («кража есть преступление») остается непонятным, так как непонятен производный элемент (от А к В («от кражи к преступлению»), почему мы утверждаем, что А есть В («кража есть преступление»), а не С («одалживание вещи», например, или же политический смысл этого же суждения «грабь награбленное» (Прудон) или «экспроприация экспроприаторов» В.Ленин), нет понимания и с подлинной отправной точкой - А(кража). В понятии Ах («Это не справедливо!») уже содержится знание, т. е. суждение, и это суждение есть основа знания «А есть В» («Кража есть преступление»). Но здесь мы сталкиваемся с противоречием: с одной стороны, мы видели, х не может быть отделено от А и противопоставлено ему в суждении «А есть х» («Кража есть несправедливость», как видно, Прудон и В.И.Ленин так не считали) с другой стороны,  если Ах («Это не справедливо!») есть знание, оно должно иметь определенный предмет и содержание. Если мы примем за основу, что предмет и содержание равнозначны логическому подлежащему и сказуемому в предложении, т. е. двум понятиям, по своему содержанию стоящими в порядке логического следования, то мы никогда не выберемся из этой антиномии, ибо таких двух отдельных понятий здесь вообще нет. Но если вне всяких допущений мы непредвзято вдумаемся в значение символа Ах («Это не справедливо!»), то нам нетрудно будет уяснить его смысл, каковы бы ни были объективные трудности, в нем таящиеся. Ах («Это не справедливо!»)есть логически первая определенность, связанная с чем то неопределенным, или точнее, - так как мы здесь имеем дело не с внешней  связью двух обособленных элементов, а с неразрывной сопринадлежностью двух относительных моментов — Ах (Это не справедливо!) есть единство первой определенности с неопределенным (Справедливое). Что это значит? Берем конкретный пример. Перед нами суждение: «кража есть преступление», в котором понятие «кража» явственно играет  роль логического подлежащего ( в соответствии с вышеприведенным критерием). Это суждение, как и всякое суждение, не есть чистое тождество. Если бы понятие «кража» и « преступление» имели тождественное содержание, то у нас не было бы вообще почвы для суждения.  Но мы знаем, что в нашем праве связать содержание «кражи» с содержанием «преступление», и это право основано на том, что под понятием «кража» мы мыслим не только данное содержание в узком смысле ( не только «взятие» чужого без согласия другого, да ещё и в тайне от него, предусмотренное нормой уголовного закона,  ибо, в ином случае, кража есть только действие, поступок и больше ничего), но данное содержание кражи  мыслится в связи с каким то  неопределенным избытком: переживанием потерпевшего от утраты своей вещи,  умыслом «воришки» на «взятие» чужого,  возможностью обратить изъятое в свою собственность и обогатиться, соотносимостью данного поступка с нормой уголовного кодекса и т.д.. и наоборот, «взять чужую вещь»  - взять на время в связи с крайней необходимостью, а затем вернуть вещь, ошибиться в предмете, полагая, что она (вещь) принадлежит тому, кто взял и т. д.
Вопрос, откуда взялся этот «преступный» избыток? В чем он заключается?
«Кража» в смысле специфического содержания, определенного законом тождества, с самого начала мыслится как момент некоторого более широкого целого, а иначе не может мыслится. «Кража» -  это значит: « нечто, в чем есть специфический момент присвоения чужого имущества, при этом уголовно наказуемый поступок, но этим значение этого слова не исчерпывается». Именно потому, что это нечто не исчерпывается значением слова «кража» , я могу открыть в этом слове и нечто другое, смысл: «не справедливого вообще» - и вот мы уже на пороге рационального процесса формирования юридического понятия; «греховное вообще» — и вот у нас возник повод порассуждать об искушении, вине, покаянии, а может  даже помыслить  принцип: не судите и не судимы будете; «медицинское вообще» — и как следствие  повод обсудить, чем вызвана  невнимательность, или забывчивость, и не пора ли обратиться к соответствующему специалисту, медицинскому на этот раз; «этическое вообще» — доведенный до голода воришка, мог взять необходимое ему или нет?, просто, чтобы прокормиться и не умереть с голоду, или же жизнь никому не нужной старухи ничего не значит раз есть возможность разрешить материальные проблемы неопределенного круга лиц (это , как вы понимаете, отсылка к сюжету «Преступление и наказание»); «педагогическое вообще» — ребенок не удержался от искушения и втайне взял игрушку из детского сада, и вот родитель объясняет ему, что нельзя брать чужое; и так далее...
В формуле Ах(Это не справедливо!» мы имеем , следовательно, не сложение, а вычитание; синтез А+х («Кража» в соотнесенности с категорией  «Справедливость»\Не Справедливость») обусловлен анализом, который из х (Справедливость\Не справедливость) впервые выделил А («Кражу», как соотнесение поступка с нравственной категорией). Суждение, имеющееся в знании Ах (Это не справедливо!), может быть выражено как «х есть А»( «Не справедливость есть кража»). Только потому, что А выделилось, как первая определенность из х вообще, оно и связано с ним или с его остатком. Иначе говоря: х (Справедливое) как понятие «чего то иного чем А»(действия- поступка) есть логический остаток из понятия «чего то вообще», которое в данном суждении определено как единство А с не-А (понимание и поступка-действия и несправедливого-преступного). Суждение констатирования первого содержания — суждение, дающее понятие Ах (Это не справедливо!)) и лежащее в основе всех других, дальнейших знаний, - есть выявление этого А (кражи как преступного) из хаоса неопределенности (действий-поступков), вскрытие, что предмет суждения вообще имеет «это» содержание. И именно потому, что А ( понятие «кража») как бы вырастает, как очерченная форма, из хаоса неизвестного, оно всегда и неразрывно окружено неизвестным.
Итак, суждение «А есть В» (кража есть преступление) есть производная форма знания, опирающаяся на первичную форму «х есть А»( не справедливое есть кража). Первая форма есть синтез двух содержаний;  вторая,  - основная, это уже не синтез, а анализ и полагание одного содержания. Эти две формы суждения необходимо различать, как суждение синтетическое и тетическое, следуя терминологии Гуссерля, в первом случае суждение связывает два понятия, во втором — осуждение полагается себе равным, и не предполагается никакого основания отношения или различения, т. е. некая задача, задаваемая некоему основанию. Но все типы суждений означают выделение первой определенности из неопределенного нечто, все имеют схему «х есть А» («Не справедливость есть кража»).Будучи логически первичной формой знания, они присутствуют во всяком понимании. Синтетические суждения производны от тетических и включают их в себя: «А есть В» Кража есть преступление», как мы видели равнозначно «Ах есть В» (Не справедливость есть преступление»). Но так как Ах(«Это не справедливо!») означает «х есть А»(не справедливое есть кража), то суждение «А есть В» («кража есть преступление») при окончательном раскрытии своего смысла должно быть понято в значении «х, которое есть А, есть вместе с тем В» («не справедливое которое есть кража, есть вместе с тем преступление»). Если же , не различая двух отдельных содержаний, уже осуществленного и осуществляемого в данном суждении, мы захотим выразить полный смысл суждения, то получим формулу «х есть АВ» («Не справедливое есть преступление кража»). «Синтетическое суждение содержит в себе тот же строй, что и суждение тетическое: в обоих неизвестное определяется, выявляется в своем содержании; только в одном из них содержание просто, в другом — сложно и содержит определенный переход от одной определенности к другой.»(С.Франк. Предмет знания.С.35)
Понимание направлено на неизвестное, и это неизвестное или неопределенное есть именно то, «о чем оно говорит» в логически точном смысле этого выражения;и всякое знание определяет это неопределенное, говорит о нем что то, и в этой вскрытой определенности неизвестного — всё равно, проста или сложна эта определенность, обнаруживаема ли она непосредственно (как в тетическом суждении) или через промежуточные ступени (как в суждении синтетическом) состоит содержание суждения. Мы видим: первая же попытка уяснить суждение с его логической стороны приводит к той первичной его форме или основе, в которой предмет и содержание обнаруживают свой особый, основовполагающий смысл (суждение о справедливом), не совпадающий с функцией логического подлежащего и сказуемого. Подчеркиваем: в логическом смысле подлежащее и сказуемое суть понятия, связанные в суждении соотношением логического следования. Грамматически, а в известном смысле и психологически, в суждении «х есть А» х есть подлежащее, А сказуемое суждения («Не справедливо красть»).
Логически же это вообще не возможно, ибо х (Справедливое\Не справедливое) есть вообще не какое либо особое понятие или определенное содержание, из которого могло бы следовать содержание А («кражи»), а напротив, совершенная неопределенность, чистое «нечто» в противоположность всякой определенности, всякому «это». Х (не справедливость» есть обозначение неизвестного, которое в суждении определяется как  А («кража»). Именно это соотношение мы называем соотношением между предметом и содержанием суждения. Франк предлагает обогатить традиционные наличные значения понятий «подлежащее» и «сказуемое», новым значением: «трансцендентальным подлежащим и сказуемом»,в  отличие их от логических(С.37). Для нас существенно здесь уяснить, что соотношение между логическим подлежащим и сказуемом,  S и Р (субъектом и предикатом), есть не первичная основа суждения, а требует для своего пояснения анализа суждения, который приводит к схеме х есть А. Поэтому рассмотрение понимания должно начинаться не с рассмотрения соотношения между S и Р, а с рассмотрения соотношения между предметом суждения и содержанием. Это есть лишь особое выражение того, что формальная логика или логика понятий, должна в юридическом универсуме опираться на логику трансцендентальную или категориальную.
Соотношение между предметом и содержанием знания есть первичная двойственность, на которую опирается всякое суждение и которое образует его  смысл. Всякое суждение заключает в себе указание на неопределенный предмет, на который оно направлено, и на содержание, которое оно вскрывает в предмете и которым его определяет. Мы видим теперь, что деление на предмет и содержание не только не совпадает с делением на логические подлежащее и сказуемое, но, так сказать, и не параллельно ему: содержанием суждения мы должны признать совокупность всех определенностей в суждении, всё равно, относятся ли они к подлежащему или сказуемому ( т. е. в суждении «А есть В»(кража есть преступление) - совокупность определнностей АВ (преступные действия-поступки), а предметом суждения неопределенность, подвергающуюся определению в содержании( суждение о справедливом). Различие же между «подлежащим» и «сказуемом» есть лишь различие по логическому порядку определения, или, иначе говоря,  по относительной близости отдельных определенностей к предмету. Конечно, это не мешает нам в каждом отдельном сложном суждении говорить об «уже определенном предмете» и в этом относительном смысле причислять содержание подлежащего к составу предмета, отличая от него содержание сказуемого; и эта возможность объясняет нам, почему деление на подлежащее и сказуемое имеет все же связь с делением на предмет и содержание. С этой точки зрения мы получим два понятия субъекта суждения: субъект суждения вообще, или субъект в основном смысле, под которым мы разумеем все целое, определяемое целостным содержанием суждения («преступное»), и субъект суждения производный, под которым мы  разумеем предмет, уже определенный содержанием подлежащего и определяемый содержанием сказуемого. В приведенном выше примере: «Кража есть преступление» основным предметом будет совокупность реальности, определяемая связью понятий  «преступное» как  «состав преступления»),  субъектом же производным будет «кража». Надо только помнить, что производный предмет предполагает всегда предмет основной и логически указует на него, как на последнюю инстанцию.
Итак, всякое понимание имеет дело с ещё неизвестным предметом, который ему ещё только предстоит познать, вскрывая в нём или приписывая ему содержание.  Схема «х есть А» («Не справедливое есть кража»), в которой выражена природа всякого знания, полагает, во первых, что мы знаем то, чего мы не знаем, ибо х (Справедливость»\ «Не справедливость») , с одной стороны, есть неизвестное, то чего мы ещё не знаем, и что мы лишь должны определить, Но, так как мы говорим о нем, значит оно уже присутствует в нашем понимании, мы знакомы с ним — иначе как бы пришла нам в голову мысль о нем? Что такое есть вообще понятие неизвестного? Как понять категории в их неопределенности? Как мыслим символ х, понятие «нечто», принципиально отличаемое от всякого «такого» и «этого», абсолютная неопределенность, которая, несмотря на отсутствие всякого содержания, все же есть не ничто, а стоит , как некоторый точно осмысленный термин, в нашем знании? Это есть первая сторона загадки. Во вторых, схема «х есть А» (не справедливость есть кража)  означает, что то , чего мы не знаем, есть для нас основа и носитель того, что мы знаем. Ибо, если в х («Не справедливости») мы находим А («кражу») , то это значит, что А действительно принадлежит х-у(«Не справедливости»), содержится в ней; определить неизвестное  значит усмотреть в нём  присутствие чего то неопределенного. Смысл понимания состоит в проникновении в неизвестное, в те содержания, которые мы высказываем, они не выдуманы и не свободно созданы нами: мы убеждены, что они действительно лежат в самом предмете суждения, и только это сознание превращает понимание  в смысл. Знание есть не свободная , оторванная от своей основы совокупность содержаний А,В,С («кража», «грабеж», «разбой»; знание есть комплекс суждений «х есть А,В.С...» (не справедливость есть «кража», «грабеж», «разбой» и т. д., т.е.преступное вообще), то есть содержания  в их укорененности в неизвестном предмете («Справедливое\Не справедливое»). Где мы имеем только определенное (чистые содержания А,В,С...пример, «грабь награбленное») , там нет понимания; понимание предполагает связь известного с неизвестным, понимание имеет своей опорной точкой неизвестное.
Первая сторона вопроса очевидна сама собой; она дана в символе х, в понятии неопределенного, неизвестного предмета, которое присутствует в каждом акте знания. Не столь понятна вторая сторона загадки. Для уяснения её обратим внимание на то, что х неведомый носитель и субстрат определений, присутствует в знании не как пассивный, познавательно бесплодный элемент; в нем таится, напротив, последняя санкция знания. Предмет есть и намеченная и осуществленная цель знания; предмет, как х (вывод о справедливом), есть неведомая область, к которой он стремится, которой должно овладеть понимание; но когда этот же предмет, уже в качестве познанного предмета, всецело охвачен и покрыт содержанием, это содержание рассматривается не как нечто, извне присоединившееся к нему, а напротив, как нечто, лежащее в недрах самого предмета (суждения о преступном, а значит и несправедливом-???) и лишь для нас, для понимания, впервые открывшееся или проступившее наружу. Замечательное своеобразие предмета, выраженного символом х, состоит в том, что он в известном смысле соединяет в себе совершенную неопределенность с абсолютной, идеально законченной определенностью. Понятие «определенный» обладает двояким смыслом, смотря по тому, имеем ли мы  в виду его грамматическую форму как прилагательного, или как глагольного причастия, говорим ли мы о том, что само по себе или в себе определено, или о том, что нами определено, т. е. есть итог определения. В первом смысле предмет понимания является абсолютно определенным, самим идеалом всесторонней определенности без малейших пробелов. Предмет не сам по себе,  а лишь для нас, для нашего понимания о нём есть неизвестное, неопределенное, хаос; сам по себе он есть полная определенность, абсолютная сторона содержательности. Под предметом понимания, следовательно мы разумеем неопределенную для нас и подлежащую определению законченную полноту определенности. Обозначая его как х (Справедливость\не справедливость), мы характеризуем не его собственную внутреннюю природу, а лишь его функциональное место в составе нашего знания о нем. Определения предмета не творятся нашим пониманием, а именно лишь познаются им — сами по себе они (определения) существуют в предмете независимо от всякого нашего знания о них. Таков, по крайней мере, смысл который мы придаем нашему знанию: знанием мы называем лишь такие содержания, в отношении которых мы убеждены, что они существуют независимо от своей познанности, т. е. присущи предмету как таковому, даже когда этот предмет есть для нас только пустое, совершенно неведомое х. Таким образом, у нас не только имеется понятие чего то неизвестного, но мы сверх того заранее знаем, что это совершенно неизвестное как бы таит в себе всю полноту знания. Нам не просто доступен, наряду с известными содержаниями, непосредственно непроницаемый туман неизвестного, окутанные этим туманом, мы заранее знаем, что за ним скрывается бесконечное богатство аболютно ясных форм (Франк С.Л. С.42). И поэтому когда эти формы предстают перед нами, мы убеждены, что не мы их сотворили, а что перед нами раскрылось лишь то, что «само по себе» было уже прежде. И только это убеждение — убеждение, что известное нам содержание есть именно содержание предмета, т. е. лишь вскрыто нами из глубины самого предмета, не имманентно присуще нашему знанию, делает это содержание подлинным знанием.
При таком уяснении понятия неизвестного предмета как цели знания становится очевидным, что проблема предмета есть ни что иное, как проблема отношения между «знанием» и «реальностью» - вопрос о том, как и по какому праву мы доходим до понятия независмо от нас и от «наших представлений» существующей реальности, и по какому праву, далее, мы  признаем «наши представления» знанием определенностей, присущих самой реальности. Короче говоря это есть проблема трансцендентного. Только эта проблема поставлена в самой общей, чисто логической  форме, хоть это и есть самая точная форма. Всякое понимание совершенно независимо от того, на какую специальную область оно направлено, направлено всегда на трансцендентный предмет, на неизвестное, и претендует на овладение содержанием самого этого трансцендентного предмета.
Основная проблема трансцендентности, как «наше сознание» или «представления в нас» относятся к внешнему миру? При всей сложности и разнородности предпосылок, из которых исходит теория познания Канта, несомненно все же, что у  самого Канта проблема трансцендентности ( проблема «вещи в себе»)  поставлена — если сосредоточится  на основных, существенных чертах его теории — в широком , основном своем логическом смысле, т. е. как проблема возможности опыта или познания вообще, в особенности в исследовании трансцендентальной аналитики. В этом отношении «обыденное сознание», не ведающее никаких проблем теории познания и поэтому не нуждающееся ни в каких формулировках, учитывает фундаментальную двойственность между предметом и содержанием совершенно правильно, во всей её универсальности.  Предмет или «реальность», она всюду во всех областях знания, противопоставляет самому знанию о нём, или отвлеченному от предмета содержанию знания. Реальность со всей полнотой своих определений мыслится существующей независимо от того, что в ней познано или выявлено, в качестве содержания знания. Во всех без исключения областях человеческое знание фактически ограничено и подвержено ошибкам, ибо всюду предмет знания, «как он есть на самом деле», не совпадает целиком с содержанием нашего знания, - с тем. «что нам о нем известно». Так говорит «обыденное, наивное сознание».
И это не только теория, не какое то «построение», как либо толкующее структуру понимания. Это есть просто смысл, имманентно присущий всякому  явлению  знания, первичная и непосредственно обнаруживаемая структура всякого знания, которой с одинаковой неизбежностью подчинены все люди. Однако в дальнейшем нам придется обосновать раздвоение знания на независимо от знания существующий предмет и на содержание знания о нём.
Итак, «понимание», выраженная в «позиции по делу» есть не что иное , как имеющийся в сознании момент трансцендентного. Это не значит, конечно, что «трансцендентный» значит недоступный пониманию., принципиально недостижимое понятие в нашем исследовании. Все же мы говорим  о знании, т. е. в конченом итоге «трансцендентное» должно быть схвачено в понимании, правда, для этого мы должны изменить подход к анализу и выработке позиций, признав, что юридические понятия и этические категории и ценности,  о которых также говорится в уголовном законодательстве, есть конструкции различные в своей основе. Содержагте трансцендентности юридической позиции защиты по уголовному делу заключается, таким образом, в том, что он никогда не дан в своей определенности совершенно непосредственно, а наоборот , имеется всегда лишь в форме х, т. е. требует от понимания особого проникновения в себя.  В этом плане «обыденное сознание» или «наивное сознание» стоит как раз на той позиции, что раз есть событие, то есть и знание о нем, которое трансцендентно событию, при этом событие само по себе это сознание отличает от знания о нем.
Но не будем путать трансцендентное знание и его транспарентный аналог.
При постулированный трансцендентного порядка юридического мы исходим из самоочевидного допущения: непосредственно нам дано или в строжайшем смысле «имманентно» лишь то, что всецело вмещается в поле восприятия в данный момент, т. е. что само актуально присутствует в составе сознания. «Боль», лишения, поступок-действие, пространственные формы предметов, звуки и т. д. Присутствующие в моем сознании в данный момент, в этом своем качестве, т. е. как содержания данного «восприятия» или переживания, абсолютно неотъемлемы и очевидны. Назовем их « имманентно данные материалы понимания». Ещё их можно назвать «ощущения», правда, нам нужно четко отличать, данные психологические переживания, и сознательные пере-живания, как предмет знания, объект рефлексии, об этом говорилось уже выше, применительно к философскому концепту А.Бергсона. При анализе непосредственного знания мы не можем исходить из очевидно опосредованной картины внешнего мира, действующего на нас через наши органы чувств (прим.С.47) и пробуждающего тем в нас «ощущения». «Ощущение» есть не гносеологический, а исключительно психологический термин, которому в теории знания нет места. Чтобы уйти от такого «психологического» аспекта в знании, будем использовать термин «восприятие», так как в этом смысле с логической точки зрения восприятие дает явно опосредованные знания. Для нас восприятие есть тот процесс или акт сознания, посредством которого сознание владеет первичными содержаниями, актуально присутствующими в каждый данный момент в составе самого переживания. Вероятно, именно в этом смысле и Кант противопоставляет «восприятие» и «опыт». Если бы понимание ограничивалось бы только этим непосредственно воспринимаемым материалом, то мы имели бы чисто имманентный тип знания, в котором отсутствовал бы всякий предмет в смысле неизвестного. В действительности, однако, такого знания нет, и разные типы или области знания отличаются друг от друга в этом отношении не абсолютно, а лишь количественно — степенью своей удаленности от этого имманентного материала. Только часть высказываемого мною содержания дана мне в поле моего восприятия, остальная же часть скрыта и присоединяется лишь мысленно, исходя из понимания события. То о чем говорится, есть совсем не данное, не видимая мной часть картины. Я вижу взрослого мужчину, который, как утверждает кто то, допустим, потерпевший, или в постановлении о привлечении данного мужчины в качестве обвиняемого, следователь, что он совершил кражу такого то числа и в таком то месте. Я, как его защитник, интересуюсь у него, так ли было дело, он подтверждает, что именно так. Или нет, на его лице я вижу испуг, я начинаю подозревать, во мне закрадывается смутное сомнение, что что то не то, подозреваемый сообщат, что нет он не совершал преступления, его оговаривают. Интуитивная догадка, (инсайт) подтверждается заявлением подзащитного. Или же другой вариант, отвечая тебе, ты видишь сумбур и бессвязную речь, странный внешний вид подзащитного и заторможенную реакцию на свои вопросы. Интуитивно возникает вопрос, а этот субъект вменяем? Хорошо, выше мы сказали, что по условиям задачи, обвиняемый взрослый мужчина, а если нет, допустим, перед нами подросток: он достиг возраста уголовной ответственности по статье кража, а если и достиг, то по своему развитию, он мог адекватно воспринимать содеянное, в конце концов, возраст и сознание в переходный период подростка, вещи очень сложные в их корреляции. Своеобразие этого типа суждения заключается в том, что по крайней мере часть их содержания не дана в «имманентном материале», а привлекается из-вне, причем это привлечение может опять таки иметь разные степени сложности. Воспринятой здесь есть лишь отправная точка, либо совсем не входящая в состав знания, либо образующая только часть этого состава. Содержание, присущее самому «предмету», тому о чем говорится, явно шире имманентного материала предоставленного для понимания, и лишь проникая в это не данное содержание, я могу лишь что либо высказать о позиции в защиту.    
Из имманетного материала я и строю  «содержание позиции», на основании данного имманентного материала я утверждаю, что х, предмет сам по себе, т. е. бытие , выходящее за пределы воспринятого и потому непосредственно неизвестное, обладает определенностью  «преступного» или «несправедливого» или наоборот «справедливого».  Правда, знание здесь  в комбинировании многих отдельных «фактов», материал дан совершенно непосредственно, но содержанием понимания этот материал  становится в результате  особой переработки, в состав которой необходимо входит акт расширения сознания за пределы налично данных фактов. Только потому, что видимый мной материал, фиксирующий факт деяния, я соотношу с идеатом юридического — ментальной конструкцией «состав преступления»,  и далее,  идеей справедливого, я могу выносить суждение о преступлении, о поступке как свойстве некой реальности; в противном случае я мог бы только вынести суждение о том, что «кто то взял что то», применительно к примеру , упомянутому выше. И здесь, следовательно, я имею х, неизвестный предмет, через проникновение в который  я узнаю его определенность, а впоследствии и говорю об этом.
Здесь мы подошли к предельному типу рационального  знания — знания об имманентно данном. «Вижу» ли я сразу сложную или простую определенность — это безразлично; но я именно  сразу вижу её, и высказываю только то, что мне «дано», и именно в пределах ее данности. Я воздерживаюсь от всякого утверждения о том, что было и будет вне момента восприятия, и ограничиваюсь  констатированием, что передо мною в данный момент стоит какая то определенность. Смысл суждения, тот самый х, ограничивает себя именно тем, что мы выше назвали «имманентным материалом знания» и противопоставили всему трансцендентному. Структура такого знания, бесспорно, своей особой «имманентностью» отлична от всякого иного, «предметного»  в узком смысле слова, «опытного»  знания. Тем не менее это знание также не имеет чисто имманентного содержания. Как бы это не казалось странным, но и оно предполагает выхождение за пределы данного. В самом деле , в точном смысле слова имманентно не определенное, охарактеризованное в понятиях содержание такого суждения, имманентен только его материала, невыразимое никаким словом испытываемое или переживаемое как таковое. В сознании отражается как некоторое многообразие «это», которое затем определяется, например, как мелькнувшая рука, взявшая какой то предмет, но признав невыразимое действие - «это», как «рука взявшая какой то предмет», я сказал о нем , строго говоря, уже больше того, что я вижу: я признал, «что кто то что то у кого то взял», т. е. уже указал на его отличие от простого действия, поступка. Следовательно, я установил его отношение к другим, уже не воспринятым, а лишь мыслимым данным, например: а было ли согласие того, у кого взяли предмет, и тем самым определил место этого знания в ряде иных возможных умозаключений. И содержание этого вопроса, уже порождает не просто невыразимое «это», «некий поступок», «абстрактное действие», оно предполагает понимание того, чего не содержится в отдельном восприятии: вечную неизменность «действия», в отличие от изменчивости суждения о нем, равно как и вечную логическую связь с иными определенностями. Что здесь есть какое то преступление, мы знаем, следовательно, потому, что данный нам материал мы связали с необъятным полем не данного, то есть лишь проникновение в х, в неведомый предмет, дает основу нашему знанию.
Таким образом, мы видим теперь, что всякое понимание,  поскольку оно имеет определенное содержание, - а именно поэтому оно и становится знанием — неизбежно направлено на трансцендентное, имеет дело с не данным непосредственно х-ом.
Правда, мне могут возразить, что содержание понимания, не вмещаясь в переживание, и не совпадая с имманентным материалом, все же дано нам совершенно непосредственно в качестве знания: «кто то у кого то что то взял», - уже подразумевает знание определенного изменения в реальности происходящего. И этот довод со стороны здравого смысла в некотором смысле совершенно правомерен.  Весь вопрос заключается лишь в том, каков этот смысл. Здесь в начале нашего исследования , мы не ставим задачу  до конца выяснить проблему «данности» смысла, и его связи с воспринимаемым индивидуальным или  временным его проявлением. Допустим, «было взято то, за что ранее было заплачено», или «было взято то, за что ранее было заплачено, но без согласия того лица, у которого это было взято», или « … с согласия этого лица», или « лицо, у которого взяли, и так собиралось это передать», или «.. отдать не сейчас, а чуть позже» и т. д. Мы нисколько не сомневаемся, что в известном смысле суждение «кража это преступление» совершенно очевидно и непосредственно. Но оно очевидно и непосредственно именно как проникновение в неданное содержание: это есть непосредственное уловление не данного, а не простая, первичная наличность самого определения. В конце концов, «кто то у кого то что то взял» имеет и обычный гражданско-правовой смысл. Мы называем «кражей» взятие чего то у кого то при определенных условиях, и соотносим это с  понятием «преступление» в своем умозаключении, только через отсылку к категории «Справедливое\не справедливое». Доведенный до отчаяния человек, взявший чужой кошелек, чтобы купить себе кусок хлеба, и как то прокормиться, совершил кражу? Да, совершил. Но потерпевший не стал обращаться в органы МВД, «не дал делу ход»,  понимая всю ситуацию, в которой оказался «воришка». И вот суждение в его юридическом смысле: «кража это преступление», оказалось ложным и не столь очевидным, о чем мы только что и утверждали, а всё из-за того, что потерпевший-жертва таким образом понял категорию «Справедливость» и применили её в конкретном индивидуальном деле. «Ему 1000 рублей были нужнее, чем мне», мог посчитать он. И, как мы понимаем, это тетическое суждение о «Справедливом», также уместно.  «Только содержания , рассматриваемые в связи с другими содержаниями или как члены более широких (хотя конечно же , только идеальных) комплексов, дают основания для суждения» (Франк С.62).В суждении об отвлеченно общем ( в  тетических суждениях, например: «Это не справедливо!»)  то, на что направлено понимание, есть идеальная , вневременная сторона реальности, по логическому своему существу только «мыслимая», и потому никогда не «данная». Анализ понимания, таким образом, подводит нас к мысли, что понимание  во всех своих областях и формах всегда направлено на неизвестный, выходящий за пределы имманентного материала и в этом смысле трансцендентную категорию. Понимание и есть проникновение в этот неизвестный предмет, его прояснение и определение, и наконец, применение, что особым образом отличает юристов практиков от теоретиков, в какие бы ученые тоги они не рядились: филологов, правоведов, психологов или философов.
Но здесь есть одна проблема, с которой  сталкивается наше сознание, а именно смешение «реальных сущих» и «рациональных сущих». Проблемы, которые связаны с этой ошибкой, а это именно ошибка, уловка нашего сознания, были отмечены ещё Б. Спинозой более 250 лет назад. И эта проблематика требует изучения и анализа, и вот почему.
Идея «Справедливого», будучи идеей,  позволяет нам переходить  от одного уровня познания к другому, превращая сам процесс познавания в  определенный путь: от имманентно данного поступка (факта-явленности преступления в наличном мире), его отражении в сознании (как рационального понятия притуплении - идеата преступного), и далее к идее (категория «Спрраведливого-не справедливого-преступного»). Сознание движется по цепочке причин и следствий, тем самым проникая в сущность вещей, начав с рациональности, переходя к анализу в форме соотношения факта и юридического знания о нем(факте), и далее, к рефлексивному уровню соотношения  юридического понятия с нравственной категории о справедливом в умозаключении. Только пройдя по этому пути может быть сделан вывод о вине в преступлении, причем вывод интуитивный, схватываемый совестью того, кто судит, потом он уже становится рациональным, вернее переходит в область «рассудочного сущего». Рациональность схватывает лишь внешние связи явлений, увязывая их чувственные образы в ассоциативные ряды, образуя тем самым герменевтический круг познания, но оставляя сознание на уровне позитивного познавания через научные понятия. . Впрочем, впервые об этом  заговорил еще Б.Спиноза более 250 лет назад: «Те действия, из которых возникает воображение, происходят по другим законам, совершенно отличным от законов интеллекта» (TIE, 86).
Чем интересен философский  концепт Б.Спинозы, так это тем, что логический нерв его философии это положение о тождестве порядка и связи идей и вещей, что имеет прямое отношение к исследованию нашей проблематики.
Нас интересует порядок Справедливого, который мы здесь, на начальном этапе исследования, определили как нравственную категорию. Далее, мы провели логическую цепочку к идее «преступного», и то всячески подчеркивая, что это как бы проекция справедливого в юридический универсум мысли, в область, так сказать, позитивной юридической науки, и, наконец, поставили вопрос об идеате преступного, т. е. форме, в которой отражается идея несправедливого-преступного в сознании субъекта, выносящего суждение о виновности в преступлении. Правда, нам нужно обратить внимание, что нас интересует не просто идеат преступного, который схватывается рациональностью как состав преступления, нас интересует идеат снимающий или нивелирующий «преступное», так как наша задача не обвинять, а исследовать как происходит формирование юридической позиции в защиту обвиняемого-подсудимого: т. е. снимающей или смягчающей вину человека в преступлении.   
Здесь важно то, что последователи спинозовской философии, в том числе Э.Гуссерль, Ж. Дилез, М.Хайдеггер, С.Л.Франк отмечали, что любая идея утверждает нечто о вещах, имеет свой идеат. Мыслей не о чем не бывает. Соответствие всякой идеи своему идеату для Спинозы является аксиомой. Идея и идеат, или сущность «объективная» и «формальная» - это две стороны одной медали, два способа бытия одной субстаанции, схватываемой интеллектом в существующем индифферентно смысле. Вот, что по этому поводу отмечала, пожалуй, один из лучших русских исследователей философии Спинозы Половцева: «Но это два разных способа ее бытия. Мышление есть причина по отношению к идеям, то есть это особая форма проявления каузуального отношения в мире идей. Одинаковы, тождественны лишь порядок и связь идей и вещей; идеи же , как таковые, отличны от вещей, а логические основания от реальных причин.» И именно в этом значении субъект есть автор его смысла. Он (субъект) открывает его существование, дает ему право на существование, является его источником.
Как мы понимаем идеаты «виновен в преступлении» и  «не виновен в преступлении», могут по своей смысловой архитектуре принадлежать только разным субъектам. Иначе, мы имеем дело с формальной сущностью, и лживым субъектом, который выносит суждения об одном и том же, но эти суждения нарушают закон не противоречивости. А суждение лживого субъекта никогда не смогут обладать трансцендентным характером, могущим затронуть совесть Другого.
Мы проследуем далее за логикой Б. Спинозы , так как прежде чем прийти в конце настоящей работы к пониманию логики смысла вины субъекта в преступном как источника не-справедливого мы должны выяснить обязательность некоторых условий теории познания Спинозы вообще, а следовательно, и затронутых вопросов в его философском концепте, в частности.  Это должно позволить нам понять  логику смысла вины, чтобы предвидеть её генезис и связь с нравственной категорией Справедливость, а впоследствии и возможность управлять этим смыслом, содержащимся в категории вина.
Современные логики традиционно, за редким исключением (Кант, Гуссерль) сводят всю область сознательного ( а часто и бессознательного психического) к «представлениям», или тем или иным элементам производным от «представления». Предостережение Спинозы, занимающее, пожалуй,основное место во всех его произведениях, не смешивать содержания «адекватного» и «не адекватного» познания, так как между ними лежит непереходимая пропасть (причем различие содержится не только в представлениях в узком смысле, как восприятие или психологическое переживание, но и в более широком смысле слова, как производные от представления понятия).  Б.Спиноза отмечает, что оба эти вида представления: восприятие, и рационализация воспринятого через понятие, не есть адекватное познание, тем самым, исключая из адекватного познания как  абстракции современной логики, так   и непосредственное чувственное восприятие. Спиноза Tratatus de intellectus emendatione  сам указывпет в начале трактата на необходимость не только особенного внимания, но даже и соответствующего изменения всего строя жизни, как подготовки к действительно серьезному отношению к затронутым в нём идеям.В письме к Джону Боуместеру  он указывает это следующими словами: «Для всего этого требуеся упорное размышление и самая твердая целеустремленность духа, для обретения коей особенно необходимо  установить определенный образ жизни и мыслей и поставить себе некую определенную цель» (цит. По Плотниковой, 39)
Теория познания Спинозы, коротко говоря, это есть путь к тому, чтобы уметь выяснить себе, что есть истинная идея, по его выражению, объективная сущность - essentia objectiva, уметь отличать истинную идею от не истинных идей и оградить себя от связанных с последним заблуждений, так свойственным «рассудочным сущим» (Entia rationis)- то есть абстрактным модусам мышления, с помощью которых мы запоминаем, сравниваем и воображаем вещи, суда же относятся любые универсалии (классы, роды, виды), время и место, мера, граница, единое и многое, благо и зло и т. д. Спиноза отказывается считать рассудочные сущности идеями, так как они не выражают никакой  реальной вещи вне сознания, и порицает философов, которые принимают эти абстракции за реальные сущности вещей. Но что такое «истинная идея»?
Спиноза отмечает, что истинная или же адекватная идея носит в себе самой критерий истинности и не зависит от какого то внешнего критерия, вроде , например, сравнения с объектом, или как говорит Спиноза с идеатом. «Veritas se ipsam patefacit” (Tr.de int.em.,13). “Veritas sui sit norma” (Eth.II,43 Sch) (прим 40 по Плотниковой)(«Истина есть мера себя») . Важно отметить, что под «идеатом» Спиноза понимает «объект» идеи и сам иногда употребляет термин objectum, но, во первых, его «объект» или «идеат» не совпадает с обычным пониманием объекта; ему, например , не противопоставляется «субъект». При этом объект и субъект в том смысле, в каком они употребляются философами имеют для Спинозы содержание, относящиеся исключительно к области неадекватного познания. Поэтому для объекта Спинозы лучше сохранить термин «идеат», так оно лучше подчеркивает то, что дело идет об «объекте» в особом смысле слова, и, во всяком случае, об объекте идеи, а е об объекте по отношению к субъекту. И во вторых, Спиноза пользуется термином того же корня, а именно, выражением «объективно» в смысле как раз противоположенном современному, и потому опять-таки желательно употреблять по отношению к объектам его идей выражение «идеат», чтобы избежать смешения содержания объект и объективный. Выражение «объективно» (objective, essentia objective)  употребляется Спинозой для обозначения некоторой данной в идее сущности; сущность же, как идеат истинной идеи, поскольку она дана не в идее (а где?), по выражению Спинозы, есть формальная сущность, или сущность данная форально: essntia formaliter.
Таким образом, истинная идея есть соответствующая ( но никогда не тождественная) этой сущности (какой?)  объективная сущность или сущность , данная объективно:  essentia objectivе. Истинная идея должна согласовываться со своим идеатом, но как подчерквалось, эта согласованность не есть тождество. Идея всегда отлична от своего идеата, но в то же время истинная идея сопровождается несомненной уверенностью в её истинности, для того, кто имеет истинную идею: «Кто имеет истинную идею, в тоже время знает, что он имеет истинную идею, и не может сомневаться в истинности вещи»(41 Плотникова Прим). Но Спиноза подчеркивает, что эту достоверность истинной идеи, следует отличать от отсутствия сомнения, которое часто принимается за достоверность в неадекватном познании.  В нём «достоверность» воспринимается как отсутствие причины, которая вызывала бы сомнения.А истинная достоверность есть  не отстутствие сомнения, но нечто положительное - «убежденность (???) Достоверность же в адекватном познании в свою очередь, не нуждается  ни в каком внешнем подтверждении для того, кто способен иметь истинную идею, т. е. для Спинозы такие критерии достоверности, как, например, общепризнанность, не есть критерий достоверности: «Для уверенности в истине не надобно никакого другого признака, кроме обладания истинной идеей» (42, Плот, прим). Так уверенность неадекватного познания, имагинационная уверенность, всегда ищет себе поддержки или из опыта, или, в случае, если затронута область религии, удостоверения в виде чудес.
Сюда же к области кажущейся достоверности, требующей внешних критериев и отличную от истинной достоверности Спиноза относит такую область как моральную достоверность ( certitudo moralis). Отметим, что для Спинозы мораль отлична от этики. Мораль — результата догматических, неадекватных воззрений, основанных на смешении теологии и философии. И только Этика есть результата  истинного познания. Поэтому форм и выражений морали может быть неопределенно много, и они доступны многим,  этика же только одна и раскрывается только не многим., создавшим себе условия, необходимые для истинного познания.
Поэтому истина, будучи критерием самой себя, есть в тоже время критерий для удаления ложного. Яркая формулировка этой мысли мы находим и у Спинозы : «Как свет обнаруживает себя самое и тьму, так и истина есть мерило себя и ложного» (43 Плотникова, прим). На основании соображений об истине устанавливаются основные отличия адекватного от неадекватного познания, т. е. истинного от неистинного познания, при этом неистинное познание не  должно быть смешиваемо с ложным.  Как отмечалось выше, к области неадекватного познания для Спинозы относится всё то, что обыкновенно рассматривается как представление в результате воприятия и все производные от этих представлений понятия, в том числе и память. Характерной чертой этой области является то, что она имеет дело со смутными идеями, в которых познание одной вещи затемняется одновременным познанием другой, что дает основу и для так называемых ложных идей. Неадекватное познание не есть ложное, оно есть результата незнания той или другой сущности, здесь же в неадекватном познании возникают фикции, как результата смешения содержаний неадекватного познания с сущностями или вещами истинно  данными. У Спинозы неадекватное познание это область имагинативная.  Imaginatio Спинозы не равнозначно «фантазии» или «воображению» Для имагинативного познания характерны множественность вещей в смысле числа, локализация их в простаранстве и продолжиткельность во времени, туда же относятся и все чувственные восприятия. Слова принадлежат также к области имагинативного познания, они по выражению Спинозы  par imaginationis (часть имагинативного), поэтому то, так как ими нам приходится пользоваться для общения, даже и тогда, когда речь идет о содержаниях истинного познания, они являются источником всевозможных заблуждений. Спиноза особенно предостерегает от смешения истинных идей с представлениями, символами, словами: «И предупреждаю читателей, чтобы они проводили строгое различиемежду Идеей или понятием Духа, и Образами вещей, которые мы представляем. Затем различать Идеи от Слов, которыми мы обозначаем вещи...Эти три вещи, т. е. образы, слова и идеи, многими либо полностью смешиваются, либо недостаточно тщательно или же неадекватно осмотрительно различаются» (П.45)
Область интеллекта как раз наоборот есть сфера адекватного (истинного) познания, но и сама эта область интеллекта Спинозой делится на два региона: Ratio  и Intuitio. Правда, все комментаторы Спинозы отмечают, что перевод  спинозвоского термина  Intellectus русскими понятиями6 «разум» или «рассудок» не соответствует тому значению, которое в них вкладывал Спиноза. И это непонимание фактически приводит к искажению его теории познании, так как «эти термины легко вызывают недоразуменияа х области в любом современном ограничении неизбежно захватывают не относящиеся к области интеллекта абстракции» (ПлотниковаРазд.2).Для понимания термина «Интеллект» (Intellectus) желательно сохранить значение, которое наполняется соответствующим ему содержанием по мере понимаения спинозовсого концепта теории познания. Наиболее подходящим переводом этого термина может служить выражение: истинное или ясное или отчетливое понимание.
Для передачи  значений «Ratio” и “Intuitio”  выражения «рассудок» и «интуиция» также не совсем подходят. Выражение «рациональное познание» для Ratio также не совсем тождественно из за того, что под последним понимается преимущественно абстрактное познание. Передача же смысла «Intuitio” как «интуитивное прозрение», также недопустимо так как вызывает невольные ассоциации с соответствующими терминами белее поздней философии, например, интеллектуальным воззрением Канта или Шопенгауэра, которые вполне отличны от интуиции Спинозы.  Правда, русский язык допускает просто термин «интуиция», пока он еще не достаточно точно определен в языке, чтобы не вызывать чуждых учению Спинозы ассоциаций.
И именно поскольку человеческий дух состоит и из адекватного познания, он является  частью истинного познания как такового, т. е.  частью бесконечного интеллекта -(pars intellectus infiniti.). Только понимая эту связь конечного человеческого интеллекта и бесконечного божественного интеллекта, и  беря её за основу  при понимании теории познания Спинозы, возможно серьезно подойти к вопросу об адекватном познании, которое Спиноза  сводит к таким категориям как  субстанция, атрибут, модус суждения, напрочь уходя от позитивистского, схоластического подхода к понятию, основанному на таких категориях как класс, вид , род.  Вот, что отмечает по этому поводу Половцева: «Бесконечный интеллект, со своей стороны, не следует смешивать с атрибутом cogitatio у Спинозы. Бесконечный интеллект, так  же как и человеческий дух, является только модусом атрибута cogitatio, но только бесконечный интеллект есть, как указывает Спиноза, бесконечный модус этого атрибута, а человеческий интеллект есть его конечный модус.»(Половцева,раз.2». Ошибочно переводить слово cogitio как «мышление», так как в этом случае оказывается слишком близким скольжение в сторону обычного, употребления этого слова. Точнее было бы выразить значение термина  “ cogitatio” термином «сознавание».(Pr.Ph.C. Стр.121).
Субстанция, атрибуты, отношения субстанции к атрибутам, отношение атрибутов друг к другу и модусам познается только путем интеллекта, и только интеллекту доступно познание истинной необходимости и реальности, делает вывод Половцева. Дополним, что сделанных здесь кратких замечаний об интеллекте, имагинации и некоторый других аспектов метода и теории познания Спинозы явно не достаточно, да эти заметки и не предназначены для того, чтобы предложить готовый материал для перехода к разъяснению по существу затронутых вопросов теории познания Б.Спинозы. Настоящие  замечания должны наглядно показать, как работает интуиция при формировании позиции по предъявленному вашему  клиенту обвинению, при этом мы должны понять, как подойти  к такому смысловому каркасу суждения, который содержит  в себе нужные модусы или аспекты  объективного понимания дела, которые бы формировали уже реальность, отраженную в  судебном акте, то есть действительность в интересах клиента. Причем, отсылка к категориальному аппарату теории познания Спинозы только на первый взгляд формирует некий абстрактный мир смысла, вроде бы даже слишком общий и неконкретный для юридического универсума мысли, где правят был точные юридические понятия, причинно-следственная связь, формальная логика, но это только на первый взгляд, это кажимость, если хотите видимость, юридическая форма судебного суждения, задача же состоит в том, чтобы разорвать эту логику со-бытия, которая до нас и за нас уже сформирована нашими процессуальными противниками — обвинением. Задача стоит в том, чтобы вычленить акт воли в преступном и работать именно с ним. При этом, как мы увидим дальше, парадигма или матрица генезиса преступной воли вовсе не носит абстрактного характера, ее — преступной воли, понимание не идет путями  философских категорий «бесконечности и вечности» в юридическом универсуме мысли, хоть эти категории и допустимы для ее (преступной воли) философского, религиозного или этического анализа и понимания. Интуитивное схватывание преступной воли, равно как и вины, а также справедливого в конкретном уголовном деле, это мир неких дорациональных сущностей, поэтому категориальный аппарат Б.Спинозы, радикально различающий объективные сущности от рациональных сущностный, или даже имагинативных сущностей, позволяет сделать абстрактную категорию преступной воли предметом дискурса.
В этой связи вновь вернемся к понятию определения сущностей и отсылке у Спинозы к понятию «дефениции».Спиноза отличает различные виды определения и связывает их с различными видами познания и соответствующей этим видам реальности. Так, definitio равно как и determinatio  у Спинозы относится к истинному познанию. Между тем, в сфере имагинативного познания определение или именование сущности в этой области имеет другое значение, чем определение в истинном познании. Что касается истинных определений как  definitio то это определение должно выражать объективную сущность некоторой в смысле Спинозы  реальной вещи, т. е. некоторой формальной сущности; это именование  или определение есть то же , что и истинная идея этой вещи; отсюда истинное определение как  definitio для Спинозы и заключает в себе и выражает только утверждение сущности определяемой вещи и ничего другого( П.50). Здесь важно отметить, что Спиноза указывает на зависимость понимания субстанции (правда, у Спинозы зависимость понимания единства Бога, как субстанции и его взаимосвязь с атрибутом и модусом его явленности, всё таки концепт Спинозы это середина 17 века) , так вот правильное понимание истинного определения  definitio невозможно без взаимоувязки с более общей категорией субстанции (П.51) Из того, что определение выражает только сущность определяемого, необходимо следует, что никакое истинное определение  definitio не может заключать в себе числа предметов и не может указывать на их ту или другую численность.(П52). Поскольку истинное определение есть выражение самой сущности такой вещи, которая  in se est et per se concipitur (существует в себе и понимается через себя), т. е. вещи, сущность которой включает в себя необходимое существование, как, например, субстанции или атрибута, оно (это именование-определние) не требует для себя никакой другой вещи, то есть определение как  definitio никогда не есть в этом случае детерминирующее определение. Определяемая им сущность “non determinatum posse concipi” (не может пониматься как ограниченное). В этом отличие содержаний определний в спинозовском смысле:  definitio  от determinatio, так как   determinatio est negatio (детерминация есть отрицание), т. е. детерминирующее определение направляет наше понимание к номинальным понятиям традиционной логики с их родами, классами и видовыми различиями, которые для Спинозы являются абстракциями неадекватного человеческого познания.
Поскольку определение или означивание  для Спинозы передает саму сущность вещи, является  содержанием адеватного познания, то есть истинной идеей этой сущности, постольку определение того, что Спиноза называет субстанцией, т. е. независимой сущностью, включающей необходимое существование, а следовательно и определение её атрибутов, как выражающих сущность этой субстанции, означивание не требует для своего рационального понимания и последующего выражения ничего, кроме этой самой сущности. То есть здесь не может быть и речи ни о роде, ни о видовом различии. Но и истинное или адекватное определение зависимых сущностей: субстанции, ее атрибутов и модусов, не может заключать в себе ни рода, ни видовых различий, классов  или свойств вещей. Именования модусов, т. е. сущностей, которые не заключают в себе необходимого существования и зависят от субстанции, должны содержать в себе указания на атрибут, модусами которого они являются. При этом модус никак не есть вид атрибута, где атрибут используется как род для вида, потому и аналогию с определениями традиционной логики мы использовать не можем. Или иначе: атрибут понимается в истинном определении как как notiones communes (общее родовое понятие) , но никогда не notiones universales (универсальная категория — универсальное понятие), то есть обычных все равно реальных или номинальных определений, с их родами, видами, классами или общими понятиями, или словами, как представителями общих родовых понятий. Общие понятия- notiones communes, вводят различие между реальным и конкретным.
Эти вопросы в произведениях Спинозы рассматриваются в связи с его учением об абстракции, а также в связи с различиями между 1) реальными сущностями — entia realia, 2) сущностями, которые свойственны только ratio – entia rationis, 3)  или имагинативными сущностями – entia imaginationis. Иными словами субстанция, её атрибут, модусы атрибута, которые сами по себе являются атрибутами мышления,  радикально изменяют последнее, делая  rаtio чем то близким к русскому значению слова — интуиция в спинозовском концепте познания— intellectus. И эта трансформация мышления  ведет к той задаче, ради которой и написан этот текст: как сформировать архитектонику  смысла юридической позиции в защиту клиента в конкретном уголовном  процессе, и радикальной постановки вопроса о том, кто является автором или  субъектом, постигающим или формирующим этот смысловой каркас уголовной  защиты, и далее возможно ли данным смыслом управлять, и. Если да, то при каких условиях.
С этой проблематикой мы подходим в другому вопросу о корреляции идеи и вещи в истинном или адекватном познании в теоретическом концепте Б.Спинозы. Вещь или  res есть для Спинозы некоторая сущность, данная формально — essentia formaliter; идея же в адекватном познании есть essentia objective — сущность, данная объективно, которая впрочем должна соответствовать сущности, данной формально. Таким образом, положение Eth I, Ax.6 :”Истинная идея должна согласовываться со своим идеатом», - может быть выражена словами: всякая объективно данная сущность должна соответствовать формально данной сущности, при этом последняя и есть вещь — res , познаваемая адекватным познанием. Вещи — essentiae formaliter  для адекватного познания не ограничены областью того или иного одного атрибута, например атрибута extensio (протяженность) Как формальные сущности для бесконечного интеллекта могут быть даны модусы любых атрибутов, например, и модусы атрибута cogitio (мышления); отсюда и объективные сущности, т. е. истинные идеи этих идеатов могут быть не только идеями модусов других атрибутов, но и идеями модусов атрибута cogitatio, т. е. идеями идей. Однако идеи, т. е. объективно данные сущности, будут ли они идеями любых модусов любых атрибутов или, в частности, идеями идей, всегда остаются отличными от формально данных сущностей, т. е. своих идеатов, и соответствие с ними (convenientia) не должно быть принимаемо за тождество. Идея, или объективная сущность, всегда есть зависимая сущность, т. е. некоторый модус атрибута  (мышления) cogitatio , и именно часть бесконечного модуса этого атрибута — бесконечного интеллекта. Между тем формальная сущность, т. е. идеат идеи, может быть как независимой сущности субстанции, так и зависимой сущностью бесконечных модусов  всех её бесконечных атрибутов.
Данные формально сущности – essentiale formaliter — связаны между собой причинной связью как causae (причиной). Но и здесь «причинная связь» содержит  иную смысловую нагрузку:  у Б. Спинозы причины, познаваемые интеллектом, есть - causae efficientes или действующие причины, причины, действующие по сущности; причем их следует отличать от quasi efficientes — от причин, как бы действующих. Причем прослеживается последовательная логическая связь в концепте Б.Спинозы,  где «адекватная  идея согласовывается со своим идеатом», и, следовательно, эта адекватная идея (или истинная) есть ratio другой истинной идеи, так мы устанавливаем некую объективную сущность для наличествующей формальной сущности, являющейся причиной — causa- для формальной сущности идеата предыдущей идеи. Поэтому мы вместо causa можем сказать ratio или высказать утверждение, что causa sive ratio – «истинная идея  должна согласовываться со своим идеатом», то есть Б.Спиноза не склонен рассматривать все реальные связи и отношения по образцу логических, так как в адекватном познании  порядок и связь системы оснований или идей  ( а не ряда , основанного на общих понятиях: род, вид, класс) — rationum (разумность), мы тем самым преследуем и порядок и связь соответствующих им причин или идеатов — causarum(причинность).
Итак, в теории познания Спинозы, как отмечает Половцева, содержания адекватной идеи должно согласовываться (convenire) с содержанием их идеатов, вещей, а необходимый порядок и связь адекватных, истинных идей должны быть одинаковы с порядком и связью их идеатов, т. е. вещей; другими словами,  если взять совокупность истинных или адекватных идей (essentiae objective) как систему разума (rationum) то она — эта система адекватных идей, должна сотносится друг с другом, так же как система реальных вещей отраженных в формальных сущих (essentiae formaliter) с системой причинности (сausarum), а сами системы как причинности, так и разума для человеческого познания, поскольку оно познает адекватно, т. е. являясь частью бесконечного интеллекта, то его (человеческого познания) истинной идеей будеут соответствовать как идеаты essentiae formaliter модусов атрибута extensio (протяженность) и атрибута  cogitatio. Помимо того, что причина и разум для Спинозы служат терминами для выражения различного, а не тождественного содержания, оба выражения употребляются им по отношению к содержаниям адекватного познания в смысле отличном от обычного смысла: для интеллекта выражение  causa efficiens не имеет того смысла, как для обычного имагинативного антропоморфного познания: сама сущность есть причина и активность и в этой сущности дано ее необходимое существование и в ней же даны сущности всех вещей, но вещей не «произведенных» путем чего то фиктивного, называемого с нашей обычной точки зрения «силы», а сущность дается как потенция, как возможность осуществления, и уже в этом смысле как сила, воля, мощь, которые рассматриваются или схватываются интуитивно-интеллектуально как  причина по отношению к следствиям, основание возникновения и явленности со-бытия.  Невежда тот, кто «Tantum ad causas secundum fieri, non autem secundum esse, attendunt”, помышляет лишь о причинах для становления, но не причинах для бытия, отмечал по этому поводу Декарт.
Но что есть «реальность» познаваемого содержания или тот самый x, ради которого мы и провели краткое описание теории познания Б.Спинозы? Отвергнув четкие дефиниции юридических понятий, существующих в правовой доктрине, по причине того, что они не могут быть эффективными для выстраивания иной, отличной от позиции обвинения в Суде, защитительной позиции, так как обрекают судебный дискурс по существенным вопросам уголовного процесса на поле формальной классической  логики, существующей ещё со времен Аристотеля, мы, вслед за Б.Спинозой, и призвав в помощь комментарии одного из авторитетных исследователей  метод познания Б.Спинозы Половцевой, постулировали, что суждение формируется интуитивно человеческим интеллектом, который, в свою очередь, оперирует иными, нежели формальная логика, категориями: субстанция - арибуты субстанции- модусы атрибутов, которые относятся не только к вещи но и непосредственно к сознанию. Сделано это нами было с той целью, чтобы подвести читателя к мысли, что в самом суждении в защиту, если оно является адекватным уже содержится некая сила или мощь,  и по этой причине оно является реальным, в противовес, скажем, формальным сущностям, которыми мы привыкли оперировать при анализе юридических понятий: род-вид-класс, или же постулировали существование неких имагинативных понятий, которые также являются продуктами человеческого сознания и относятся к области человеческого воображения, но не относятся к реальности, которую мы проясняем с помощью метода Спинозы, применяя этод метод для формирования позиции защиты в уголовном процессе. Причем, мы подчеркиваем, что ни формальные понятия, ни имагинативные сущности, не являются ложным или неадекватным познанием с точки зрения теории познания Спинозы, но они не формируют реальность со-бытия защиты. Поэтому представляется сделать последний шаг и прояснить те содержания, которые вкладываются Спинозой в его философские категории: субстанция-её атрибут- модусы атрибутов.
Итак, реальность атрибутов есть сама реальность субстанции, познаваемая путем интеллекта, т. е. реальность сущности, отлтчная от «реальности» с точки зрения имагинативного познания. Однако к «реальности» подходят обыкновенно именно с точки зрения имагинативного познания, смешивая реальность Спинозы с «действительностью» или «объективной реальностью» в обычном смысле слова, равно как сущность смешивают с существованием, а в свою очередь необходимое существоание с продолжительностью во времени, длящимся существоанием.Чтоюы разрешить эти недоразумения, необходимо обратить внимание на различие, которое Спиноза делает между содержаниями терминов — быть и существовать ( esse и  existere) и между видами existentiae. Выражение быть (esse) Спиноза употребляет главным образом в смысле данности в самой сущности.Сущность вещи есть ее совершенство и, следовательно, есть её реальность, так как реальность и совершенство есть одно и то же.Познание сущности есть познание реального. Но реальность субстанции, те. Абсолютного сущего, необходимо заключает в себе существование. Положение  “ Ad naturam substantiae pertinet existere” (П 68) («Существование принадлежит природе субстанции») есть непосредственное следствие из природы субстанции. В этом смысле субстанция Спинозы или Бог в его концепте, в этом смысле есть самопричина. Это необходимое существование,  existentia necessaria , абсолютно реальной субстанции Спиноза отличает от существования модусов, т. е. зависимых сущностей или реальностей. Существование модусов не связано необходимо с их сущностью, но дано в сущности субстанции, которая в этом смысле есть их  causa essendi (причина бытия).Существование атрибутов есть необходимое существование, и дано в реальности, иначе в сущности, которую они выражают для адекватного познания. В философском проекте  Спинозы существование атрибутов, так как  это необходимое существоание, то оно может быть обозначено выражением «вечность», т. е. атрибуты вечны.
В отличие от атрибута, модус это состояние субстанции, но то что существует в другом, представляется через другое. Отношение субстанции и модуса тожественно отношению сущности и свойства или причины и наступившего аффекта, то есть модус это некая явленность сущности. /Модус это чтойность: 1) он имеет внешние причины; 2) он имеет бесконечность интенсивных частей; 3) он имеет длительность, или протяженность и связность бесконечных частей. Поэтому существование модуса также является его сущностью,т.к. Он больше не содержится в атрибуте. Он явлен. Выделен. Важно, что сущность модуса также обладает свойственным ей существованием, которое независимо от существования соответствующего ей модуса, в его — модусе кажимости. И даже в том случае, если мы ведем речь об неадекватном познании, или формальной сущности, то несуществующий модус является не простой логической возможностью, а интенсивной частью или степенью, наделенной физической реальностью, тем более что такое различие между сущностью и ее собственным существование, не реально, а только дано в имагинативном понимании.
Приведенный выше категориальный аппарат, который описывает поле мышления человеческого сознания или интеллекта, с оговоркой и пониманием того, что intellectus в том содержании, которое придавал ему Спиноза, имеет различное толкование в современной философской литературе, и, как указывалось выше, близок к русскому значению слова интуиция, но просто констатировать данный факт, это значит потрать внимание читателя на краткое изложении теории познания Спинозы, которое может быть изложено и лучше и глубже, чем автором этой работы. Столь длительное внимание читателя к данному разделу, вызвано автором тем, что результатом понимания сущностных вопросов конкретного уголовного дела, должно стать суждение, порождающее эффект в действительности, или аффект в сознании Другого, к которому собственно адвокат и обращается с речью — Суду. И в этой связи, повторюсь, говоря о категориальном аппарате мышления в спинозовском концепте, среди специалистов по философии Спинозы и просто людей, увлекающихся философией, существует дискуссия, как понимать эти категории мышления: субстанция, атрибут, модус, адекватное понятие и т. д., что  это ментальные конструкции человеческого мышления?, та нить по которой движется человеческое познание вне пределов человеческой рациональности, или же речь идет о способности сознания порождать аффект в бытии? (Дилез Жиль. Спиноза практическая философия. С.6-20).
Между идеей Справедливости и идеей вины, о которых вам предстоит высказаться, имеется только различие в рациональности, потому что обе они заключены в одном и том же атрибуте intellectus , но эти две идеи отсылают к двум разным способностям: существовать и мыслить. Идея виновности как бы удваивается в сознании, это происходит потому что идея представляет то, что существует в каком то атрибуте и идея есть нечто в атрибуте мышления-интеллекта, и наконец, идея есть объект другой идеи, которая её представляет, например, санкция как модус вины, иначе мы имеем бессмыслицу - «без вины виноватые». Отсюда у сознания три характеристики: 1) сознание как рефлексия, где идея отражается в интеллекте-мышлении через её понимание-переживание; 2) сознание как дериватив, так как оно вторично по отношении к идее, где мы имеем дело с рациональными понятиями, и  скатываемся в схоластическое мышление, 3) либо выбираемся из схоласической рациональнотси и сталкиваемся с аффектом адекватного понятия, то есть имеем дело с порождающим мышлением,    сознание — коррелят,  т.е.  сознание связывается с  идеей в адекватном понятии.
Поэтому сознание полностью погружено в бессознательное, рациональность идет рука об руку с иррациональностью: мы сознаем только те идеи, какие имеем, и при тех условиях, которые нам даны. Те идеи, которыми обладает спинозовская субстанции ( а субстанция и Бог в его концепте тождественны), по существу ускользают от нас, поскольку субстанция не только конституирует наш ум, но и аффектируется с бесконечным числом других идей. Мы не осознаем  ни те идеи, которые составляют нашу личность, ни сами себя, не собственную деятельность, мы сознаем лишь те идеи, которые выражают результат внешних тел или явленности события - пступка, то есть формы аффективныех состояний. Причины, детерминирующие аффект, так же есть модус мышления- интеллекта. Аффект, также отражает себя в мышлении, как и порождающая его идея. По существу в адекватном понятии мы имеем идею, которая удваивается в сознании, с одной стороны,  и аффект, её явленность в реальности, с другой, но  путем коррелята идеи, как её формы в мышлении-интеллекте, и её аффекта в реальности.
Поэтому ложь не порождает аффекта, хотя ложь может быть истиной, равно как и наоборот — не истиной. Ложь или правда  это лишь форма идеи. Но ложь никогда не может быть адекватным понятием, имагинативным, рациональным — сколько угодно. Мы имеем здесь дело с разными логическими рядами. Ложь не имеет формы и поэтому неадекватная идея нерефлектируется, не раскрывает явно того, что есть в ней положительного. В адекватной идее интеллект удваивает пассивные аффекты с помощью активных аффектов, присущих общим понятиям и отличаются от пассивных только своей причиной, то есть ясностью ума.
Поэтому цель понимания - осознавать идею Справедливого в конкретном уголовном деле, идею себя в защите, идею вины подзащитного, и идею преступного в данном уголовном деле, то есть заставить эти идеи отражать себя так, как они существуют в идее Бога... (вот я это и сказал, но чтобы не уходить из теоретического или философского дискурса настоящей работы, выскажусь по другому) ...в идее субстанции, как понимал её Спиноза. Так  проясняется  тот самый x в суждении Ах=В, и как бонус, возможность прояснить ложно или нет данное суждение, адекватно или нет понятие «В», содержит ли в себе данное суждение ту мощь, о котором мы рассуждали выше, которое собственно и порождает аффективные состояния.



Добавить:
 Адекватное понятие-неадекватное через теорию «связностей» по Ж. Дилезу. (Гл. 3 Спиноза)
Пример: умозаключение- суждение о факте из дела Таганских.
М.б. Лосский Интуитивная философия Спинозы стр. 9-10,17; отличие расудка от интуиции (18-19), душевная жизнь и превращение в понятие 21-22; свобода воли по Бергсону -35; чувсвто усилия -35 (к Серлю м Пинкеру добаить и подумать); проблема выбора в свободе воли (самость 39-40);познавательая деятельность — сознание или дух(49)+праактический характер восприятия- 50; предмет окружающий мое тело отражает мое действие на него- 52;внимание и память -64;Дух и материя -70(протяженность и напряженность -71);Дух как творящаяся оеальность -70-71(Плотн и Бергсон); инстинкт и рассудок (90-91) важно;акт знания, предмет знания, содержание знания -91;+объектиная и субъективная сторона сужения+ логияеские элементы в составе знания; рассудок и инуиция, невозмжность теории Бергсона и ее реальность -99;понятие и длительность, категория -101(важно);выводы -106-107 важно) платоновская идея, понятие или становление;
По моему, структура суждения у Дилёза дана лучше, чем у Франка( см. лекции1-2) там прямой выход на смысл.


Глава 4. Аналитика девиантного сознания и метод его деконструкции.
План:
1.Структура Личность-Человек-Субъект;
2. Корелят Девиантность-структура ( вина категория и самость-винвность в преступлении только форма вины)
3. Отделение и автономность самости девианта
4. Понятие Самости, Кто мыслит?
5.
Понятие личности есть один из самых запутанных и сложных вопросов в философии и психологии. Чего нельзя сказать про позитивное право. Сказывается формальный, юридический подход к поступку-действию у юристов,  как к преступлению, который автоматически переносится и на суждения о человеке. И действительно, личность, эго, душа, совесть, субъект, психо, индивид, человек, «Я», человеческая сущность -  каждый из этих терминов соотносится с понятием личность и может быть использован в анализе. Даже в предыдущем предложении слово «личность» использовано в двух смыслах:  как научное понятие, в первом, и как термин, раскрывающий сущность человека, во втором, что, с моей точки зрения, может избавить автора  от возможного упрека в допущенной тавтологии. В юридической практике оперируют понятием субъект преступления, который  есть составная часть, один из элементов состава преступления, и известен каждому юристу ещё со времен учебы в ВУЗе, или же возьмем  другое понятие: «обстоятельства, характеризующие личность обвиняемого», в последнем случае мы говорим о факторах, влияющих на меру наказания подсудимого, равно как и на меру пресечения обвиняемого, и вот уже работает ст. 43 и 60 УК РФ.
Человек, совершивший преступление, в юридическом универсуме мысли сведен к абстрактному понятию субъект преступления. Это позволяет нам юристам-практикам и научным работникам вести юридический дискурс об юридическом  понятии  - «состав преступления». В одних случаях этот субъект должен достичь 14 лет, в других, быть старше, например, быть совершеннолетним, в каких то случаях  он должен занимать должность, связанную с возможностью осуществлять административно-распорядительные функции, или же быть представителем власти, от этого будет зависеть суждение юриста о наличии либо отсутствии в его действиях того или иного  состава преступления. Нюансов много и искусный адвокат-криминолог обязательно будет использовать их для того, чтобы смягчить вину своего подзащитного или вовсе поставить вопрос об отсутствии состава преступления в его действиях. Равно как и его процессуальный противник, имеющий в уголовном процессе диаметрально противоположенные цели. Придя к выводу о виновности в преступлении, возникает новая проблема, какую меру наказания назначить, и вновь при анализе идут в ход «обстоятельства характеризующие личность» подсудимого: он впервые привлекается к уголовной ответственности, преступление не относится к категории тяжких, или же сразу обвиняется в совершении особо тяжкого преступления, очевидно, что подсудимый оступился, его преступление носит случайный характер, или же наоборот подсудимый с 15 лет не «вылазит» из уголовных судов из-за мелких преступлений, подсудимый пожилой человек, обвиняется в совершении тяжкого преступления, не признает вину, за свой многолетний путь имеет многочисленные награды, благодарности и т. д. и т. п. Уголовный закон требует учитывать эти обстоятельства, характеризующие личность подсудимого при определении меры наказания( ст. 43 и 60  УК РФ).
Как видим, личность подсудимого прямо влияет на его судьбу и исход уголовного дела.  Но вот вопрос, влияет ли личность на суждение Суда  о вине конкретного человека  в преступлении. Юридический ответ — нет, не влияет! И ответ этот не верный. Но он имеет право на существование. Более того, это общепринятая, доктринальная  точка зрения. Любой юрист скажет, что при квалификации преступного деяния мы имеем дело с такой юридической категорией как состав преступления, требования к субъекту состава преступления четко закреплены в законе, имеют конкретное толкование в обзорах судебной практики и постановлениях Пленумов Верховного Суда. И будет прав. Как юрист. Но не адвокат.
У адвоката же другая работа: подвергать все сомнению, строить позицию в защиту, формировать обоснованный концепт о невиновности своего подзащитного, пока не доказано обратное. Так устроена «телега правосудия»: обвиняешь - докажи, защищаешь- подвергай все сомнению. Правда, утверждать, что белое это черное, и ловить процессуального противника на мелких нарушениях, это тоже не выход, грош — цена такой позиции в защиту. В лучшем случае ваши доводы пролетят мимо ушей Судьи, а в худшем, можно получить и упрек в слабоумии. 2Х2=4 это общеизвестный факт. Однако, я вспоминаю, как на уроке математики учитель провела несколько вычислений и в шутку обосновала, что 2х2=5. Сейчас этот фокус несложно найти на просторах  интернета. Я до сих пор помню состояние шока, который испытал на уроке в 5 или 6 классе от вновь открывшейся истины, что 2х2 может быть равно 5. Никогда не любил этот предмет, а тут ещё две  взаимоисключающие точки зрения по очевидному вопросу, которые к тому же обе  имеют право на существование, по меньшей мере, вторая позиция также   может быть доказана. И это в самой точной науке-математике. Ответ на эту проблему был мною найден недавно. Знакомясь с лекциями французского философа Жиля Делёза о философе Лейбнице, я встретил его рассуждения по похожему поводу. Как известно Лейбниц — немецкий философ 17 века был ещё и крупным математиком, именно с его именем связано появление  дифференциальных уравнений — математических операций с числами меньше единицы. Он первым, кто начал ими оперировать. И вот Дилёз отмечает, что 2х2=4, но можно доказать, что 2х2=5. Но последнее утверждение обессмысливает всю систему математики. Она прекращает любую рациональную дискуссию: любое дальнейшее суждение - бессмысленно. Мы живем в мире, где 2х2=4, и ни в каком другом. Разными математическими ухищрениями и уловками можно обосновать, что 2х2=5, но тогда возникает бессмыслица, обрывающая любой рациональный, логический  дискурс.  Как видим Дилёз раскрывает понятие абсурда, обоснованный  формальной логикой, через соотносимость абсурдного суждения со  смыслом. И далее анализируя лейбницианскую категорию «совозможность», он же отмечает, что суждение 2х2=5 может быть высказано субъектом, правда, мы живем в мире, где это утверждение не совозможно с миром, в котором 2х2=4. Суждение определяет субъекта.   Так же и в уголовном процессе, если пятеро свидетелей видели, что подсудимый средь бела дня дважды  вонзил нож в жертву, то, несмотря на непризнание вины вашим подзащитным, ваше суждение об отсутствии доказательств его виновности, будет звучать бессмысленно, дико и глупо.  Правда, вас никто в этом не сможет упрекнуть, адвокат связан позицией своего подзащитного. Но клиент должен знать, что эта позиция несовозможна с миром, в котором убийство есть преступление, есть грех...и издревле кралось согласно принципу талиона, а затем, пл мере гуманизации уголовного судопроизводства, стало влечь строгое наказание.   Мы живем в мире, где лишение жизни одним человеком другого, называется убийством, и юридически квалифицируется так же. Поэтому упрека в избранной позиции в защиту не будет, но возникнут вопросы к вашему профессионализму: вы объяснили своему подзащитному, что чистосердечное раскаяние отразится на его наказании? А выплата компенсации, или хотя бы ее части потерпевшему по делу? А выяснили ли вы мотив убийства? В чём логика преступления? А сможете работать с этим раскаянием в суде?  Последние вопросы уже надо задать себе, чтобы выйти из юридической формальной парадигмы формирования суждения о преступном. Смысл меняет содержание формы юридического суждения. Ведь может случиться и так, как говорят наши  подзащитные: «чистосердечное признание облегчает совесть, но удлиняет срок».
Как связан мотив преступления с субъектом состава преступления, тем более, что 73 статья УПК РФ, обязывает указывать мотив преступления наравне с элементами его состава в обвинении? И раз уж законодатель это требует, да ещё и обязывает Суд оценивать доказательства по уголовному делу на основании закона и совести, о чем говорилось ранее, то будет ошибкой, если мы не воспользуемся этой законной возможностью и не покинем сухие юридические конструкции, по которым вынуждена традиционно двигаться юридическая мысль, тем более, что перед Защитой стоит задача не обосновать, а опровергать обвинение. Обвинитель укажет мотив, он же формально следует закону, а последний его прямо обязывает это делать, и вот обвинитель говорит о  корысти, как мотиве любого преступления против собственности, мести или внезапно возникшей неприязни, в приведенном выше примере убийства, о ложно понятых интересах службы, например, в должностных преступлениях...Мотив указан? Указан. Формальные требования закона соблюдены? Соблюдены. Обвинение свою работу выполнило? Выполнило.  Дело за Защитой.
А здесь важно понимать вот что: субъект преступления, равно как субъект поступка, равно как субъект суждения — тождественны! Речь идет об одном и том же феномене, явленном в различных регионах мысли. Преступный акт неразрывно связан с личностью человека, поэтому анализ этой личности возможен как методом психологических, этических, криминологических  наук, так и последних разработок в области философии сознания  Во всех случаях мы имеем дело с объективацией воли девиантного субъекта, проекции личности человека во внешний мир, а следовательно, подход к анализу личности этого субъекта действия, который определен обвинительной властью, как субъект преступления, не только уместен, но и необходим. Защита говорит о человеческом и только человеческом, конечно же  юридическим языком, в допустимой в уголовном суде форме, но это тот случай, когда было бы ошибкой путать форму и содержание. По существу адвокат высказывается о логике преступного. Фактически адвокат в уголовном процессе на время должен  одолжить  перо у Ф.М. Достоевского. Но пожалуйста, никогда, слышите, никогда не говорите в уголовном суде, что лучше оправдать десять  виновных, чем осудить одного невиновного, про красоту, которая спасет мир, или про слезу ребенка. Речь не об этом, тем более, что эти шаблонные фразы звучат просто пошло, речь должна идти  о вашем «прочтении» человека, который  совершил преступление. Итак, о юридическом по форме и содержанию за нас скажет прокурор. Судить будет Суд по закону и совести, т. е. будет учитывать как право, так и личность подсудимого. Где в этом дискурсе должна найти свое место Защита? Надо  уметь говорить о человеке, совершившем преступление, и ещё важно самого подсудимого научить говорить о себе, обучить рефлексии над содеянным. Содержание суждения о личности подсудимого детерминирует, предопределяет форму суждения, по меньшей мере, о мере наказания, а иногда  и вывод о вине субъекта в совершенном преступлении. Сошлюсь, в этой связи,  на мысль русского философа Н.Бердяева, который обосновал, что личность человека не есть объект реального мира, а коррелят бытия(Я и мир объектов.\\Субъект и объективация\\Н.А.Бердяев. Философия свободного духа.М.,Республика, 1994. С.248-259). Личность подзащитного может быть сформирована, создана заново, правда, для этого сам адвокат должен быть личностью и провести много времени со своим подзащитным наедине, обсуждая все существенные вопросы его обвинения, к которым относится и мотив преступления, а значит и личность обвиняемого. Предварительное следствие для этого предоставляет огромные возможности: оно длится долго пол-года, год, полтора.    Да, это требует от адвоката  определенных навыков психологической работы. Но мы поставили перед собой задачу развернуть концепт подготовки позиции Защиты в уголовном Суде, и медленно,  методично идем по этому пути, отмечая, что позиция Защиты должна обладать сингулярностью, т. е. быть уникальной, единственной для каждого конкретного дела, эта сингулярность речи должна обладать таким качеством, как аффектацией позиции Суда, т. е. иметь воздействие на Суд, а последний должен  разделить доводы защиты, а это требует смещение понимания  сущностных вопросов уголовного процесса с только юридических вопросов уголовного дела, на иные проблемы человеческого существования,  что в свою очередь также влечет  изменение  методологии мышления защитника в оценке обстоятельств дела.  Последнее относится и к подзащитному, так как судят именно его, а мы защитники, только высказываемся в его защиту, предварительно сформировав свое мнение о его виновности или не виновности. Поэтому необходимо научить подзащитного понимать, что привело его к преступлению, как это отрефлектировать в этическом универсуме мысли, проработать психологическими средствами психо-физический комплекс вины, имманентно присущий его личности. Защитник должен помнить, в уголовном суде субъект есть то, что он говорит.
И вот здесь мы не можем не отметить, что эта работа с подзащитным не может быть проделана без понимания структуры личности человека.  Мы должны представлять каркас внутреней психической жизни человека, чтобы уметь работать с его психической энергией, научиться обращать её клиенту во благо. И здесь мы сталкиваемся с бескрайним полем научной мысли о том, что такое личность человека: классический психоанализ Фрейда, аналитическая психология Юнга, социально ориентированные концепции Адлера, Фрома, Хорни, Салливана, пероналистическая теория Меррея, организмическая теория Гольдштейна и Маслоу, теория поля Курта Левина, теория индивидуальности Олпорта. Упомяну и концепты психической жизни советских и российских ученых: Павлова, Бехтерва, Выготского, Гальперина, Ганушкина, Рубинштейна, Ухтомского, Платонова... Психология как наука, зародившаяся во 2-ой половине 19 века, поставила перед собой задачу исследовать внутреннюю жизнь человека,  скрытые , часто потаенные процессы, влечения (интенции), установки сознания, которые собственно и предопределяют человеческие поступки, его образ мысли и стиль жизни, а в конченом итоге и  судьбу человека,  обосновать невротические состояния личности, помочь их осознать, а где то с 30-х-40-х годов 20 века и поставить невроз на службу самому человеку.  Наша задача еще 'уже и от того сложнее — использовать психологию индивида, структуру личности подзащитного, его невроз   в его уголовной защите, обратить этот комплекс во благо подзащитного, а ссылка на различные психологические доктрины и школы, приведенная выше, это так,  для развития кругозора защитника, надо же понимать объект приложения своих ментальных способностей.
Осторожно выскажу довод, что каждый должен быть достоин того невроза, который в нем живет. Либо человек осознает его, научится с ним жить и направлять его себе во благо, либо будет раздавлен этим комплексом невротических переживаний. В конце концов, девиантность личности это тоже невроз. Это некий конфликт,  имманентно присущий личности, питающий вечное чувство нехватки, неудовлетворенности тем, что есть здесь и сейчас. Часто именно невроз лежит в основе преступления и неразвитое эго, конечно же, если на преступление мы смотрим не с позиции юридической науки, а с позиции психологии. И этот невроз, или девиантное развитие личности не имеет ничего общего с выводом специалиста - врача-психиатора, о вменяемости или невменяемости обвиняемого, который, в случае необходимости, заимствуются  практической юриспруденцией из самостоятельной т  автономной сферы знаний - психиатрии.  Для нашего исследования: судебного суждения  защиты в уголовном процессе, - всегда речь идет о вменяемом субъекте, обладающим невротической личностью. Хочешь понять мотив преступления — ищи невроз в сознании своего клиента, и столкни его эго с этим неврозом, посмотри, сможет ли он его выдержать, пережить его, выйти на другой уровень этической рефлексии поступка. В преступлении личность противостоит обществу и государству, всегда есть элемент воли индивида противопоставленной общему, установленному порядку в угоду своим личным интересам. В обычной жизни это не всегда плохо, иначе бы общество не развивалось, но мы находимся в уголовном суде.  То есть  в самом этом противостоянии нет ничего плохого или хорошего. Пока мы исключаем этику поступка из своего анализа. Так устроен этот мир. Это факт объективной реальности.  Правда, в уголовном процессе мы имеем дело с индивидом, который специально уполномоченным лицом назван обвиняемым, и событиями, которые им же квалифицированы как преступление. Бывает и так, что это полномочное лицо «произвольно» назначит другого человека обвиняемым, а его поступок подводит под юридическую конструкцию состава преступления. И мы ещё не в суде, где будет вынесено суждение о вине в преступлении. Это всего лишь юридическая позиция Обвинения, но  с этим нужно считаться и уметь работать. Вдруг, вывод специально уполномоченного лица о виновности ошибочен.
Допустим, суждение Обвинения о вине индивида в совершенном преступлении только только начинает формироваться...и вот через какое то время оно оформляется процессуально: возбуждается уголовное дело, формируется следственная группа, дело принимается Следователями к своему производству, задерживается лицо, подозреваемое в совершении преступления...
А перед вами человек, который только попал под каток репрессивно-следственной машины. Самое начало предварительного следствия. Ещё вчера он ложился спать, не зная, что его ждет утром. Вел жизнь обычного , среднестатистического человека: обеспечивал семью, отправлял детей в школу, ужинал с женой, строил планы на отпуск. Все закрутилось внезапно. В 6.30 утра в дверь позвонили, начался обыск. Продолжался весь день. Потом часов в 6 вечера его вместе с женой доставили  в следственный отдел. И вот, часов 7-8 вечера вы впервые увидели своего клиента.  Вопрос, о каком исследовании личности и структурировании её для защиты в данном случае может идти речь? Ну, «первое правило умного человека: знать с кем он имеет дело...», - это цитата из Пушкина в письме Дельвигу о романе А.С. Грибоедова «Горе от ума», так Пушкин высказался о Чацком и его постоянных нападках на Фамусова и Молчалина. И мы последуем этому совету: всему свое время и место, отметим мы. И добавим, если вы опытный адвокат «умный человек», имеющий большой опыт уголовной защиты, то вы интуитивно почувствуете, той частью своей рациональности, о которой мы говорили в предыдущей главе, пытаясь применить философию сознания Спинозы к формированию юридических понятий в уголовном суде, насколько соответствует подозрение Следователя в совершении мошенничества тому индивиду, которого вы увидели только что. Вы начинаете общаться. Это первое свидание наедине. Задаете вопросы, в чем собственно претензии Следователя. Так, слово за слово, выясняете, что в основание возбуждения уголовного дела лег некий контракт, но он полностью выполнен, доход вашего клиента составил от этого контракта процентов 10-11 и это до уплаты налогов. Да и человек излагает существо своих возражений против  обвинения как то спокойно, аргументировано и в то же время испугано. Волнуясь, утверждает, что контракт выполнен, акты подписаны, налоги уплачены. Не похоже на мошенничество, думаете вы. Товар поставлен, претензий нет, доход разумный. И с этими сомнениями вы идете со своим клиентом на первый допрос в качестве подозреваемого. Ваш клиент дает развернутые ответы на поставленные следователем вопросы. Только вот одно но, вы как адвокат отмечаете для себя, что вопросы Следователя мало касаются «хищения», а больше его интересуют связи вашего нового клиента с чиновниками одного из департаментов  регионального правительства. И вот уже ваша интуиция вам подсказывает мысль, так не «мошенничество» интересует Следствие, не было никакого мошенничества, дело «высосано из пальца», обвинение интересует коррупционная составляющая этих контрактов и совсем другие составы преступления, доказательств,  которых пока нет, а есть только оперативная информация, вот они и «кошмарят» человека,  вдруг ваш клиент  решит прекратить это всё,  расскажет о коррупционных связях, потом его выведут из-под уголовной ответственности, как лицо добровольно заявившее о преступлении. Даже жену задержали, вон она сидит в коридоре, угрожают тоже привлечь обвиняемой по делу  и отправить под стражу. И вот на следующем шаге, когда клиенту предъявляется обвинение, вы уже заявляете, что вину не признаете, а сущность предъявленного обвинения не понятна: контракт исполнен, товар поставлен, доход предприятия минимален. Следователь же про существо обвинения спрашивает, а не про логическую непротиворечивость выводов обвинения. Очевиден вопрос, какие основания вывода  Следователя о наличии в действиях вашего подзащитного состава преступления «мошенничество», при указанных выше обстоятельствах, в чем причина той сущности обвинения, которую усмотрел Следователь при анализе в общем то нормальной, стандартной, обычной  практики предпринимательских отношений?  «Буду думать с адвокатом, потом дам объяснения, когда буду готов», -заявляет ваш подзащитный с вашей подсказки.  А тут и  10 вечера наступило, заявляем отказ от проведения следственных действий в ночное время.  И это убедительно, юридически обосновано, логически последовательно, это та самая аффективная позиция Защиты, построенная на адекватных (реальных)  юридических понятиях. Мне не известно пока, чем закончится Суд по существу предъявленного обвинения, и будет ли он. А пока же Суд отказался брать этого обвиняемого под стражу по ходатайству Следователя из-за той тактики, которая была избрана в ходе первоначальных следственных действий. Сингулярность суждения создала событие в интересах клиента, а в промежутке между этими процессами — операции с юридическими конструкциями. Отмечу, что второй фигурант этого уголовного дела, не проявивший такого упорства в отстаивании своей позиции  в ходе первоначальных следственных действий, и также отрицавший свою вину в инкриминируемом ему деянии, Судом был отправлен под стражу. Его защита не смогла создать сингулярность позиции. А начиналось все с интуиции Защитника ,  в неком диссонансе, несоответствии уголовных претензий Следствия личности обвиняемого, что вылилось в  тактику защиты, создавшую сингулярность позиции, которая была соответственно оценена Судом: в удовлетворении Следователя об избрании меры пресечения обвиняемому Х. отказать.
Интуитивное схватывание существа уголовного процесса, это, конечно, важный элемент излагаемого на страницах данной работы концепта разработки и подготовки позиции защиты. Однако, автор постулирует, и это является одним из основных тезисов данной работы, что до юридического суждения существует некое поле преступного, из которого собственно и рождаются юридические суждения о вине индивида в поступке, который квалифицируется юристами как преступление. И этот универсум преступного не всегда соответствует личности, которое привлекается к уголовной ответственности. Цель работы показать, как интуиция воплощается в рациональное суждение, которое подпадает под адекватное понятие в спинозовсом смысле этого слова. Как связана интуиция и рациональное понятие о преступлении? Есть ли эта связь интуитивного ощущения нарушения категории Справедливость и рационального  суждения о вине в преступлении?  Поэтому, по условиям задачи,  сознание вашего подзащитного уже находится в этом хаосе преступного, принадлежит этому универсуму бессознательных сил, влечений, воль, интересов. Его присутствие, Dasain в хайдеггеровском значении этого понятия, уже заброшено в этот мир преступного и заброшено помимо его воли. А мы начнем работу по  вычленению, индивидуализации и структурированию личности подзащитного, не забывая о такой категории как вина, и заодно бросив взгляд на историю зарождения и развития психоаналитической науки и соответственно психологического комплекса вины.  Сделаем это ещё и по той причине, что деструктивные инстинкты, агрессия, равно как вина и совесть, удерживающие эти катектические, подсознательные влечения, имеющиеся у любого индивида, есть элементы каждой личности, присущи каждому из нас. Водораздел, где юридическое ответвляется от психического, проходит по линии уголовного позитивного  права, а также юридической доктрины, т. е. науки со своим инструментарием о квалификации поступков человека,  подводящих под положения юридической нормы. Бросим взгляд на этот до-юридический мир...
В середине Х1Х века психология перестает быть словесным искусством и отраслью философии, и превращается в опытную , описательную науку.  Происходит это во многом из-за того, что развитие наук о человеке привело  к пониманию необходимости  выработки адекватных субъективных реакций на окружающую действительность. До этого момента место человека в мире объясняла религия и философия. Следствием развития психологической науки явилось то, что религиозная и философская категория  "вина человека», которая долгие века была источником осознания себя как греховной личности в глазах Бога, источником философской рефлексии  и опытов религиозного переживания, где то к концу 19 века, становится предметом науки, а уже в первой трети-первой половине 20 века перестает восприниматься как адекватный комплекс полноценной личности. Так, в середине 20 века А. Маслоу, Ролло Мэй, вкладывают уже совсем иные смыслы в содержание категории "Вина", указывая на её деструктивный характер, подчеркивая, её чуждое, несвойственное значение психологически здоровому человеку. Да, и в принципе, они же задаются вопросом, почему психология и психоанализ занимаются невротиками или психически не здоровыми людьми? Не пора ли заняться психологией  здоровых людей , чтобы сделать их счастливыми, эффективными, успешными, естественно, в зависимости от той задач, которые сами их клиенты ставят перед собой.
Первым, кто начал исследовать невротические, психологические переживания человека, связанные с чувством вины и формированием совести, стал австрийский психоаналитик и философ  З. Фрейд. Главной его целью являлось раскрытие основных элементов психической жизни взрослого человека.  Это направление, получившее название структурной школы, было основано Вильгельмом Вундтом, открывшим в 1879 году первую психологическую лабораторию в Лейпциге. В качестве основной задачи психологии Вундт выдвигал разложение процессов сознания на основополагающие элементы и изучение закономерных связей между ними. З. Фрейд явил  радикально иной подход к изучению людей.
Вместо того, чтобы ставить в центр психической жизни человека сознание - эго, Фрейд сравнил его с айсбергом, ничтожно малая часть которого выступает над поверхностью воды, основная часть психической жизни человека в целом  скрыта от его рациональной части — эго, не осознается им. В противоположность господствовавшему в прошлом веке взгляду на человека как на существо разумное и осознающее свое поведение, он выдвинул иную теорию: люди находятся в  полной зависимости от своих подсознательных установок, катектических (внутренних) влечений и интенций.  Эти подсознательные энергии-влечения (либидо и танатос, инстинкты любви и деструкции-разрушения-смерти), будучи подавленными эго ( сознательной частью,  или «точкой сборки» рациональности, применительно к окружающей реальности) в угоду своему Супер-Эго ( «я-Идеал»,  виртуальные представления об идеальном устройстве мира, сформированные с детства в процессе воспитания индивида, понятие очень близкое к категории совесть) либо подавляются, вытесняются в подсознание, приводя к неврозу, либо находят разрядку во внешнем мире (отсюда преступность и насильственные преступления, если мы говорим об инстинкте смерти-агрессии, «танатос», равно как и произведения искусства, если говорить о сублимации-вытеснении деструктивных инстинктов и наполнения их положительным содержанием). Эти подсознательные психические инстанции в человеке находятся в состоянии беспрестанного конфликта, истоки которого лежат в другой, более обширной сфере психической жизни - в неосознаваемых сексуальных и агрессивных побуждениях.
Фрейд первым охарактеризовал психику как поле боя между непримиримыми силами инстинкта, рассудка и сознания-разума. Термин "психодинамический", введенный З. Фрейдом,  указывает именно на эту непрекращающуюся борьбу между разными аспектами личности. Психоаналитическая теория Фрейда как таковая служит примером психодинамического подхода - она отводит ведущую роль сложному взаимодействию между инстинктами, мотивами и влечениями, которые конкурируют или борются друг с другом за главенство в регуляции поведения человека. В представлении, согласно которому личность является динамической конфигурацией процессов, находящихся в нескончаемом конфликте, выражена суть психодинамического направления, особенно в трактовке Фрейда. Понятие динамики применительно к личности подразумевает, что поведение человека является  детерминированным внутренней психической структурой, чем произвольным или случайным.  Поэтому, если вы не имеете дела с профессиональным преступником, рецидивистом, то вычленить психические компоненты, оказывающие влияние на рациональные решения вашего клиента на первоначальной стадии предварительного следствия, не составляет труда. Это страх и ужас. Так как его эго столкнулось с силами, которые ставят под вопрос сам факт его существования. Под угрозой стоит сам факт его биологической жизни, во всяком случае субъективно это осознается клиентом именно так. Отсюда должны быть понятны столь жесткие требования адвокатских Палат к действиям профессиональных защитников с их клиентами на первоначальном этапе предварительного следствия. Отсюда и жесткая дисциплинарная практика адвокатских Палат в отношении недобросовестных адвокатов, которые злоупотребляют этим состоянием стресса своего  клиента, навязывают ему свои услуги,  обещают прекратить уголовное преследование с использованием коррупционных механизмов, занятие компромиссных позиций по предъявленному обвинению и т.д. Стресс проходит, по моим наблюдениям, через 2-4 месяца, аффективное состояние личности исчезнет ещё раньше, но правовой режим, в котором оказался подзащитный остается.
Но вернемся к концепту Фрейда...
Анализ агрессивных влечений, формирование Сверх-Я, вины и совести, их связь с энергией Либидо и агрессией, механизмы вытеснения, сублимации и проекции являются важной темой исследования практически всех работ З. Фрейда. Вопросам вины и её появления в психическом аппарате человека , посвящены  статьи "Экономические проблемы мазохизма"(1924), "Неудовлетворенность культурой"(1929), "По ту сторону принципа удовольствия"(1920)."Торможение, симптом, тревога"(1926)  Разработанная З. Фрейдом топография  психического аппарата личности  как "Ид-Эго-Сверх-я", дает  возможность проследить возникновение и "работу"  вины как психического феномена личности и выйти на этические и философские вопросы работы человеческого сознания.
В своих более поздних работах уже после разработки своей топологии человеческой личности, т.е. где то с середины 20-х годов прошлого века З. Фрейда пришел к выводу, что агрессия изначально  присуща человеку, собственно теория о психодиагностических силах личности, как раз относится ко второму этапу научных исследований Фрейда. И он приходит к выводу, что общество, чтобы сдержать или совсем исключить противостоящую ему агрессивность индивида, использует религию, культуру и мораль. "Агрессия"( под давлением внешних факторов или требований совести), - пишет З.Фрейд, - "интроецируется, переносится внутрь (индивида), иначе говоря, возвращается туда, где она собственно возникла, и направляется против собственного "Я". Там же она перехватывается той частью "Я", которая противостоит остальным частям как "Сверх-Я", и теперь в виде совести использует против "Я" ту же готовность к агрессии, которую "Я" охотно удовлетворило бы на других, чуждых ему индивидах. Напряжение между усилившимся "Сверх-Я" и подчиненным ему "Я" мы называем сознанием вины, которая проявляется как потребность в наказании".
Фрейд указывает на два источника вины - это страх перед авторитетом, роль которого с момента рождения индивида выполняли родители, впоследствии учителя, сверстники, и второй источник, "позднейший страх перед "Сверх-Я", иначе говоря требования уже сформировавшейся совести.
Открыв и описав  механизм формирования чувства вины и совести в человеке, З.Фрейд отметил несколько принципиальных выводов в их работе. Напряжение  от  чувства вины, человек испытывает не только за деяние, но и за сам факт намерения совершить его( от совести невозможно скрыть преступные намерения); по этой же причине Фрейд отвергает различение добра и зла в мотивации поступков личности, он отмечает стороннее, внешнее влияние , которое определяет чтО есть добро и зло, и связывает это влияние со страхом утраты любви, идущим из детства; страх перед разоблачением "злой воли" делает суровее и подозрительнее совесть, воздержанное "Я" перестает пользоваться доверием своего ментора, и напрасно пытается его заслужить, искушения растут при постоянном от них отречении; несчастья укрепляют власть совести в "Сверх-Я". Я прошу обратить внимание на этот вывод З. Фрейда, он для нас практикующих юристов, важен тем, что мы имеем дело с совестью судьи, выносящим суждение о вине нашего подзащитного в инкриминируемом ему деянии. Фактически Фрейд постулирует, что совесть это самостоятельный психофизический, автономный комплекс личности. Ее(совести) работа носит подсознательный характер, она никак не связана с категориями добра и зла, ниже в последней главе мною будет показано на примере концепта Канта, как происходит формирование морального сознания судьи и связь этого процесса с совестью. Это очень жесткая конструкция у профессиональных судей-криминологов. Вот почему, её не возможно раскачать, или поколебать ни какими вне-процессуальными обращениями, желанием похлопотать за «близкого человечка». По существу, индивид, Судья, делая вывод о вине,  стоит лицом к лицу перед своим «Я», находится наедине с  собственной Самостью (в концепте Фрейда, нет этого духовного комплекса — Самость. Самость как элемент личности обоснован учеником Фрейда  К.Г.Юнгом. Но для понимания механизма работы совести Судьи он необходим). В реальности совесть это такой же фактор сознания, как и рациональность, которая участвует в выработке суждения в юридическом (рациональном) поле движения мысли, но в основе ее-совести работы лежат совершенно иные механизмы, она -совесть, оперирует совершенно иными категориями, которые у профессиональных участника уголовного судопроизводства- Судьи, прямо взаимосвязаны с законом, но,  где закон это не  позитивная норма уголовного права, а нечто большее-категория Справедливость. У стороны Обвинения в уголовном процессе оценка доказательств, формирование суждения о виновности индивида в совершении преступления, имеет другие психологические основания: обвинение основывается на классической логике, а совесть только оценивает этот  психический процесс, как выполненный надлежащим или ненадлежащим образом в зависимости от подведении поступка индивида под действие нормы уголовного закона. Эта оценка происходит так как описана Фрейдом: «Я-идеал» Обвинения  удовлетворено, когда обвинение выдвинуто и обосновано. Третий участник уголовного процесса — защитник, в его обыденном сознании вообще не обращает внимание на этот процесс работы совести. Для него интересы клиента «превыше» всего. Но, занимая такую позицию, его работа скатывается до банальной сферы оказания услуг. Именно здесь проходит черта, отличающая юридическую услугу от правовой помощи. Есть разница в позиции: «чего изволите?», «какую жалобу мне написать?», и в понимании человека, оказавшегося под угрозой уголовного преследования, выработке правовой позиции по  его делу, формировании тактики защиты, и, наконец, создания сингулярности защиты, приводящей к соблюдению интересов подзащитного. С опытом работы в уголовной защите, это чувство совести актуализируется, оно, также как и у судьи, занимает центральное место в личности адвоката, и уже образует центр формирования юридического суждения о вине подзащитного  в преступлении и понимании того, что надо делать с личностью подсудимого в конкретном уголовном деле, то есть с той самой сингулярностью Защиты. Именно этот процесс автор наблюдал будучи молодым, всезнающим адвокатом-позитивистом у более опытных адвокатов с многолетней практикой: А.Н. Рошаля, С.С. Константинова, С.М.Арии, Г.П. Падвы, Кисинешского, с которыми ему посчастливилось участвовать уголовных процессах.
Отмечу очень важный момент вскрытый З.Фрейдом в описании механизма работы совести, как инстанции, которая актуализирует  вину."Хотя, по началу, совесть (вернее страх, который потом станет совестью) была первопрричиной отказа от влечений, потом отношение переворачивается. Каждый отказ делается динамическим источником совести, он всякий раз усиливает ее строгость и нетерпимость....не обойтись без парадокса: совесть есть следствие отказа от влечений; либо отказ от влечений (навязанный нам извне) создает совесть, которая затем требует всё нового отказа от влечений" .Совесть возникает посредством подавления агрессивности, а затем она все более усиливается благодаря всё новым актам подавления. Работа совести требует постоянного материала, актуализированной совести постоянно  необходим фронт работы.
Для понимания формирования агрессивных и асоциальных черт характера индивида так же сошлюсь на небольшую работу последователя Фрейда М. Кляйн "О криминальности" . "Дети, которые бессознательно думали о разрезании на части, обезглавливании, пожирании и т.д.,"- отмечает М. Кляйн: " будут вынуждены чувствовать себя испорченными  и готовы понести наказание, т.к. реальное наказание, хотя и строгое, было бы утешением в сравнении с кровавыми нападками, которые дети постоянно ожидали со стороны фантастической мести родителей". Речь идет о той самой  фрейдовской "проекции", т.е. приписывании другому объекту своих страхов, чувств, эмоций. Сначала маленький ребенок скрывает агрессивные импульсы и фантазии против своих родителей, затем он проецирует эти импульсы на своих родителей, а из этого уже складывается фантастическое и искаженное представление о людях вокруг него, т.е. начинает работать психологический механизм переноса. Формируется порочный цикл, отмечает М. Кляйн, тревога ребенка побуждает его разрушать свои объекты, это ведет к росту его собственной тревоги, а это опять таки заставляет его действовать против данных объектов. Преодоление этой асоциальной интенции М Кляйн видит в снижении тревоги и уменьшении агрессии, повышение доверия к окружающим на основе психоанализа, и в этом случае на первое место у ребенка должно выйти чувство вины и конструктивные тенденции.
Итак, вина у Фрейда представлена как тревога, которая фиксируется человеческим сознанием как напряжение эго под воздействием требований сверх-я, и этот феномен психической жизни, схваченный в своей целостности, отсылает к наказанию  за виновный проступок, и даже не проступок сам по себе, а саму "злую волю", сам факт намерения, за греховную мысль.  Картина виновности человека, описанная Фрейдом, выталкивает индивида к поведенческой стратегии, связанной с наказанием. Перенос собственных внутренних агрессивных импульсов на внешний объект, ведет к ожиданию жестких санкций из-вне, от Другого, суда, безличной природы, Бога и т.д. Латентность агрессии не может продолжаться бесконечно долго и её побеги пробивают защиты человеческого эго, в психической жизни это ведет к неврозам, психозам, в социальной - к преступлениям, или аморальным поступкам.
Однако, по мере развития психологии, становилось всё более ясным, что теория З. Фрейда о врожденных неврозах и сексуальных комплексах лишь частный случай науки о психической жизни. Слишком простыми и поверхностными оказались выводы из натуралистического концепта З.Фрейда, фактически сделавшим сложнейшие механизмы внутренней психической жизни человека заложником позитивисткого направления в науке. Так, пользуясь его теорией, не сложно  логически обосновать, что именно подсознательное влечение к наказанию и привело индивида на скамью подсудимых, чтобы испытать удовольствие от разрядки напряжения после осуществления  деструктивных подсознательных импульсов во внешнем мире посредством совершения насильственного преступления. Невротик получил двойное удовольствие: убил и был потом ещё казнен. Психическая энергия пришла в равновесие, а принцип энтропии явил себя во всем своем великолепии. Психоаналитик может, кончено, же впасть  в экстаз от от этого пассажа,  но что делать нам юристам. Для нас очевиден оксюморон этого вывода. Поэтому, отдав должное родоначальнику психоанализа, и отметив его огромный вклад в развитие топологии человеческой личности, именно после которой и стало возможным говорить о человеческой психике, отметив вклад одного из величайших ученых в обоснование такого понятия, как  «психическая энергия», с которой столкнулся З.Фрейд, отмечу, что механизм управления последней, лучше, яснее, в том числе полезнее для настоящего исследования, дан в работах его учеников -Альфреда Адлера (1870-1937) и Карла Густава Юнга (1875-1961). Они же и были первыми, кто не огласился с З. Фрейдом с такой натуралистической интерпретацией психической жизни человека.
Альфред Адлер, впрочем как и К.Г.Юнг постулировали врожденную сущность человека, сущность определяющую его личность - Самость. В отличие от фрейдовского Эго, представляющего собой группу процессов,  обслуживающих собственные инстинкты, "Я"  Альфреда Адлера- высоко персонализированная субъективная система, интерпретирующая и осмысливающая опыт организма, детерминированный социальными интересами этой личности. По мнению Адлера, люди в первую очередь не сексуальные, а социальные животные. Неадекватность или униженность человека  вызывает в нем стремление к превосходству, которое проходит три стадии: агрессивность; обладание властью; стремление к  превосходству, как компенсация чувства неполноценности. Однако, под стремлением к превосходству Адлер подразумевал стремление к совершенной исполненности, "великое движение ввысь", т.е самоактуализация человеческой Самости. По сочинениям Адлера интересно проследить постепенное изменение его представлений о человеке. Ранний Адлер полагал, что людьми движет ненасытная жажда власти и господства, призванная компенсировать глубоко сокрытое чувство неполноценности, а в более поздних работах он полагал, , что людьми движет врожденный социальный интерес, заставляющий подчинять частные выгоды общему благу. Образ совершенного человека пришел на место образа человека сильного, агрессивного, доминирующего в обществе и эксплуатирующего его. Социальный интерес пришел на смену эгоистическому.  Каждой личности присущ строго индивидуальный "жизненный стиль". Это ведущий идеографический принцип, объясняющий уникальность человека. Жизненный стиль есть у каждой личности.  Итогом, адлеровского взгляда на психологию личности явилось то, что наделив человека альтруизмом, человечностью, стремлением к сотрудничеству, он вернул людям чувство собственного достоинства.
Примечательно, что исследователи З.Фрейда в его научных исследованиях также выделяют три этапа: первый, это собственно разработка понятийного аппарата психической жизни, второй, констатация динамических процессов в человеческой психике, в основе которой  лежит конфликт психических инстанций, объяснения механизма сублимации психической энергии, ее инвестирования и контр-инвестирования,  и третий, создание метапсихологии, где З. Фрейд уже выступает больше как философ, который объясняет внезапное стремление человечества к массовым войнам, зарождение монотеистических религий.
К.Г.Юнг дает более сложную структуру человеческой личности, которая нам и потребуется, чтобы двинуть тему настоящей главы дальше, в том числе  объяснить зачем, собственно, автор касается вопросов личности клиента и структурирования его сознания. Приведенные же выше два концепта из области психологии Фрейда и Адлера, были сделаны только для того, чтобы обосновать позицию автора работы, о том, что психическая энергия имманентно присуща любому человеку, изначально эта энергия деструктивна, если её не подчинить каким то этическим, социальным, религиозным концептам, то есть осознать её. А осознав, уже направить на пользу клиента, ведь именно он находится под уголовным преследованием.   
К.Г. Юнг  был одним из выдающихся мыслителей-психологов 20 века. По мнению Юнга поведение человека определяется не только индивидуальной и расовой историей, но также целями и стремлениями. И прошлое, как актуальность, и будущее, как потенциальность, управляют поведением человека в настоящем. Сознание человека  живет целями и причинами. Если для З.Фрейда человек есть беспрерывное повторение инстинктуальных тем - до самой смерти, то для Юнга человек беспрерывное и часто креативное развитие, поиск целостности и завершенности, жажда возрождения. По мнению Юнга личность, или как её называет Юнг - душа, состоит из нескольких дифференцированных, но взаимосвязанных систем: эго; личное бессознательное; комплексы личного бессознательного; коллективное бессознательное; архетипы коллективного бессознательного; персона; анима; анимус; тень. Архетип тени содержит животные инстинкты унаследованные людьми от низших форм жизни в ходе эволюции. Тень воплощает животную сторону человеческой природы. Как архетип, тень ответственна за наши представления о витальном инстинкте, за инстинкт выживания; проецируясь вовне, тень становится дьяволом или врагом. Именно архетип тени ответственен за появлении в сознании и поведении неприятных и асоциальных мыслей, чувств , действий. Она часто прячутся  от публичного позора за персоной, маской, которую носит индивид, проживая свою жизнь в обществе, либо эти деструктивные инстинкты, объединенные психофизическим комплексом - тенью,  вытесняться в личное бессознательное. Таким образом, теневая сторона личности, обязанная своим рождением архетипу, пронизывает частные аспекты эго и значительную часть личного бессознательного. Но именно тень с её энергией и страстью жизненных влечений придает личности более объемное, трехмерное существование. Фактически тень отвечает за развитие человека, достижение целей и задач. И вот здесь содержится важный диалектический момент в теории Юнга: необходимо научиться сосуществовать с этой теневой частью личности, обуздать деструктивные, разрушительные элементы своей личности. В концепте Юнга различные системы и установки, из которых складывается целостная личность, взаимодействуют между собой, они либо противостоят, либо компенсируют одна другую, либо объединяются. Юнг полагает, что личность строится на принципе противоречия и конфликта, ибо напряжение, создаваемое конфликтующими структурами в личности человека, есть источник психической энергии составляющей суть самой жизни индивида. Без напряжения нет энергии и следовательно самой личности. Оппозиция и конфликт возникает в личности повсеместно между эго и тенью, между эго и личным бессознательным, между персоной и анимой или анимусом, между персоной и личным бессознательным, между коллективным бессознательным и персоной, интроверсия противоположна экстраверсии, мышление противоположно чувству, ощущение - интуиции. В результате борьбы развивается персона, или маска. Проживая свою жизнь в обществе, человек худо-бедно берет этот клокочущий вулкан страстей под контроль, пока он в состоянии это делать - рационально контролировать подсознательную личную энергию.  Соперничество рациональных и иррациональных сил не утихает никогда. Конфликт- непременный факт жизни. Единство противоположенностей достигается за счет  трансцендентальной функции личности Это очень сложная категория в концепте личности Юнга. Фактически ученый постулирует, вводя эту категорию в научный оборот, что человеческая личность подчинена не только рациональному анализу, и может быть описана инструментарием и методами позитивной науки( как это было сделано З. Фрейдом, например), но и содержит значительную часть иррационального, непознаваемого, что может быть открыто только во время психоаналитического сеанса со сведущим специалистом- психоаналитиком. Именно из трансцендентальной функции сознания Юнг выводит религиозные чувства человека, именно эта функция отвечает за связь с архетипами — психофизическими комплексами, ведущими автономное существование в коллективном, родовом, семейном, индивидуальном подсознании. Возможность этой трансцендентальной функции сознания связываться с теми или иными архетипами придает личности дополнительную энергию, открывает новые возможности  в реализации ее интересов и целей, равно как и наоборот, ее подавление, игнорирование обедняет человеческую жизнь. В концепте Юнга человек больше, чем биологическое существо наделенное рациональным сознанием, он выходит за пределы себя, трансцедентирует.    Конечная цель личностного развития, по мнению Юнга , сеть само-реализация. Это означает максимально полную, завершенную дифференциацию и гармоничное сочетание всех аспектов целостной человеческой личности. Что не возможно сделать без выработки новый центра психической жизни - Самости, который занимает место старого центра- Эго. Идея Самости, направляющей человеческую судьбу и определяющей его удел, представляет по существу, телеологическое или финалистическое обоснование, которое должно быть осознано самим человеком. Телеологическая точка зрения объясняет настоящее с точки зрения будущего при помощи причинно-следственных связей. Но концепт Юнга призван разорвать эту причинно-следственную связь, детерминизм эмпирии.  И этот разрыв производится человеческой личностью, прорыв возможен только в области духа через актуализацию самосознания, в которую включена индивидуальная Самость. В соответствии с теорией Юнга человеческая личность понимается из того, к чему она движется, а не из того, что было прежде. Здесь конечно же уместно напомнить тезис древнегреческого философа Протагора: «человек есть мера всего: сущего как существующего и не сущего как не существующего». Именно человек есть источник , начало того, чему он дает право на существование. Разрыв каузальных, причинных связей происходит именно актуализированной человеческой личностью. С другой стороны, позитивизм настоящее объясняет прошлым. Это точка зрения казуальности, согласно которой  события настоящего - следствия или результат предшествовавших обстоятельств или причин. Она тоже имеет право на существование, формирует принцип реальности, в котором личность проживает свою жизнь.   Психология должна учитывать обе эти позиции, чтобы понять личность, остановить её от скатывания в идеализм и солипсизм. Психология должна уподобится двуликому Янусу. Одно лицо обращено в прошлое личности, другое- в будущее. Оба взгляда сочетаясь дадут полную картину личности. Для достижения само-реализации необходимо, чтобы различные системы личности дифференцировались и полностью развились. , этот процесс Юнг называет процессом индивидуации. Благодаря ему достигается внутреннее многообразие, дифференцированные системы затем интегрируются посредством трансцендентной функции. Эта функция наделена способностью объединять противостоящие тенденции нескольких систем и действовать в направлении идеальной цели совершенной целостности или "Самости". Цель трансцендентной функции - раскрытие сущности человека и " реализация - во всех её аспектах - личности, изначально сокрытой в эмбриональной зародышевой плазме; продуцирование и раскрытие изначальной потенциальной целостности".
И наконец, для понимания психических процессов, с которыми столкнется обвиняемый в уголовном процессе, и с которыми вам придется иметь дело, как его адвокату, нельзя не сказать о  теории логотерапии австрийского психолога, нашего современника Виктора Франкла (1905-1997). Франкл, имея собственный опыт переживания экзистенциального ужаса концентрационных лагерей, в которых он провел 2 года и 7 месяцев, где он потерял всю свою семью, выжил, благодаря этому концепту. Самое сложное в этом ужасе существования, в котором он оказался,  сформировать  смысл существования, который и позволил ему и сохранить человеческий облик, и саму жизнь. Виктор Франкл в 1945 году, после освобождения из концлагеря издает небольшую работу «Скажи жизни «Да!» Психолог в концлагере». Книга, ставшая бестселлером, многократно переизданная,  и до сих пор, читаемая и почитаемая, теми, кто оказался в экстремальной ситуации, в пенитенциарной системе. Впрочем, не только ими. Сам Франкл фактически до последних дней своей жизни вел большую просветительскую работу, читая лекции в американских тюрьмах о том, как выживать и самое главное оставаться человеком, а после окончания наказания вернуться к нормальной социальной жизни. Основная идея его работ, упомянутой выше «Скажи жизни «Да»!. Психолог в концлагере», «Воля к смыслу», Подсознательный Бог», «Воспоминания» и других, которые, к счастью, сейчас издаются на русском языке, - так вот основная идея в том, что человеку присуще не только стремление к власти или удовольствию, но и воля к смыслу. Сам человек - автор этого смысла, он должен мочь и уметь его создавать. Чтобы понять эту идею Франкла, приведу одну из его цитат: «Так, я помню, как однажды утром шёл из лагеря, не способный больше терпеть голод, холод и боль в ступне, опухшей от водянки, обмороженной и гноящейся. Моё положение казалось мне безнадёжным. Затем я представил себя стоящим за кафедрой в большом, красивом, тёплом и светлом лекционном зале перед заинтересованной аудиторией, я читал лекцию на тему „Групповые психотерапевтические опыты в концентрационном лагере“ и говорил обо всём, через что прошёл. Поверьте мне, в тот момент я не мог надеяться, что настанет тот день, когда мне действительно представится возможность прочесть такую лекцию....Что было делать? Мы должны были пробуждать волю к жизни, к продолжению существования, к тому, чтобы пережить заключение. Но в каждом случае мужество жить или усталость от жизни зависела исключительно от того, обладал ли человек верой в смысл жизни, в своей жизни. Девизом всей проводившейся в концлагере психотерапевтической работы могут служить слова Ницше: «Тот, кто знает, „зачем“ жить, преодолеет почти любое „как“».  Отмечу, что концепт «воля к смыслу» в теории В. Франкла, очень блика к «трансцендентальной функции сознания» в работах  К.Г.Юнга. Во всяком случае по своему содержанию, функционалу, принципов структурирования психической энергии индивида, и способности(возможности) разрыва эмпирической материи, в которую оказалась заброшено сознание индивида.  Важно также понимать, что такие категории как « воля к смыслу» Франкла  и «трансцендентальная функция сознания» Юнга, нельзя сводить к банальному научному  понятию. Оба ученых описывают одну из функций сознания, которая  актуализируется в экстремальных ситуациях жизни человека, но это отнюдь не сознательный, автоматический процесс, которыми собственно и определяются научные понятия, это следствие решимости индивида продолжать жить вопреки, и ответ себе на вопрос — для чего? Здесь важно телегу и лошадь поставить в нужном порядке.
Обычно я беру томик Франкла «Скажи жизни «Да!». Психолог в концлагере», на первую встречу со своим подзащитным, и при случае, если конвоир не возражает, оставляю эту книгу с арестантом. В каком бы подавленном состоянии не находился обвиняемый после помещения его под арест в условия следственного изолятора, ко второй встрече с ним происходит метаморфоза, в его глазах появляется жизнь, уходит безысходность, он обретает  не только надежду, но и готовность бороться, отстаивать свои интересы. Франкл оказывает какое то магическое воздействие на души арестантов. Иногда мне передают слова благодарности его сокамерники. Теория  Франкла помогает многим.  Ну,  а дальше, уже начинается юридическая работа...
Но вернемся к психологии личности обвиняемого. Один из последователей теории К.Г.Юнга, русский философ Б.П. Вышесавцев, чтобы описать действие психической энергии в индивиде, ввел определенные градации в понимании человека, прямо увязав высшие  ступени развития личности с этическими категориями и религиозными ценностями, которыми пропитано его сознание. Проект Вышеславцева интересен тем, что он описал, как ценность овладевает сознанием индивида и возвышает его. Правда, здесь необходимо отметить и работу Н.Гартмана «Этика», вышедшую также , где то в начале 20 века и обосновавшую деятельность этических универсалий, их воздействие на сознание человека. Заслугой Вышеславцева Б.П. стало то, что в своих работах: «Этика преображенного эроса» и «Вечное в русской философии», он показал, что человеческое эго, или психическая энергия человека, может двигаться как вверх к области религии или этики, так и вниз в область профанного. Сочетание теорий Юнга и Гартмана и глубокое понимание Вышеславцевым работ Канта, привели к поразительному результату: фактически русский философ  обосновывает, как причинный детерминизм, природная необходимость, преодолевается этически совершенной личностью или религиозным сознанием человека. Отмечу, что эта же проблематика, этот же анализ  разрыва причинного детерминизма развитой личностью присутствует и в работах других русских философов начала 20 века: Бердяева, Ильина. То есть эта проблема - аналитика человеческой свободы, которая была предметом осмысления русской философии до того, как она была подрезана под корень марксистко-ленинской философией в 1923 году, была одой из главных тем философского дискурса Российской империи. И ответы на эти вопросы русской философской школой были найдены, причем исключительно в парадигме русского православного архетипа.
Поясню эту мысль. Три  наших современника из плеяды мировой философской мысли- Эмануил Левинас, Поль Рикер, Виктор Франкл прошли через концентрационные лагеря фашистской германии в начале 40-х годов прошлого века. Каждый из них оставил после себя богатое философское наследие. И каждый из них в своих трудах касался религиозного опыта — переживания ужаса концентрационного лагеря , случившегося  с ними: сохранения жизни и  дара говорить о том, что с ними произошло, навыком философской рефлексией над пережитым. Пусть в иудейской традиции, в которых они создавали свои произведения, так, например, Поль Рикер сводил это чудо к иудейской керигме, Левинас увидел саму возможность  дискурса в пределе человеческого желания, когда один встречается с жизнью Другого(жизнь другого, его глаза есть предел твоего желания), Франкл - в воле к смыслу, автором которого и является субъект. Русские философы - и Бердяев, и Вышеславцев, и Ильин тоже говорят об этом феномене, но связывают его с религиозным опытом благодати, так как работают в православной традиции философской мысли. Но автор по понятным причинам вынужден смикшировать религиозные коннотации при анализе этого феномена, в котором существует (экзистенциирует)  индивидуальное эго в процессе переживания трагедии неволи, тюрьмы, концентрационного лагеря. Но сопоставление направлений анализа этими философами феномена свободы в, казалось бы, безусловном ужасе переживания  неволи или необходимости, позволяет выделить общие, родовые черты этого процесса сублимации индивидуальной психической энергии через этику поступка в сферу свободы.
Свободная личность, действующая по своим целям, стоит под категорией должного. Но диалектика раскрытия категории должного снимает детерминацию человеческого существования. Вопрос, какие цели определяются как должные? Те, которые являются ценными, поэтому в основе каждой постановки цели, каждого поступка, каждой позиции, занимаемой вами по предъявленному обвинению, каждого решения о том, какую тактику защиты избрать, лежит сознательное или бессознательное суждение о ценности. Как и всякое суждение оно может быть неадекватным, то есть ошибочным и субъективным, но не может не быть адекватным, если оно истинно и объективно. Ибо адекватное понятие, отраженное в судебном суждении в защиту  вины вашего подзащитного во вменяемом ему преступлении, в отличие от имагинативного, либо рассудочного понятия, уже содержит суждение о ценности «Справедливость» в совершенном поступке, который и составляет предмет судебного суждения. Итак, Вышеславцев постулирует  иерархию и особое соотношений ступеней бытия: физико-химическое; биологическое; психическое; и, наконец, духовное.  Это особое соотнесение ступеней бытия, отмечает Вышеславцев, пронизывает все бытие и создает особую иерархию: биологическое бытие включает и содержит в себе физико-химическое, - но не наоборот: психическое бытие предполагает и в каком то смысле включает в себя биологическое (организм); наконец, духовное бытие личности, познающей и действующей, предполагает и содержит в себе ее психику и телесный организм. Диалектика понятия «душа», раскрывается в том, если мы соотносим это понятие с ценностями, религией, этикой, должным, то мы мы рассуждаем о духе, но начав говорить об инстинктах, влечениях, сознании и бессознательном, предметом анализа становится психическая жизнь человека. Поэтому, говоря о проблеме души человека, нет никакого противоречия в методах её анализа, предмет дискурса один и тот же - душевная жизнь человека, его личность, его духовные ценности. Впрочем, вот как об этом пишет Вышеславцев: « Дух вовсе не индифферентен к телесной жизни, хотя функции телесной жизни индифферентны к духу. «Дух» - это вовсе не существо, которое так пугает материалистов, это не дух спиритов и спиритуалистов. Быть может не существует бесплотного, свободного витающего духа — но бесспорно существует воплощенный дух или одухотворенная плоть. «Дух» означает особую степень бытия, которая не может отрицаться никаким материализмом, эта ступень имеет свою детерминацию, свою закономерность, выразимую в особых категориях, не встречающуюся в природе и в науке о природе» (Вышеславцев, стр. 182-183).
Кант был первым, кто поставил проблему противопоставления свободы и необходимости, в своей «диалектике». Но сама антиномия свободы и необходимости не связана ни с какой определенной системой философии, теологией или метафизикой. Эта проблема присутствует во всех системах. Величие Канта в том, что он наиболее остро ее поставил, доведя до конца диалектику тезиса и антитезиса. Но вот решение этой антиномии не должно базироваться на кантовском противопоставлении «явления» и «вещи в себе».  Представляется, что решение этой антиномии должно быть онтологическим и диалектическим.
Тезис исходит из всеобщей причинной необходимости, охватывающей всю природу; она не допускает исключений, и сам биологический человек не является исключением: он создан природой и принадлежит природе. В этом смысле он не свободен: не существует свободы от причинных связей. Причинная обусловленность (детерминация) не допускает перерыва  причинности.
И наоборот, свобода есть сознательно целесообразной действие, и такое действие вовсе не случайность, произвол и неопределенность, напротив, оно строго обусловлено, только оно иначе обусловлено, чем природная детерминация. Человек не  может ускользнуть от природной детерминации, но он может ещё быть под властью другой детерминации, другой закономерности, относящейся к другой ступени бытия.
И вот диалектика тезиса и антитезиса причинно-следственной детерминации и сознательно-целесообразного действия, кратко называемой сферой свободы. Она имеет свою собственною обусловленность, автономную, но ни в чем не нарушающую других низших детерминаций природной необходимости. Но в чем сущность онтологии человеческой свободы? Что такое «свободное действие»?
Рассуждения Вышеславцева очень близки по своей сути к концепту Дж. Сёрля «Рациональность в действии, 1988 год -?) , удивившему свет, спустя какие то 30 лет после работы русского философа: оба концепта по существу затрагивают анализ процесса формирования поступка. Главное в них стадийность решимости на поступок: 1) цель, поставленная сознанием, затем: 2) отыскание и изобретение средств, могущих привести к цели, и, наконец: 3) приведение в движение цепи средств, реализующих цель. Напомню, что в концепте Серля, между этими стадиями постулируется разрыв, вернее два разрыва между каждой из ступеней решимости на поступок. И далее, если Серль в своем анализе уходит в анализ возможностей реализации целей, то концепт Вышеславцева, представляется более глубоким, его суждения более гармоничными,  в каком бы диалектическом противоречии не находились эти две категории: детерминизма и свободы.
Очевидно, что выбор средств с самого начала есть выбор причин, могущих произвести желательное следствие. Сознательное стремление к цели есть ни что иное, как цепь причин, производящих сознательное следствие. Сознательная целесообразность не исключает причинной необходимости, но напротив, предполагает её и содержит в себе. Очевидно, что причинная необходимость, не только не противоречит свободной целесообразности, не только не уничтожает ее, но напротив она является необходимым условием ее возможности. Ряд средств есть ряд причин, человек только тогда может осуществить свои цели при помощи ряда средств, если законы причинной необходимости остаются нерушимыми. Архитектор не смог бы построить дом, если при создании своего проекта и его осуществлении, не учитывал бы элементарные законы сопротивления материалов. Суждение не может быть справедливым, если пять человек видели , как ваш подзащитный вонзил нож в жертву средь бела дня, если вы игнорируете показания очевидцев, и продолжаете утверждать обратное, пусть даже , если ваше суждение о вине, точнее невиновности клиента, будет рациональным, и базироваться на формальном доводе позитивного права  о ненадлежащих доказательствах. Найдутся другие: отпечатки пальцев на орудии преступления, следы ДНК жертвы на одежде обвиняемого...Попытка отстоять свободу действия при помощи какого-либо устранения, ограничения или ослабления причинной необходимости явно несостоятельна. Напротив, чем более крепка и абсолютна та причинная необходимость, которую удалось открыть и установить, тем более для индивида обеспечена сфера целесообразного действия, сфера свободного суждения о справедливом.
Свободная целесообразность предполагает и содержит в себе природную необходимость, но не наоборот. Природная необходимость  индифферентна  ко всяким целям и желаниям человека: она есть «равнодушная природа»; она может одинаково служить противоположенным целям, убивать и спасать одинаково не служить никаким целям, действуя кним как «слепой случай».Но свободная целесообразность не индифферентна по отношению к природной необходимости, она с нею непрерывно считается, ее взвешивает, ее познает: ведь она достигает своих целей при помощи причинных рядов, комбинируя эти ряды, строя из элементов природы, как из материала новую форму бытия.
Так, Аристотель изображал соотношение ступеней бытия при помощи противопоставления формы и материи. Бытие не однородно, оно представляет собою множество ступеней бытия, причем каждая высшая ступень бытия предполагает и содержит в себе низшую, но не наоборот; и это потому так, что каждая высшая ступень есть новая форма бытия, для которой предшествующая ступень служит «материей».  Свободная целесообразность представляет собою такую высшую ступень бытия, такую новую форму бытия, которая предполагает и содержит в себе низшую ступень природной необходимости, как свою материю. Антиномию свободы и необходимости нельзя решить, если представлять себе две формы: сферу природы и сферу свободы, как стоящие рядом и борящиеся друг с другом. Свобода и необходимость суть противоположенности, но не взаимно исключающие друг друга, а такие, из которых одна есть включающая, а другая включаемая. Это особое, очень ттонкое, диалектическое противопоставление Аристотель выражает через соотношение  формы и материи, а Гегель, через основное диалектическое понятие «снятия». Оно означет, что все закономерности низшей ступени бытия»поднимаются»  на высшую ступень и сохранябтся в ней, как материя сохраняется в в новой форме; и вместе с тем эти низшие закономерности как бы растворяются в высших, теряют свое значение, остаются сами собой разумеющимися «уничтожаются», вернее сказать в новой форме суждения преображаются до неузнаваемости.
Бытие свободно действующей и познающей личности у Вышеславцева называется «духовным бытием», чтобы отличить эту ступень от низших, материальных ступеней бытия. Сама диалектика человеческого самосознания приводит к новой ступени, новой форме бытия, оперирующей новыми категориями. Свободная личность, действующая согласно ценностным категориям,  стоит над категориями необходимого: это не только сознание цели и мышление средств (то есть познание причин) , это прежде всего познание системы ценностей и энергия воли, направленной на их осуществление. Без этого нет онтологии свободы и свободной личности. Сама личность есть высшее единство познающего, оценивающего и действующего субъекта.
Но есть и обратное «движение» самосознания — профанное, то есть игра на понижение. Диалектика профанного доходит до натурализма, простой констатации видимого, поверхностной софистики и жонглированием словами, с той целью, чтобы поддержать позицию своего клиента.  Но что означает такой «натурализм»? Сама явленность, видимость, «материя»  проблематична.  Понятие, отражающее объективную реальность, что является критерием истины в научном дискурсе, в судебном споре, где мы имеем дело с синтетическими и аналитическими  суждениями человека, а значит и  субъективной оценкой: факта преступления в объективной реальности, логической  обоснования  позитивного понятия состава преступления, спора о  доказательствах обосновывающих причастность конкретного субъекта к вменяемому ему преступлению и т. д. и т.п. , само понятие преступления и вины лица - спекулятивно, диалектично,  оно только формируется в судебном процессе, находится в модусе становления, вплоть до того момента пока Суд не вынесет свой вердикт. Да и то неокончательный  - есть вышестоящие инстанции. Поэтому «спекуляция на понижение» содержит в себе некую двусмысленность: она означает метод объяснения, философскую спекуляцию понятиями, особую спекуляцию ценностями, «игру на понижение» в смысле ставки на низшие ценности. Материализм и позитивное право имеют как теоретическое, так практически-житейское значение.
Спекуляция на понижение имеет две родовые черты: 1) это извращение закона соотношения категорий, где высшие категории есть самостоятельные и новое качество бытия, несводимые к низшему; и 2) извращение закона иерархии ценностей, который гласит, что низшую ценность нельзя предпочесть высшей. Право закона должно противостоять праву сильного. Это в теории вопроса, а на практике как пойдет...
Пример такой философской спекуляции «на понижение»: марксизм, где классовая борьба укладывается в ницшевское понятие «ресентимента», т. е. попросту это классовая ненависть и месть одного класса к другому из-за отношений собственности к средствам производства  и, соответственно, воспроизводящегося ими капитала; в психоанализе -  фрейдизм, где любовь человека к человеку сводится к простому сексуальному влечению.  Сущность профанации состоит в сведении всего на низшие мотивы. Пафосом профанации дышит и Петр Верховенский в «Бесах» Достоевского. Лакей не видит великого человека, не потому что его нет (великого человека) , а потому что он (сам) лакей. Эта мысль, высказанная в «Феноменологии духа» Гегеля , лучше всего объясняет онтологию профанного: он — индивид, сам есть источник и основание модуса своего  суждения, а до этого мышления. Почти через двести лет после этой мысли Гегеля в эпоху пост-структуруализма, Делез выдвинет тезис: субъект  есть то, что он говорит, то какие суждения он формулирует. Отсюда религия — есть страх перед природой и корысть жрецов, в марксизме, любовь -есть просто секс в натуралистической доктрине Фрейда, принятие преступления у Петром Верховенским у Достоевсого, есть образ мысли девиантного сознания. И, напротив, понятие  сублимации психической энергии, постулированное З. Фрейдом, раскрывается через переход к высшим формам и ступеням психической жизни: агрессивность вытесняется в творчество и искусство, сексуальное инстинктивные влечение наполняются  высоким чувством любви и уважения к другому человеку или же опять уходит в творчество. Классовая борьба Маркса, в жернова которой так стремительно угодила Российская Империя в начале 20 века, привела к тому, что появилось множество  других политических концепций организации политической системы различных наций, например, «Теорию справедливости» Дж. Роллза, концепт Арни Бергсона-?(Может быть Попер) об открытых и закрытых обществах, где политические системы строятся на принципах кооперации, взаимовыгодного сотрудничества.
Приведенные выше примеры концептов, с моей точки зрения, великолепно раскрывают тезис о диалектике человеческого существования.  Сам человек есть источник, основание того, что будет сделано, что будет сказано, в том числе в уголовном Суде. Уже древнегреческие философы отмечали, что человек есть мера всех вещей, всего сущего  как существующего, и не сущего как не существующего (Демокрит -?проверить!). Человек — это бесконечность, он существует где то между животным и Богом, куда он двинется, тем более тогда, когда он находится в тисках необходимости  под уголовным преследованием.  Антиномия человеческой свободы, противопоставленной жесткой необходимости — уголовному преследованию не может быть решена позитивизмом и материализмом, она разрешается только актом индивидуальной воли: в диалоге личности через совесть Другого, того кому предстоит выносить решение о  виновной совести лица, совершившего преступление.  Именно это постулируется ст. 17 УПК РФ, другое прочтение этой нормы права не возможно, совесть ускользает и от позитивизма и от материализма. Мы обречены анализировать категорию Совести сквозь призму морали и тогда перед нами открывается следующий уровень — поле этики поступка, а раз мы ведем речь о преступлении, то этики преступления и наказания, что сразу же ведет к возникновению в дискурсе как категории Вины, так и категории Справедливости. В сущности в уголовном Суде одна совесть судит другую за то, что она — преступная совесть, дала источник, ход преступному. И пусть рационально это выглядит как применение норм материального права в практике уголовного судопроизводства. Но пусть это не обманывает нас, примеры теорий Маркса, Фрейда, убедительно показывают, что все не так как видится. И уголовный процесс и применимое материальное право, это только форма, а содержание это преступная воля, равно как и преступная совесть лица,  так ответившей на экзистенциальный вопрос самому себе: «кто я тварь дрожащая или право имею?». Проблема в том, что и не тварь дрожащая, и право имеет, вот только импульс, интенция поступка-преступления была понята или отрефлексирована ошибочно, система моральных ценностей купирована, проигнорирована и выброшена за ненадобностью. А далее начинается юридический дискурс на языке уголовного закона: если вина не осознана, то она вменяется из-вне. Но парадокс в том, что как и юридический дискурс в анализе вины в преступлении, так и этический в анализе вины в поступке, равно как и теологический — вины во грехе, обладают одинаковыми сущностными чертами, следовательно,  мы имеем дело с архетипом «вины-совести-справедливости», говоря методологическим языком К.Г. Юнга. Или структурой вины. Об этом будет подробно сказано в следующей главе. Но чтобы говорить об этом, вновь вернусь к антиномии человеческой свободы и необходимости.
Впервые эту диалектику свободы-необходимости сформулировал Кант. Вся философия 19 и 20 веков возвращалась к решению этого вопроса, причем решение этой проблемы давались самые различные, в том числе далеко отходящие от Каната.  Эта проблема не связана сама по себе ни с какой определенной системой философии, ни с какой «метафизикой», тем более применительно к настоящей теме исследования. Она присутствует во всех системах философии. Но именно вклад русских философов в разрешение этой антиномии, представляется наиболее значительным. Точнее, подход русской философской мысли к этому извечному философскому вопросу: свобода-необходимость.  Почему это так важно для настоящего исследования, в общем то носящего прикладной характер. Укажу две причины: 1) своеобразие нашего уголовного процесса, архитепично связанного с русской литературой, о чем ещё  С.А. Андреевский  отмечал  в 1910 году(Речи Андриевский стр. 287.Тула. Автограф,2000) 2) по существу, это единственный вопрос, который разрешается в уголовном суде, и который интересует Вашего клиента в этот жизненный момент. Не верите? Спросите его.
Представляется, что решение этой антиномии в модусе материализма или позитивизма, приводит к в общем то к софистике - «свобода есть осознанная необходимость». Очевидно, что этот тезис не дает нам ничего с точки зрения обоснования разрыва детерминизма, предопределенности и разрыва причинно-следственных связей в  общем то диалектике преступного, сформулированного ещё Гегелем в «Философии права»: наказание имманентно присуще преступлению. Напомню, что в гегелевском концепте диалектический процесс развития-становления осуществляется  через снятие: преступная воля ничтожна сама в себе  и она снимается санкцией. Поэтому мы вынуждены откинуть эту фундаментальную диалектическую доктрину Гегеля, тем более, что для формирования позиции защиты по предъявленному обвинению, мы взяли за основу личность подсудимого, который эту позицию должен выговорить.  Поэтому мы будем пытаться разрешить проблему антиномии свобода-необходимость через онтологию бытия этой личности. Правда, гегелевский концепт, в котором персонализм равно как и мораль отсутствуют вовсе, также может быть для нас не бесполезен. Во всяком случае, анализ бытия виновного «Я», уже был дан Полем Рикером в его работе «Конфликт интерпретаций»(1980 г.), где, собственно, снятие вины в индивидуальном самосознании, как раз обосновывается концептами Гегеля, Фрейда и, отчасти, Хайдеггера. В теории П.Рикера вина снимается через всепонимающее самосознание на почве примирения сознания обвиняющего и сознания обвиняемого. Концепт Рикера сложен, интересен, и даже изыскан. Но попробуйте его применить в конкретном судебном бою, где каждая из сторон оперирует  своими часто взаимоисключающими доводами и аргументами. А перед судом предстал человек-говорящий. Абстрактное правоприменение это вотчина прокурора,  нам же нужно говорить о Человеке, обвиняемом в совершении преступления.
Поэтому сама проблема свободы и необходимости должна быть укоренена в бытии в онтологическом и диалектическом смыслах, а в нашем случае, ещё должна приводить к применению необходимой нам позитивной нормы права.  Тезис исходит из всеобщей причинной необходимости, охватывающей всю материю уголовного процесса; он не допускает исключений, и обвиняемый-подсудимый не является исключением; вина требует компенсации, то что убыло от справедливого, должно быть восполнено. (Хайдеггер. «Бытие  и время». 1923 г). В этом смысле подсудимый не свободен: не существует свободы вне логики причинно-следственных связей. Причинная обусловленность (детерминизм) не допускает перерыва причинности. За преступлением следует наказание. Разрыв в таковой причинности логической конструкции, был бы случайностью ( отметив, что такие случайности в уголовных процессах встречаются). Правда, свобода не сеть «случайность», она как раз борется со слепым случаем. Этот разрыв в причинно-следственной детерминации осуществляется личностью.
Поэтому свобода есть сознательно-целесообразное действие, и такое действие вовсе не есть случайность, произвол, неопределенность, наоборот позиция должна быть сторго обусловлена, только иначе, чем детерминизм логики обвинения. Человек не может ускользнуть от логики причинно-следственной обусловленности, но он может стоять ещё под властью другой детерминации, другой закономерности, составляющую другую степень бытия.  Здесь открывается новая ступень, новая сфера бытия, сфера сознательно-целесообразного действия, кратко называемой сферой свободы. Она имеет свою собственную обусловленность, автономную, но нив чем не нарушающую других низших детерминаций природной необходимости. Беда только в том, что сознательно свободная обусловленность по целям несовместима с причинной обусловленностью: она претендует начинать причинные ряды и не признает пассивного подчинения природной необходимости, она хочет властвовать над ней, одним словом, она исключает суверенитет причинности из своего царства свободы.
В чем онтологическая сущность «свободного действия»? Выбор позиции и средств защиты с самого начала есть выбор причин, могущих произвести желательное следствие. Сознательное стремление к цели есть ни что иное, как цепь причин, производящих желательное следствие. Сознательная целесообразность не исключает причинной необходимости, а напротив предполагает и содержит её в себе. Более того, причинная необходимость является необходимым условием свободной целесообразности. Подзащитный только тогда может осуществить свои цели при помощи ряда юридических конструкций, если законы причинной необходимости остаются ненарушимыми, так как ряд средств есть ряд причин. Именно свободная целесообразность предполагает и содержит в себе природную необходимость , но не наоборот. Поэтому свободная целесообразность есть новая детерминация бытия, включающая и предполагающая в себе детерминацию причинной необходимости.
Поэтому личность обвиняемого, судящей о вмененном ему поступке-преступлении с позиции этики ценностей, есть  путь, который вырывает индивида из под власти закона, и переводит его в иное бытие. В этом проявляется мистика аксиологической этики (этики ценностей)   в уголовном процессе. Эта мистика следствие экзистенциального ужаса от переживания трагедии пограничной ситуации, которая была пережита каждым из тех философов, на теоретические исследования которых я ссылался выше: и Виктора Франкла, и Эммануэля Левинаса, и Поля Рикера, и русского философа Достоевского, швейцарского психолога и философа Карла Ясперса(а Ясперс сидел-?), имеет одну основу: сублимацию психической энергии, открытой З. Фрейдом, переложенную на почву развития Личности К.Юнгом и его русским последователем философом Вышеславцевым. И было бы глупо не использовать этот арсенал для защиты человека, вверившего Вам свою судьбу. В борьбе все средства хороши, а тем более этические.
Впрочем, Платон «Пир»- путешествие по пещере, познание.
+ я никого не защищаю, я помогаю подзащитному стать лучшей версией самого себя.
• Схоластика, использование понятий без метода, в уголовном процессе этот метод — есть этика, а значит совесть.
• Вопрос: «монада» Лейбница и «Самость» Юнга — это одна и таже сущность -субстанциональный субъект у Лосского? Почему категории «вина» и «Совесть» не могут быть обоснованы без этой сущности? (См. Дилез Лекции о лейбнице)
• Посмотри Лосского «История русской философии», раздел про Логиков. (Субъект как бы скрыт за явленностью преступной воли)
• Теория слова Лосева- надо или в следующую главу???





 Доктрина Маркса о классовой борьбе, берет свое начало у Гегеля, поэтому  чтобы лучше понять генезис развития политической системы, приведу пример опять же из Гегелевскй «Феноменологии духа» о зарождении, формировании и работе, а попросту раскрытии философской категории становления самосознания, через противостояния «Господина» и «Раба». Примеры, взятые из концептов   Маркса и Фрейда, ссылка на произведения Достоевского, взяты мною намеренно. И Маркс и Фрейд, объяснили, что все не так как видится, один в психической жизни человека, другой в общественно-политических влияниях. Романы Достоевского — как пример бесконечной экстраполяции человеческого зла в реальном  мире. Их работы пример диалектики психической жизни человека, исторического процесса развития общества, человеческой деструктивности в мире. Во всех этих теориях становление человеческого «Я» запускает диалектика  жизни, а сам человек является ее источником. Процесс сублимации психической энергии З.Фрейда это путь саморазвития. Процесс самосознания Гегеля -

Надо убрать Маркса поставить Гегеля. Обосновать, что сублимация, самосознание, зло Достоевского, уничтожаются и мы вновь стоим на пороге смысла Франкла- что мы хотим сделать? Куда двиныть своюречь, а до этого сформировать свою позицию. Переходим к теории Юнга, обосновываем трансцендентную функцию сознания+ Вышеславцев этика благодати и закона Рикер Керигма. Правослвный архетип — этика благодати.  Рикер,Франкл, Левинас — опыт концентрационных лагерей. Финишируем, через рыбу и удочку. Обознчаем проблематичность вопроса в особотяжких преступлениях — убийствах, насилии и т.д.
Блин, ну, очень тяжело далась глава. Будем править. Много заимствований, и уходов в сторону.

 Глава 5 Структурный анализ категории вины.
План.
1. Мареева очерк о русской философии+ Андреевский своеобразие русского уголовного процесса.
2. Керигма и благодать (363) Критика линии Спиноза-Кант (367)
3. Смотрм диссертацию, чтоб миру провалится, а чтоб мне чаю пить (374)
4. Архетип — община и в этом своеобразие правосудия по русски. Смотрим Андреевского. Инстинкты индивида проявляются в экстремальной ситуации. Но судится не инстинкт. Судится совестью совесть. Важна рефлексия над инстинктом. Так снимается вина в преступлении.
Истина - Бог теоретика, равно как красота является Богом эстета, продолжив логический ряд С.Киркегора, отмечу, что Справедливость  - Бог правоведа. Невозможно говорить об архитектонике смысла российского уголовного правосудия и вычленить из него для теоретического анализа категорию вины человека в уголовном преступлении, не отметив два принципиальных момента в этом исследовании: особый подход, а точнее русский ответ на основные, вечные философские вопросы, к которым относится и то, чтО есть такое Справедливость, и второе, своеобразие и особенность уголовного процесса в Российской Федерации, как института русской правовой мысли, русской культуры, развития национального духа, и, как следствие этого, инструмента государственной политики.  Примечательно, что скептики отказывают, как в своеобразии и самостоятельности русской философской мысли к фундаментальным вопросам бытия, так и в наличии независимого уголовного Суда в России.
Вместе с тем, не отметив особенности русской-советской-российской философской мысли, невозможно понять и механизм формирования судейского усмотрения в современном уголовном Суде в РФ, а следовательно, и конструкцию суждения в защиту подсудимого   по ключевым, существенным вопросам конкретного уголовного дела. Смысл речи в защиту связан невидимыми нитями с архетипом адвоката, как и всякий смысл с Субъектом, который его артикулирует в слове, выговаривает, сообщает Другому. Смысл обладает самостоятельной структурой, он автономен.  Архетип Судьи, Обвинителя, Защитника различен. Но Субъект являет себя в своей речи, проявляет свою внутреннюю сущность в том, что он говорит. Структура архетипа открыта, обоснована, описана в работах К.Г. Юнга, и впоследствии перенесена на российскую почву  русскими философами персоналистами Б.П. Вышеславцевым, Н.А. Бердяевым, советским и российским философом — А.Ф. Лосевым, русскими философами С.Л.Франком, Н.О. Лосским, которые обосновывали интуитивистский подход в изучении философских проблем. Примечательно, что и К.Г. Юнг, и А.Ф. Лосев и С. Булгаков в своих философских трудах говорили о мифе, первый, рассматривал миф как  путь к пониманию архетипа индивида, а русские философы  говорил мифе, как о  высшем уровне в структуре межличностных  коммуникаций в сфере культуры.
Названные выше философские подходы, направления  и методы важны для нас потому, так как каждый из них имеет свою оригинальную особенность и специфику для определения смыслового  каркаса юридического понятия вины. Говоря о юридическом понятии «вина», мы выводим его из более общей категории, вернее категорий, раз уж мы поставили перед собой задачу, схватить смысл  юридического понятия «вина», с которыми понятие соотносится как частное с общим, или в научной доктрине, использующей  дедуктивный или индуктивный подход к анализу или синтезу понятий посредством его соотношения в системе род-вид-класс, то для нас система категорий, имеющих отношение к юридическому понятию «вина», будет являться как бы внешней питательной средой, в котором собственно и формируется само в себе юридическое понятие «вина». А смысл понятия нам необходим, чтобы иметь возможность с ним работать, управлять им, чтобы сформировать «аффективное понятие» (если брать концепт Ж.Дилеза, или же «адекватное понятие», - термин,  используемый в работе  Половцевой)   в юридическом споре. Так как нам необходимо четко отличать и фиксировать на этом свое внимание: А)   понятие как научная дефиниция явления ( вина, как элемент состава в совершенном уголовном преступлении) от непосредственно  самого смысла понятия вины (имело ли место преступление? Причастен ваш клиент к нему? Кто он, что совершил это?), который, собственно, и придает речи энергийность, т. е. смысловой импульс понятию, то  приведенные выше философские концепты уже сами по себе подводят к формированию отнюдь не одинаковых по своему содержанию категорий, необходимых нам для формирования или выведения понятия вины в преступлении. Получается некая многоуровневая система - матрица: философский метод усмотрения категорий – система категорий, имеющих автономное значение и обладающими собственной сущностью и содержаниями в зависимости от того или иного философского метода исследования, оказывающего прямое  влияние на их (категорий) структуру -- и , наконец, выводимое из системы категорий понятие «вина», в том числе в её юридическом модусе, так как, очевидно, что юридическое понятие вины в преступлении, соотносится с метафизической  категорией «вина», как класс и род или, что для нас важнее,  как частное и общее.
Поэтому структура категории вина будет определена в настоящей главе через другие смежные ей категории: личность и справедливость, а также  на основе постструктурализма, как  метода философского анализа, который оптимален для цели настоящей работы. Философы структуралисты разработали концепт или теорию, обосновывающие структурный подход к нормированию смысла: смысл-есть структура, текст эту структуру может описать или выразить или означить, всё есть текст, а то о чем не сказано, того не существует. Их последователи (пост-структуралисты), собственно, заметили, что структура смысла понятия это хорошо, но что с ней делать, и далее начали «играть» с этой структурой, изучать её, применять её в научных исследованиях. Так родился теоретический подход, что структура это не существительное, а структура это глагол, это сказуемое.  А слово означающее эту структуру, должно быть аффективным, порождать последствия в бытии или эмпирии. Структура далжна действовать, в этом смысл её энергийности. Такой подход заслуживает всяческого внимания, как видно из предыдущего изложения, автор работы придерживается такого же подхода к позиции, занимаемой подсудимым в Суде, равно как и позиции, избираемой адвокатом в защиту своего клиента.  В таком подходе, думаю, если и присутствует некий субъективистский подход, но он вполне  извинителен, так как мы строим теоретический концепт позиции в уголовном суде, которая послужит защите человека обвиняемого в совершении преступления. Задача описать структуру смысла позиции, а не юридически-формальную сторону её, вскрыть методологию его - смысла, понимания, и уметь  формировать этот смысл, чтобы суждение в защиту в уголовном Суде формировало аффект, необходимый стороне Защиты. Поэтому миф и его значение будет важен, равно как и история преступления, о чем будет сказано в последней главе этой работы.
Также  важен, и этический подход к поступку - преступлению, миф или история преступного должна быть рассказаны в этической парадигме. Ну, например, этика, как  часть философии зародилась в Древней   Греции, то есть 2, 5 тыс лет назад. Аристотель впервые в своих «этиках» («Никомахова этика», «Малая этика», «Большая этика» - ?» ) заговорил о человеке предстоящим перед бесконечным космосом, его поступках  и их последствиях.  Поразительно и то, что взгляды Аристотеля на этические вопросы человеческого действия, рефреном звучат в общей части современного уголовного кодекса РФ. Язык другой, по другому изложено, но смысл тот же: воля человека на что направлена?, добрая она или злая?, за что человек отвечает, если его воля была ограничена?, есть ли ответственность за намерение?, за поступок? или за последствия поступка? Это у Аристотеля. А в современной уголовной доктрине: умысле прямой или преступление совершено по неосторожности, ответственность за приготовление к преступлению или преступление оконченное, вменяем человек, или нет. Да и принципы уголовного судопроизводства, сформированные в 1 главе Уголовного кодекса и Уголовно-процессуального кодекса, всячески подчеркивают справедливость в подходе к  вине индивида в совершенном преступлении. Правда, не дают ответа на вопрос , что есть эта самая справедливость, ведь очевидно, что ни прокурор, ни адвокат по этому вопросу не смогут договориться в принципе. Суд вынесет свое суждение впоследствии о Справедливом. А вот, как схватил и выразил  сущность категории Справедливость Аристотель: « Сияние Справедливости прекраснее света самой яркой в небе звезды». Или Кант  в своей максиме о звездном небе над нами и моральном законе внутри нас.  И в чем то они правы, примени мы не юридический, а философский подход к приговору Суда по конкретному делу. Ну, то есть, если упрощенно, стороны бывают удовлетворены  вынесенным решением, отсюда и чувство эйфории, счастья( выше отмечалось, что в русской философии — это состояние помыслена под категорией «благодати», то есть на стыке философии-религии-этики, у Рикера Поля — в иудейской традиции мысли — как «керигма», в католицизме - «Божьей милости» -?). Думаю, что каждый из защитников имел опыт переживания такого состояния, когда исход дела оправдывал ожидания вашего клиента и самого адвоката. Но вот, какова структура этого состояния? Как эта структура «прекрасного»-»благодати»- «керигмы»- «милости Божьей» связана с виной индивида в совершении преступного деяния и искуплении вины за него? Почему в одном случае мы сталкиваемся с этим состоянием, а в другом, нет?
Мы ходим по кругу, где то рядом, не проникая в суть проблемы. Смысл позиции, понятие преступления, событие преступления, структура смысла...слова, термины, какие то неопределённые понятия, всё это кажется, на первый взгляд, как то не конкретно, не точно, не индивидуально, что ли. Такой подход не свойственен  юристам.  Адвокат должен оперировать конкретными фактами, четко обосновывать причинно-следственные связи между действием и наступившим последствием, логически мыслить, оперируя элементами понятия состав преступления. Всё это так. Только вот, мы слышим только то, что нам хотят сказать и видим, только то , что нам показывают. Поэтому эта видимость мифа, или истории, которую адвокат доносит до Судьи в защиту своего клиента, может остаться только мнением Защиты, а может и не остаться , Суд может прислушаться, увидеть, и согласиться с доводами, или логикой Защиты, а может и не согласиться. Когда случается это событие Защиты, когда позиция Защиты реализуется? И как Защитнику овладеть навыками создания таковой Позиции, которая бы подпадала под категорию адекватного понятия (Половцева) аффективного суждения(Дилёз), иллокутивного речевого акта (Дж. Сёрль) , или порождающей грамматики Ноэля Хомского.
Очевидно, что каждый из указанных выше авторов, очень достойных ученых-теоретиков, оставивших свой и очень заметный след в развитии человеческой мысли, говорят о чем то близком, похожем, т. е. о том, как речевой акт создает событие в эмпирии, они затрагивают вопрос становления события, его создания. Да, очевидно, что в самой структуре речевых актов  ещё чего то не хватает. Мы столкнулись с ситуацией, говоря по русски: «сколько не говори халва, во рту слаще не становится». И это недостающее звено - сама непосредствнно коммуникация между Я говорящим и — Другим, участвующим в коммуникации, а для юристов важен ещё и третий, выведенный в концепте Э.Левинаса, Третий это тот, для которого и выносится судебный акт, создается судебный прецедент, формируется судебное решение.  Итак, диалектика становления события в речевой коммуникации невозможна, с одной стороны, без самого речевого акта, т. е. того, о чем говоиться, и без философии диалога, коммуникативный процессов, которые помыслены в концептах М. Бубера, Н.Бердяева, Аппеля, Хабермаса. Дополним и эти имена, авторов концептов диалога, которые также придется нам проанализировать, дополнительно к именам, прозвучавшими выше.
Мы пойдем по-порядку, медленно, раз уж поставили перед собой задачу изучить как формируется суждение  в уголовном Суде  в защиту, индивида, совершившего преступление. Нам  важно разобраться в  категориях, формирующих смысл вины и её структуру в преступном, т. е. суждение о вине  индивида в совершении преступления. Сформировать эту структуру. Означить, или высказать её в слове. Ведь, что такое позиция по  предъявленному обвинению- это текст  и суждение на его основе о вине человека, а значит позиция есть сигнатура  сущности, или самости, говоря по русски — совести. Так совесть преступника, или его сущность-самость, являет себя в слове. Этическая  рефлексия здесь возникает моментально и объективно, независимо от  юридического ряда суждения о преступлении. Этика, мораль — это питательная среда суждения в защиту, как подсудимого, так и его адвоката. В основе суждения о вине лежит крик, да-да, именно  вопль от  ужаса, это и есть экзистенциальный вызов собственной Самости подсудимого. И пусть этот крик не слышен никому, кроме самого обвиняемого, его близких и его защитника, но он лежит в основе речевого акта, а без этической оценки этот крик не будет услышан никем Другим. Поэтому всякий раз, когда возникает потребность кричать, вы недалеко от зова этики.
Но вернемся к суждению.
Ныне действующий уголовный процессуальный кодекс РФ не требует от Суда устанавливать истину в уголовном деле, не требует процессуальный Закон от Суда и всестороннего, полного, объективного исследования доказательств. Постановленный приговор должен соответствовать представленным Суду доказательствам. Доказательства предоставляются Обвинительной властью, соответственно, представляются  в обоснование вывода Обвинения о виновности вашего клиента, т. е. уже собран определенный объем материалов, доказательств, людей-очевидцев «преступления», которые будут давать показания в Суде. Следовательно, постановленный судебный акт, должен отвечать принципу тождества, тем материалам, которые представлены в Суд, и тем доказательствам, которые были исследованы Судом непосредственно в ходе судебных заседаний.
Этому же принципу тождества должно соответствовать суждение об объективной реальности, если оно  истинно. Итак, перед нами, вроде бы две истины, одна, отражает в судебном акте, собранные по делу доказательства, вторая - суждение о факте объективной реальности, которому также должен соответствовать Судебный акт. И та и другая истина должны соответствовать принципу тождества, иначе они не будут никакими не истинами. Назовем одну из истин «юридической», так как она должна отражать в выводах Суда, пред- ставленые Суду материалы и доказательства, а, другую — «фактической», так как принцип тождества распространяется на соответствие суждения факту объективной реальности. Что происходит, если эти две истины не совпадают, материалы дела не тождественны событию преступления в объективной реальности, а именно они  послужили основанием к выводу Следствия о преступном в действии индивида?
Увы, мы вынуждены спуститься ещё глубже  в наших рассуждениях, чтобы не создавать себе искусственные препятствия и надуманные парадоксы мысли в суждении о вине.
Мы не видим, что нам дает принцип тождества в потоке мысли. А в юриспруденции этот принцип только ещё больше запутывает дело, выше мы уже договорились до двух истин в уголовном деле, каждая из которых вроде бы имеет самостоятельное право на существование.  Принцип тождества, где  суждение соответствует  реальности, относится к   классической логике и позитивному направлению философской мысли. Итак, с точки зрения позитивизма, перед Судом, постановляющим приговор, две реальности: материалы дела и объективная реальность.  Мы ещё более запутаем эту проблему «тождества», если  отметим, в парадигме позитивистской  мысли, что истина реальна, она наличествует, видима...Вроде бы этот подход должен опрокинуть тот парадокс, к которому мы подошли в области юридического суждения, когда собранные по делу доказательства  противоречат фактическим обстоятельствам дела: доказательства в деле присутствуют, но  действительность и реальность не отражают. Но мы то Защитники об этом не знаем. Судебное суждение состоится только в будущем, судебный акт, как вывод Другого-Суда, о вине станет объективной реальностью только в будущем, и этот вывод, чтобы быть законным, объективным, справедливым, должен отвечать принципу тождества. Вот только тождества чему: объективной реальности, или доказательствам, представленным в Суд?  Какое суждение вынесет Суд? Какой истиной будет руководствоваться? Какая материальная реальность будет создана Судом для вашего клиента после постановления им приговора? И не этот ли парадокс пытается решить законодатель, постулирующий в 17 статье уголовно-процессуального кодекса подход к оценке доказательств, т. е. истины, не только на основании закона, но и совести?
Давайте рассмотрим сам принцип тождества par excellence, как он есть. Итак, согласно принципу тождества в классической форме «А есть А»: желтый есть желтый, а грабеж есть грабёж. Я не говорю тем самым, что был совершен грабёж, а лимон жёлтый, но в каком то смысле в этих суждениях наличествует достоверность. Только вот в чем вопрос, мыслю ли я что нибудь, когда утверждаю то же о том же, или не мыслю? Принцип тождества являет себя в форме взаимной пропозиции: «А есть А», что означает — субъект «А», глагол «быть», и «А» -атрибут, или предикат суждения. Существует некая обратимость между субъектом и предикатом, но это пустая, хоть и достоверная пропозиция. Она не сообщает нам ничего. Нет того самого «х», о котором говорилось выше в 3 главе.
Но есть и другой случай: принцип тождества детерминирует пропозиции, которые не являются взаимообратимыми.
Пример: если мы скажем, что 1) у треугольника три угла, или 2) у треугольника три стороны. Первая пропозиция тождественна и обратима, вторая — нет: три стороны с необходимостью не создают треугольник, а три угла  - создают. Но логическая необходимость говорит нам, что невозможно помыслить три угла треугольника без трех сторон, которые бы с необходимостью образовали треугольник. Следовательно три угла и три стороны допускают суждение о треугольнике. В случае со сторонами треугольника обратимости нет, но есть включение: понятие «стороны» включено в понятие «треугольник».
Итак, пропозиция  тождественна в двух случаях:
– если она взаимообратна, т.е. субъект и предикат одно и то же. Они истинны, но не формируют смысла и поэтому нам не  интересны для исследования;
– предикат включен в в субъект суждения, он неотъемлемая часть этого суждения, и вот здесь есть с чем работать.
Предикат обнаруживается  в субъекте суждения посредством  анализа. Предикат содержится в субъекте до такой степени, что, когда мы помыслим субъект суждения, предикат уже в нем есть. Аналитическая пропозиция истинна, так как предикат или атрибут тождественен субъекту суждения, и сам же принцип тождества дает нам определяющую модель: в самом своем высказывании аналитическая пропозиция будет истина, если мы атрибутируем субъекту нечто, составляющее единое целое с самим субъектом, или сливающееся с ним, или уже содержащееся в субъекте. Пример: мы говорим «грабеж», а подразумеваем, что кто то у кого то открыто что то взял, а вот если мы говорим «кража», то кто то у кого то что то взял тайно или скрытно. Очевидно, что атрибуты или модусы преступных деяний или  этих составов преступлений уже включены в субъект суждения, присутствует здесь и анализ, и далее возможен дискурс, который легко может перерасти и в юридический спор: допустим, преступление началось втайне для жертвы, а потом похищение имущества было этой жертвой обнаружено, что мы утверждаем? Это грабеж или кража? В споре появляется новый субъект суждения, автор суждения выдвигает тезис об умысле «злодея», он хотел взять чужое втайне, а потом все внезапно пошло не так. Словом, любой юрист может продолжать долго  этот смысловой ряд. А означив каждого из юристов обвинителем или защитником, мы сможем легко представить остроту спора, его бескомпромиссность, и принципиальную невозможность достичь консенсуса. Поэтому принцип тождества приобретает иное сущностное наполнение и зависит от того, кто говорит, кто выносит суждение.
Мы подошли к новой истине, которая не имеет ничего общего ни с материальной реальностью, ни с позитивизмом, т. е. объективной видимостью, наблюдаемостью явления-процесса, а сама в себе содержится в самой архитектонике  суждения. Если суждение соответствует некой структуре, то всякая пропозиция в суждении истинна, если она аналитическая.   Однако,  это важно и это нужно понять: не всякая аналитическая пропозиция истина. Сам анализ может быть ложным, и порождать ошибочное суждение. Чтобы  пропозиция ( соответствие предиката субъекту суждения) была истиной, анализ должен содержать принцип достаточного основания, который постулирует, что всё , чтобы мы не говорили о субъекте как истину, должно содержаться в субъекте, причем эти атрибуты должны оставаться присущими субъекту суждения, независимо от пространства, времени, каких либо воздействий на него или действий с ним. Подчеркнем - понятие «понятия» сущностно. Необходимо, чтобы «желтый» содержался в понятии «лимон», так же как и «кислый». Причем у всякого явления или предмета в эмпирии есть такое основание: основание как раз и  есть это понятие, поскольку оно содержит все, что происходит с соответствующим субъектом суждения. Основание = понятие субъекта суждения, поскольку это понятие содержит всё, что говорится об этом субъекте как истина. Поэтому принцип достаточного основания есть взаимообратный принцип принципу тождества в суждении.  Отметим этот важный постулат, принцип  тождества и и принцип достаточного основания, сами тождественны, суть одно. Вернемся к примеру, чтобы проиллюстрировать сказанное: грабеж — открытое хищение, кража- тайное хищение, и наоборот: открыто похищать — значит грабить, а тайно похищать — красть.  Лимон - это желтый и кислый фрукт. Какой фрукт обладает качествами «кислости» и «желтости»?
Итак, если мы говорим об анализе, а  всякая истинная пропозиция должна быть  аналитической,  то сам анализ должен основываться на принципе достаточного основания, и все предикаты субъекта суждения, о которых мы говорим как истинные, должны содержаться в понятии субъекта суждения. Отмечу, что всё это очень близко к философскому, гегелевскому  термину «схватывание»   сущности вещи-явления, или левинасовскому понятию  «поедание» сущности явления, с чего и была начата настоящая работа.
Мы сделали маленький шажок в понимании структуры суждения о вине, но пока непонятно в какую сторону он ведет. Поэтому продолжим наш анализ вины, как структуры, а начали мы его, как вы поняли, с того, как нам сформировать  суждение о вине.
Перед нами два суждения: «Каин убил Авеля». «Раскольников убил старуху- процентщицу».
Эти суждения суть событийные пропозиции. Это суждения о факте. Это значит, что если мы хотим рассматривать эти пропозиции как истинные, то, хотим мы этого или нет,  чтобы предикат «убил Авеля», в одном случае, и  « убил старуху -процентщицу», в другом, должен содержаться в понятиях «Каин» и, соответственно, «Раскольников». Не в самих индивидах Каине или Раскольникове, тем более, что и в том и другом случае, мы говорим о мифе — религиозном или же литературно-философском. И здесь мы должны отметить, что понятие [само в себе, т. е. как оно есть] субъекта [пропозиции] содержит всё, что с субъектом происходит, то есть всё, что говорится о субъекте суждения, как истинное. В понятии «Каин убил...», «Раскольников убил...»убийство в некий момент времени из события эмпирического мира переходит в атрибут понятий «Каина» и «Раскольникова», становится принадлежным этим понятиям. Останься мы на позитивистских начала научного анализа и продолжив его, мы бы отметили: что в лице понятий «Раскольникова» и «Каина», мы имеем понятия преступников как род человеческий, вид преступников — убийцы, и класс  убийцы простого, в отношении Каина, и квалифицированного -  в отношении Раскольникова, так как у последнего присутствовал и корыстный мотив, и, кроме того, квалифицирующий признак  убийство двух лиц. Говори мы о понятиях убийцы «Раскольников» и «Каин», в материалистическом направлении мысли, то видели бы перед собой горы трупов и анализировали причинно-следственные связи, чтобы суждение отвечало критерию истинности. Но наша задача увидеть, как в самом суждении  появляется истина или же наоборот покидает его.
Поэтому отметим, что предикат неотъемлемо  содержаться в субъекте суждения. И эта неотъемлемость, как атрибут истинного суждения, есть первый аспект принципа достаточного основания. В понятиях «Каин» и «Раскольников» неотъемлемый предикат  уже ясно какой, поэтому всё что мы атрибутируем некоему субъекту суждения, должно содержаться в понятии этого субъекта.
Но с этого момента мы с ужасом обнаруживаем, что вынуждены «зашивать» в понятие субъекта суждения не только ту вещь, которую мы атрибутируем ему как истинную, но и всю бесконечность мира. Почему? Из-за принципа «причинности». До того как Каин убил Авеля произошло много Библейских  событий: сначала Бог сотворил мир, потом случилась  история с Адамом и Евой, где Ева искусила, а Адам согрешил, а Змий соблазнил, потом они были низвергнуты из Рая, и вот, наконец, на арене появляется Каин и брат его Авель, а с их братом Сифом история другая... Так же и с убийством в случае с Раскольниковым, бедный студент, живет в каморке, за которую платить нечем, слышит диалог двух людей, которые рассуждают о старухе-процентщице, и т. д. и вот наконец, топор попадает Раскольникову  в руки...То есть, возьми мы за основу анализа истинности суждения принцип «причинности», мы уходим в такую бесконечность, которая на самом деле есть неопределенность.
Поэтому можно утверждать, что каждое событие, каждый предмет  имеет свою причину,  но это совсем не значит, совсем не то же самое, как  постулировать и обосновать, что каждая причина в эмпирическом мире  имеет свое разумное, интеллектуальное основание. Ведь причина это вещь, событие, предмет в эмпирии, и у каждого из этих элементов, имеется своя материальная причина быть, и сама причина порождает свое следствие, которое в свою очередь становится сама причиной... Перед нами неопределенный ряд причин и следствий. Разница между причиной и основанием в том, что причина не когда не бывает достаточной. Причинность подразумевает причину необходимую, но недостаточную для анализа.
Достаточное основание вещи или события  - это понятие вещи. Достаточное основание выражает отношение вещи с её собственным понятием, тогда как причина выражает отношения вещи с другой вещью, или события с другим событием, поступка с другим поступком...Если мы утверждаем, что такое то событие включено в понятие, допустим, Каина, то убить Авеля уже включено в понятие Каина.
Дело в том, что когда мы переходим от причины к следствию, от следствия к причине, в этот самый момент вся тотальность мира с необходимостью включается в понятие субъекта суждения. И вот весь мир, всеобщее входит внутрь каждого индивидуального субъекта и понятия субъекта суждения. Здесь проходит целый ряд мира. В мифе Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание» убийство Раскольниковым старухи-процентщицы запускает  бесконечный ряд интерпретаций события преступления: «тварь он дрожащая или право имеет»,  "... с одной стороны, глупая, бессмысленная, ничтожная, злая больная старушонка, которая сама не знает для чего живет...С другой стороны, молодые свежие силы, пропадающие даром без поддержки, и это тысячами, и это повсюду! Сто, тысячу добрых дел и начинаний, которые можно устроить и поправить на старухины деньги, обреченные в монастырь", сюда же и нищета Раскольникова, и его «теория», и его угрызения совести, которыми так ловко воспользовался Порфирий Петрович.... И это только несколько интерпретаций смыслового каркаса романа Ф.М.Достоевского, которые уже давно являются предметом философского дискурса. (нет, выше достаточное основание, а надо обосновать принцип причинности: нищета Раскольникова, умысле на убийство, топор, убийство...т.е. Факты объективной реальности).
В каждом понятии субъекта суждения выражается всеобщее мира. И юристу этот логический изыск, в общем то очевидный для каждого лингвиста или философа-логика, дается с трудом. Мышление юриста практично, оно приближено к фактам, его анализ нацелен на обоснование конкретных и очевидный причинно-следственных связей, а здесь сплошная какая то абстракция: тотальность мира, всеобщее, которые каким то образом включаются в понятие субъекта суждения, да ещё и независимо от воли и желания юриста-практика.  С.А.Андреевский в своей  статье «Об уголовной защите»  высказал эту мысль так: «...уголовный кодекс, с которым им (юристам) приходится орудовать, есть не более как многоречивое, а потому шаткое и переменчивое разматывание на все лады основных десяти заповедей Божьих...» Вот та же мысль о всеобщем и особенном или же  бесконечном и частном.  И чтобы сузить  предмет нашего дискурса, т. е. вернуться всё таки на грешную землю уголовного процесса от вечных истин, отметим, что тотальность входит в юридический дискурс через этические ценности и моральные категории, о которых говорилось выше: справедливость, вина,  личность, а входят эти категории в уголовный процесс  через ст.ст. 17 УПК РФ, ст. 6 УПК РФ, ст. 6 УК РФ, гл --- о формах вины, ст. 43, 60 Ук РФ о принципах назначения наказания. 
Итак в каждом понятии субъекта выражается тотальность мира. То есть каждый из нас, или все, выражают тотальность мира, а вот дальше наши выводы усложняются: если каждое индивидуальное понятие, каждое понятие субъекта суждения выражает тотальность мира, то это означает, что существует лишь один субъект: субъект суждения универсальный, а мы — вы и я, и Раскольников, и Каин — всего лишь видимость этого универсального субъекта, который выражает мир. Так, Платоновская Идея, или сущность, или философский концепт, т. е. то, что скрыто,  доходит до индивидуального. В уголовном Суде отношение индивида к его вине, и сам индивид — одно и тоже:  этический порядок позиции, который отсылал ко всеобщему Справедливому, и юридический порядок индивида, который отсылал к  частному — индивидуальной вине, как элементу состава преступления, - суть одно. Но  сингулярность речи,  порождающая событие в линии  Защиты, есть  имя собственное, то есть Позиция по обвинению индивида в его вине, повторю, это индивидуальное понятие Субъекта — индивида. Субстанция вины  индивидуальна, а между субстанцией вины и субъектом суждения нет разницы, это суть одно. В аналитической пропозиции, то, что содержится в субъекте суждения  истинно, если предикат атрибутирован субъекту, то есть предикат содержится в субъекте как в субъекте индивидуальном. Но сам индивидуальный субъект или понятие не может быть своего рода Мировым Духом, Богом и т. п. необходимо чтобы он оставался прикованный к сингулярности, к индивиду как человеку. Это mia culpa( моя вина),  но как атрибут тотальности, всеобщей категории, и вина в уголовном преступлении  лишь модус явленности этого атрибута.
Итак, субстанция индивидуальна, субстанция и субъект суждения тождественны. Вот субстанция «Каина», а это «субстанция «Раскольникова», субстанция - «вы», субстанция - «Я». Поскольку всякая субстанция выражает мир, или, скорее, поскольку всякое индивидуальное понятие, всякое понятие субъекта суждения — выражает мир, то и вы выражаете мир. Если всё, что происходит с  «Каином», включено в индивидуальное понятие «Каин», то весь мир включен в универсальное понятие «Каин», поэтому Каин, убивая Авеля, только и делает, что развертывает мир, эксплицирует свое понятие, где брат убивает брата. Это тотальность мира, его Всеобщее. Но Каин убил Авеля в конкретном месте, в такое то время, таким то способом это также содержится в индивидуальном понятии «Каин». И как мы видим это индивидуальное понятие  вечно.
Но что отличает индивидуальную субстанцию «Каина», от индивидуальной субстанции «Раскольникова», от индивидуальной субстанции вас, меня, поскольку каждая субстанция выражает мир. В принципе, это не сложно: каждый субъект, каждое индивидуальное понятие субъекта включало тотальность мира, выражало этот тотальный мир, но с определенной точки зрения. То что выражает индивидуальное понятие, это есть точка зрения. И стало быть точка зрения глубже, чем тот кому она принадлежит. Надо полагать, что в глубине всякого индивидуального понятия, находится точка зрения, определяющая именно это индивидуальное понятие. Если хотите — субъект суждения вторичен к точке зрения. То что делает меня мной, это точка зрения или Самость, а в русской философской традиции — Совесть. Сам анализ точек зрения  как достаточного основания субъекта — вот достаточное основание субъекта суждения. Вопрос именно в том, кто мыслит? Как мыслит? Кто говорит? Что говорит?  Субъекты суждения эксплицируются или разворачиваются через Совесть или Самость. Индивидуальное понятие — это точка зрения, с которой индивид выражает мир.
Вот как это звучит у Лейбница: «Всякая индивидуальная субстанция подобно всему миру и подобно зеркалу Бога или всей вселенной, которую каждая индивидуальная сущность выражает на свой лад: это немного напоминает то, что один и тот же город по разному предстает в зависимости от разного положения того, кто на него смотрит. Итак вселенная некоторым образом преумножается столько же раз сколько существует субстанций...»(цит. По Ж.Дилез Лекции о Лейбнице, 31-32).
Именно точка зрения и определяет сущность. Каждому индивидуальному понятию соответствует своя точка зрения и эта точка зрения неизменна, она имеет место от рождения до смерти индивида. И то, что нас определяет, есть определенная точка зрения на мир. Существует своего рода сущность, объектность субъекта, а объективность — это точка зрения. Каждый конкретно выражает мир исходя из собственной Совести, т.е собственной точки зрения. Индивидуальное понятие имеет свое основание - собственную точку зрения, то есть с этой точки зрения оно берет из всей совокупности фактов или событий то, что выражает детерминированную ясность и отчетливость собственной позиции. Не существует двух одинаковых субстанций, у которых была бы одна и та же точка зрения ясная и отчетливая зона выражения.(Дополнить о суждении юриста)- Это что? Но индивид выражает ясно и отчетливо только ту часть события, которая отчетливо сопряжена с его телом Dasain -?. Существует нечто, что касается моего тела, и что я один должен выразить ясно и отчетливо, на фоне того гула, который выражает весь мир, всю вселенную. Выраженного не существует помимо выражающих его субстанций. Что выражает эти субстанции? То, что все они выражают один и тот же мир, но выражают не одну и ту же ясную и отчетливую часть мира. Это шахматы и каждая партия индивидуальна, хотя каждый шаг может быть просчитан,  последствия шага известны, но сам исход игры не известен.
Истины, управляемые принципом тождества таковы -?, что противоречия для них не возможны, в этом случае опровергается сама истина: красное есть желтое=абсурд,  тогда как для истин достаточного основания (истин сущности) может быть возможное противоречие. Это и есть  отличие  истин существования, которые находятся под принципом причинности, от сущностных истин, расположившихся под «работой» принципа достаточного основания: в мире истин сущности Каин может быть не убийцей своего брата Авеля, Раскольников не убивал   старуху-процентщицу, 2х2 может быть равно 5. И здесь мы сталкиваемся с парадоксом, как такое возможно? Очевидно же, что исходя из принципа причинности, где следствие детерминировано причиной и так до бесконечности, логический вывод о том, что Каин убил Авеля, Раскольников — старуху процентщицу, 2х2=4, - детерминирован или должен быть обоснован причинно-слдствеными связями или математическими  операциями, в случае, математической формулы Жиль Дилёз, исследуя этот парадокс в философии Лейбница, отмечает, что сам немецкий философ его решил, выдвинув концепт совозможности или наоборот несовозможности этих истин с тем миром, в котором мы живем: Каин мог не убить Авеля, равно как и Раскольников мог не убить старуху-процентщицу, и 2х2 может быть равным 5, правда есть одно,  эти истины сущности не совозможны с тем миров, в котором мы живем. Причем индивид свободен в декларировании этих истин сущности и может их свободно постулировать, заявлять о них. Но это будет другой мир! В нём нет Достоевского, нет Библейского ветхозаветного мифа, а уж за  математику и вовсе страшно подумать. Поэтому чтобы существовать, недостаточно, чтобы некая вещь или событие было возможно, необходимо ещё, чтобы эта вещь-событие было совозможна иным вещам и событиям, которые и образуют этот реальный мир.
Мир, выраженный индивидуальным понятием, это мир внутренний, мир интерсубъектвиный, и он включен в эти понятия, поэтому индивидуальные понятия это точка зрения, в них нет внешнего, но они о внешнем. Но внешнее , общий мир для всех индивидов наличествует. Дело в том, что все, что включает индивидуальное понятие, а именно — тотальность мира, оно с необходимостью включается в него в такой форме, где то, что оно это индивидуальное понятие выражает, является совозможным с тем, что выражают другие. У Лейбница этот объективный мир, суть предустановленная гармония. Это один из последних концептов Лейбница. Но вот, что это за гармония?
Сделаем шаг назад. Индивидуальное понятие выражает тотальность мира, его всеобщность: Раскольников убивший старуху-процентщицу,  уже включен в индивидуальное понятие «Раскольников». Но и сам физический процесс убийства Раскольниковым старухи-процентщицы сам по себе имеет множество причин и следствий, также включен в понятие «Раскольников». Следовательно, когда я говорю, что Раскольников убил, или Каин убил, то это уже не отсылает к сущностной истине: это имеет отсылку к существованию. Раскольников, если он существует, убил старуху-процентщицу, а Каин своего брата, а вот истина 2х2=4 истина вечная, никак не связанная с существованием. Равно как и сущностная истина, что убийство это зло и грех... Как мы говорили  ранее, как для истин существования, так и для сущностных истин необходимо, чтобы предикат содержался в субъекте и был включен в понятие субъекта. В понятие Каин от века включено убийство брата в таком то месте или в такой то момент, равно как и в понятие «Раскольников». Это уже истины существования. Предикат включен в субъект, но всё это не значит, что это происходит одним и тем же способом. Каин и Раскольников — это убийцы, это те, кто нарушил законы человеческого бытия, нарушил нормы человеческого сожительства, и это уже сущностные истины.
Во первых, необходимо, чтобы «убийца» содержался  в понятии «Раскольников», при этом мы понимаем, что если убийца содержится в индивидуальном понятии «Раскольников», то в индивидуальном понятии «Раскольников» содержится и весь мир, как всеобщее - и категория «Справедливость», в том числе, и вина Раскольникова, то есть , если мы восходим по цепочке причин и спускаемся по цепочке следствий, каковые и суть весь мир, то мы понимаем, что суждение «Раскольников убил» должно быть пропозицией аналитической и в этом случае мы уходим в бесконечный анализ. Лейбниц прямо отмечает, чтобы доказать тождественность «Раскольников» и «Убийца», или тождественность «Каина»  «убивающего своего брата» надо провести бесконечное число операций. Человек это не сможет сделать, Бог сможет. Но нам то , что от этого, мы рады за Бога, за искусственный интеллект, но нам то каково? Если анализ продолжается до бесконечности, то какого типа или модуса включение предиката в субъект мы имеем? Каким образом «убийца» содержится в «Раскольникове», если сказано, что тождественность убийцы и Каина содержится в бесконечном анализе. Тем более что он для человека не возможен, для Бога возможен (есть постулат, что он знает и видит всё), для искусственного интеллекта возможен.. Поэтому анализ, если и возможен, то только в условиях хорошо обоснованной конечности.
Поэтому, второе отличие, сущностных истин от истин существования, как утверждает Лейбниц: сущностная истина такова, что противостоящая ей истина не возможна, то есть 2х2 не тождественно 5. Так как я могу доказать тождество 2х2 и 4 по завершении одной операции. Но «Раскольников», который не убил возможен. В рамках классической логики я не могу ничего помыслить, когда говорю, что 2х2 равно «5», это как утверждать, что круг квадратный. Но я могу помыслить, Раскольникова, который не убивал, равно как и Каина, который не убивал. Только вот это было бы не совозможно с существующим миром. Каин - не убийца,  развертывал бы другой для себя мир. Этот мир сам по себе возможен, но мир, где первый человек не убил, есть мир логически не совозможный с нашим миром. То есть создатель, если хотите Бог, избрал именно такой мир, где Каин убивает. Так что же такое концепт совозможности у Лейбница? Это может быть та же самая сущность, что и бесконечный анализ, только он иначе выглядит.
На каждом уровне имеется свой мир. На уровень существования Бог вывел «крайний»мир, ближе всего располагающийся к краю пирамиды. Он избрал именно этот  мир, вот этот наличный, реальный мир. Этот мир включает в себя и Достоевского, который «создал» Раскольникова - убивающего, равно, как и Каина, где 2х2=4, в другом мире, очевидно, что всё это одновременно, перед нами возможные варианты, мы можем помыслить нечто иное, и всякий раз перед нами будет некий мир. Каждый из них возможен, но не реален. Друг с другом они не совозможны, и на уровень реального существования может перейти только один из них. В этих мирах есть некий вес реальности, в зависимости от их сущностей, которые они содержат, они стремятся перейти к реальности существования. А это не возможно, так как они не совозможны друг с другом, перед этими мирами нечто вроде барьера. Пройдет одно единственное сочетание, оно единственно возможно. Какое?  И Лейбниц отвечает: наилучшее, но не в смысле теории морали, а в смысле причинности. Совозможность не есть противоречие.
Раскольников не убийца- это не логическое противоречие. Каин -не убийца — это не логическое противоречие. Отношения совозможности несводимы к простым отношениям логической противоречивости. Пытаться обнаружить логическое противоречие опять таки означало бы сводить истины  существования к сущностным истинам. Во всякой пропозиции предикат содержится в субъекте, только содержание это может быть актуальным или виртуальным. И «Каин» и «Раскольников»  это виртуальные понятия, но они присущи нашему миру человеческого общежития  через систему этических конструкций — ценностей , одно дало начало основополагающей заповеди человеческого общежития - «не убий», а второй, как пример мифа о человеке эту заповедь нарушавшего. В бесконечном анализе истин существования мы  всегда должны переходить от одного термина к другому, без остановки, но и без того, чтобы следующий термин, к которому мы переходим, предсуществовал. Это наши собственные логические приемы вызывают его к существованию. На уровне истин существования нас интересует не тождественность предиката субъекту, а то, что мы переходим от одного предиката к другому, а потом и к третьему, все это с точки зрения бесконечного анализа и сеть непрерывность: Адам-грешник, Ева-соблазнительница, Змей-искуситель, первый сын земной -Каин, который убивает своего брата...Иными словами сущностными истинами управляет принцип тождества: «Не убий», и вот Каин убил, Раскольников  - убил. Нарушена общепринятая ценность и Каином и Раскольниковым. Принцип тождества в сущностной истине в том, что и Каин и Раскольников заповедь нарушили, факт явлен, пусть и с оговоркой, что первый — Каин, был тот, кто и лег в основу этой заповеди-этической ценности. А прежде чем заповедь «не убий» стала этической ценностью, человеческая мысль должна была проделать большой путь, потребовался Св. Павел, который сказал, что пока грех не был назван грехом, его не существовало. (Послание к Коринфинянам….). Истинами же существования управляет непрерывность. Ведь, что такое реальность? Реальность определяется своей непрерывностью. А наилучший мир в концепте Лейбница? Это мир наиболее непрерывный, в котором сосуществует бесконченое множество непрерывностей. Из всех миров, которые  не совозможны друг другу и возможных самих по себе, Бог в концепте Лейбница допускает к существованию тот, где реализуется максимум непрерывности. Вот только суждения о реальном мире, возникшем из бесконечной непрерывности фактов, мы юристы выносим на основе сущностных истин, отвечающих принципу тождества норме права. Логическая цепь непрерывных фактов подводит мысль к оценке вины в преступном или же, наоборот, безвинном в юридическом смысле, и поэтому - не преступного, уголовно не наказуемом. 
Истины существования оцениваются на основе сущностных истин (факт подводятся  под норму), и вина ( и как этико-философская категория и как юридическое понятие, которая упоминается в уголовном кодексе  только как форма) индивидуализируется в юридическом понятии — виновен в преступлении, ну, или же не виновен! Вина, как форма, обретает  содержание. Индивидуализация вины происходит не за счет логического принципа не противоречивости, основанном на классической логике, а за счет лейбницианского принципа — совозможности: преступление как следствие бесконечной причинности событий, порождающих определенные последствия, подпадающие под норму уголовного кодекса. Правда, в этой абстрактной картине сопряжения формы и содержания, есть один сущностный момент: кто выносит суждение? Кто субъект суждения? Выше мы говорили, что субъект суждения и есть субстанция. Собственно с этого все и началось, как факт эмпирии подводится под умозаключение субъекта мысли, как субъект формирует смысл суждения, и как суждение становится адекватным (Половцева) или аффективным (Ж.Дилез).
Возьмем другой пример, из области экономической деятельности. Следствие обвиняет гражданина -владельца банка в выводе из банка суммы, допустим, «Х» по кредитным договорам, имеющим низкое, неликвидное  обеспечение.  Защита возражает, что обвиняемый, чтобы банк отвечал всем нормативам ЦБ, постоянно финансировал Банк за счет собственных средств, и в течение года до отзыва у банка лицензии проводил  капитализацию банка на сумму «20 Х». То есть сумма средств введенных в банк его владельцем, превышала сумму выведенных из банка, по мнению Обвинения, в 20 раз. Защита настаивает, что Обвиняемый- владелец банка, не имел умысла на вывод средств, и по фабуле дела прямых доказательств причастности владельца банка к выводу средств не было, а вот про капитализацию банка на указанную сумму- были. И вот мы рассматриваем работу принципа причинности в модусе esse existence(gпроверить???)  истин существования. Следователь, будучи процессуально самостоятельной фигурой, мог прийти к выводу о растрате денежных средств банка? Мог, в зависимости от наличия-отсутствия прямых доказательств и улик. То есть его суждение допустимо. Могла ли Защита утверждать обратное, ссылаясь на довод несовозможности двух событий характеризующих субъекта: с одной стороны докапитализации банка на сумму в 20 раз превышающую предмет хищения-растраты, и якобы «имеющего место вывода средств на сумму «Х».  Также могла, тем более при отсутствии как прямых, так и косвенных доказательств, причастности Обвиняемого к выводу средств. В реальном юридическом мире, как это часто бывает, Суд не стал разбираться в конфликте этих двух смысловых позиций, оправдав подсудимого по статье «Легализации доходов, полученных преступным путем», но признав его виновным в совершении «Хищения» (ст. 159 ч.4 УК РФ) и назначил владельцу банка квази-опрадвательный приговор — приговорил к условной мере наказания. И, к сожалению, Защита в Суде не артикулировала данную позицию, которая была сформирована на предварительном следствии, поэтому эксперимент не обладает той чистотой для теоретического анализа, как могло бы быть, если бы этот довод о несовозможности обстоятельств, характеризующих субъекта преступления, был бы поставлен  во главу угла позиции Защиты. Поэтому, в сухом остатке, мы имеем приговор, который правда не вступил в юридическую силу, который устраивал подсудимого. Но не устраивал Обвинение!. Подана апелляционная жалоба, и сейчас дело находится во второй инстанции, при этом принцип совозможности, о котором мы говорим здесь, исключен из того смыслового поля, в котором Суд 2-ой инстанции  будет вырабатывать свое юридическое решение. Позиция Защиты сведена к аргументации, основанной на классической логике не противоречивости выводов, и последовательности причин и следствий, и пусть по форме эта логика защиты будет безупречна, но из позиции Защиты ушел смысл суждения, ускользнула сама сущность вины. Самому основанию довода, а была ли вина в преступлении человека, который её напрочь отрицал, по причинам, указанным выше, неоткуда взяться. Юридическая мысль скользит по форме, а не по содержанию вины.
Еще пример, использования смыслового содержания категории вины, обозначенной в УК РФ, только «по форме». Преступление террористической направленности. Обвиняемый — молодой человек, попавший под влияние радикальных группировок и намеревавшийся совершить теракт в людном месте путем самоподрыва. Несмотря на то, что данная статья уголовного кодекса имеет примечание об освобождении от уголовной ответственности лица, который добровольно откажется от совершения преступления, сдастся,  и т. д. , как это часто бывает в правоохранительной практике, это положение нормы закона было проигнорировано обвинительной властью и обвиняемому было предъявлено обвинение «членство в террористической организации». У Обвинения своя логика — лучше дуть на воду, чем обжечься на молоке, слишком значительны могли быть последствия преступления, будь оно совершено. Да, и не о формальном правоприменении мы ведем здесь речь, а о смысле процессуальных решений по уголовным делам, который часто бывает скрыт за формами юридических решений, которые, как говорилось, выше могут быть процессуально безупречными и юридически выверенными с точки зрения материального уголовного права,  но противоречить смыслу и содержанию категории вины. Поэтому данный кейс пример теоретического довода, также изложенного выше на страницах настоящей работы: субъект суждения это субстанция. Да, в уголовной практике мы имеем дело с девиантным сознанием, асоциальным, часто противопоставляющим себя морали, эгоистичным и т. д. И т.п.Во второй и третьей главе настоящей работы уже постулировалось как направление анализа человеческого существования, так и различные подходы к оценке степени этой девиантности. При знакомстве с обвиняемым  было отмечено, что обвиняемый искренне  верующий человек, который в угоду свой  вере решил совершить самоподрыв. Причем столь странное понимание религиозных канонов ему было привито специально обученными «духовными учителями», которые, собственно, и возглавляли это террористическое сообщество. Потребовалась очень длительная работа с сознанием молодого человек, чтобы поменять «-» на «+» в его личности. Собственно, основной довод, который использовался Защитой, сводился к тому, что погибнуть это самый простой способ прожить жизнь, пусть даже погибнуть за веру. А вот прожить  в вере, добиться своих жизненных целей, создать семью, обеспечить её, самому состояться в вере, это куда как сложнее. Вина, как категория сознания обвиняемого, изменилась, отмечу, что здесь помог хайдеггеровскй онтологический проект заботы о своем бытии. Субъект-субстанция трансформировался из девиантного, социально-опасного, на «нырнувшего» в ужас того, где он оказался, и что его ждет. Отмечу, что его подельники по уголовному преступлению были приговорены Судом к высшей мере наказания, замененной на пожизненное лишение свободы. Здесь же личность подсудимого, которому Суду предстояло избрать меру наказания, как того требуют положения ст. 43 и 60 УК РФ, уже не имело ничего общего с той, личностью, которая была у подсудимого на момент начала предварительного следствия. Какой она стала, это уже другой вопрос. Но надо отдать должное подсудимому, что его личность не только трансформировалась, но и он смог об этом сказать Суду, означить свою вину. Приговор был мягким, несмотря на тяжесть обвинения. Прокурор от подачи апелляции отказался. Значит этот процесс трансформации личности, и переживания и осознания собственной вины, носил объективный характер.
Таким образом, мы подошли к тому как теоретические конструкции, о которых говорилось выше, работают в уголовном Суде при формировании позиции в защиту. И чтобы продолжить наш анализ, необходимо вновь отметить, что в случае вины в преступлении мы имеем дело со структурой, структурой, которая поименована в уголовном кодексе как форма и умысел лица на свершение преступления, что исключает возможность не только понимания личности человека, совершившего преступление, но лишает возможности вести полноценный дискурс о преступлении, по меньшей мере мотиве совершенного преступления. Мы имеем несколько линий сопряжения теоретического анализа юридического понятия формы вины, и отдельно, также мы имеем структуру такой категории , как вина, обладающей своим самостоятельным каркасом смысла. Правда, вина как категория, это не то что дано нам в ощущении, в эмпирии. И здесь теоретический анализ сталкивается с определенной трудностью. Что есть вина? Поэтому законодатель в общем то обоснованно пошел по пути означивания формы вины в виде умысла прямого и косвенного (???) на совершение действий-событий, поименованных в уголовном кодексе как преступления. Но вот структура вины, что это?
Попробуем подойти к этому вопросу с помощью методологии структуруалистской философской школы. Прежде всего нас интересует то, о чем мы говорим - «означаемое» и то, что мы говорим - «означивающее». Выше , применив лингвистический подход к исследованию этого феномена, мы отметили, что есть истины существования и истины сущностные. Далее, так как вина это элемент личности индивида, мы отметили, что она не может существовать во вне, она есть субъективное состояние человека, имманетноно присущее ему. Её не существует во-вне, без самого человека, как например клавиатуры и экрана компьютера, существующего здесь реально передо мной. Это привело нас к пониманию совести, той инстанции, которая и рефлексирует вину, оценивает её, может как то вести к ее искуплению. То есть мы говорим о «Сверх-Я», если использовать топологию З. Фрейда. Это привело нас к попытке говорить о вине с позиций психологического подхода, отметив тем самым, что вина есть элемент личности: личность переживает вину, вина может вызывать комплекс эмоциональных переживаний, а может и не вызывать. Соотнеся эти психические переживания, вполне оправданно мы зададимся вопросом, переживание вины от чего, какого поступка? Первый ответ, который был дан человеком ещё в Дрвней греции — перед богами. И собственно, процитирую академика Гусейнова А.А., древний грек не очень мучился вопросами этики, его волновал только один вопрос, что делать, как поступить в данном конкретном случае, чтобы не вызвать гнева богов, ну, то есть чтобы они его не покарали в следующее мгновенье. Думаю, что в этом вся суть этики. Далее, после пришествия Христианства, начали  говорить о вине, как вине во грехе, как элементе предстояния человека перед Богом, и здесь, благо сам предмет религиозного дискурса позволяет сделать это, мы найдем множество оттенков, нюансов, в понимании вины человека. Религия дала человечеству детальное, очень подробное  учение о грехе, вине во грехе, в частности, что грешно мысль или только  намерение согрешить, или же  сам грешной поступок, есть в религиозной доктрине и учение об искуплении греха, покаянии в нём.  Появляется священник, как посредник между человеком и Богом, именно перед ним — служителем церкви, человек -грешник по своей природе, должен назвать свой грех, покаяться в нём, и стараться жить так, чтобы не грешить более, искупить свой грех, то есть очистить совесть. Где-то в середине 17 века(или 18) века богослов и правовед немецкий профессор Пуффендорф перенес эту религиозную матрицу учения о грехе, покаянии и искуплении на грешную почву уголовного процесса. Так в уголовной доктрине возникло понятие умысла в совершенном преступлении. А мы получили возможность вести юридический дискурс о вине. Но вина в правовой доктрине дана только в форме: человек совершил преступление намеренно, он стремился к этому, это прямой умысел, или же наоборт, что то недосмотрел, не учел, не знал, что так все повернётся, хотя любой нормальный человек, должен был предвидеть эти преступные последствия. Как отмечалось выше, ещё Аристотель в своих «Этиках» описывал волю человека, направленную на тот или иной поступок, и как собственно формировалась и реализовывалась эта воля, была ли она свободной и человек мог спокойно её реализовать, или же наоборот, он действовал под влиянием богини Ананке, то есть в условиях жесткой необходимости и неизбежности, а может сам человек и не ведал, что делал, совершал тот или иной поступок в условиях неопределенности, и, что тогда в этом случае он должен был предвидеть, и за что, собственно, он ответственен в этом случае. И вот наше время,  структуралистский подход к понятию  вины, впрочем,  теологический (религиозный) подход к   вине во грехе, уже дает нам возможность обнаружить всю проблематику вины человека, и возможность говорить об этой структуре. Вопрос, виновен в чем? Кто виновен? Что делать с виной? Как искупить её? Каково наказание за вину?  Что есть вина юридическая, поименованная в уголовном кодексе в виде формы и только формы?
Как видим, говоря о структуре категории вины, мы невольно соотносим эту категорию с человеком, т. е. субъектом, совершившим греховный поступок, и неким внешним феноменом, в частности, применительно Христианскому дискурсу — учением о грехе, сказанной в Нагорной проповеди Иисусом Христом. Аналогично, в Иудаизме, таковой точкой отсчета являлся Декалог — 10 заповедей, ниспосланных Моисею на горе Синай.  Такой же свод этических правил и норм, есть в Коране — святой книге для каждого мусульманина. То есть вопрос, от чего отмерять виновность, которая , как мы ранее отмечали, имманентно присуща человеческой личности, в религиозных доктринах подробно разработан, и более того грех назван грехом, и сформировано требование воздерживаться от его совершения.   Ещё раньше в Древней Греции добродетельным поведением считалось то, когда человек в своих повседневных поступках, руководствуется такой добродетелью как справедливость.  Сократ прочно увязал добродетель со знанием, отмечая, что человек, зная как поступать правильно, а правильно так, как угодно богам, он всегда бы поступал правильно, с единственной целью, чтобы сберечь свою душу, а не ради приумножения земных благ. Беда в том, что человек не знает, что угодно греческим богам. И вот ответ философа Сократа, дошедший до нас: «Я знаю, что ничего не знаю». Однако от добродетельного поступка, человек получает чувство удовлетворения, а от поступка плохого, наоборот угрызения какйо то внутренней сущности, имеющийся  в человеке.  Впоследствии это чувство назовут совестью. У Сократа же это чувство беспокойства или удовлетворения от совершенного поступка относилась к душе. И вот согласно учению Сократа о метапсихозе («Федон»), т. е. учению о перерождении души в последующих воплощениях, добродетельный человек получал новую жизнь более благополучную, спокойную, счастливую, нежели человек не добродетельный.  Отсюда и возникшее у древних греков учение о добродетелях, как способ позаботиться о своей душе. Аристотель — ученик Сократа, насчитывал 10 добродетелей, впрочем, отмечая, что если человек обладает и одной из них, то он обладает и оставшимися 9-ю. Он говорил что добродетель нечто среднее между крайностями: «расточительность-щедрость-скупость», «безрассудство-храбрость-трусость» и т. д. Вот то, что подпадает под среднюю категорию или принцип и есть добродетельное поведение.  Стоики — Зенон, Марк Аврелий, Сенека, отметили что добродетели всего 4: мужество, мудрость, справедливость и воздержание. Причем, надо отметить, что эти добродетели были возведены ими в жизненные принципы, которыми должен руководствоваться каждый стоик. Чем же отличался стоик от обычного человека? Ответ  - ничем. Но, и это очень важно для понимания этой философской школы, стоик был по другому открыт перед миром, его предстояние перед бытием было принципиально иным, если он руководствовался этими жизненными принципами: справедлистью, воздержанностью, мужеством и мудростью. Он был другим, отличался от обычных греков, не руководствующихся этими добродетелями, сейчас мы скажем — жизненными принципами. Позже, с возникновением Христианства, об этом же было сказано в учениях Отцов Церкви: живи по заповедям и обретешь жизнь вечную во Христе. В наши дни Карл Ясперс — психиатр и экзистенциальный философ,  говорил уже о 5 видах вины, включая в них и такой вид как национальная вина — последствие фашизма и роль в нем немецкой нации.
Словом, вина, будучи элементом личности, есть, с одной стороны,  переживание субъекта от неких внешних факторов, находящихся вовне , вне человеческого существования: в этике эти факторы названы ценностями, принципами человеческого существоания, или социальной коммуникации.  Но и здесь все не так однозначно, Х.Аренд, обозначила иную проблему — сами внешние установления могут быть девиантны, преступны. «Банальность зла» как раз про это, как обычный человек, существуя в преступной среде — нацистской Германии, превращался в монстра, всего лишь на всего, выполняя свою работу. На минуточку, Адольф Эйхман- герой её теоретического анализа был начальником концлагеря, он просто выполнял свою работу, убивая тысячи евреев в концентрационном лагере, просто выполняя свои должностные инструкции. То есть сами ценности могут меняться в зависимости от историчности того периода, который проживает личность. В результате специальной операции А.Эйхман был похищен израильскими спецслужбами и предстал перед судом, где и был признан виновным в преступлениях против человечности.
Итак, мы можем говорить о видах вины. Пусть методологический подход К.Ясперса к понятию вины и имеет право на существование, но он уводит нас от схватывания её существа, уводит нас от понимания её структуры, её смыслового содержания, уводя мысль в сторону научного анализа. Если в юридическом дискурсе, аналитические суждения о вине движутся только по формам вины, то спряжение понятия вины в категориях: род-вид-класс, предложенный К.Ясперсом, позволяет классифицировать виды вины,  уже тем самым ввести в это понятие в научный дискурс.  Выходом, может послужить онтологический проект М.Хайдеггера, применившего холистический подход к анализу вины. В «Бытии и время», философ высказался в том ключе, что виновный поступок выражен в том, что человек, совершивший этот поступок, ответственен за то что в бытии происходят некие изменения. И если эти изменения носят неблагоприятные последствия, то он должен восполнить эти изменения, через искупление совей вины, через страдания, так как это именно его ответственность. Можно ли в этом философском концепте М.Хайдеггера найти отсылку к лейбницианской теории предустановленной гармонии? Думаю, ответ очевиден. Раз предустановленная гармония нарушена человеком, то он виновен в этом. Именно об этом и утверждает Хайдеггер. Но что делать, с мыслью К.Ясперса о том, что человек виновен всегда: действует он, и тогда он виновен в наступивших последствиях, или же наоборот, человек воздерживается от действия, и тогда он виновен в том, что он не действовал, и вот неблаговидные последствия наступили, как раз в результате бездействия этого человека(ссылка. см. диссертацию).
Поэтому вопрос о вине человека не так прост, как может показаться. Да, мы можем констатировать, что вина , как психологический комплекс присущькаждому, да мы можем с той или иной степенью объективности, выводить вину субъекта преступления от несоблюдения норм уголовного кодекса, т. е. внешних требований поведения, равно как и религиозных установлений, чтобы констатировать изначальную виновность человека перед Богом. Учение о первродном грехе, т. е. о том, что человек изначально виновен, уже тем, что родился, как раз про это. Правда, в религиозной доктрине, теологи доказывают и обратное, говоря о том, что человек виновен только за те грехи, которые именно он и совершил, а первродный грех был искуплен страданиями первого богочеловека — Иисусом Христом. Всё-таки грех индивидуализирован в Христианской доктрине, и вина персональна, равно как и покаяние в ней и её искупление. Собственно в этом и проявляется величайшая роль и заслуга Христианства — формирование личности во Христе, через покаяние и искупление, формируется личность человека, он духовно растет, становится угоден Богу, получает шанс на жизнь своей души вечную в Царствии Небесном.
Мы сделали небольшой шажок в понимании вины, как только вышли за пределы анализа данной категории. Как только мы ввели категорию смысла в свой анализ, понятие вины приобрело смысловое содержание. Зачем нужно не грешить? Чтобы обрести жизнь вечную души. Для чего вести добродетельную жизнь? Чтобы прожить её счастливо. Почему надо руководствоваться сводом этических правил в социальном общежитии? Чтобы прожить жизнь в гармонии. Мы можем продолжить этот смысловой ряд, находя те или иные ответы на свой вкус или по своему жеанию. Но наша задача вывести структуру категории вина. И так получается, что для этого, нам потребовалась такая категория как смысл, то есть цель суждения о вине.
И вот мы вновь вернулись к началу настоящей главы: мы вновь стоим перед дискурсом о вине, т. е. о том, о чем говорим, и то, что говорим о категории вины. Мы стоим лицом к лицу со смыслом преступного.
Итак, вина, имманентно присущая человеческой личности, не существует пока она не означена, о ней не сказано. Сама речь о вине позволяет говорить о преступлении, грехе, этике, философии, метафизике, карме, судьбе  и т. д. и т.п. Это вопрос интерпретации вины. И уголовный кодекс это тоже вопрос интерпретации вины, сформированный  в условиях, или жестких требованиях уголовно-правовой доктрины. А в реальном уголовном процессе в условиях соблюдения требований норм закона, как процессуально, так и материального. Но сама структура  категории «вина» нас подводит к её смыслу, её содержанию. У Раскольникова свой смысл преступления, у Каина — свой, в данном конкретном уголовном деле также свой. Этот смысл индивидуален, он сингулярен, и в каждом конкретном случае, окрашивает преступное своими неповторимыми штрихами, которые ждут чтобы быть означенными. Сингулярность и уникальность каждого преступного акта, вырывает конкретное преступление из абстрактного преступного. Для чего? Чтобы дать реализоваться смыслу преступления. Каин убил Авеля, чтобы в Новом завете было сказано: «Не убий!», Раскольников убил старуху-процентщицу, что бы каждый ответил для себя на вопрос, цель оправдывает средства или нет? Да что там Каин и Раскольников, простой вор-карманник украл, чтобы что? Это его модус-вивенди, или ему просто-напросто было нечего есть. Разная вина, разный смысл, и вот по разному работают ст. 43 и 60 УК РФ. Да и сами принципы уголовного процесса приобретают иное наполнение.
Перед нами два вида суждения о вине в юридическом преступлении. Первый, как того требует юридический дискурс, о форме вины, т. е. об истине существоания. Аналитическое суждение о форме вины в совершении преступления должны отвечать принципам логической непротиворечивости, основанной на классической логики, быть тождественны объективной реальности, подпадают под принцип бесконечного анализа. И наряду с этим, положения Уголовного кодекса ст.ст. 6,17, УПК РФ, ст.ст. 6,43, 60 УК РФ, предусматривают суждения о самой вине, в самом её существе, т. е. сущностной истине. (Дополнить краткой логикой этих двух истин). 
Но как быть, если одна истина противоречит другой? Чем руководствоваться? Законом? Совестью? Уместно ли противопоставление закона совести?
Впрочем на последний вопрос будет предпринята попытка дать ответ в следующей главе, а сейчас следует исследовать этот дуализм в подходе к суждению о вине. Фактически  перед нами проблема, что есть истина в суждении о вине рациональное суждение в парадигме классической логике о форме вины, или же вывод формируется иррационально, чтобы не попасть в положение, когда по форме всё правильно, а по существу — издевательство.
Пример из уголовной практики: Х., являясь должностным лицом был задержан при получении денежных средств, переданных ему  С., который возглавлял ряд аффилированных с ведомством, которое возглавлял Х., коммерческих структур. Данные действия Обвинением были квалифицированы как взятка (ч. 5 ст.290 УК РФ). До момента задержания в отношении Х. И С. Велись оперативные мероприятия, которые установили факты лоббирования интересов коммерческих структур, возглавляемых С., «взяткополучателем» Х. Х не отрицал ни сам факт получения денежных средств, ни сам факт помощи С. в заключении госконтрактов.  Вместе с тем, Х. Не прихнал себя виновным в получении взятки, отмечая что с С. у него многолетние семейные дружеские отношения, те денежные средтва, которые он получил от С., никак не связаны с его должностными обязанностями, а являются личными финансовыми отношениями между друзьями,  С. Помог ему финансово, так как он испытывал временные финансовые трудности по личным семейным обстоятельствам, недавно у него только что был завершен развод с бывшей супругой, с разделом имущества, поэтому он испытывал финансовые  трудности, впоследствии собирался вернуть эти средства С. Что касается лобирования интересов коммерческих структур, принадлежащих С., которые он также не отрицал, то это было вызвано тем обстоятельством, что Х. в ведомстве отвечал за реализацию крупной госпрограммы, лоббирование и помощь структурам С. Было вызвано интересами госудраственной службы, так как были необходимы не только надежные подрядчики в выполнении данной программы, но и высококвалифицированные специалисты, которыми работали в организациях С. Косвенно доводы Х. подтверждал и размер денежных средств, переданных Х. В это злополучное утро С. Они были несоразмерны величине госконтракта.
Итак, формально с точки зрения классической логики перед нами  вина в форме прямого умысла на получение должностным лицом  взятки в виде денег,  за совершение действий (бездействие) в пользу взяткодателя или представляемых им лиц, если указанные действия (бездействие) входят в служебные полномочия должностного лица либо если оно в силу должностного положения может способствовать указанным действиям (бездействию), а равно за общее покровительство или попустительство по службе.
Но также перед нами и два события, независимых друг от друга: 1) финансовые отношения между друзьями; 2) лоббирование интересов было вызвано необходимостью выполнения госпрограммы и интересами службы. Учитывая, что оперативные службы вели разработку Х, в течение года до его задержания, им не составило труда провести «реализацию» своих оперативных материалов именно в день, когда С. Оказал финансовую помощь своему другу Х.
Для Защиты данная позиция представляет очевидную сложность. Состав преступления по ст. 290 УК РФ («Получение взятки») налицо. Подзащитный вину отрицает. А доводы, которые он выдвигает в свою защиту, не исключают логику Обвинения — наличие состава «получения взятки» в его действиях. Занять позицию, которую выбрал подзащитный, это чревато «накруткой» срока наказания, о чем сам подзащитный на первоначальном этапе следственных действий, вряд ли отчетливо понимает. А преступление относится к категории особотяжкого преступления,за которое наказание предусмотрено как в виде штрафа, так и штрафа многократного размеру взятки, так и  наказанию в виде 8 лет лишения свободы.
Думаю, что для любого практикующего адвоката очевидна вся сложность с оспариванием прямого умысла Х. на получение взятки, займи он ту позицию, которую выбрал подзащитный. Опять же подчеркнем, что защитник не вправе занимать позицию отличную от той, которой придерживается его клиент, поэтому и игнорировать эту позицию своего клиента Адвокат не может, просто, не имеет права. Но что мешает Защите занять позицию с учетом доводов обвиняемого Х. об обстоятельствах, при которых были получены денежные средства, а также о том, что лоббирование интересов коммерческих структур было вызвано не корыстным мотивом, совершения преступления, а как раз интересами государственной службы, а денежные средства были получены Х. на возмездной основе.
В принципе, возмездность в данном случае вообще исключает состав ст. 290 УК РФ. Правда, это обстоятельство подлежит доказыванию в уголовном суде со всеми сложностями и проблемами, которые имеются в уголовном судопроизводстве, при условии, что оперативные и следственные органы имеют доказательства обратного — безвозмедности переданных средств. Но тем не менее, данная позиция, что деньги предоставлялись в долг, имеет право на существование а данном конкретном случае. В этом случае действия Х, могут быть переквалифицированы на ч. 2 ст. 285 УК РФ со всеми очевидными последствиями, связанными с санкцией за совершенное деяние.
Вторая позиция, которая может быть занята по вопросу виновности Х, в преступном деянии — обстоятельства, при которых платилась взятка и нанесли ли действия Х. реальный ущерб интересам государственной службы. Да, в этом случае обвинение по ст. 290 УК РФ «опрокинуть» не возможно, но мы же говорили о принципах, которыми руководствуется Суд при назначении наказания. И эта позиция, правильно означенная в Суде, может привести к наказанию не обязательно связанному с лишением свободы. Естественно, мы говорим только о вероятности.
Но не будем забегать вперед, следствие по делу ещё ведется, Суд не состоялся. А данный пример приведен только как иллюстрация конфликта двух истин: истины существования и сущностной истины, и той возможности, который он — этот конфликт открывает для юридического дискурса. Пока же защита ходатайствовала перед Следствием о разъяснении существа предъявленного обвинения в порядке ст. 273 УПК РФ.
Перед нами в юридическом дискурсе, как бы две оси нашего суждения, Абсцисса, где прочно обосновались доводы из области существования, со всеми своими аргументами: последовательности, непротиворечивости, логической обоснованности, фактами, относящимися к обвинению, суждениями о форме вины, и ордината, где располагаются наши оценочные суждения, пусть и спекулятивные по своей природе, но относящиеся к существу суждения о вине, как и о факте, так и об этике, равно как  и о логике анализа поступка или же любого из фактов, расположенных на Абсциссе. Ордината не имеет постоянной точки сопряжения с Абсциссой, а также может передвигаться по желанию автора позиции в защиту обвиняемого. Для  чего? Да чтобы суждение, которое вы выносите в защиту человека, доверившего Вам свою судьбу, приобрело черты сингулярности, то есть индивидуальности вины в инкриминируемом подзащитному деянии.  И артикулируется или означается эта позиция по существу любого из элементов юридического дискурса, то есть той самой позиции, которую и предстоит создать в защиту клиента, только защитником. Вы автор позиции. Это и есть Ваш продукт. А согласится с ней ваш подзащитный или нет, это уже другой вопрос. Да? Тогда в бой! Ну, а нет, тогда лучше выйти из дела, так как налицо конфликт позиций, и  если дело по соглашению, конечно же, а не по назначению в порядке ст. 51 УПК РФ, так как в этом случае расхождение в позициях будет рассматриваться как нарушение профессиональной этики или, что ещё хуже — отказ от защиты. Но и в том и другом случае, своя позиция по предъявленному обвинению, в которую входит и Ваш опыт адвоката, и ваши юридические знания, полученные в том или ином юридическом вузе, и ваше понимание конкретных обстоятельств дела,  означается. Позиция по делу это Ваш интеллектуальный продукт, и раз уж в данной главе говориться о структуре вины, то и вина за эту позицию полностью Ваша, как перед собственной совестью, так и перед доверившимся Вам клиентом.
Вырабатывая позицию в защиту, адвокат наделяет  значением различные факторы и составляющие уголовного процесса, т. е. придает смысл и содержание фактам, правовым нормам, доказательствам по делу, т. е. фактически придает им ту функцию, которая, с одной стороны, должна соответствовать вероятному доминирующему развитию процесса, как это видится непосредственно адвокату, а с другой стороны,   за счет динамики смысловой конструкции своей формирует новую социальную реальность, или же приминительно к судебному процессу — реальность юридическую. Этот процесс формирования своей юридичкской реальности проводится в русле лингвистического структуруализма, что выделяет роль языка, так и речи об индивидуальной вине в инкриминируемом преступлении. Именно поэтому выше содержится отсылка в доминиующей позиции, которая уже сформирована в овбинении, как процессуальном акте, но, задача Защиты, сформировать свой концепт юридического универсума, в котором индивидуальная вина вашего подзащитного артикулируется- означивается в речи и тактике и стратегии защиты в через индивидуальную интерпретацию деяния с категориями справедливости, личности подзащитного и его рефлексией совестив отношении приписываемой ему вине. Данный методологический инструмент, в частности, используется Дж. Сёрлем в обосновании его теории судебного сужждения. Примечательно, что сам Дж. Сёрль философ, теоретик философии сознания, и практикующий юрист. То есть его концепт судебного суждения, в чем то схож с то моделью, которая обосновывается на страницах данной работы. Идея того, что лингвистические структуры являются результатом когнитивного образования сформулирована в его работе Searle J.R. Social Ontology: Some Basic Principles. 2004. P. 13-14. (Electronic resources) // http://socrates.berkeley.edu/4searle]. Сёрль рассматривает реальность судебного процесса как инфраструктуру юридических и институциональных фактов, существование которых опосредовано возможностью мыслить их в качестве таковых. Это, требуя выразимости последних посредством определенных речевых символов, возможно только за счет языка (или эквивалентной ему символической системы). А поскольку сознание и, соответственно, мышление трактуется ученым с позиции «операционалистской» интерпретации субъекта суждения, он имеет все основания отождествить лингвистические структуры с когнитивными образованиями, процесс осознания с реализацией индивидом языковых практик, относящих суждение к области преступного  и, в конечном счете, юридическое решение по конкретному делу  с системой воспроизводящих ее языковых (символических, юридических и социокультурных) кодов.
Однако то, что  осознаваемое подсудимым должно быть определенным образом выражено или, по крайней мере, представлено в виде символов, еще не означает тождественности субъекта преступления  и семиотических (смысловых) условий его существования, тождества формы и содержания, означаемого и означающего, символа и понятия. Лингвистическая система как таковая не обладает содержанием. Да, язык опосредует когнитивное действие, но не содержит его в речи. В данном случае мы говорим  не о «юридическом», не о  «социальном» в широком смысле, а о конструируемой человеком юридической  реальности, особенностью которой,  является ее институциональный, юридический по своей природе характер.  Мысль, процесс осознания зависит не от языка, а (1) от способности человека упорядочивать воспринимаемый материал «пропуская» его через себя, т.е к способности концептуализации; (2) от системы координат, которая инструментально опосредует реализацию данной способности (юридический  контекст конкретного уголовного дела); и (3) от способности человека интериоризировать (присваивать себе через понимание) параметры данной системы координат. Речь напрямую опосредует все эти процессы. Но именно опосредует, а не образует собою. Речь является «инструментом», который не содержит в себе этих параметров, хотя и служит неотъемлемым условием их существования (реализации), безусловно, влияя на соответствующие процессы [См.: Выготский Л. С. Мышление и речь. М.: Лабиринт, 1999].
Именно поэтому в уголовном процессе этика первична. Об этом жке говориться в работе Э.Левинаса «_______) (Какой???). Так как уголовный процесс развивается в диалоговой структуре, то отношение к другому человеку и ответственность перед ним, ставится выше юридических рассуждений о наличии. Отсутствии состава преступления. Именно отсюда следует посыл о соотношении поступка-деяния к справедливому-несправедливому. А сама личность судится именно сквозь этот когнитивный процесс осознания поступка, который уже помимо нас назван преступлением, но вот будет ли лицо призано виновным в нём зависит от лингвистической интерпретации юридических обстоятельств дела, которая не только обладает самостоятельным смысловым каркасом, но и обладает свойством формирования, становления позиции, а по просто откликом в лице Другого, той речи, которая будет продуктом когнитивных процессов в отношении выдвинутого обвинения.
И вот мы подошли к речи. Речи как в обоснование обвинения. И речи в защиту. Перед нами борьба, конфликт историй, речевых актов, который имеет прямое отношение к тому, какое решение Судом будет принято по вашему уголовному делу. Но как видим из предыдущего повествования семантика речи в защиту, выходит за пределы юридических конструкций о наличии состава преступления в деянии подзащитного, а соотносит суждение о вине с этическими категориями: вина, справедливость, личность.
Как придать истории смысл, т. е. наделить речь в защиту семиотическим содержанием, чтобы она обладала аффектом воздействия на Другого (по Ж.Дилёзу) или была раскрыта в «адекватных понятиях» (в методологии Половцевой), мы поговорим в следующей главе.
 

Порассуждать синтетическое суждение и аналитическое сждение, что такое тетическое суждение (г. 5 Дилеза по Лекциям Лейбница).
Отметить, что юридическая конструкция это часть концепта-позиции- важно.


Глава 6. Речь и смысл судебного суждения Защитника.
План:

Юристы часто говорят: «существенные вопросы уголовного дела», «говори по существу», «в чем суть?», «это не существенно»,  Судья даже может прервать Защитника упрекнув последнего в том, что его доводы не относятся к существу дела.
Что такое сущность, мы говорили в предыдущих главах. Повторюсь кратко, сущность это вопрос усмотрения говорящего, то о чем он говорит, то, что для него важно. Учитывая, что адвокат высказывается по обстоятельствам уголовного дела, это высказывание, важное для говорящего, должно каким то образом соотносится с предметом уголовного обвинения. Это два критерия, определяющие сущность уголовной защиты: усмотрение говорящего и относимость к предмету доказывания по уголовному делу.
Но для аффективной речи, для того чтобы в суде оперировать реальными понятиями, как их определила Половцева в своей небольшой работе о философии Спинозы, или Жиль Дилёз  в монографии «Логика смысла», просто усмотрения сущности не достаточно. Вернее её достаточно для научного дискурса, отчасти дискурса юридического, чтобы определить, например, что важно, а что нет для квалификации того или иного деяния подзащитного.
Вот только речь служит иной задаче — она должна побуждать Другого к согласию с вашими аргументами. Вызывать тот самый «аффект» в концепте Жиля Дилёза или оперировать реальными понятиями, о которых говорилось в статье Половцевой, который бы формировали событие в позиции защиты. Речь должна производить изменения в бытии, а в нашем случае, уголовной защиты, и в реальном судебном процессе.
Как этого добиться?