Молчание Шурика

Рано утром в хату старика Степана Каведецкого без сту-
ка вбежала запыхавшаяся соседка, с порога крикнув по
привычке: «Есть кто дома?» У нас в селе всегда без стука
заходят в дом. А чего стучать? Хозяева и так слышат, как
топают на крыльце и дверь ногой открывают.

– А где мне быть? – хмуро ответил Степан. – Чего в та-
кую рань припёрлась?

На столе стояли бутылка с мутной жидкостью на до-
нышке и две рюмки. Одна рюмка была накрыта тоненьким
ломтиком ржаного хлеба. Обычно весёлый старик Каве-
децкий на этот раз не был расположен к разговору.

– Степан, говорят, что Кубасов вчера умер в больнице, в
Хмельницком. Ты слышал что-нибудь?
– Вот поминаю. Налить?
– За упокой его души. Царство ему Небесное. Отгулял.
Отмаялся сердешный.

Помолчали. Через окно на стол упал тяжёлый луч ран-
него августовского солнца, осветив пустую бутылку, рюм-
ки, немудрёную закуску – кусочки сала на тарелке, хлеб и
пучок лука.
– Степан, сама слышала, как он в прошлом году, когда
его Веру хоронили, сказал на кладбище: «Долго я не задер-
жусь. Через год она меня к себе заберёт. Вот здесь моё ме-
сто будет, в её изголовье».
– А я другое слыхал. Выпивали мы с ним. Я ему и ска-
зал, не помню почему: «Доживи до моих лет, тогда узна-
ешь, что такое старость». Ему ведь только семьдесят семь
исполнилось, а мне уже восемьдесят три стукнуло. А он
возьми и ответь: «Когда мне будет восемьдесят, ты меня
дома не застанешь». Вот и понимай сказанное покойным
как знаешь.
– Наверное, думал, что вечно так будет по бабам бегать.
Больно шустро бегал!
– Дура ты, Марфа. Теперь я его действительно дома не
застану.

Для села смерть Кубасова была полной неожиданно-
стью. Был он довольно крепким стариком. Последние пят-
надцать лет один справлялся с домашним хозяйством. Пер-
вые годы после того, как жена Вера заболела, даже корову
держал и сам доил. В хозяйстве были куры, поросёнок,
огород. По весне воткнёт рассаду огурцов или помидоров в
землю, разок-другой заглянет к ним летом – прополет, под-
вяжет, а урожай на загляденье. Лёгкий был человек, и все
это знали.

Кладбище за селом вширь и ввысь растёт. Сколько по-
колений там лежит! Некоторые фамилии со временем бес-
следно исчезли – никого не осталось. Вот, например, род
Лещенко, Веры – жены Кубасова, какой большой был!
Отец её, Фёдор Филькович – глава семьи, лежит на клад-
бище уже почти полвека. И мать – Марта Николаевна –
похоронена рядом в восьмидесятых годах. А теперь в селе
только дальние родственники остались, близкие все ушли
на кладбище. И Вера, добрая душа, в прошлом году пересе-
лилась к ним, не дожив несколько дней до восьмидесятиле-
тия. Долго болела после инсульта. Всех жалела, всё пони-
мала. Незаслуженно страдала. Жила – мучилась и умирала
в муках. Перед самой войной семнадцатилетней девушкой
выдали замуж за русского солдата-пограничника. Ма-
ленькая речушка Вилия разделяла Украину на две части:
восточную и западную, на берегу реки стояла застава, на
ней и служил Иван Кубасов, высокий и статный парень с
Волги. Влюбился он в украинскую девушку, поженились,
но не прошло и месяца, как война началась. Сгинул сол-
дат в немецком плену. Аккуратисты-немцы даже справку
прислали – умер. А Иван не просто умер: бежал из немец-
кого плена – поймали, били, от побоев и скончался. Кто-
то видел солдата в немецком лагере, и весточка дошла до
села уже после войны. Вера работала в колхозе, воспиты-
вала сына, а в пятидесятых годах заехал в село младший
брат погибшего мужа Трофим, чтоб свидеться с вдовой и
с племянником познакомиться. Так и остался Трофим в
селе, женился на вдове, и родила Вера от него сына Вла-
димира. Трофим, в отличие от спокойного и рассудитель-
ного Ивана, был натурой вспыльчивой и любвеобильной.
Обладал прекрасным музыкальным слухом и красивым го-
лосом. Пел замечательно. Его звонкий тенор знали многие
окрест: где свадьба или какое-нибудь другое празднество –
обязательно приглашали Трофима. Без Трофима свадь-
ба не свадьба. И физически был очень крепким. До самой
старости за ним никто из молодых угнаться не мог. Пья-
ным его никто не видел, хотя выпить любил, но свою меру
знал крепко. Светло-карими яркими глазами и звонким
голосом Трофим притягивал к себе взгляды женщин. По
всем окрестным сёлам имел подруг. А лет двадцать назад
сошёлся с молодкой Фроськой из соседнего села, при жи-
вом муже, и практически жил на два дома. Приворожила,
говорят, Фроська его. Муж потом умер, а Трофим продол-
жал тянуть на своём горбу Фроськино хозяйство. Хотя и
Веру не бросал.

К одиннадцати утра сын привёз из Хмельницкого отца в
гробу. Последнюю неделю Владимир не уходил из больни-
цы. Ухаживал за отцом день и ночь и никак не мог осознать
случившееся. Странная история. Недавно был в селе, и всё
было нормально. Отец не болел. А затем звонок, как гром
среди ясного неба: упал дед с чердака в сарае и разбился. С
улицы крики старика услышала соседка и нашла Трофима
на бетонном полу. Медсестра Надя помогла, чем могла, и
вызвала из района скорую помощь. Отправили деда в рай-
онную больницу, где в нейрохирургическом отделении ему
сделали операцию с трепанацией черепа. Спустя какое-то
время старик даже разговаривать начал, но не мог вспом-
нить, что с ним приключилось. Память как отшибло. Была
надежда, что пройдёт время, поправится, и память вернёт-
ся. Но нет, потом ему стало хуже, потерял сознание. От-
правили в область, в Хмельницкую больницу. Вот в этой
больнице отец умирал тяжело и мучительно. С трудом
можно было до него докричаться, и тогда он глазами или
лёгким пожатием руки показывал, что слышит. Слышал-то
слышал, а сказать ничего не мог.

Так и осталось тайной для сына и для всей родни, что
случилось в том злополучном сарае. Может, село и знает
что-то, но никто ничего не говорит. Из отдельных фраз, на-
мёков, каких-то нестыковок Владимир понимал, что слу-
чилось что-то неладное, но истины добиться не мог.

Похоронили Трофима Петровича Кубасова под вечер
того же дня. Были певчие, как положено. Провожали на
кладбище всем селом. Приехал сын Веры Алексей.

Когда отпевали в хате, у гроба стояли соседи, в основном
старые и больные люди. Здесь была и баба Мидора, жившая
одна на противоположной стороне улицы. Муж умер, дети
давно разъехались, вот и доживает век одна. Еле стоит у гро-
ба, утирая слёзы уголком платка. Так же стояла со слезами на
глазах, когда в прошлом году хоронили Веру. Жалко ей Ку-
басова. Безотказный человек был. А если что-то было не так,
то – что теперь? Бог ему судья. Печально стояли старики и
искренне жалели покойного, и себя жалели. Жизнь вспоми-
нали. Не было радости в колхозе в молодости, нет счастья и
в старости без колхоза. Всё чаще на похороны приходится
ходить. Невольно смотрят друг на дружку и думают:
«Кто следующий?»

После похорон накрыли во дворе столы – стали поми-
нать покойного. В селе не принято говорить речей во время
поминок. Люди поднимают рюмки и закусывают. И пере-
брасываются между собой какими-то незначительными
фразами. Хотя всё, что говорится, всегда имеет значение,
но для внимательного уха.

– Говорят, лук рассыпал на чердаке сушиться и лазил на
чердак проверить. Не удержался и упал.
– А чего тот лук проверять? Сушится и сушится. Чем
ему поможешь?
– И то правда. Лук без нас и растёт, и сушится.

Невдалеке сидит дворовый пёсик Шурик и вниматель-
но слушает, наблюдая за происходящим. Даже еда его ин-
тересует не очень. Бросят кусок – съест не спеша. И опять
слушает. При жизни хозяина он молча, без показушного

лая на чужих людей, служил деду Трофиму. Не за кусок
хлеба, из любви к хозяину. Люди удивлялись его предан-
ности и чутью. Уезжает дед Трофим на велосипеде в сосед-
нее село – Шурик проводит хозяина до шоссе, вернётся во
двор и ждёт. А если задержится хозяин, выбегает на дорогу
и смотрит, не появился ли из-за бугра Трофим. Если Куба-
сов уезжал на автобусе, то Шурик выбегал к остановке и
встречал автобус. Небольшой, рыжеватого окраса Шурик –
скромный представитель беспородных собак, которые зна-
ют своё место и свою роль в хозяйстве.

– Шурик всё знает: зачем Кубасов на чердак лазил и как
всё было. Да сказать не может.
– А что же он ел? Нелька-то тоже в больницу ездила.
Помогала Володе за отцом ухаживать.
Нелька – это соседка, крупная, здоровая и ещё не старая
женщина. При жизни Кубасова она помогала ему по хозяй-
ству. Да и за Верой последний год ухаживала.
– Ко мне Шурик ходил. Я ему молока давал и так... раз-
ной еды. Придёт во двор и смотрит. Как не дашь? – вме-
шался в разговор немногословный Павло.

Павло – пятидесятилетний мужчина, среднего роста,
худой. Он вечно чем-нибудь занят. То скотину пасёт, то
корма на ферму подвозит, то в собственном дворе ковыря-
ется, что-то ремонтирует, то помогает огород кому-то вспа-
хать. Он один из последних и надёжных людей – колхоз-
ник: колхоз как был, так и остался, хотя на бумаге новая
власть разделила и закрепила землю за селянами. Но кто
её в одиночку обработает? Вот и передали землю по дого-
ворам в общее пользование. Так что колхоза как бы нет, но
на деле он есть, потому что жив Павло.

– Две недели назад копали Ганке-костоправше могилу.
Я из ямы не мог сам выбраться, а дядя Кубасов подтянулся
на руках и выпрыгнул, – сказал вдруг молодой Старицкий.
Позднее, вечером, в узком семейном кругу стали обсуж-
дать, как же мог покойный упасть с чердака.

– Как-то не укладывается в голове, что Трофим Петро-
вич упал с чердака и разбился. Кто его видел в тот день? –
вслух рассуждал Алексей, брат Володи по матери.
– Говорят, Фроська приезжала к нему с утра. И сын с
ней был. Вроде они выпивали...
– Если выпивали, то без Нельки не обошлось. А она что
говорит?
– Говорит, что в тот день была в селе Антоновке. Мол,
алиби у неё имеется.
– Почему сразу – «алиби»?
– Знает что-то, а говорить не хочет, вот и ляпнула про
алиби. Научил кто-то.
– Так что же получается? Дело пахнет криминалом?!
– Вряд ли. Но много непонятного. Почему-то никто ни-
чего не говорит прямо, а между собой шепчутся. Вон Ан-
дрон, что через три хаты живёт, сказал Мишке Косому, что
видел, как Фрося со своим великовозрастным сыном убе-
гала огородами на автобус, – сказал Владимир с горечью и
добавил: – Живут по принципу: моя хата с краю, ничего не
знаю. Пока самих жареный петух в задницу не клюнет.
– Если она видела, как Трофим Петрович упал, и убежа-
ла, то это статья уголовная – неоказание помощи человеку
в беде, когда его жизнь находилась под угрозой.
– Откуда она про такие тонкости знает? Увидела, что
разбился. Побоялась, чтоб не подумали, что она столкнула
деда с чердака, и сбежала.
– Говорят, что Фроська домогалась, чтоб он деньгами
помог её сыну. Вроде лошадь у того украли.
– А вот Хмарчук, он частенько на рюмку к деду забегал.
Так на следующий день, как случилось несчастье, сказал,
что никакой Фроськи там не было. А потом, когда выпив-
ши был, стукнул по столу кулаком и рявкнул: «Была эта
сука там, была! Но ничего никому говорить не буду».
– Бог им судья. Ничего не известно. Ничего не дока-
жешь, – горестно проговорила Саша, жена Владимира. На
том и расстались, и все разъехались: кто в Киев, кто в Мо-
скву. Хату закрыли на замок и ключ отдали Нельке, чтоб
присматривала.

Во дворе остался один Шурик. Как он жил и чем питал-
ся, никто не знает. Может, Нелька подкармливала, может,
сердобольный Павло давал ему еду, но когда Владимир
приехал в село на сорок дней, то Шурик встретил его очень
взволнованно. Он словно крутился вокруг невидимой оси,
стонал, как бы пытаясь сказать что-то важное.

Оказалось, что Шурик каждый день бегал на кладбище
и целыми днями сидел у могилы Кубасова. Посидит-поси-
дит и бредёт понуро домой.

– Встретился мне как-то Шурик. Бежит, вижу, с клад-
бища. Посмотрел на меня, а в его глазах слёзы. Аж жутко
стало, – рассказал Степан Каведецкий.
– Поминали Кубасова на девятый день. Пришли на мо-
гилку. Оставили там колбаску на газете, рюмку с водкой. Так
я хотела переложить колбаску и протянула руку за ней. И
что вы думаете? Шурик меня лапой по руке ударил, мол, не
трогай! Я чуть в обморок не упала, – всхлипнула Нелька.
– Так, может, он сам колбаску съел? Шурик-то?
– И не понюхал даже... С нами убежал с кладбища.

На сороковой день пришли мужики, стали полукругом
у могилы и спели деду Кубасову песню. Песню, которую он
не раз просил, то ли в шутку, то ли всерьёз, спеть ему, когда
он умрёт:

На рейде большом легла тишина,
И море окутал туман,
И берег родной целует волна,
И тихо доносит баян:
Прощай, любимый город!
Уходим завтра в море...

Почему именно эту песню? Ведь Кубасов никогда не
был моряком. Может, в песне кроется тайна его несбыв-
шейся мечты? Или тайна смерти? Кто теперь узнает?

Из-за тучи выглянуло солнце, щедро осветив кладбище,
могилку и поющих мужиков, серьёзных и торжественных.
Озарило во всю мощь тихое кладбище с современными па-
мятниками и со старыми, почерневшими от времени креста-
ми, свежий горб земли с новым деревянным крестом над ним.

На следующий день приехала в село милиция и стала
опрашивать селян на предмет загадочной смерти Кубасо-
ва. Наконец-то спохватились. В частной беседе кто-то из
милиционеров сказал, что не мог дед получить такую смер-
тельную рану от падения с чердака. Мог, не мог, кто сейчас
докажет или расскажет что-то? Разве что Шурик. Но Шу-
рик смотрит на всех с тоской в глазах и молчит.

Безмолвная и несчастная собачья жизнь.

Через полгода, весной, колхозный сторож ночью вы-
стрелил в бродящих возле фермы собак. Может, от скуки
выстрелил, может, по пьяному делу, – кто его знает? Голод-
ные собаки часто прибегали на ферму в поисках еды. Но
по странному совпадению дробь попала только в Шурика
и убила его наповал. Как единственного свидетеля. И ушла
вместе с Шуриком на веки вечные тайна смерти жизнера-
достного Трофима Кубасова. Бегал-бегал к могилке хозяи-
на и ушёл вслед за ним в мир иной.