Госпожа сочинитель. Гл. 35-37

35


Ночной ветер дул порывами, взметая тучи пыли. Под ногами змейкой вился песок вперемешку с мелким щебнем, которым была устлана дорога. Было настолько темно, что Даниэль не видел собственной руки, вытянутой в попытке нащупать стену. Он воровато крался вдоль забора лечебницы, чутко прислушиваясь к звукам позади себя. С момента его последнего визита к госпоже Суаль прошло около недели, и этого времени ему хватило, чтобы многое понять… Даниэль явился сюда этой нервной ветреной ночью с одной целью — исправить роковую ошибку прошлого. Любой ценой.

Вот он уже достиг конца высокого каменного забора. Сквозь просветы в листве виднелись обрывки огней. Электричество мигало, угрожая погаснуть. Даниэль замер и прислушался, потер залепленные пылью глаза. Порыв ветра снова хлестнул ему в лицо, и мужчина приступил к решительным действиям.

Тренированные руки ухватились за край, а ноги заняли прочное положение на нижних выступах камней. Даниэль бесшумно подтянулся вверх, к вершине ограждения. Кругом царило обманчивое безлюдье, таящее в себе недремлющее око охраны. При мысли о сторожке и населяющих ее работниках Элинт вознегодовал. Чем провинились эти несчастные люди — пациенты клиники Бэкарта? За что к ним приставили почти тюремный надзор? За то ли, что они, не выдержав, сдались, упали с пьедестала, запятнали свое доброе имя?.. В наказание за слабость они прозябали в этой убийственной тиши — без свободы, без имени, без чести… За них всё решали опекуны; уделом же этих несчастных стало рабское положение живых мертвецов, вычеркнутых из мира.

Даниэль увидел позади затаившийся автомобиль с потушенными фарами. Пусть он не предпринял законных действий, чтобы вызволить Эклу из плена (ведь она сама молила его ни о чем не просить Олсена), зато теперь пришел сам в твердом намерении забрать женщину с собою.

Ноги упруго ступили на землю — уже по ту сторону забора. Отчаянный похититель крадучись проскользнул под кустами жасмина и на мгновение слился с темным выступом спящего дома… Кругом ни души, однако от порывов ветра, гремящих где-то железом крыши, создавалось тревожное напряжение, которое не ослабевало ни на минуту. Казалось, будто кто-то идет следом за дерзким вторженцем, будто уже готов строго окрикнуть его…

— Я верну тебе долг, — прошептал Даниэль, разматывая моток веревки, в то время как глаза его оценивающе скользили по темному фасаду с тускло поблескивающими впадинами окон, по водосточной трубе, по перилам балкона…— Когда-то ты вызволила меня из плена, заставила очнуться и ожить. Настала моя очередь. Я не дам тебе погибнуть…

*  *  *

От разлапистой кроны дерева по озаренной светом фонаря площадке кружили тени. Даже когда окно зашторили, на занавесях, словно на киноэкране, продолжали плясать нелепые образы.

Экла Суаль успокаивала свою подругу, которая пришла к ней в комнату среди ночи, дрожа от ужаса. Это была бывшая певица; ее психика пошатнулась после встречи с грабителями, которые однажды напали на нее во время гастролей и, угрожая оружием, обобрали до нитки. С тех пор забытая поклонниками, одинокая женщина обосновалась в частной клинике, где ее не так настойчиво, но всё же иногда посещали навязчивые страхи.

— Ну хватит. Достаточно слез, Клара, — вполголоса попросила госпожа Суаль. Крепко обняв друг дружку, они сидели на краю разобранной постели и слегка раскачивались в такт всхлипываниям.

— Не могу, Экки. Сегодня непременно случится что-то ужасное, — визгливо отозвалась темноволосая женщина с одутловатым лицом и воспаленными глазами. — Только что я выглянула в окно и мне показалось, что…

— Ерунда! Сколько раз тебе мерещилось! — не дослушала Экла. — Забудь! — И она с неистовой лаской прижала подругу к своей теплой, тяжело вздымающейся груди.

— Мне показалось, что там кто-то крадется, — договорила Клара. — А я здесь совершенно одна. Я всеми забыта!

— У тебя есть я. Это важно.

Клара умолкла, и даже в ее сопении можно было уловить благодарственные нотки. Некоторое время они молчали, пока сладостно-трагичное настроение момента не потребовало от них новых слов и новых волнений, в коих обитатели этого заведения частенько находили себе развлечение. Клара легонько отстранилась от своей приятельницы и посмотрела на нее широко раскрытыми, укоризненно-недоумевающими глазами.

— Ты счастливая. Мне вовек не видать такого счастья!

— Я? Счастливая? Ты заговариваешься. В чем же, по-твоему, заключается мое «счастье»? В том, что я уже три года не принадлежу самой себе? В том, что моей жизнью распоряжаются другие? Ох, Клара, я больной человек, — вздохнула Экла. — Поверь, мне не так много осталось…

— Не-ет! — Та вскочила, размахивая пальцем перед ее носом. — У тебя есть то, что делает женщину женщиной. Ты не обманешь меня, ведь мы знаем друг друга не первый год.

Экла поглядела на подругу с нескрываемым интересом.

— Будь добра, дорогая. Объясни мне всё то, что ты сейчас сказала.

— Хорошо. Только ты сама это прекрасно знаешь. Эффектный господин, с которым ты познакомила нас в беседке… Я умею распознавать взгляды мужчин — его взгляд говорил о многом. Он любит тебя! Он сделает всё, чтобы…

— Замолчи! — крикнула Экла, вскипев. — Ты сошла с ума. Этот «эффектный господин» — жених моей дочери, и мне плевать, какими глазами он на меня смотрел. И вообще… уже поздно. Пойдем, я отведу тебя в твою комнату. Мы не должны засиживаться так долго. — Экла с каким-то остервенением выпроводила Клару из комнаты.

Госпожа Суаль еще долго ублажала свою закадычную приятельницу. Та не сразу отпустила ее, заставив за ностальгической беседой выкурить по припасенной тайком сигарете. Потом ей пришлось старательно взбивать Кларе подушки и даже петь колыбельную. Когда наконец та забылась беспокойным сном, Экла вышла в коридор и притворила за собой дверь.

Ее сердце до сих пор колотилось, как безумное. Что за наваждение? Досадливо поморщившись, Экла прислушалась к порывам ветра на улице. Весь этот дом с его фальшивым спокойствием олицетворял собой старость и смерть.


36

Стоит ли Экла риска, какому он подвергает себя? Даниэль прислушался к себе, но внутренний голос молчал, обиженный за прежнее неповиновение. После того, как веревка с железным крючком была переброшена за перила балконной балюстрады, после того, как Даниэль вскарабкался по ней к одному из окон второго этажа, цепляясь ногами за миллиметровые выступы в стене,— юношеский запал его покинул. О, разве не смешон он сейчас? Он уже давно не мальчик! Его место в кабинете с мебелью из красного дерева, его место рядом с очаровательной невестой — рядом с Лилу… Даниэлю вспомнились годы, которые он прожил со всем возможным шиком. Разве он жил именно так в угоду себе? Нет. Он угождал гиганту по имени Высшее общество. Каждый шаг Даниэль делал с оглядкой на него, теряя самого себя. За суматохой насыщенных событиями дней он забывал, кому изначально обязан своим преображением…

Отказаться от затеи уже невозможно. В руке Даниэля оказалась пилка, с помощью которой ему предстояло разделаться с очередным препятствием — решеткой на окне, изготовленной в виде раскинувших крылья птиц. Даниэль пилил до мозолей, до ломоты в суставах, до тупого озлобления, когда все опасности становятся безразличны… Он делал это как можно тише; благо, звуки ветра заглушали скрежет металла. И вот наконец цель достигнута. Выверенным ударом локтя Даниэль разбил стекло, просунул руку в отверстие, вскрыл шпингалет и проник в темную комнату. На их прошлом свидании Экла показала ему окно своей палаты — ошибки быть не могло. Но что это? Кровать пуста — здесь никого нет! Неужели он всё-таки ошибся, и это чужая спальня? От такой мысли незадачливый похититель замер: как сможет он уйти, не достигнув цели?!

И тут неожиданно отворилась дверь. Свет вспыхнул так внезапно, что на секунду лишил Даниэля возможности видеть. Он почувствовал себя вором, которого застигли на месте преступления… Когда глаза немного привыкли к электричеству, он увидел ее. Что говорить? Как держаться? Трудность этих мелочей открылась только сейчас. Мелочи обычно приходят сами собой в процессе совершения подвига, но… До чего же глупо!

Экла долго смотрела на пришельца во все глаза, и в ее взгляде читалось недоумение, перетекающее в ироническую усмешку. Она поглядела на разбитое окно и обо всем догадалась.

Экла непременно узнала его, с облегчением подумал Даниэль. Теперь-то уж точно! Ведь неужели он так мало значил для нее, что не оставил о себе хоть маленького воспоминания?! Она узнала, именно поэтому сказала резко, совсем иначе, чем в прошлый раз:

— Это вы! — и устало махнула рукой, словно отгоняя наваждение. — Опять вы!

— Да. — Он не осмеливался сделать еще один шаг без ее позволения. — Вы не рады?
Всё происходило совсем не так, как должно было. Вместо слез раскаяния и страстных объятий они держались друг с другом натянуто, продолжая играть в дурацкую игру даже теперь, когда всё стало так просто. Экла продолжала упрямо игнорировать своего Даниэля. Она видела Рэя Гинсбета, чьи поступки не находили разумного оправдания и казались смешными.

— Зачем?

— Чтобы забрать вас отсюда, — сдавленным шепотом пробормотал Даниэль.— Я же обещал.

— Вот как!

— Вот как...

Экла выпрямилась. Ее посеревшее, сонное лицо могло показаться оскорбленным.

— Ваши действия незаконны, — холодно напомнила она. — Вы пробрались на охраняемую территорию. Вы… Вы возомнили себя Бог знает кем! Думаете, вам всё сойдет с рук, потому что вы фантазер? Вы играете с живыми людьми и ждете слов благодарности?

Даниэль вспыхнул.

— Я…

— Молчите, — строго шикнула она. — Вы во всё хотите внести свою лепту, ко всему стремитесь приложить свою руку. Вы ждали, что я буду тронута вашей заботой? Да вы просто не в себе!

Женщина принялась ходить по узкому проходу от кровати до двери и обратно, энергично жестикулируя:

— Вас заинтересовал мой случай? Ну признайтесь же! На мой взгляд сюжет до безобразия банален: дама не справилась с переживаниями, а муж избавился от нее, чтобы завладеть ее богатством.

— Сюжет не банален, потому что его героиня — прекрасная женщина, — робко возразил ночной гость. Он с трудом верил в собственную решимость, что вела его сквозь опасности. Какая непостижимая сила занесла его сюда — слабого и беспомощного — под град упреков. — Я просто хочу сделать вас счастливой… Нет, даже не так. Нас!

Взглянув на него, Экла скривилась в презрительной усмешке.

— Вы считаете, что счастье — постоянная величина?

— Да, — ответил он не задумываясь.

— Вы ошибаетесь. — Ее слова звучали хладнокровно, как выстрел, произведенный твердой рукой. — Счастье — всего лишь миг. Оно никогда не длится долго. Подумайте сами: стоит ли менять спокойствие на короткую вспышку?

— Стоит. Ради этой вспышки стоит сгореть.

— Уходите… Пока не поздно, — растерявшись, тихо промолвила она.

Он ожесточенно замотал головой; в его груди наравне с отчаянием рос упрямый протест. Он понял, что не оставит Эклу даже в обмен на все сокровища мира, и новая устремленность прибавила ему сил.

— Доверьтесь мне! Уйдем отсюда вместе!

Даниэль с упоением всматривался в изможденное лицо с большими сверкающими глазами, и ему было мало одного созерцания. Он начал приближаться; он точно знал, что под влиянием его ласк она больше не сможет противиться. Однако Экла не подпустила его к себе.

— Не подходите! Еще один шаг — и я закричу…

Ее охватил ужас — от невыносимого желания уступить.

— Если вы уйдете, я ничего не скажу дочери. Мы всё оставим как есть и будем делать вид, что события этой ночи нам приснились.

— Нет! Тогда я сам скажу Лу о нас. Пусть знает, что ее мать меня приворожила! — Даниэль придвинулся к ней вплотную. Экла не желает узнавать его? Что ж, он заставит ее вспомнить.

Он еще не успел ничего сказать, как ее лицо до неузнаваемости исказилось. Она сорвалась с места, словно вихрь, выбежала в коридор и прокричала надломленным, охрипшим голосом:

— Помогите! На помощь!

Даниэль закрыл глаза… Сейчас сюда сбегутся люди; его примут за грабителя и сдадут в полицию. Вероятно, он будет задержан до утра, а потом прояснятся неучтенные обстоятельства, которые и навлекут позор на голову известного писателя. Что делал господин Гинсбет ночью в палате полоумной матери своей невесты? Для чего разбил окно, перепилил решетку? Конечно, можно что-нибудь придумать, можно выкрутиться, призвав на помощь свое природное обаяние и заручившись поддержкой Лилу. Но это будет бесчестно.

Между тем кто-то откликнулся на зов. Даниэль слышал торопливые шаги. Что ж, он получил по заслугам: когда-то предав Эклу, теперь он получал предательство от нее.

— Что случилось? Вы кричали?

Небольшая пауза отделила ответ Эклы от вопроса дежурной медсестры.

— Я прошу прощения, Кэтти. Мне привиделся кошмар, я ужасно испугалась. Теперь всё хорошо. Вы можете идти.

Голос прозвучал совсем иначе; с трудом верилось, что его обладательница могла кричать, зовя на помощь.

Опустившись на постель, Даниэль рассмеялся нервным, тихим смехом. Опасность миновала. Экла одумалась и решила пощадить его. За это он был ей благодарен. Он больше не боялся, что в комнату войдут, ибо чувствовал возвращенное доверие любимой. Она вновь на его стороне; в ней опять пробуждались утраченные, затоптанные в пыль симпатии…

Экла и вправду вернулась в комнату совсем с другим настроением.

— К счастью, никто не слышал, как вы разбивали стекло, — шепнула она и подождала, пока шаги уходящей сестры стихнут в глубине коридора.

Видя ее озабоченность, вызванную (несомненно!) беспокойством за его судьбу, Даниэль просиял. Он опять рассмеялся, на сей раз громче и свободнее.

— Как вам не стыдно! О чем вы думали? У вас могут возникнуть большие проблемы, ведь наша дружба для других всё равно что бельмо на глазу!

— Рад, что вы признаете хотя бы дружбу…

Она стояла перед ним, вконец обессиленная спором. Признаки усталости в облике Эклы смущали его: ему хотелось приласкать ее, но она решительно высвободилась, едва только он попытался притянуть ее к себе на кровать.

— Сейчас не время. Я должна высказаться. То, что я скажу, остудит ваш пыл, господин Гинсбет. Я не должна соглашаться на этот побег. От того, что окружает нас, от того, чем мы связаны, нельзя убежать.

— Я знаю! Вы говорите так из-за своей дочери, ведь мы с ней должны пожениться… Через две недели… В любом случае свадьбы не будет. Я не из тех, кто разбрасывается. А муки совести пройдут.

— О! — Экла села к зеркальной тумбе, чтобы причесать свои поседевшие волосы.

— Я сказал что-нибудь не то?

— Вы даже не представляете насколько!

Ему не терпелось увидеть ее глаза, но госпожа Суаль не спешила повернуться. Тогда он сам встал и, подойдя сзади, бережно обнял ее за плечи. Экла не шевелилась, пока он целовал ее шею. Вперив глаза в пустоту, она боролась с усталостью — с той усталостью, которую вызывает пресыщение жизнью.

— Сейчас я разочарую вас, мой милый. Если я и думаю о дочери, то в самую последнюю очередь. Удивлены? Шокированы?

Даниэль не отнял своих рук, лишь слегка напрягся от ядовитой искренности ее признания.

— Да. Я глубокая эгоистка. Я всегда беспокоилась исключительно о себе и сейчас продолжаю в том же духе. Я знаю нечто, чего еще не знаете вы… Желая осчастливить, вы убиваете меня вот этими руками…

Проследив за направлением ее взгляда, Даниэль помимо воли отстранился.
Экла заметила его оторопь и улыбнулась.

— Я объясню. Только прежде вы должны сесть и успокоиться. А я пока погашу свет — с того крыла могут увидеть его, тогда сюда кто-нибудь придет, чтобы поинтересоваться, почему я не сплю, а затем напичкать снотворным. Самое обидное, что даже нельзя будет их выгнать — все они имеют право докучать мне.
Даниэль повиновался, и когда на комнату упала темнота, почувствовал рядом тяжелое дыхание собеседницы.

— Бывает так, — начала Экла, — что с потерей очень близкого человека ты продолжаешь удерживать его образ. Пусть мысленно, пусть посредством воображения, но он становится твоей тенью, он преследует тебя. А мысли… Нет субстанции более эфемерной и более материальной, чем мысль. Мои мысли принудили меня искать выход из ситуации, в которую я попала. Человек слабеет, когда дело касается его сокровенных желаний, ведь желания — хуже лютой стихии… Я стала слаба. Я пустилась во все тяжкие, потому и была раздавлена… Гинсбет, вы хотите знать, как я жила?

Он кивнул, хоть в темноте она не могла это видеть.

— Наверное, вы уже поняли, что мне было плохо, — выразительно сказала Экла, — я искала спасения, но обрела иллюзию. Вездесущую иллюзию! Она мое проклятье. Стоит ли говорить дальше?

— Продолжайте, — прошептал Даниэль. — Я хочу знать.

— Я стала много и жадно пить, я прибегла к различным способам развращения плоти. У меня было много мужчин, с которыми я спала почти на глазах у мужа. Никто из мимолетных любовников не ценил так мою жалкую сущность, как… Впрочем, это неважно. Важно то, что один из них познакомил меня с «лекарством» от несбывшегося. Я знала о последствиях, но тогда даже самое страшное казалось мне шуткой. Я смеялась над грустным и плакала над смешным. Вихрь пагубных наслаждений закрутил меня, и вот однажды настал тот день, когда я перестала обращать внимание на свою внешность, на окружающий мир, на его законы и потеряла счет времени. О, если б вы видели меня тогда — вам не захотелось бы расцеловывать мою шейку! Грязное вонючее животное с пьяными глазами и худым, ссохшимся телом; животное, об которое, попользовавшись, вытирали ноги… Место такому существу — под забором, но я точно в насмешку продолжала жить в богатом, сказочно прекрасном доме, беззастенчиво позоря свою семью. Олсен отправлял Лилу к родственникам, чтобы мои непристойные гости не подвергали опасности ее невинность; вскоре он и сам перебрался в другой город, скрываясь от молвы и насмешек. Наш городской особняк был продан — доходы упали, и мы уже не могли содержать его… Потом я оказалась здесь. Здесь я волей-неволей начала исправляться. Мне выпал шанс закончить жизнь в человеческом обличье. Постепенно я забыла о… об одном человеке. Я долго болела им… И тут появились вы! Вы всё испортили! Нужно подвести какую-то черту. Вы так не считаете?

Он кивнул, она же посчитала молчание согласием.

— Вот что: никогда не сражайтесь с реальностью, ибо в любом из вариантов вы обречены на провал. Я слишком часто отрицала ее — вот, к чему меня это привело… Но вам повезло больше. Вы пишете, и всё, чем вы живете, обретает гармоничную форму, которая никому не повредит. Вы сильнее, чем я. Вы мужчина, у вас шире кругозор, свежее и гибче душа… У меня же всё закрепощено в двух вещах: борьбе и слепом стремлении. Я запросто могу дважды наступить на одни и те же грабли.

— Экла…— беспомощно пробормотал он, сжимая ее плечо, но она вскочила, и его рука соскользнула.

— Знаете, что я сделала с вашим подарком?

— Подарком?.. Ах да! Шкатулка!

— Прибавив некоторые свои сбережения, я обменяла ее на… дозу. Шкатулка очень понравилась одной здешней даме. Приятель достает для нее это и передает замаскированным в безобидные с виду передачки. Вот с ней-то я и совершила этот нехитрый обмен… по вашей вине! Вы разбудили мое забытое пристрастие! Как видите, даже здесь многое продается и покупается. Конечно, утаить такое от персонала невозможно, но стоит заплатить, как они с охотой закрывают глаза.

Даниэль медленно приходил в себя после ее откровений.

— Я могу вытащить вас отсюда другими путями? С помощью денег? — без прежнего энтузиазма спросил он.

— Не уверена. Олсен воспрепятствует. Он мой господин, — усмехнулась она.

— Тогда…

Даниэль решительно поднялся. Услышанное было подобно обвалу. Нет, он не был готов к такой правде; он не верил, что женщина, казавшаяся ему воплощением чистоты и благородства, пала так низко… Совсем как в день четырнадцатилетней давности он испытывал отвращение и хотел бежать.

— Тогда… я ухожу, — выдохнул Даниэль. — Надеюсь, вам станет легче.

— Через окно? — лукаво спросила Экла.

— Через окно. Больше я вас не потревожу.

Однако она не дала ему сделать даже шага:

— Как?! Вы не обнимите меня на прощанье?

— Да... — Даниэль дружески обнял ее за плечи и быстро отпустил.

Экла начала торопливо рыться в своих вещах, пока он оглядывал последствия своего вторжения.

— Как вы объясните это? Нам нужно вместе придумать разумное оправдание порче казенного имущества, — сказал он. — Пусть за решетку и окно ответят пресловутые грабители, а? Им не привыкать…

И лишь теперь он заметил, что Экла решительно кутается в шаль.

— Мне не придется ничего объяснять, — заявила она. — Я ухожу с вами.

— Вы уверены?

— Как никогда.

— Не боитесь лезть через окно?

— Но вы же со мной! Вы поддержите меня, мой храбрый рыцарь…


37

Три часа спустя они сидели в уютном ресторанчике с рядом отгороженных ниш, где каждый столик был заключен в отдельную кабинку. Дверцы там были выполнены из полированного дерева со стеклянными вставками, что при желании сохраняло зрительный контакт с общим залом, однако наши герои по понятным причинам задернули шторки, чтобы, отдыхая от пережитого риска, побыть наедине.

Даниэль был горд собой и всячески хвастал перед Эклой размахом своих возможностей. Пусть она видит, каким он стал! Куда девался жалкий мальчишка? Вместо него перед госпожой Суаль сидел представительный мужчина, одетый с иголочки. Чего стоили одни только его глаза, голубые и по-прежнему слегка застенчивые — единственное, что осталось в напоминание о «большом ребенке». Иногда они глядели прямо, с безмерным обожанием… Иногда туманились, иногда искрились лукавством… А временами делались серьезны, что свидетельствовало о каком-то размышлении.

Экла снисходительно наблюдала за Даниэлем, вволю позволяя ему куражиться. Она давно узнала его, однако обращалась к нему на «вы» и называла новым именем. Наверное, ей просто не хотелось заводить разговор о прошлом, ведь тогда неминуемо придется сыпать обвинениями, требовать объяснений — совершенно бесполезных на данный момент.

— Ты видишь, каким я стал? — спросил Даниэль, трепеща от гордости.

Она кивнула, но не улыбнулась.

— Ты не рада?

— Рада. Вы большой молодец. Вы просто… Я не нахожу слов, чтобы выразить вам свое восхищение, но… Мне горько от того, что вы теряете всё это по моей вине.

— Как можно! — протестующе вскинулся Даниэль.

— Можно, — Экла отпила из бокала. — Я стара для новой игры. Когда-то мы создавали свой мир, из которого, не моргнув и глазом, вычеркивали неугодных: родных и близких, друзей и врагов. Это неправильно. А вы… вы даже не представляете, что нас ждет!

— Что же?

Экла заколебалась.

— Глагольте, о всевидящий оракул!

Вопреки всему она не улыбнулась. Ее пристальный взгляд неотрывно буравил собеседника.

— Так что же нас ждет? — не вытерпел Даниэль.

— Меня — смерть, вас — большое разочарование, — спокойно сказала Экла.

Он решительно не узнавал в ней неутомимую авантюристку, какой она когда-то была. Эти доктора совсем ее затравили! Ничего, пройдет время, и она поймет, что не всё так плохо. На данный момент Даниэлю вполне хватало ее присутствия; он ликовал, он упивался своей победой. Экла согласилась бежать с ним; остальное неважно.

Из ресторана он привел ее в свой номер, где прямо-таки с мальчишеским пылом принялся показывать ей атрибуты своего мира: книги, фотографии, вырезки из газет, грамоты, заморские сувениры, письма поклонников… Все эти вещи ненадолго расшевелили Эклу. Она охотно разглядывала предлагаемое ее вниманию, кивала, даже отпускала одобрительные замечания… Но не было больше в ее глазах огонька, заряжающего других оптимизмом. Экла терзалась угрызениями совести, она не могла простить себе очередной уступки соблазну.

Четырнадцать лет назад они оба страстно полюбили, и вот что из них сотворило это чувство, вот, к чему привело… Если один выкарабкался из зависимого положения благодаря своей любви, то другая оказалась за бортом жизни.

Вскоре Даниэль заметил, что Экла, склонив голову на грудь, тихонько задремала в кресле. Она провела ночь без сна, в волнениях и борьбе с самой собой, поэтому вместо того чтобы разбудить ее, он отправился за билетами. Нужно спешить, пока Олсен и его дочь не подняли шумиху.

Уже возвращаясь к номеру, где его ждала ОНА, Даниэль не мог унять счастливо и горячо бьющегося сердца. Вместе с тем оно замирало тревогой… Войдя, он застал Эклу стоящей посреди комнаты в какой-то воинственно-насмешливой позе. Неизвестно почему женщина показалась ему безобразной до содрогания. Выпятив грудь, она держалась вызывающе, с оттенком похотливого нетерпения; ее руки уперлись в бока, носок туфли нервно постукивал по полу, торопя какое-то событие. На лице обосновалась кривая ухмылка, в которой тоже сквозил намек…

— Принёс? — спросила Экла, точно бросила в вошедшего камень.

— Да, билеты у меня в кармане.

Ее недобрая ухмылка ужесточилась.

— Как, я разве не говорила тебе? Или ты вздумал мучить меня, как и Олсен?
Даниэль поморщился от резкого перехода на «ты». Экла сделала это отнюдь не из дружественных побуждений, а чтобы найти более короткий путь к его чувствам и побольнее уязвить.

— Если ты меня любишь, то не заставишь долго ждать. — Она облизнула пересохшие губы. — Приятель Колти никогда не опаздывал, и она точно знала, что он ее любит!
Тут Даниэль вспомнил про недавние рассказы о творящихся в клинике беззакониях, про зависимую от наркотиков даму и «верного» любовника, добывающего ей смерть. Неужто Экла думает, что он также будет покупать для нее яд, отравляя ее своей собственной рукой? Она просчиталась. Никогда он не опустится до этой черты. Напротив, он сделает всё возможное, чтобы вытащить ее из трясины, в которую она угодила по глупости.

— Экла, — вразумительно произнес Даниэль, протягивая к ней руку,— перебори свое желание. Скоро мы уедем…

Он не успел договорить, как вскрикнул от боли — с невообразимой силой Экла ударила его по руке; она вообще будто озверела.

— Ты решил мучить меня! Но ты не заткнешь мне глотку! — остервенело выкрикнула женщина, бросаясь вперед для нового удара.— Когда-то ты бросил меня, струсил, предал, а теперь не желаешь выполнить одну маленькую просьбу?! — Ее голос сорвался на визг, переходящий в злобное хрипение.— Что ж, тогда страдать будешь ты — я никуда не поеду.

Торжествуя, она поглядела на него искаженными от животного гнева глазами. Вот почему Экла оказалась в лечебнице… Ее ярость… Когда-то она была совсем иной… Но всякий, даже самый «ангельский» характер таит в глубине «драконье яйцо» — зерно жестокости и злобы. Стоит немного расслабиться, просуществовать какое-то время в низкой среде, как оно заявит о себе в полный голос и принесет свои горькие плоды.

— Прошу тебя! — взмолился Даниэль, но понял, что взывать к одержимому разуму бесполезно. Экла послушала бы его, будучи в здравом рассудке, но демон, владеющий ею сейчас, был глух к мольбам.

Поэтому Даниэль приготовился молча держать оборону… Он наивно ждал, что через часок-другой тучи развеются, и Экла снова станет собой, что она очнется, признает свою неправоту и поборет пагубную привычку. Однако с течением времени ситуация только усугублялась. Экла слабела и вместе с тем усиливалось ее яростное желание помочь себе во что бы то ни стало. Она металась по комнате, словно запертая в клетку тигрица, кусала губы, рвала всё, что случайно попадало ей в руки, кружилась, словно объятая пламенем. А онемевший от ужаса Даниэль уже был не в силах наблюдать страдания любимой, и когда она, вдруг подскочив к нему, принялась исступленно трясти его за плечи, он встал, мягко, но настойчиво отстранил ее и тихо ушел.

Подобно любящему родителю, готовому выполнить любой каприз своего чада, он хотел, чтобы Экла как можно скорее стала прежней. Она мучилась, и он мучился вместе с ней. В один из таких критических моментов Даниэль подумал, что, в сущности, не сделает ничего дурного, если согласится с желанием Эклы. Он поможет ей, вернет радость жизни… Чего добился Олсен, борясь с пристрастиями жены? Он ополчил ее против себя, а Даниэль не очень-то хотел оказаться на его месте.
И Даниэль принял решение. Скрипя сердце он исполнил то, о чем его просили…
Сознательность честного гражданина трепетала. Еще недавно такой поступок был невозможен для него... Уже возвращаясь в гостиницу, Даниэль рассеянно вспоминал человека, с которым ему довелось познакомиться — приятеля некой Колти, которая, как и Экла, переступила черту дозволенного. Госпожа Суаль дала Даниэлю адрес, и он пошел туда, отключив все мысли, способные вызвать давление совести, ожидая встречи с кем-то порочным и вульгарным. Вопреки всему по названному адресу в бедной, полуподвальной квартире он застал очень молодого юношу с рано постаревшей душой. Это был жалкий, скверно одетый человек, ровесник Лилу; привязанность к больной женщине толкала его на преступление. Он сам часто недоедал, пребывал в лишениях, но всегда вовремя доставал для Колти сладкий яд.
Поначалу он отказывался назвать свое имя, но позднее сделал это, убедившись в великодушии визитера. Нэвел был угрюмым, неразговорчивым, глубоко ушедшим в себя человеком. Его действия носили печать фанатичного самоотречения. Наверное, он сам уже не помнил, когда и как это началось, зачем и почему он поступает так, а не иначе…

Искренне сочувствуя своему товарищу по несчастью, Даниэль не удержался и задал вопрос, который сильно его мучил: неужели Нэвел не понимает, что делает, идя на поводу у больной? Он сам сейчас делал то же самое, однако собственный поступок до сих пор казался ему недоразумением.

И Нэвел ответил, глянув на собеседника тяжелым, бесчувственным взглядом:

— Я всё понимаю. Только у Бэкарта ее всё равно не вылечат…