Лампочка

Утром в новостях он прочёл странную новость, вызвавшую у него улыбку и бурю воспоминаний. В интервью Suddeutsche Zeitung, крупнейшей ежедневной новостной газете Германии, глава ситуационного центра по вопросам Украины при Минобороны Германии бригадный генерал Кристиан Фрейдинг заявил, что Российский ВПК может использовать даже лампочки для холодильников. Вот эта самая лампочка и стала причиной улыбки на лице еще не старого доктора. Шёл он, Андрей Евгеньевич, высокий, грузный, неторопливый, знакомым коридором больничной гастроэнтерологии.
   Конечно, тридцать лет назад он был другим. Студентом Второго Меда, хоккеистом молодёжной сборной, сильным, рослым, весёлым, наглым. Со звучной кликухой Дрон. Сначала был Андроном, но потом первый слог исчез. Девок он любил. И девки любили его. Звали его «наш Андрончик». «Девочка-а моя-а синегла-а-а-зая, ну, скажи, что лю-у-бишь ты-ы меня». В Первый Мед не пошёл сознательно. Там профессорствовал его отец, впрочем, он был еще и заведующим гастроэнтерологией в Сеченовке. Настоящий авторитет для него. И причина доказать, что он – не хуже. Отец занимался вопросами питания глубоко, изучая даже такой малопопулярный метод, как лечебный голод. Мы привыкли есть. Три раза в день. И думаем, что это – правильно. И даже умрём, если хоть немного откажемся от еды. Дрону эти идеи с голоданием не нравились. Пусть дозированное, пусть под присмотром специалиста, но не его это. Косая сажень в плечах. Голодать? Делать ему нечего… Отец писал научные труды, популярные книги о здоровье, выступал в разных городах России. А недавно, на волне перестройки и открытия границ, его пригласили в Сорбонну. Пока – только в качестве разового лектора. Еще и его кафедра в Первом Меде грозилась отправить его в Индию в длительную командировку. Конечно, трудно, но деньги обещали немалые. Через несколько лет там-то, в Индии, на блошином базаре он и обрёл наконец ту самую отсутствующую лампочку…
   Если бы Дрон знал с самого начала, что его глупости так обернутся, он не стал бы шутить. А то ведь и дня не проходило, чтобы он не хохмил над чудаковатым преподом. Первокурсницы со смеху покатывались, слушая его. Особенно их вдохновляло сравнение знатока марксизма-ленинизма с домовёнком Кузей из мультика. А он и впрямь был похож! Даже голосом. Бороденка торчала во все стороны, чесал он её нещадно. Видимо, не мыл никогда. Волосы взлохмачены, серо-седые, будто пыльные. Маленький, плюгавенький еврей с какой-то мягкой, женственной фамилией – Бень. Кому сейчас, в 1990 году, нужен его предмет – история КПСС? А чего стоят его фразы, навязшие за годы преподавания на зубах, выдернутые из учебника? Коммунистическая партия накопила большой и разнообразный опыт борьбы за победу диктатуры пролетариата. КПСС охватывает огромную сумму вопросов перехода от капитализма к социализму и развития социалистического общества к коммунизму. Стихийная борьба рабочих представляла собой зачаточную форму сознательности. И что это за принцип такой – демократический централизм? Уж сказали бы просто: вертикаль власти. И никаких гвоздей. Не дёрнешься. Пока вдоль всей вертикали человека не протащат, вылущив его душу до дна. Вообще говоря, Борис Арнольдович был совершенно лютый препод. Тем более злой, что всё, что он говорил, теперь, в перестройку, приобретало значение пустого звука. Поэтому был так смешон. Он сознавал это. И дико бесился. Это и было отправной точкой всех шуточек Дрона. Все, что говорил Бень, было не просто галиматьёй, а идейно-выдержанной галиматьёй со сложными загибами непонятных фраз. Дрон повторял их, выдёргивая из контекста, и выбивал слёзы смеха у сокурсниц. Что неслось из каждого угла? Гласность, перестройка, самофинансирование и самоокупаемость, плюрализм мнений, мир, дружба, жвачка. Модные словечки Дрон умело сочетал с фразами Беня. Любовный плюрализм социализма, диктатура демократии, изучение истории КПСС вооружает коммунистов совокупаемостью с гласностью. Бень шепелявил, поэтому «социалистические страны» звучали как «сосиски сраны», а «олимпийские игры» как «пипиские ихры». Одним словом, скучно Дрону не было. Совсем. Жалко, конечно, было этого «домовёнка Кузю». Прожил человек на свете, всю жизнь прожил. А зачем? Кому помог, кого направил, кого вылечил, кого порадовал? Зря прожил. Только и твердил всю жизнь про светлое будущее коммунизма. Бень смотрел на юного красавца глазами ярой ненависти. Он просто ждал своего часа. И в конце первого семестра этот час наступил. Да, по истории КПСС был всего лишь зачёт. Но не получишь его – не будет допуска к экзаменам. Дрон осознал за месяц до конца, что зачёта по истории КПСС у него не будет. Да, он сник. Шутить перестал. Беня ненавидел. В этот момент понял, что мечта его – стать врачом – рухнет. Что дальше? Останется хоккеистом, но далеко ли пойдёт? Нет, не его это – хоккей. Так, забава. Порезвиться, силушкой поиграть, подраться. С самого детства он хотел быть таким, как его отец. Нет, не именно завом целого отделения в Сеченовке. Просто - людям помогать. Чтобы такие ему слова пациенты говорили, как отцу. Тут силой одной не справиться, тут знания глубокие нужны. Да, учиться тяжело и долго, но иначе кто его допустит лечить? А теперь всё летит прахом… Ему было семь, когда он уверовал во всемогущество отца. С ребятами нашли котёнка в яме. Он был как тряпочка. Кто-то сказал: «Фу! Он дохлый!» Впервые Андрей увидел, как это: когда уходит жизнь… Тело становится ветошью. Сброшенной, ненужной. Они поднесли котёнку к носику зеркальце. Пятнышко тумана на нём давало смутную надежду. Тогда Андрей сказал: «У меня папа – врач!» Всей гурьбой бросились к ним, бежали по этажам, потому что лифт был занят, ввалились в квартиру скопом. Андрей протянул котёнка отцу. Тот посмотрел, головой покачал. Но в глазах детей, а особенно – Андрея, - были надежда и ожидание. Отец унёс котёнка в ванную, велел наполнить грелку. Колдовал над ним пальцами, дышал, массировал его тощую шкурку. Андрей увидел судорожный вздох умирающего существа. Потом найдёныша отпаивали водой по капле, с пальца, и тёплым молоком, купали, держали на грелке, папа трое суток колол какие-то препараты. Котёнка забрал себе Сашка с их двора. Но главное – Андрей увидел чудо. Чудо воскрешения. Эта божественная сила и заронила в него мечту стать врачом. Отец смог вернуть жизнь в эту безнадёжную тряпочку с оскалом крошечных зубок. И теперь это – жирный, пушистый Васёк, огромный и наглый. Потому что дома у Сашки ему всё дозволено. Старый уже.
   Бень ему не поставит зачёт, это ясно. Тем более, что выучить историю КПСС – вообще из разряда фантастики. Дрон никому ничего не говорил, родителям – тем более. Они до сих пор вообще не знают, где он учится. Отец категорически против его карьеры врача. Говорил им, что пропадает на тренировках. Что в армию пойдёт, если призовут.
   Совершенно чётко понял, что этот мелкий чудик не поставит ему зачёт, когда Борис Арнольдович не выдержал ржания студентов, и выгнал Дрона за дверь. Все стихли… Дрон делал «гуляш» по коридору и слушал обрывки монотонного, ненавистного голоса. Да, такие люди всегда были ему неприятны. У которых всё - всерьёз. Шуток они не понимают, даже не догадываются, насколько они скучные и жалкие. Почему-то Дрон подумал, что Бень когда-то служил в КГБ, но его выгнали. И теперь он сушит мозги студентам. Он весь – неуместен, весь в прошлом, отживший маленький человечек, уверенный в могуществе коммунистической партии. Или не уверенный? Ведь никто уже давно, лет двадцать, как не верит. Все притворяются. Как вообще сейчас можно такое вещать про КПСС? Мир, дружба, жвачка. Страна стремительно меняется. Ему эти перемены кажутся чудом из чудес, волшебным ветром, который непременно, обязательно раскрасит серость бывшей страны Советов. С наслаждением, граничащим с экстазом, он смотрел клипы с Майклом Джексоном, растворялся в резких, наполняющих драйвом и энергией звуках AC/DC, могучем, тяжёлом роке. Учился танцевать брейк. Ему казалось, что теперь всё перевернётся, как в этом танце, и можно будет достичь чего угодно, всего, чего пожелаешь. Самому. Никого не просить. Ни на кого не надеяться. Это его юность! Самая лучшая. Большинство взрослых людей вообще не понимало, что происходит. Они просто падали под гнётом новостей, инфляции, похожей на лавину, сидели на предприятиях, где не платят зарплату, пытались выжить, распродавая вещи, барахтались, стремились хоть как-то плыть: отоварить немыслимые карточки на водку, сахар и мыло... А ему, Дрону, ничего это не было страшно. Он – не пропадёт. Даже если придётся остаться только в хоккее. Хотя его мечта – стать столь же востребованным учёным, как его отец. Увы… Бень перекроет ему дорогу.
   Оставалось всего одно занятие по истории КПСС до зачёта. Дрон сидел на последнем ряду, когда услышал нечто странное. Бень пожаловался студентам, что настали какие-то непонятные времена. Именно – непонятные. У него в холодильнике, в «ЗИЛе», перегорела крошечная лампочка. Поскольку он живёт в коммуналке, холодильник стоит в коридоре. И ему совершенно ничего не видно, когда он пытается найти в нём продукты. Переставить эту бандуру – некуда. Сунулся в дом быта – там рассмеялись: уже год, как нет этих маленьких лампочек. «И не ищите. Каждую субботу сами на барахолку ходим. Без толку». Ещё кто-то сказал ему, что даже военные предприятия не работают, встали. «Вместо ракет будут пылесосы делать и кухонные комбайны». «Непонятные времена!» - сетовал Бень. «Как так, чтобы в огромной стране не было лампочки для холодильника?!»
   Дрон сначала хотел истово заржать. Но не страх окончательно озлобить препода вдруг остановил его смех. Неожиданно старый пень показался ему не мерзким занудой, а просто беззащитным человеком перед этим новым временем, в котором седеющий борец за коммунизм ничего не понимал. Нет лампочки для холодильника! Дрон молчал и смотрел на «домовёнка Кузю», вдруг очутившегося в современном, страшном мире. В его растерянные глаза.
   В мозгу Дрона будто загорелась невидимая лампочка: вот он, его единственный шанс! Единственная возможность – остаться в институте, стать врачом. Он дождался, когда ребята ушли из аудитории. Бень складывал тетради и материалы лекции в неказистый потёртый портфельчик с защёлкивающимся спереди замком. Дрон подошёл к нему.
- Борис Арнольдович, я знаю, где есть такие лампочки. Могу принести.
   Сказал это просто. И сам удивился, услышав свой голос.
   Сейчас, уже немолодым человеком, он до сих пор помнил этот взгляд. Которым Бень посмотрел на него. Марксистско-ленинская гордость партийца вскипела? Наверное. Взгляд был сердитый. Но потом Бень сел. Даже осел вместе с пеной возмущения. Под тяжестью новых веяний. Несколько секунд думал. Что уж там происходило у него в душе… Сглотнул комок в горле.
- Я напишу адрес, приезжайте туда.
   Дрон сразу понял, что улица в районе метро Динамо. Или Аэропорта. «Усиевича, 11, квартира 3».
   Он вернулся домой и вывинтил единственную лампочку из их холодильника «ЗИЛ».
   Приехал на Динамо. Позвонил в дверь. Открыл Бень. С виноватым видом взял лампочку.
- Ну, чего ждёшь? Давай зачётку.
   Вожделенная закорючка появилась напротив надписи «история КПСС».

   Неужели он мог тогда, в аудитории, так обратиться к ненавистному преподу? Сначала сам не понимал, почему слова вырвались искренние. А потом вспомнил. Смотрел и думал: будь Бень его пациентом, смог бы он ему помочь? Вот такому неприятному типу? Сразу ощутил: да, смог бы. Обязательно. Всё бы сделал, как надо. От этого горячая волна сочувствия захлестнула его. Он уже не видел в Бене тупого партийца, а только измученного котёнка, попавшего в канаву. Ну и что, котёнок – старый. Он растерян, ему срочно нужна помощь.
   Отец у Дрона был строгий. Потому парень в любом возрасте частенько чувствовал себя рядом с ним, как опоздавший на урок школьник. Дрон уже придумал, что наврать про лампочку. Конечно, врать не хотелось, это всегда неприятно, но, что делать? Однако, к его удивлению, никаких вопросов к её отсутствию не возникло. Видимо, почему-то решили, что она просто перегорела. А если нельзя достать новую, что ж делать? Кухня огромная, светлая. Пустяки.
   Как хорошо, что он не пошёл в ВУЗ отца, в Первый мед им. И.М. Сеченова. Мало того, что отец вообще был бы против. Там – весь он, со всеми своими книжками, толпами студентов вокруг, там каждый знал бы, что он, Дрон, - его сын. Помогло бы это? Ну, да. Только он хотел свободы.  Девкам он тоже нравился бы, но не потому, что весёлый и умеет рассмешить. Девки лезли бы из корысти: папочка продвинет, да и зачет поставит.
   Его сравнивали бы с отцом – это неизбежно. А что сын такой олух? Один хоккей на уме?

   Когда-то в этом парке неподалёку от Сеченовского университета, была усадьба Трубецких. Собственно, парк и был их имением. Конечно, деревья уже другие, но разлита особая атмосфера тишины и старины, свойственная местам, которые редко посещаются людьми. Очень уютно на ободранной лавке, застеленной газетами, расположились отец Дрона, профессор, завкафедрой в Сеченовке и завгастроэнтерологией там же, и преподаватель истории КПСС Борис Арнольдович Бень. В руках у каждого по бутылочке светлого «Жигулёвского», которое оба с удовольствием поглощают. Бень даже губами причмокнул:
- Как достал-то?
- Пациент принёс, - отец Дрона усмехнулся. – Аж два ящика. Слушай, Пень…, - вспомнил он детскую кличку друга, - А что, правда, не поставил бы зачёт моему оболтусу?
   Бень пожал плечами. Трагическая складка сжала губы.
- Раньше не поставил бы. А сейчас… Сейчас уже всё равно. Время такое.
- Немец, ты что, немец?... Так нельзя.
- Вот-вот, - улыбнулся Бень. – Всю жизнь с этим. Сейчас все думают, что я еврей. В детстве фашистом дразнили… Я и комсоргом стал потому, что «фашист»…
   Высоко летали птицы. Лавка была холодной. Казалось, оба погрузились в воспоминания и размышления. Пиво и в стужу было наслаждением.
Первым нарушил молчание Бень:
- А почему ты не хотел, чтобы сын по твоим стопам пошёл?
- Глупость, конечно. Не хочу, чтобы он соревновался со мной, да и профессия тяжёлая. Правда. Не только потому, что рядом «люсеньки»* разные и прочие носители всякой дряни. Не только потому, что дежурства и ночные смены неизбежны. Слишком хорошо узнаёшь людей. На грани жизни и смерти все видны. Как стёклышко. А ещё я думал, что Анрюша мой – хоккеист.
- Нет, он врач. Жень, он должен лечить людей. Такой – найдёт выход из любой ситуации. Даже если лампочка – одна на всю страну…
- Слушай, Пень. А ты знаешь, что означает твоя немецкая фамилия?
Бень кивнул:
- От итальянского bene – добрый человек.
   Вздохнул тяжело:
- Да, такое время. Всё распалось. Страна. Я тоже распался.
- Немец, перестань. Да, грустно, но надо жить. Всё пройдёт. Никуда не денется страна. История циклична. Ты же марксист, дружище. Что Ленин говорил? «Прежде, чем объединяться, мы должны сначала решительно и определенно размежеваться». Я что ль тебя должен ленинизму учить… Диалектическому материализму и детерминизму.
- Как жить, Жень? Коллега мой всю жизнь с опостылевшей мегерой. Какая она – не знаю, это с его слов. Уйти боялся. Как же, разберут по косточкам на партсобрании. Всё припомнят. Как так: партиец – и не семьянин? А сейчас… партбилет сжёг, нелюбимую жену бросил, другую нашёл и радуется. Свобода!
- Ну, если другую нашёл, какая же это свобода?
Бень пожал плечами:
- Так и говорят: начни перестройку с себя. Он и начал. И я. С лампочкой…
   Отец Дрона рассмеялся весело. В этот момент стало особенно видно, как сын похож на него.
- Немец, тебе же совестно!
- Совестно.
- Брось, ты же знаешь, что лампочка из моего холодильника. В гости приходи, пиво впотьмах нашарим как-нибудь.
Бень вздохнул:
- Ага. Всё равно совестно.
- Эх, ты, Пень. Это всего лишь лампочка. Ей цена тридцать копеек.
- Это лампочка ушедшей страны. Ей нет цены.
   Ворона каркнула в высоте, согласилась, видимо.
- Нет, с этой демократией пиво всё-таки испортилось, - вынес диагноз доктор.
   Ворона каркнула второй раз.

*Luis (лат.) – сифилис.