Осколок бутылочного горлышка

Оля сидела в странном кинозале: деревянные скамейки, окна завешены клетчатыми шерстяными покрывалами, вместо экрана – обычная штукатуренная стена. Стену недавно побелили, в свежей известке торчали волоски от ковыльной кисти. Проектора в комнате не было, фильм на стене жил сам по себе.

Оля не оглядывалась, но чувствовала присутствие еще одного зрителя. Он сидел позади сбоку, на следующем ряду.

На стене менялись картины. Иногда Оля видела там себя. Девочкой она была симпатичной: худенькая, стройная, с темными кудряшками, выбивающимися из-под пестрой косынки. Интересно смотреть со стороны на свое детство. Кто и когда снял это все так незаметно, да еще и на цветную пленку?

В кадре Оля появлялась всегда вместе с двоюродной сестрой Леной. Фильм рассказывал про Лену. Про ее трудную и горькую жизнь.

– Ты думала, Лена просто так выпивать начала, от нечего делать? – подал голос таинственный зритель. – Представляешь, сколько она пережила из-за Максима?

Макс, муж Ленки, однажды просто потерялся – накануне Восьмого марта не пришел домой с работы. Лена не спала целую ночь, оббежала всех друзей, знакомых, проверила больницы и морг. Через пару дней в калитку постучали какие-то люди и отдали Лене записку от Макса: «Не ищи, я поссорился с серьезными ребятами». Шли девяностые.

– Если бы не ты, Лена с ума бы сошла. А ты и с детьми помогала, и по хозяйству, – нахваливал Олю незнакомец.

«Откуда он знает?» – с легким раздражением думала Оля.

Да, это правда. Лет тринадцать тогда было Оле. Она часто гостила у сестры, оставалась ночевать, капала ей в стакан с водой сердечные капли… 

В очередном эпизоде Лена с Олей впотьмах искали дом номер девятнадцать в новом микрорайоне.

Лена в тот вечер, получив вторую странную записку, бросила наряжать елку, отвела детей к соседке, схватила Олю и потащила с собой на остановку. В автобусе они молчали, уставившись в окно. Валил снег. Оля видела, что сестра плачет, но ни о чем не спрашивала. Поняла только, что записка на этот раз не от Макса.

Они долго плутали в новостройках, пока не нашли дом с нужной цифрой. Поднявшись на третий этаж малосемейки, похожей на общагу, Лена сердито надавила на кнопку звонка одной из квартир. Дверь открыл Максим…

Оля зажмурилась, чтобы не смотреть на неприятную сцену на экране: истерика сестры, растерянная злость Макса, испуганные глаза незнакомой женщины за его спиной… Не хочется видеть это снова. Не хочется смотреть на предательство. Тайный зритель скрипнул скамейкой, пошевелился, словно хотел сказать, объяснить… Промолчал.

Макс опять исчез из Ленкиной жизни, на этот раз навсегда.

Вот и новый кадр, в котором Оля с Леной ночевали на крыше сарая. Постелив покрывала на кучи прошлогоднего сена, сестры тогда долго говорили. В основном говорила Лена. Она пила прямо из бутылки и плакала. Ночь стояла теплая, душная, наполненная птичьими голосами и запахами травы. Оля слушала сестру и не понимала, почему люди так поступают друг с другом? На том чердаке Оля, а ей было шестнадцать, решила, что никогда не выйдет замуж.

Знакомые эпизоды из реальной Ленкиной жизни перемежались с кусочками красивых, счастливых историй, которых Оля не помнила. Неужели она так мало знала о сестре? Или это фантазия Режиссера?

– Смотри внимательно! Не пропусти следующую сцену, – шепнул таинственный человек (человек ли?).

Он оживился и даже пересел поближе к Оле, оказавшись прямо за ее спиной.

Яркий солнечный день в большом городе. На улицах полно зелени. Красивый собор, высокие стены поднимаются к небу. Внутри огромного храма – полумрак и прохлада. Лена с Олей ставят свечи перед потемневшей от времени иконой.

– Что это за храм? – спросила Оля-зритель.

– Успенский собор в Смоленске. Лена с Максимом ездили в отпуск. Она очень любила храмы, вот и тебя туда привела, – прозвучал из-за плеча мягкий, шелестящий голос.

Оля смотрела не на себя, а на сестру, молодую, нарядную. Этот момент был таким светлым, таким счастливым, что Оля заплакала от жалости: «Ленка, красавица, бедненькая ты моя!»

Кадр внезапно сменился, и глазам предстала чудовищная сцена в доме Лены, где она, застывшая в неестественной позе на кровати с грязным бельем, тянет руку к рюмке водки, стоящей на табуретке.

Оля тут же вспомнила кое-что. В сердце вполз мерзкий холод, как тогда, несколько лет назад…

Ей снился сон. Очень страшный сон. Оле исполнилось двадцать, но она, как и сейчас, видела себя совсем девочкой. Она держалась за руку Лены. Вдвоем они шли по широкому полю. Какие цветы там росли! Никогда раньше Оля не видала таких ярких, огромных цветов! Синие, красные, фиолетовые, оранжевые они дышали, двигались, переплетались и тянулись к солнцу. Что-то острое попало в сандалик, и Оля отпустила руку сестры. Вытряхнув стеклышко (осколок горлышка от бутылки), Оля бросилась догонять Лену, но та ушла далеко вперед, к березовой роще. Из-за сопки выползала мгла, похожая на морозный туман. Все, до чего она добиралась, моментально тускнело, становилось серым и … мертвым. Цветы съеживались, погибали, падали. Оля хотела закричать Лене, чтобы та остановилась, чтобы возвращалась обратно, но голос пропал, отнялись ноги. Оля смотрела, как мертвый туман обесцвечивает ее сестру. Лена все-таки обернулась, протянула руку, но растворилась во мгле.
 
В Олином сердце, с тех пор как будто застрял острый осколок бутылочного горлышка. Нет-нет, да и напоминал о себе. Вот и сейчас…

Оля в отчаянии оглянулась – загадочный зритель исчез. Она сидела в зале одна.
Экран погас. Белая стена растворилась в воздухе, и Оля оказалась у себя дома на любимом кресле перед телевизором.
 
Слезы катились по лицу. Оля плакала, не желая отпускать ту чудесную картину, что видела в странном кино: высота стен и колонн, полумрак, огоньки свечей, красивое длинное платье сестры… «Что это было сейчас?»  –  резко тряхнув головой, Оля вернулась в кресло окончательно.

В доме было тихо. По телевизору, почти без звука, шел старый черно-белый фильм. На кухне горел свет, похоже Оля все-таки задремала, ожидая пока протопится печь. Нужно пойти и плотно закрыть трубу. Муж на работе в ночную смену, дети давно спят – Оля изменила свое решение и вышла замуж, не все же парни лгуны и сволочи, как Макс.

Сердце сильно колотилось. Так, спокойно! Все по порядку.

Оля никогда не была с Леной в Смоленске. Оля в Смоленске вообще не была.
Они вместе не ходили в церковь. Ленка далеко не набожная, появлялась ли она вообще когда-нибудь в храме?

Оля крестилась год назад, в двадцать шесть лет. До этого она жутко боялась священников и церковных старух в длинных черных юбках, мимо церкви старалась не ходить. А теперь ни одного воскресенья не может прожить без храма – нашла то, чего ей не хватало, да и вся жизнь Оли изменилась к лучшему.

Видение растворилось, в душе оставался непокой. О чем ей хотел сказать тот человек (или не человек?), сидевший позади нее в кинозале? Он как будто и сейчас сидит рядом с Олей и наблюдает за ней в ожидании. В ожидании чего? Что должна была заметить или вспомнить Оля?

Она опустила ноги на ковер, встала и пошла в кухню. Дрова прогорели, пора закрыть задвижку, вот только прежде стоит убедиться, что нет угольков.
 
Да, помнится Ленка ездила в Смоленск, очень давно, может она и ходила там в Успенский собор, кто знает.
 
Оля закрыла трубу, поежилась, несмотря на то что в доме было тепло. Что же ее смутило? Отчего шевельнулся внутри давно молчавший «осколок»? Забравшись в кровать, она предалась размышлениям.

Вспомнила, как везли Ленку в морг на заднем сиденье скрипучего соседского жигуленка – скрюченную, посиневшую, завернутую в прожженное окурками покрывало. А еще – то, что застали в комнате сестры: холод нетопленной хаты, запах нечистот, мусор под ногами на затоптанном полу, скомканная постель…

Ленкино сердце остановилось, когда она потянулась за спасительной похмельной рюмкой. Лена в то утро была дома одна. У ее смерти не осталось свидетелей.

«Да полно, Оля, зачем обманывать себя, не ты ли стала только что этим самым свидетелем? И вообще, разве сердце Лены не умерло еще раньше, пока она жила? И кто, как не ты чувствовал это умирание?» – уже знакомый мягкий голос звучал в голове, зачем-то теребил давно пережитое чувство вины.

Вспомнились тяжкие дни подготовки к погребению. Горе родителей. Долгая ночь у гроба.

Приехавший на похороны брат позвал в кухоньку:

– Оля, нехорошо: ни свечку не зажгли, ни иконочки нет, ни креста в руках.

– Она же некрещеная вроде.

– И что? А вдруг крещеная? Ты съезди в церковь, купи все, что надо, похороним по-человечески.

– Я и в церкви то не была ни разу, что там делать – не знаю.

– Просто зайди, тебе подскажут.

Холодная деревянная церковь встретила пустотой и неуютом. Справа от главного входа – белая дверь с надписью «Иконная лавка». На ней висел замок. Оля потопталась, поскрипела половицами – никого.

«Ну вот приехала, и зачем?» – сердито подумала Оля и направилась в обход помещений.

О том, как она заблудилась в старом здании бывшей школы, приспособленной под храм, как растерялась в гулкой и холодной пустоте, Оля никому никогда не рассказывала. Она разревелась совсем по-детски, увидев неземной чистоты глаза строгой с виду Аллы Петровны, работницы иконной лавки. Алла Петровна, одетая в старушечью длинную юбку, оказалась приятной женщиной. Узнав, зачем Оля пожаловала – объяснила, дала все необходимое. Но сначала позволила вволю поплакать.

Свечи зажгли по углам гроба. Под ладони Ленке положили пластмассовый черный крест и скрученный листок бумаги с молитвой. На лоб надели венчик – полоску ткани с церковнославянскими буквами, так заодно и прикрыли безобразный шрам на голове, оставленный патологоанатомом.

– Вот ведь как, совсем молодая ваша сестра-то! – говорила тогда Оле маленькая сухонькая Алла Петровна. – Поплачь, девочка, поплачь. В первый раз ты в храме, потому и плачется так легко.

Оля почувствовала, что незнакомый наблюдатель в ее голове стал таять и исчез совсем, словно добился своего.

– Но почему?! Неужели для этого ей пришлось умереть?

***
Алла Петровна подала Оле тонкую восковую свечку и, шурша черной юбкой по полу, провела к кануну. Поставив свечу, Оля оглянулась. Ей почудилось, что позади стоит Алла Петровна, но та уже ушла к себе, в иконную лавку. Хотя в храме было пусто, Оля чувствовала, что она у свечей не одна. С темной иконы на стене смотрели добрые и грустные, казавшиеся знакомыми, глаза.

«Я пришла», – два слова возникли в голове у Оли, но тогда она не поняла, кому адресована эта фраза. Возможно, рядом стояла Ленка в цветном длинном платье, в том самом, что было на ней в Успенском соборе.

И еще кто-то был там – добрый, понимающий, тот, кто не хотел ни в чем винить Олю. Он взял ее сердце в ладони и согрел, как родители согревают дыханием руки своего ребенка, заблудившегося, уставшего, слишком долго бродившего среди метелей и, наконец, вернувшегося домой, к родному очагу.