День рождения

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ



Выглядываю в иллюминатор. Ветер разогнал туман. Причал подсох и синее небо проглядывает сквозь редкие облака. Да, сегодня ожидается тёплый день. Конечно, не такой жаркий, как в тропиках, хотя в конце июня Приморье лето уже вступило в свои права. Сегодня можно одеться по-летнему. Хорошо, что заранее всё постирал и погладил.

Ну, таможня! Что они искали четыре часа? Непонятно.

Инночка уже, наверное, извелась у проходной. Скоро, сейчас я её увижу!

Позвонил телефон:

— Пап, ну что ты там? Заходи, — слышен Алёшин голос.

— Сейчас, сынок, переоденусь, — говорю я быстро в трубку и вынимаю, приготовленные ему подарки.

— Ну, давай быстрее, а то мне к трапу надо, — торопит он меня.

Да! Алёше сегодня двадцать один год.

— Что же одеть? — проносится мысль. — Да ладно.

Светлые брюки и рубашка на койке, которые я предварительно погладил и приготовил для этого случая, подойдут. Спускаюсь к нему в каюту.

На столе у него по-походному.

Коньяк? Ого! Прошло уже четыре с половиной месяца, как мы ушли из Владивостока, а он до сих пор хранит эту бутылку.

— Что, берёг для этого случая? — заглядывая в глаза сыну, удивленно спрашиваю у него.

— Угу, — он, как всегда, немногословен и наливает стопки.

— Ну что же, сынок, с юбилеем тебя! — я взял налитую стопку и посмотрел в глаза сына. — Понял вкус матросского хлеба? — тот только кивнул в ответ. — Ну, а если понял, то ешь его с честью, не стесняясь мозолистых рук, — желаю ему от души.

— Спасибо, пап — нарочито грубо вырвалось у него, а у самого в глазах блеснула слезинка. Значит, до глубины души достал я его своим словом.

А самому так хорошо оттого, что рядом 21 — летний, стройный, загорелый, голубоглазый блондин, в испачканном краской комбинезоне, выше меня на полголовы внимательно слушает и впитывает отцовские слова, как бы стараясь пронести их через всю жизнь.

Выпили, закусили кружочками лимона и помолчали.

— Ну, ладно, — прервал я молчание. — Иди, а то сменщик заждался уж тебя. Смотри наших, — говорю ему уже вслед.

А Алёша, как будто ожидая моих слов, тут же вылетел из каюты, прокричав:

— Да их же через проходную не пускают! Сейчас только третий побежал туда с новыми ролями, — это я уже услышал с трапа, куда он прогромыхал сапожищами.

Поднимаюсь в каюту. Сердце трепещет, как у мальчишки. Сейчас, сейчас придёт моя самая любимая женщина в мире. Сейчас, сейчас я её увижу. Звонок.

— Пап, вон тетя Инна идет, а маму с Катькой не пускают что-то неправильно записано в роли, — басит в трубку Алёша.

— Так ты сгоняй, исправь, что надо, объясни, — советую я ему, а сам хватаю фотоаппарат и бегу вниз, к трапу.

Только слетел вниз, на ходу взводя затвор, а они вот уже…

Только успеваю нажать кнопку фотоаппарата, а ко мне уже летит моя любимая, неузнаваемо прекрасная женщина, раскрыв свои объятия. Успеваю заметить её прическу (долго же она готовила её для меня), радостно раскрытые глаза, сияющую улыбку, шикарную красную блузу и всё… Я держу её у своего сердца, а с другой стороны с радостным визгом карабкается на шею Данила.

— Ну, вот и все. Вот и вместе, — только и успеваю сказать, вздохнув после первого поцелуя.

— Пап, а мы в шесть утра выехали, мама так гнала. Нас никто не обогнал, а тут дядьки на проходной не пускали четыре часа. Так мы на базар съездили, — тарахтит Данила. — Пошли быстрее к тебе. Ух, ты, какой пароход! Пап, а что тут пар из трубы идет? А сейчас куда? — он уже впереди и рвется только вперед.

— Пап, а это твоя каюта? Нам значит сюда. Вот это да! Даже палас! А что это за цветок? Ух, ты! У тебя даже ванная есть, — это слышно уже в отдалении, в глубине каюты.

— Ох, и извел он меня сегодня, прибила бы паразита, — со счастливой улыбкой на лице произносит Инночка и, прижавшись ко мне, стоит, глядя снизу-вверх в мои глаза.

— Всё! Не отпущу. Ну, сколько можно ждать? Обними меня крепче, хочу быть рядом, — произносит она таким близким и родным голосом.

А я своей «ручкой», которую два дня отмывал от въевшейся мазуты и отпаривал жесткие мозоли, ворошу её изумительную прическу, целую мои сладкие губы, глаза, лоб.

Сколько было встреч, сколько я мечтал об этой, но всегда всё заново. Сердце трепещет, голос отнимается, а руки всегда берут эту маленькую аккуратную головку и прижимают её к губам, словно впитывая заново эликсир жизни. Не бывает счастливее таких минут. Пропадает небо, стены, звуки, остаются только мои глаза и её губы, руки и слова, которые сами льются из тебя, накопленные за долгие месяцы разлуки. Всё это выливается сейчас. Но долго так продолжаться не может.

Выныривает Данила и начинается проверка всех ящиков в столах и шкафах.

— А что это, интересно, у тебя там такое? — слышится из разных углов каюты, и его ручки моментально влезают то в стол, то в шкаф и иной раз только пятки видны оттуда.

Вспоминается рассказ об одном матёром капитане, который, видя приближение двух внуков-близнецов к судну, кричал жене: «Мать, прячь всё, фашисты идут».

Но тут — ураган. Ураган слов, эмоций, действий, движений, вопросов.

Стоя посередине каюты и, держа в руках свою самую дорогую, любимую женщину, я наконец-то начинаю понимать, что ураган сейчас разгуляется не на шутку. Надо переключить его в нужное мне русло. Ещё раз целую Инночку. Получилось торопливо. Всё! В глазах сразу блеснул огонёк непонимания, но, увидев, что я смотрю на Данилу, она, ещё томным голосом, произнесла:

— Он сейчас у тебя тут устроит…

— Данила, а ты Алёшу с днём рождения поздравил? — говорю ему, нарочито озабоченным голосом.

Сейчас же из-под дивана высунулась белобрысая голова, зеленые брызги сверкнули, в них промелькнули молнии и, мне даже послышалось, шум роликов и шариков в его голове.

— Нет… — в этих брызгах светилось удивление.

— Так ты иди к трапу и поздравь его, — мягко советую ему.

— Ага, сейчас, — и только вихрь уносимого воздуха ещё шевелил листья лимонного дерева, растущего в кадке у входа в каюту.

— Ну, это ненадолго, — говорит Инночка. — Ну, рассказывай, как добрались? Последний раз по телефону была такая плохая слышимость, что ничего не поняла. «Трансфлот» говорит одно, а ты другое. Куда ехать, где встречать — ничего не пойму. Хорошо ещё Юрик Лене перезвонил, тогда стало яснее, и мы сегодня утром рванули с Леной, пока дороги свободные. Воскресенье, утро — все на дачах.

А я стою и улыбаюсь. Я счастлив. Со мной всё моё счастье. Недаром сегодня так ярко светит солнце, недаром небо синее и море спокойное.

— Из Пусана до Восточного шли спокойно, но ты же знаешь, что на подходах связь плохая. Слава богу, что ты хоть что-то разобрала, не ошиблась, — пытаюсь начать.

— А Наталья тоже за Алёшей на машине приехала. Их там с Катей не пускают, — перебивает Инна.

Неожиданно резко звонит телефон:

— Пап, а вон тетя Наташа с Катькой идут. Их уже пустили, — это уже докладывает по телефону информатор Данила.

— Понял. А что вы там с Алёшей делаете?

— Вахту стоим, — отвечает он безапелляционным голосом.

— Ну, ладно. Устанешь. Заходи. Подарки посмотришь.

— Щас, — выпаливает он и бросает трубку.

Это я зря сказал про подарки, вахта прекратится моментально, разговора с Инночкой не получится. Да и собираться надо, стоянка у причала часов шесть, а капитан меня отпустил, чтобы я в понедельник с утра попробовал решить многие проблемы в многочисленных службах пароходства.

Так… Надо бы моего сыночка чем-то занять. Но вот и он — мой младший сын. На его белом лице, с правильными чертами, сияют румянцем щеки, ноздри небольшого аккуратного носика нервно раздуваются, алые губы приоткрыты, льняные волосы художественно растрепаны, в зелёных глазах мечутся искры — он вот он, он готов делать всё, что ему прикажут и ещё чего-нибудь, что может потребоваться.

— Данила, пойдем, пригоним машину к борту, пока мама будет собираться, — предлагаю я сыну.

— Давай, — говорит тот нехотя, перебирая машинки, которые мы ему с Юриком выбирали два часа в Сингапуре.

— Пока, мамусь, мы сейчас, — нежно целую в щёку Инночку.

Данила вцепляется в руку, и мы с ним идём по терминалу к проходной. Рука его плотная, широкая в кости (как у меня), пальцы короткие, сильные.

Когда мне было 22 года и ещё не родился Алёша, я мечтал, что буду вот именно так идти с сыном за руку. И мечта моя исполнилась дважды. Так угодно судьбе и теперь вот он, мой сын, идёт рядом, рассказывает о драке с Сашкой Громовым, о подлости Балюры, о красоте Машки Дубовой. А я, ошеломлённый таким напором энергии, слушаю его, изредка вставляя замечания.

Вот и проходная. Молодой человек у ворот в форме выглядит непреклонно, но десять долларов делают своё дело, а я вскоре завожу, разогретую на солнце «Субару». Включаю кондиционер. Охранник вежливо открывает ворота, и я осторожно въезжаю в порт. Чувствую, что за 4,5 месяца отвык от руля, а тут ещё чистосердечный советник не позволяет мне развить скорость.

Едва нажимаю на тормоз у трапа, как хлопает пассажирская дверь, а я только краем глаза успеваю заметить, взлетающего по трапу Данилу. Поднявшись на борт, вижу, что братья уже мирно беседуют.

— Лёш, ну что мать? — спрашиваю, останавливаясь рядом.

— Да, нормально. Поздравила, — как бы нехотя отвечает он, а в голосе чувствуется откровенная радость мальчишки.

Понятно. Он старается выглядеть взрослым, ведь рядом же с ним младший брат, а тот, с Алёши глаз не сводит, ловит каждое его слово.

— Передавай ей привет, скажи, что у меня всё хорошо, да и про себя поподробнее расскажи, — говорю ему, входя в надстройку.

— Вот сменюсь с вахты, пойдем на бережок, посидим, после этого и расскажу, — отвечает Алёша.

— А то, что я тебе оставил, ты забрал из холодильника? — я вновь посмотрел на сына.

— Да, — как бы нехотя, тянет он.

Вообще-то это спиртное и закуска.

— Поможете загрузить машину, мужики? — обращаюсь к обоим сыновьям, кивая на машину.

— Нет слов, пап, — хором выпаливают они.

Пока мы с Данилой ходили, Инночка уже переупаковала все вещи, которые я, на мой взгляд, так старательно уложил. Оказалось, что всё не так, а сейчас, и в самом деле, всё намного компактнее. Взмокшая от работы, Инночка улыбается глазами в мою сторону, а губы только и успевают говорить:

— Данила, не трогай. Данила, не тяни. Данила не поднимай. Тяжело же ведь. Зачем ты, паразит, оторвал ручку у этой сумки?

Я присаживаюсь рядом, обнимаю за плечи свою любимую и целую её в шею. А она, оторвав руки от узла веревки, ласково обняла мою заросшую голову:

— Ох. Подстричь бы тебя надо, — воркует она между поцелуями.

— Да, за пять месяцев отрастил, — басю в ответ, не в силах оторваться от столь забытых и столько раз вспоминаемых во сне губах.

— Переоденься, взмокнешь, таская эти ящики, — заботливо советует Инночка.

Я раздеваюсь. Все смотрят на меня, но каждый по-своему:

— Ну, ты и загорел, — восхищается Данила.

— Нет, не особо и поправился, — оценивает жена.

— А мы с папой на Синтозе отжимались, так папа отжался не меньше моего. Даже спасатели ему аплодировали, — со значением говорит Алёша.

— Ну что, начали? — предлагаю я сыновьям, взявшись за ящик.

— Конечно, — откликнулась братва, хватаясь за другой.

И мы, взяв по силам, кто что мог, стали то спускаться, то подниматься по трапам. Багажник и салон машины очень быстро заполнились.

— Остальное выгрузим, когда судно придёт во Владивосток, — говорю, отдуваясь, братцам.

— Пошли мыться, а потом и поедем, — обращаюсь к Алёше и Даниле.

— Нет, я не поеду, завтра во Владике увидимся, — это уже Алёша говорит мне. — Достою вахту. А потом с мамкой и Катей на бережку посидим.

— Что ж, ладно, отдыхайте, — отвечаю ему и иду мыться.

Помывшись и обсохнув под вентилятором, закрываю каюту, даю последние указания второму механику, извещаю капитана о своем убытии и спускаюсь на причал к машине.

Пока садились в машину, по трапу спустились Алёша с Катей. Следом шла Наталья. Спустившись с трапа, она, едва взглянув на меня, кивнула, остриженной под карэ головой, отвернулась и демонстративно пошла в другую сторону. Алёша, пожав плечами, двинулся за ней следом. Я стоял и смотрел вслед этой нескладной фигуре в брюках, само вязаной шерстяной кофте (хотя уже было +25 градусов) и недоумённо лупал глазами. Что ей ещё надо? Чего злится?

Инночка, как бы чувствуя мои мысли, пояснила:

— Ясно чего. Такое красивое судно, большая должность, жена, восторженные дети, полная машина барахла. Да ну её. Не обращай внимания, не расстраивайся.

Я сел в машину. Опять она горячая, как консервная банка на костре. Что-то занемела левая рука, я сделал ею несколько вращательных движений. В левой лопатке что-то отдало. Но тут же прошло.

— Перетрудил мышцу, — проскользнула мысль.

Взглянул на Инночку. Она подкрашивала губы. Я залюбовался ею, как же она всё грациозно это делает. Вновь, уложенные в прическу волосы, через которые слегка просматривается маленькое ушко с моими любимыми серьгами. Стройная шея, слегка покатые плечи. Красная блуза очень шла к её волосам, макияжу и украшениям. Оторвав взгляд от зеркала, она скосила глаза в мою сторону:

— Что? Разглядываешь? — хитринка прозвучала в её голосе.

— Люблю тебя, — только и хватило сил ответить.

В ответ на мои слова она, слегка выгнувшись, подставила щёку для поцелуя. Прикоснувшись губами к нежной коже её щеки, я ощутил легкий аромат духов, косметики и… запах моей женщины. От всего этого меня пробило, словно молнией. А Инночка, отодвинувшись и, поудобнее устроившись за рулем, переключила скорость и вопросительно-торжественно взглянула в мою сторону:

— Ну Что? Поехали? — а увидев моё молчаливое согласие, громко произнесла. — Домой!

— Домой, домой, — повторил с заднего сидения Данила, занятый в это время вытаскиванием банки «Спрайта» из ящика.

Охранник сделал разрешающую отмашку, поднял шлагбаум и, не проверяя документов, выпустил нас из порта.

Инночка сразу набрала скорость, а я сидел к ней в пол-оборота и смотрел на её нежное лицо, попутно отвечая на Данилины вопросы. Бросил взгляд на обочину — поломанный забор, брошенная ржавая бочка — не огорчили моего настроения. Что ж — Россия, не какой-то там Сингапур, где даже во время ливня брюки не пачкаются грязью.

Остановились возле въездной колонны порта Восточного. Это же надо — зеленая трава! А как она вкусно пахнет! Листочки на деревьях слегка колышутся от слабого ветерка. Туч совсем нет. Голубое без единого облачка небо. И чистый ароматный воздух!

— Сфотографируемся? — предложил я.

Отказа не последовало. Сначала я с Данилой. Потом это чудо схватило фотоаппарат и давай его вертеть и щелкать напропалую. Я отошёл подальше в траву и потянул за собой Инночку. Она легко поддалась, приникла ко мне, вдыхая мой запах и заглядывая в глаза.

— Снимай! — крикнул я сыну. Тот пару раз щелкнул затвором фотоаппарата.

— Как хорошо вместе, — выдохнула она. — Никуда не хочется двигаться.

— Поехали домой, там будет лучше, — прошептал я ей на ухо.

«Субара» плавно отъехала от обочины, пропуская попутные машины и резко начала набирать скорость.

На Американском перевале молодой сержантик проверил документы и, улыбнувшись столь прекрасному водителю, пожелал счастливого пути.

110–120–140 легко и уверенно шла Инночка. Выключили кондиционер, открыли окна, Данила на заднем сидении приутих. Я посмотрел — он спал. И у торнадо заканчиваются запалы. Появилась возможность спокойно поговорить. За разговорами о проведённых врозь четырёх с половиной месяцев, три часа пути пролетели незаметно. Только в пути ещё раз проверили документы.



И вот Владивосток. У Ростральной колонны Данила попросил прикрыть окно. Ветерок посвежел, чувствовалось приближение моря. А на Луговой у нас, как всегда, висел туман. Как в том анекдоте. А в деревне Гадюкино опять идут дожди.

Подъехали к дому. Соседи поздравили меня с возвращением из рейса. На звонок дверь сразу открыла Алёна и с визгом:

— Папочка приехал! — повисла на шее.

— А я тебе торт испекла, — тут же похвалилась она.

— Давайте кушать, — сразу же предложил, очнувшийся от сна, Данила.

— Нет. Сейчас занесём вещи, поставим машину в гараж и вот тогда и начнём наш пир, — возразил я.

Для этого я взял своего главного помощника и мы пошли с ним к машине. С разгрузкой быстро управились, поставили машину в гараж и вернулись домой.

Филя, мой милый сенбернарчик, носился, позабыв о своей комплекции, и всё норовил лизнуть меня в лицо и поставить лапы на плечи. Но когда его пристыдили за столь неподобающее поведение, то он лег в коридоре и только водил глазами, наблюдая за нашими передвижениями. А Эммочка грациозно подставляла спинку, позволяя себя погладить, выгибаясь и мурлыча. Да, наконец-то я добрался домой!

Подняв бокал замечательного вина, и отведав всяких вкусностей, что ещё с вечера приготовила Инночка, меня потянуло в сон. Что-то странное происходило со мной. Кружилась голова, и обе руки казались огромными. В левой руке что-то всё время немело и поэтому приходилось её всё время двигать.

— Что-то ты батька засоловевший, — озабоченно подметила Инночка.

Её голос слышался, как, будто, из соседней комнаты. Хотя вот она, моя хорошая, прильнула ко мне и тихо греется об меня, только что не мурлычет, хотя мурлыканье шло от Эммочки, устроившейся у меня на коленях.

— Да. Надо помыться и поспать, что-то с этими заботами и переездами я совсем раскис, — еле ворочая языком, проговорил я.

Поднялся, поцеловал нежную щёку и пошёл в ванную.

Россия — горячей воды нет.

— Уже месяц, как нет. Настрой «Атмор», — услышал я голос жены, но решил обмыться только холодной водой.

Острые струи ледяной воды пронзали тело, от чего оно казалось горячим и поневоле из глотки вырывалось рычание.

Ну вот, стало полегче. Растеревшись докрасна, я вышел из ванной.

— А давай я тебя подстригу? — предложила Инночка.

Я против этого никогда не был. За все годы супружества только она меня и стригла. Принёс табуретку, простынь и сел напротив большого зеркала в коридоре. Инночка подошла сзади, прильнув всем телом к моей спине, стала перебирать отросшие волосы.

— Совсем седой стал. Виски белые, но это тебе идет, — приговаривала она.

Изогнувшись, я обнял её и, усадив к себе на колени, долго и нежно целовал.

— Ладно, уж, а то останешься лохматым. Как завтра пойдешь в службу? — она встала и принялась щелкать над моими вихрами ножницами.

Через пятнадцать минут клиент был острижен и, включив теплую воду, смывал с себя волосы. Инночка стояла рядом, помогала смывать невидимые волосинки и в промежутках награждала меня поцелуями.

— Всё. Иди в постель, я сейчас, — выпроводила она меня из ванной.

Ничего не может быть лучше моей постели, застеленной и выглаженной любимыми руками. Каждой клеточкой кожи я чувствовал её. Её жёсткость и мягкость придавали мне силы, будили моё воображение. Мягкие тона стен спальни и мебели призывали только к покою и святости семейного ложа. Я лежал, закрыв глаза и улыбка бродила по моему лицу.

Нет ничего лучше дома, где тебя любят и ждут. Пусть будет в моём доме всегда любовь и покой. А я уж постараюсь для этого сделать всё возможное.

В ванной стих шум воды, неслышно открылась дверь и появилась прекрасная, как молочное облако, моя жёнушка. Расчесала волосы и затихла, крепко прижавшись и обвив меня всего нежными руками.

— А теперь ты дома? — услышал я её шепот.

— Да, моя милая, — и, приподнявшись, посмотрел в её огромные глаза, ощущая непреодолимую тягу к этому, любимому мною, существу.

Уже много позже, ещё раз заглянув в её глаза, я увидел в них полные озёра. Слёзы?

— Ты что, плачешь?

— Да, — скрывая непроизвольные рыдания, едва произнесла она.

— Что с тобой?

— Не обращай внимания. Мне очень хорошо.

И, прикоснувшись губами к краешкам этих дивных озер, я пил эти слёзы, а ручейки их, оставившие свои следы на нежных щеках, осушал своим горячим дыханием.

Глазки закрылись, дыхание выровнялось и моя любовь лежала у меня на плече, мирно убаюканная моей нежностью.

Ночь шла своим чередом. За окном проезжали одинокие машины, изредка освещая потолок фарами. А я боялся пошевелиться, потому что на моём плече лежало моё сокровище. Бокал драгоценного вина, который мне не хотелось расплескать.



Ужасающий вой вывел меня из дрёмы. Мяу-у-у-у-у. Инночка вздрогнула, перевернулась на свою подушку и проговорила сонным голосом:

— Не обращай внимания. Это Эмка уже второй день орёт, просится до Мармика. Спи.

— Ладно, завтра схожу к Людке и отнесу её, — пробормотал я сквозь сон. — Спи, спи.

Мармик — Мармелад, здоровенный, белый котяра с разными глазами, был нашим постоянным клиентом.

— Заодно повидаюсь с Вовкой, — уже во сне подумал я и провалился в сон…



Ох, эти будильники, никогда не дают поспать. На судне я подскакиваю сразу, от любого изменения шума. Всегда готов влететь в штаны, тапки и мчаться в машину на устранение неисправности. За двадцать с лишним лет уже по-другому не получается.

А Инночка нежится.

От мелодичного «ку-ку», скромно пропетого будильником, я сразу проснулся, выключил звук и, отодвинув его подальше, попытался встать.

Опять затекла левая рука, пальцы почти не ощущались. Я её размял, ещё раз с удовольствием отметил, что мазуты в порах ладоней нет. Мозоли хоть и остались, но были мягкими. Я осторожно погладил по плечу Инночку. Она чуть приоткрыла глазки и потянулась ко мне.

Да, но рано или поздно на работу ей всё равно надо идти. Лучше, позже. Не каждый день муж приходит из рейса. В поликлинике у них об этом знают. Морячек много.

После завтрака Инночка одевалась. Как я люблю смотреть на её движения во время этой процедуры. Иногда стараюсь помочь. Потом лёгкий макияж и всё — пора. Осторожно закрыв дверь, пусть дети ещё поспят, мы вышли во двор. Ещё один поцелуй и она пошла вверх по улице, а я через дорогу.

Ещё пару раз оглядываюсь, чтобы помахать ей рукой и иду в гараж.

Машина в порядке, завелась сразу и, как хороший конь, отдалась на милость водителю. Через десять минут я уже был у Людки.

— О, привет, — тянет она и начинает рассказывать, как Инна готовилась к встрече, как бегала по базарам, магазинам, звонила всем и вся. И вот, наконец, я уже тут.

Вышел Вовка, заспанный, лохматый. Он уже шесть месяцев в отпуске. Ему это уже порядком надоело. Но Людка, услышав это, как всегда, прервала его стенания.

— Не надо, Вова, когда позовут, тогда и пойдешь. Отдыхай, зайка, — на что Вовка что-то невнятное пробубнил.

Объяснив катастрофическую ситуацию с Эммочкой и прихватив Мармика, я прикатил домой.

Мармик, паразит, только увидев страдающую девушку, тут же по-рабочекрестьянски совершил своё подлое дело.

Я только снял туфли и сел передохнуть на диван, наблюдая за этой, как говорит Алёна, кошачночной свадьбой, как что-то закололо под левой лопаткой, опять занемела левая рука. Показалось что ли, или это было взаправду…

Но Мармик становится на задние лапы, Эммочка тоже. Она стоит ко мне спиной, а Мармик её обнял, как человек, и на её коричневой спинке лежат его две белые лапы одна выше другой. Неожиданно они прыгают вверх, метра на два, и на фоне чёрного потолка совершают какой-то невообразимый танец…



Чёрт! Кажется, заснул. Что-то в последнее время отрубаюсь, даже сидя в кресле. Рейс, наверное, был тяжёлый. Надо идти в отпуск.

Вовка вон уже полгода гуляет.

Чувствовалось, что руку я отлежал и шея чего-то занемела. Хотелось встать с дивана, но ноги как-то не так лежат. Надо же, сидя упал на левый бок и заснул! Вот старпёр!

На часах тринадцать тридцать! Мама дорогая, я же в службу опоздал!

Ни фига себе, я сплю! Из спальни слышен Инночкин голос. Чего-то она там напевает. Надо вставать. Она же работала до часу дня, сейчас только что пришла с работы и не зашла в залу, поэтому и не заметила меня.

Встал, голова дурная после сна. Чтобы скинуть остатки сна, я пошевелил ею. На полу, на ковре сидит Эммочка и вылизывает белого, пушистого, примерно месячного котёнка. Что за чёрт! А где же Мармик? Ладно, пойду к жене. Состояние, как с похмелья. Да и во рту вкус примерно соответствующий.

Встал в дверях спальни. Инночка, стоя ко мне спиной, прихорашивалась перед трюмо.

— Привет. Как работалось? — тихо, чтобы не напугать её, поинтересовался я.

— А ты… ты… как себя чувствуешь? — почему-то заикаясь, едва сорвалось с её губ.

Глаза широко открыты, причёска новая, не утренняя. Когда успела сделать? На работе что ли? Вот женщины! Всюду успеют. Блузка новая, белая, юбка как раз по фигуре. Нравится она мне в таких юбках и блузках. Хороший вкус у моей жены.

— Да вот, принёс Мармика и пока наблюдал за началом их свадьбы, заснул на диване, — как бы оправдываясь, начинаю я. — Где он, кстати? Людка дала ему рыбы. Наверное, она уже оттаяла. Покормить его надо, а то засохнет наш жених. Да может быть, ещё и в службу успею?

— Ты, правда, себя хорошо чувствуешь? — не обращая внимание на мои объяснения, Инночка осторожно задала мне вопрос.

— Вообще, что-то я разбитый какой-то. Переспал что ли? — пытаясь передать свои ощущения, предположил я.

Делаю шаг из проёма двери к Инночке, а она слегка отстраняется от меня и закрывает зеркало в трюмо.

Протягиваю к ней руку, а она чуть раньше достаёт её плеча. Ба! Что с моей рукой? Часы на ней те же, рубашка та же. Пальцы, пальцы — длиннее и тоньше! А волосы на руке — куда они исчезли?

Ничего не пойму. Удивлённо смотрю на свою руку. Со второй рукой — та же картина. Не мои это руки!! Трясу головой и удивлённо смотрю на Инночку.

— Не удивляйся, теперь ты такой, — тихо произносит она.

— Какой такой? — ничего не понимая громко восклицаю я.

— Ну, немного другой. Но вообще-то должен быть тот же самый, — неуверенно отвечает Инночка.

— Какой самый? — я всё ещё ничего не понимаю.

— Смотри! — и она распахивает зеркало в трюмо.

На меня смотрит какое-то чужое лицо. Поначалу показалось, что это картинка. Но я шевельнулся и картинка тоже. Невероятно! Там в зеркале — я. Но это же не я!!!

— Что это такое? — чуть ли не завопил я.

— Ты немного раньше проснулся, чем мы ожидали. Мы думали, что ты проснёшься через полчаса. Сейчас подъедут врачи и тебе всё объяснят.

— Что объяснят? Какие врачи? Мне в службу надо, я, и так, всё проспал! — не понимая ничего, чуть ли не кричал я.

— В службу тебе надо было три месяца назад. А сейчас уже не надо. И в море больше никогда тебе не надо, — при этих словах её глаза потеплели, она как-то по-своему (только она так умеет делать) улыбнулась.

— Как три месяца? Меня что с работы уволили? — непроизвольно удивился я.

— Нет. Сядь. Прими всё спокойно. Я уже всё пережила, — в голосе Инночки послышались твёрдые нотки. Они всегда в нём проскальзывали, когда она была полностью уверена в своих словах.

Я подчинился и сел. По привычке почесал затылок и ладонью ощутил жёсткие волосы. Инночка от этого жеста радостно улыбнулась. Мои-то вчера после стрижки были мягкие. А такие у меня бывают, когда сутки отпашешь в машине в тропиках при температуре градусов в сорок пять. Странно. Когда я успел испачкаться?

— Слушай, — начала Инночка. — Ты принёс Мармика, сел на диван и… умер. Да, да — умер. Алёна услышала кошачьи вопли, вышла из спальни и, увидев тебя такого, стала делать искусственное дыхание. А я забыла ключ от сейфа, поэтому меня привезли домой за ним на нашей реанимационке. Когда я вошла домой, Алёна уже выбивалась из сил, но ребята со «Скорой» успели тебя привезти в нашу лабораторию. Я тебе побоялась сказать, что у меня новая работа. Думала, что потом тебе всё расскажу, но у меня на это не было времени. Американцы занимаются пересадкой мозга. И тут ты. Алечка, любимый, я тебя очень люблю. Я не хотела тебя терять, и дала согласие на пересадку твоего мозга на другое тело. Я хотела, чтобы ты остался жив, такой, какой ты есть. Со всеми своими странностями и привычками, без которых я бы не смогла без тебя жить, — она выдавила из себя улыбку. — Ты и сейчас почесал затылок, как прежде. Я уже привыкла к твоему новому облику. И ты привыкнешь. Не волнуйся только. Тебе это сейчас нельзя. Пойми, только из-за того, чтобы моя половиночка оставалась на земле, я пошла на это. А то, была готова наложить руки на себя.

Она села рядом и, положив голову мне на плечо, заплакала.

О мои родные глазки! Вы опять плачете, но не так, как вчера ночью, а горько и безнадежно. Я взял в руки столь любимое мною лицо и начал его целовать, сглатывая из краешек своих любимых глаз, слезинки. Эти ручейки горя и боли сами растворялись во мне.

— Да ладно, — буркнул я в ответ на её мольбу, — привыкну.

А сам думаю, а как же матери и отцу покажусь, а братьям? А как паспорт с этой новой рожей сделать?

Вот проблем-то будет. А половиночка моя, угадывая, как всегда, мои мысли озвучила их:

— Все уже всё знают. Все уже к тебе привыкли. Осталось только тебе самому с этим сладить. А мериканьци эти чертовы, будут тебя, как подопытного кролика, до конца жизни наблюдать. Так что бедствовать не будем.

Громко звонит дверной звонок.

— Это, наверное, врачи… — выскальзывая из объятий, роняет Инночка…

***

Я подскакиваю на койке, хватаю трубку телефона после продолжительного звонка.

В трубку слышу сдавленный голос третьего механика:

— Владимирович! А топливо из шестого правого не выкатывается. Что прикажете делать дальше?

Я окончательно просыпаюсь.

До конца рейса осталось два месяца и десять дней.


1997 г.
Персидский залив



Рассказ опубликован в книге «Три измерения»: https://ridero.ru/books/tri_izmereniya/