Лейтенант Груздев-после Победы Глава 2

               

                «Новогодние испытания…»

   В последние часы предновогоднего вечера победного 1945 года чуть было не распрощался с жизнью… Предстояло проводить старый и встретить новый 1946 год.
Батя чувствует себя как рыба в воде: принял ванну, облачился в пижаму… Короче, не торопится.
   Я же скован, вся душа на вокзале в Берлине, скорее домой.
Первой обратила на меня внимания Эльза (точно не знаю, они сговорились, или её личная инициатива), подошла ко мне:
- Момент, камрад! – подержала перед собой палец, покачала им и вышла за дверь. Ничего не понял, - что к чему? Во всяком случае, ухо держу востро. В случае чего – пистолет в кармане.

   Пока обмозговывал ситуацию, Эльза не заставила долго ждать, вошла, за ней девица: молодая, тощая, смуглая, пучеглазая. Сердце ёкнуло. Вот о чём маячила немка, даже не подумал об этом.

   Немного успокоился, не исключено знакомство с девицей… Тем не менее, чувствую, как ланиты охватывает пламенем.
   Незнакомка, проходя мимо, низко склонилась в знак приветствия или признания. Подошла поближе Эльза:
- Гутен нахт, камрад! – поводила ладонью от меня к незнакомке и наоборот.

   Быстро вошёл Батя, о чём-то спросил Эльзу. Поговорили, не могу понять о чём, попутчик ко мне:
- Вот твоя невеста, с ней будешь Новый год встречать. Общайтесь… 

   Помог познакомиться с Шарлоттой. Уселись и начали объясняться на пальцах и отрывками слов. Немецкий, за время пребывания в Германии, стал с трудом понимать, когда со мной разговаривая, жестикулируют. Если разговаривают между собой немцы, увы, ничего не понимаю.

   С Шарлоттой разговор стал склеиваться. При непонимании,  вмешивается с разъяснениями Эльза.    Выяснилось, у неё есть маленький ребёнок, который остался один в люльке. Она живёт одна, муж погиб на Восточном фронте, в чине капитана.               

   Поднимаемся этажом выше, входим в комнату. В люльке, дрыгая ножками, хватая воздух ручонками, резвится розовый полугодовалый, сбитый, как пончик, малыш. Даже не верится, у тощей, как палец молодой женщины, такой круглый, полный ребёнок.
   Он вызвал во мне неведомые чувства, я не сдержался и взял на руки, покачал, «поагукал» и поцеловал. Шарлотта, поначалу – как только стал вынимать из люльки бутуза – забеспокоилась. Недоверие ушло, как только передал малыша ей в руки, широко заулыбалась и весело сказала:
- Обер-лейтенант, гут, гут! Майне кинд, гут, гут. 

   Мать решила накормить дитя. Несколько раз бутуз отрывался от груди, смотрел на «дядю», и опять за своё.

   Затем, растолковала Шарлотта, ребёнка нужно отвезти к бабушке, в другой конец города. Зашли к Эльзе. Я одел шинель и мы, втроём, удалились.   
Вошли в трамвай у четырёхэтажных домов, по другую сторону высокие тополя.
Запоминаю для ориентира, где оставил товарища.
 
   В центре (кольцевое движение) пересели на другой трамвай и покатили на край города. Прошли шлагбаум, стоят наши ребята из автомоточастей. 
   Через четыре-пять одноэтажных домиков жили родители спутницы. Моё появление насторожило стариков, но Шарлотта что-то сказала, и они оживились, взгляды повеселели.

   Старик предложил присесть. Раздеваюсь у порога, прохожу к столу и сажусь. Женщины не таясь (я всё равно не понимал по-немецки) разговаривают в соседней комнате. Старик прислушивается к их разговору, по выражению лица догадываюсь, идёт позитивный разговор обо мне.

   Загудела машина, скрипнув тормозами, остановилась напротив окон. Керосиновая лампа горит ярко. Занавесок нет, в комнате всё просматривается.   

   Вдруг дверь открывается и передо мной дуло нашего автомата:
-  Ну, друг, собирайся, пойдём с нами. Хватит гулять.
- Вы не имеете права! – возражаю старшему сержанту, стоящему в метре от меня, -  Это полномочия офицерского патруля.
- Хватит, откомандовал, собирайся без разговоров!

   Я пытаюсь отговориться, но последовало:
- Быстро, живее, у нас нет времени с тобой рассусоливаться!
Мысли завертелись с невероятной скоростью. Как быть, что предпринять, как уговорить? Это не наши, хотя и русские. Наши так не поступают.

   Фуражка висит на гвозде в простенке. Поднимаюсь. Делаю поворот на триста шестьдесят градусов. Думаю, стрельнёшь, так в затылок, а нет, убедишься, что у меня нет оружия – кобуры на ремне. Брешешь, ослабишь бдительность. Это как-то помогло мне. Выиграл ещё минуту. Что дальше?

   Вновь открывается дверь, появляется человек в  кожаной тужурке с автоматом в руках. Думаю, всё, отжил. Приехал домой с победой. Иду на крайность, будь что будет, выхода нет…

   Улучшив момент, когда старший сержант отвлёкся к своему корешу, мгновенно вынимаю из кармана ТТ и направляю на уровне лба. Только хотел скомандовать «руки вверх», сжимая пистолет мёртвой хваткой, на случай, чтоб сразу не выбил автоматом из рук. Не успеваю, «патруль», поворачивая голову в мою сторону, расширил в испуге «окуляры…»

   Сработал спусковой крючок. Старший сержант грохается на пол. Я с криком:
- Держи их! – бросаюсь в дверную темноту сенцев. Смекнул, на улицу нельзя, там машина. Перепрыгивая через проволоку, зацепился, затрещали брюки, рванувшись, падаю. Укололся о шиповник – позже разобрался.

   Присел. Оглянулся, дверь открыта. В доме крик, плач. Слышу топот – бегут. Пусть бегут. Сердце вот-вот вырвется, не могу успокоиться, всего колотит. Дрожь взяла не от холода, от испуга. Буду ждать. Нужно прийти в себя, успокоиться. Там
видно будет, - что делать дальше?

   Ночь не холодная, в кителе не замёрзну. Слышу разговор. Наши прибежали. Одного оставили у калитки, другого у входа в дом. Двое прошли во внутрь перешагнув через «старшего сержанта».

   Немцы объясняют, рассказывают о происшедшем.
Дежуривший у входа информирует оставленного у калитки, что осматривают убитого, в карманах никаких документов…
Вытаскивают на улицу, чтобы закрыть дверь. Слышу слова, которые окончательно меня успокоили:
- Собаке собачья смерть…

   Хотел было подняться и подойти к подоспевшим, но что-то удержало. Личное дело в кармане, завтра отправлюсь на Родину. Разборы ни к чему. Находившийся в машине «патруль»  разбежался. С кого спрашивать? Подожду. Уедут, и тронусь в обратный путь. Надеюсь, сам найду дорогу, без проводников.

   Успокоилось. Тихо прохожу через двор, и пересекаю улицу, по которой вела Шарлотта. Ориентируюсь по искрящейся электрической дуге трамвайного пути.
   Натыкаюсь на бетонную стену, с трудом перелезаю и оказываюсь на территории какого-то завода. Через окна видны работающие на станках люди. И только сейчас направляюсь к трамвайному пути. Сажусь в трамвай и еду, сначала до конечной остановки, а затем обратно в центр.

   Кое-как выяснил у кондуктора: куда мне нужно ехать. Хорошо, что запомнил четыре четырёхэтажных дома и высокие тополя, напротив. Кондуктор объяснила, - на какой трамвай мне нужно садиться. Всю дорогу мне казалось: за мной следят, преследуют…

   Нахожу дом без посторонней помощи. Нижнюю дверь открыла пожилая солидная женщина, с подозрением проследила в какую квартиру войду. Мне показалось, будь я в шинели - она не впустила бы в подъезд. Уж больно строга. Шинель осталась на другом конце города.

   Позвонил. Дверь открыл Батя. Первое, что услышал от него:
- Наконец-то, - и последовал тяжёлый вздох.
На меня кошкой набрасывается Шарлотта. Обняла за шею и давай целовать вперемешку со слезами. Повисла – не оторвать. Любопытно, почти не знакомы, а одаривает ласками, как самого близкого, дорогого человека?

   Неловко стало. Пробую освободиться, бесполезно, Шарлотта продолжила своё лобызание.
- Ты её не отталкивай, - говорит Василь, - она рада за тебя, что живым вернулся. По её рассказу тебя в живых нет. Переживает за себя, она же виновница случившегося. Уехали вдвоём, а вернулась одна. Вот и места не находит, понять нужно…
- Ладно, успокоил, убедил, - делаю заключение.

   Глажу по голове прильнувшую. Она поняла  это, как знак прощения и отступилась. Рассказывать ничего не стал, да и время подходило к полночи.

   На маленьком столе скудный новогодний ужин, а рядом – на большом столе – лежат мешочки с этикетками. Только сейчас разобрался, что в мешочках разные семена – признак благополучного урожая в новом году. - Достаток на столе.

   Позже немец рассказал (из газет) о случившемся со мной:
- Нападают люди (в основном – «власовцы»), служившие Гитлеру, чтобы завладев документами без проблем перебраться в Россию.
   Могут убить за ордена. Орден Ленина стоит двадцать пять тысяч марок; Боевого Красного Знамени и Отечественной войны первой степени – двадцать; Отечественной войны второй степени и Красной Звезды – пятнадцать; медаль «За отвагу» – десять;
   «За боевые заслуги» – пять тысяч марок. Звезда Героя Советского Союза стоит пятьдесят тысяч марок. Как видите, даже цены установлены.
   Ради наживы зазевавшегося могут прихлопнуть не только русские. Будьте предельно осторожны.

   Я, как мог, поблагодарил немца:
- Данке шон, камрад, данке шон камрад, - далее по-русски, - за науку.
Немец улыбнулся:
- Я же русский хорошо понимаю. Берегитесь, ни с кем не делитесь, что едете домой и у вас в кармане документы. Эта информация может обернуться против вас. Василь, молодец, ордена не носит, будто их у него нет, его никто не трогает. Оружия тоже нет.
- Ты в самом деле без оружия ходишь? – спрашиваю кореша.
- Да! На кой чёрт оно мне нужно, сдал.
- Меня только пистолет спас. По-моему, ты поторопился.
- Завтра едем домой, пожалуй, не пригодится. Ладно, буду надеяться на тебя.

   Женщины зажгли свечи на большом столе. Часы пробили двенадцать, и мы, подняв бокалы, поздравили друг друга с наступившим 1946 годом.

   Утром с Батей оставляем гостеприимный дом и выезжаем в Берлин.
Наш приют – вокзал, отовсюду выписались. Постепенно набивается народ. Кто и зачем? – Объяснять нет смысла, только с этого вокзала путь в Союз.

   Не исключаю, - здесь вьются охотники за чужими документами и орденами. Ещё раз вспомнил с благодарностью немца – социал-демократа. Многие уже оформили билеты.
   Наша очередь прошла, проездили. Повезло: взяли билет на завтра.
Время предостаточно. Как его разумно  использовать? Люди везут из русского гастронома продукты - набирают в дорогу.
Соблазнились и мы, мотнули в магазин.

   Затарились по максимуму. В магазине - напротив гастронома - у немца купили чемоданы. Зашли в русский ресторан и хватанули «особводки». Результат? – Захмелели…

   Трогаемся в путь. На площади Александерплац выходим из трамвая, дабы сделать пересадку. И тут сотоварищ перебрасывается несколькими словами с рыжеватой немкой. И ко мне:
- Пойдём к ней, приглашает? Пойдём напоследок? Пойдём…
- Ты что, хватит с меня вчерашнего, хватит.
- Как хошь, а я пошёл, догоняй.

   Куда он без оружия? Загубит себя. Бегу за ним, уговариваю. Бесполезно.
Прошли полтора квартала от Александерплац и сворачиваем за женщиной во двор, оставив позади обитую жестью калитку. Женщина идёт не в дом, а в полуподвал, мы за ней.

   В комнатушке горит плошка; в следующей, чуть побольше (вероятно - гостиная), за столом сидит старик с бородой, читает газету. На наш приход никакой реакции. 
- Гутен таг, фатер! – произнёс мой соотечественник.
Старик головой изобразил приветствие, и опять уткнулся в газету.

   Немка убежала и вскоре вернулась с молодкой. Располагаемся за столом с выпивкой и закуской, всё из наших чемоданов. Они жалуются на скудный паёк: хлеба меньше ста граммов. Из-за неразберихи не знают где получать. Василь переводит на русский. Я поражаюсь, где он так освоил немецкий?   

   Подпили. Попытались пригласить к  столу старика, он отрицательно помотал головой. Молодка выпила, закусила и сразу убежала. Перевели, что скоро вернётся. Проходит полчаса, её нет.

   «Компаньон» раздевается до исподников и ложится в постель.  Мне захотелось пить. Хозяйка прошла в узкую дверь около кровати, где улёгся Василь, и вынесла кружку воды из-под крана.

   Через некоторое время мне снова захотелось пить. Не спрашивая хозяйку, беру кружку и в дверь. Только ступил ногой за порог, а мне молодой мужчина ехидно и повелительно:
- Закрой, пожалуйста, дверь!

   Поначалу опешил, ёкнуло сердце - попали, ну попали, да ещё в подвале… А сколько дверей прошли? Попали.
- Как ты сказал? - строго спрашиваю его.
- Закрой дверь, говорю!

   Что за дверью? – Не знаю. Может, он не один? Беру себя в руки, твёрдо ставлю каблук между порогом и дверью, дабы не закрылась. Вынимаю из кармана пистолет и направляю дуло прямо в лоб незнакомцу. Командую:
- Батя, одевайся, быстро! – Следом незнакомцу. – А ты сволочь выходи, выходи говорю тебе! Вы-хо-ди!!!

   Улёгшегося, как ветром сдуло с постели, смекнул, тревога боевая…
В считанные секунды был готов к отбытию.
- Смотри, где старик?

   Напарник в комнату, там темно. Тихо. Я продолжаю наседать на прятавшегося:
- Выходи, мерзавец! Не смей плошку тушить, изрешечу всего. Понял, гадёныш? Вы-хо-ди! Руки вверх, сволочь! Выше, ещё выше, не смей отпускать. Сразу все пули твои. Понял?

   Посторонился, ногу из дверей не убираю, пропуская мимо себя подозрительного. Товарищ уже наспех убрал снедь со стола в чемоданы. Накидывает мне на плечи шинель, сам берёт оба чемодана. Предупреждаю заложника:
- Выходи в коридор и зажигай огонь.
- У меня зажигать нечем, нет спичек.
- На, держи, - передаю плошку. – Свети, иначе все пули твои. Ну, трогай, сволочь! Предупреждаю, огонь должен гореть постоянно.

   Проходим одну комнатку, коридор, поднимаемся по ступенькам. Огонь не гаснет. Старика и рыжеватой женщины нет, исчезли. Мы на крыльце. Незнакомец подаёт голос:
- Пожалуйста, идите. Вывел.
- Нет, не всё, - говорю ему, - веди до калитки и открой её.
Пистолет от лица не отвожу. Калитка открыта. Я встаю возле столбика.
- Батя, выходи! – говорю товарищу.
Вышел. Я задом переступаю порог. Калитка мгновенно захлопнулась. Делаю несколько выстрелов по дверце в разных местах. Хватаю у Василя свой чемодан и бегом, бегом от страшного дома.

   Было темно. Трамвай уже не ходил. Мы топали до самого Слесенского вокзала, большей частью бежали. Нас обгоняли на велосипедах какие-то гражданские, думали, что это люди из подвала, а может, и нет.
 При подходе к вокзалу, иронизирую:
- Батя, давай ещё куда-нибудь подвернём?
- Нет, хватит, молодец, век помнить буду, онемел, поверь мне, слова не мог вымолвить.