Итак, она лежала посреди авансцены, как обычно в конце второго акта (с особым драматизмом эффектно раскинув руки) в большом ожидании, что вот-вот занавес опустят и она ещё успеет в лавку за свежими булочками к ужину. Рядом лежал её партнёр Жером. По сценарию он был так же цинично отравлен их дворецким, замыслившим коварный план похищения драгоценностей из тайной семейной сокровищницы…
Наконец занавес пал. В этот момент она обычно протягивала руку Жерому и тот всегда услужливо помогал ей подняться. Но сегодня... он по-прежнему оставался лежать. И его новая поза заставила её вздрогнуть...
- Когда человек приближается к концу, он начинает видеть жизнь такой, как она есть...
Инспектор Гасс, театрально жестикулируя руками, пытался вызвать должное сопереживание комиссара. Учитывая многовековые заслуги и почтенный возраст, его безобидное желание было естественным. Но тот оставался холоден и безучастен. Внезапный стук в дверь оборвал эту сцену на самом пике её кульминации, вызвав у инспектора очередной желудочный спазм и чувство полного разочарования в сценарии собственной жизни. Да, всё было так же банально и обыденно... и похоже на то, что в театре судеб, как и в близлежащем драматическом, кто-то исполнил свою роль...
Спектакль продолжался. Третий акт был в разгаре, когда за кулисами уже шныряли полицейские. Директор театра долго и слёзно убеждал начальника полиции в совершенной невозможности остановки пьесы из-за присутствия в зале самых высоких лиц города, от настроения которых зависело так много… включая и его карьеру. Конечно, о том, что совсем не хотелось возвращать публике деньги за сорванное представление, директор скромно умолчал. Взаимопонимание было достигнуто. Веским аргументом послужил тот факт, что пострадавший актер все равно в следующем акте задействован не был… Поэтому убитого просто небрежно оттащили в карман сцены, а бедняжка Мари так и не попала в булочную, правда, это уже было совсем неважно. Она забилась в угол кулис и дрожа всем телом, рыдала. Жером был её добрым другом и совершенно непонятно, кому понадобилась такая пафосная сцена его смерти. Разве он мог кому-то мешать? Разве мог быть кому-то врагом? Нет... это исключено. Он был слаб и добр ко всем, включая ободранного рыжего пса, что ждал его каждый вечер после спектакля в любую погоду. Жером всегда выносил ему часть своего бутерброда, и это умиляло и восторгало Мари, знавшую голод не по наслышке. А теперь... ну и кто будет заботиться об этой рыжей псине? Да... довольно странные мысли над ещё не остывшим телом друга. Но почему-то именно они несли ей хоть какую-то иллюзию защиты от случившегося ужаса. А именно - вдруг обретенная ответственность за это бездомное, одинокое и никому не нужное животное.
В конце третьего акта все вышли на поклон. Пьеса была завершена. Кто-то вытолкал Мари на сцену и она, едва успев утереть рукавом слёзы, обнаружила себя рефлекторно улыбающейся и кланяющейся благодарным зрителям, в чьих бурных овациях хотелось раствориться навсегда, забывшись от всех сегодняшних кошмаров. Кто-то впихнул букет роскошных белых лилий прямо ей в лицо. Она продолжала улыбаться... Занавес пал. Она обмякла, без сил опустившись на пол. Букет выпал. Актёры быстро расходились. Молодая уборщица, уже подобравшись с тряпкой, подняла с пола шикарные цветы и тихо возмущаясь её холодным безразличием, понесла их к себе, по случаю, на ходу глубоко вдыхая изысканный аромат. Мари была не в силах двинуться с места, когда услыхала звук падающего тела. Её разум успел несколько отстраниться... отвергая реальность, как можно дальше. Реальность безжалостно заключаясь в том, что, опрокинув ведро с водой, молодая уборщица упала замертво. Увидев её застывший взгляд, Мари лишилась чувств.
Очнулась Мари в скромной палате в больнице для малоимущих под бодрое пение соседки по койке. Голова гудела, разум отказывался просыпаться, но хотелось пить. Потянувшись за стаканом с водой на тумбочке, она случайно его опрокинула. Осколки стекла разлетелись вмиг по комнате, что вызвало у соседки медвежий рёв. В страхе Мари кинулась их собирать, и очевидно, ещё не совсем проснувшись, напоролась трясущейся рукой на остриё одного из них. Увидев свою кровь, девушка опять впала в забытье.
На этот раз она очнулась в довольно просторной одиночной палате. Благодаря показаниям музыкальной соседки, нынешние условия пребывания заметно отличались от прежних. Данная клиника располагала наличием приличных спонсоров и ограничением передвижения пациентов. А куда ещё могли поместить девушку, которая еле придя в сознание, пыталась покончить с собой, резанув вену на запястье? Что соседка по койке полностью и подтвердила...
Инспектор Гасс вошёл в светлую палату и сухо представился, всем видом внушая неизбежность покаяния. Каждым своим шагом он громыхал, что было вызвано скорее его личным избытком веса, нежели импровизацией по устрашению подозреваемого. Невыносимое приближение буравящих глаз, невольно приводило в ужас не только законопреступных граждан Парижа, но и всех других, случайно столкнувшихся с ним взглядом на улице. При этом он был полностью убежден, что несёт чистый свет этому тёмному заблудшему миру. Редкий сон привел к хроническим головным болям. Чувство долга не позволяло их замечать. Профи не был маниакально честолюбив, но ловко взяв след, он уже знал, что победа справедливости близка.
- Отдаю должное вашей находчивости, мадмуазель. Одним махом вы разобрались с двумя неугодными, а вместо наказания рассчитываете отсидеться здесь, на удобной койке психиатрического заведения?
- Это называется психиатрической..?
- Нет, это называется - двойное предумышленное убийство, отягощённое обстоятельствами вашего изысканного коварства и жестокости. Да, мадмуазель, именно так. И чем скорее вы это признаете, тем быстрее поможете следствию облегчить вашу участь.
- Но, мсье...
- Никаких но! Даже не пробуйте отпираться! Все материалы, собранные мною лично, говорят о факте вашей дерзкой мести двум горячо влюблённым сердцам!
- Что?..
- Именно так, мадам!
- Но... но я мадмуазель...
- Вот именно это положение вам и хотелось поправить, женив на себе Жерома. А когда тот предпочёл вам молоденькую уборщицу...
- Да как вы смеете говорить мне о возрасте! Мне всего 23!
- А несчастной Моник было аж 18! Но она так же хотела замуж...
- Что значит так же?..
- Да, мадмуазель, так же... так же вы знали и о их любовной связи, и о том, что накануне вечером Жером сделал ей официальное предложение...
- Что?.. Это невозможно! Жером никогда бы…
- О, давайте обойдёмся без оскорблений! Вы уже достаточно красочно изложили мне свою позицию и о Жероме, и о его юной невесте...
- Невесте? Сущий бред!!!
- Я понимаю ваше уязвлённое самолюбие, мадмуазель. И скорее всего оно небезосновательно… так как вы… довольно красивы…
- Вы так считаете, мсье?..
- Именно так! Именно так вы и обрушили на неё всю свою злобную завистливую ненависть, вместе с ядовитым букетом лилий!
- Да, но лилии я получила случайно от кого-то из зрителей... Подождите... но если их дали мне, а они были отравлены, так значит это я подвергалась опасности...
- О! Какой хитрый ход! Но если вы думаете, что я не знал заранее о вашей тонкой заготовке...
- Но я об этом подумала только сейчас!
- Шапо, мадмуазель! Я снимаю шляпу перед вашим актёрским талантом, но это никак не снимает ответственности с ваших злодеяний.
- Да вы сошли с ума!
- Увы, эти стены не напугать подобным фарсом...
- Каких злодеяний! Вы полностью извратили ситуацию! Послушайте теперь, что я вам скажу! Вы врываетесь в больничную палату к пострадавшей девушке, оскорбляете её, ещё не пришедшую в себя от ужаса пережитого... и всего один комплимент за всю долгую тираду... Боже! Мсье, как вы сможете после этого спокойно спать?..
- Да я вообще-то уже давно отвык спать, мадмуазель... с такой-то работой... я и дома не помню когда в последний раз был...
- Ого!.. И что ваша жена не против?
- Не смешите меня! Какая жена! Даже домашние тараканы не выдержали моего соседства и ушли...
- О мсье, я так сожалею это слышать...
- Да, ушли... но, правда, месяц назад я их и сам немного пытался потравить. Но это было совсем слегка, не сочтите мадмуазель меня жестоким... я только порядка ради… Ну, не выкидывать же было тот порошок, что я нашёл, выбрасывая мусор... Да и им это совсем не повредило, уверяю вас... Напротив, они изрядно позабавились, когда наутро лицезрели мой приступ головной боли... Честно говоря я... не до конца уверен, что это был порошок от тараканов... просто... просто понимаете... еда в доме была не частым гостем, вот они и ушли... Нет, уверяю вас, ни один из них не был отравлен...
- Отравлен... погодите, инспектор, так вы что же сами пробовали этот порошок?..
- Ну-у... вообще-то совсем чуть-чуть... только пригубил... чисто при исполнении... ну, что бы убедиться, что это не какое-то там наркотическое... и всё такое... а потом уже эти несносные тараканы начали танцевать танго прямо у меня на потолке...
- Ого!.. Интересно, инспектор, как вы хотели узнать вкус волшебного порошка не будучи его верным поклонником?
- Ну... мадмуазель... профессиональное чутьё... и всё такое... Да и потом, факты прямо показали, что это был вышедший из годности обычный аптечный порошок... Может чьё-то лекарство... но уж точно не отрава.
- Отрава...
- Да, нет же! Уверяю вас, они просто обиделись и ушли. А что бы вы сделали на их месте?
- Говорю вам, мсье, что букет был отравлен...
- А... вы об этом?..
- Да, но не мной... а значит, кто-то предумышленно пытался меня отравить.
- Боже, мадмуазель! Вас?!... Вы полагаете?
- Я это утверждаю, мсье!
- Но... факты говорят...
- Смотря под каким углом их рассматривать. И если мсье инспектор не очень торопится...
- Да куда уж мне торопиться...
- Тогда, может, я смогу предложить мсье разделить со мной этот скромный ужин, который недавно сюда любезно принесли. О, взгляните, аппетитно поджаренный цыплёнок ещё не успел остыть...
- Мммм... ну, я тут при исполнении...
- А разве я вам предлагаю бутылочку славного "Божоле"? Нет, мсье! Никакого алкоголя сегодня на ужин!
- Мммм...
- Конечно, это жестоко. Такой сочный цыплёнок под сливовым соусом... на самый крайний случай сошло бы и "Мерло"... но, в этом строгом заведении, боюсь, весь алкоголь применяют исключительно извращённым образом...
- Что вы говорите?
- Да, это так, мсье. Сегодня я стала невольным свидетелем того, что сам врач, вместо того, что бы обезболить мне процесс инъекции внутрижелудочным способом, стал смазывать чистым спиртом прямо вот здесь... согласитесь, ну разве это не превышение служебных полномочий по отношению к беззащитной девушке, вся вина которой только и состоит в её нежном обаянии...
- О, мадмуазель! Ваши свидетельские показания... правда я не совсем силён в медицинской терминологии.. но, очевидно... ммм... цыплёнок продолжает остывать...
- Может, для убедительности моих слов мсье желает осмотреть место инъекции?
- Ну, что вы, мадмуазель! Ваши показания вполне убедительны...
- Тогда, мсье, приступим!
- Да-да, давайте уже приступим... вот, только столовых приборов недостаёт...
- Да, но я имела в виду приступить к подаче своих свидетельских показаний по делу театра... Вы только что сказали, что я вполне убедительна. Так не могу же я быть убедительна в одном деле и совсем глупа в другом? Как вы думаете, мсье? Вы же сами подметили опытным взглядом, что в этой клинике мне не место.... Ах, как вы правы мсье, цыплёнок уже почти остыл... ну, ничего, мы будем кушать его руками, так даже вкуснее, не правда ли? Жаль только, что горло совсем нечем промочить. Обычно к ужину я беру бокал чего-то слегка анастезирующего...
- О, мадмуазель, вы так щедры! Признаться, я уже часов 12 ничего не ел... ммм... какой мягкий цыплёнок! Моя матушка готовила мне в детстве такого же.
- Я ни секунды не сомневаюсь, мсье, что его просто преступно сравнивать с этим дешёвым полуфабрикатом, ведь домашняя еда так сильно отличается от казённой. Будь вы сейчас у меня в гостях, я бы уж точно привела вам самые убедительные доказательства.
- Ммм...мадмуазель, вы так убедительны сейчас...
- Ах, мсье инспектор, к чему эти условности, зовите меня просто Мари.
- Благодарю вас за эту честь, Мари. Если позволите... я тут подумал... может к цыплёнку подойдёт немного бренди. Случайно, вот завалялась фляга во внутреннем кармане. А знаете, однажды такая же фляга спасла жизнь моему напарнику... о это замечательная история...
- Не сомневаюсь, мсье инспектор.
- Ну, что вы, Мари, можно просто Мишель, мне будет приятно. Вы такая домашняя, такая заботливая... вот, немного бренди можно налить в стопочку для лекарств... да-да... именно этим лекарством я уже много лет и лечусь... правда, оно совсем не помогает...
- О, Мишель! Мне больно об этом слышать, я сейчас расплачусь...
- Мари... какое прелестное нежное имя. Когда-то, давным давно, когда вы были ещё совсем юны, я знавал одну милашку по имени Мари...
- Нет-нет, Мишель, только не вздыхайте так печально о вашем возрасте. Вы ещё достаточно молоды что бы влюбиться, обрести приятный очаг семейного тепла, наполненный свежим ароматом вкусной домашней стряпни и детским смехом...
- Вы полагаете?..
- Конечно! Судите сами, ну при каких обстоятельствах здравомыслящая девушка может отказать такому милому...
- Вы считаете меня милым? Я так давно не слышал тёплых слов...
- Мой милый друг, очень жаль, что наша первая встреча наделена присутствием абсурда и отсутствием свободы в стенах этой клинической Бастилии. Иначе, уверяю, вам было бы крайне трудно отвертеться от моего нежнейшего кролика в шампиньонах на завтрак. На ланч я обычно пеку сладкие блинчики с черникой...
- Мари! Вы просто воплощение ангела!
- Ах, Мишель! Поверьте, уже завтра вы легко забудете об этом своём восторженном признании, ведь ваш отчёт комиссару уже сегодня, по нелепой ошибке, исполнен слов, перечёркивающих всю мою жизнь на корню. И, в лучшем случае, меня просто забудут здесь, в этих мрачных холодных стенах, где я, напичканная садистскими инъекциями бесстыжих извращенцев, навсегда забуду рецепт моего самого нежнейшего кролика... Ах, не плачьте мой друг, ведь это всего лишь моя судьба, и она уже решена каким-то нелепым жестоким провидением. Но я обещаю, что с ваших добрых рук я с благодарностью приму каждую розгу, уготованную мне свыше...
- Нет, Мари, нет! Этого не будет! Я никому не позволю обидеть такое ангельское создание! Я... я просто не знал вас раньше... я просто не учёл всех весомых обстоятельств дела...
- Неужели, мой генерал теперь согласиться выслушать бедную беззащитную актрису?
- Ну конечно!
- И мы вместе сможем дойти до истины этого коварного злодеяния? А потом наедине отметить это у меня за вкуснейшим ужином?
- О, моя Мари! Я уже предвкушаю сладость ваших черничных блинчиков...
- Да-да... под кленовым сиропом они особенно ароматны...
- О! Это просто сон!
- Так берите же поскорее чернила и бумагу и давайте поспешим, до рассвета осталось недолго...
Уже совсем рассвело, когда изрядно уставшая Мари, прикрыв глаза, прилегла на кровать мимо подушки. Инспектор Гасс, улетевший на крыльях любви, поклялся в верности и самом скорейшем возвращении с документом о её освобождении. Мари всегда с особой лёгкостью очаровывала мужчин. Играя роль актрисы, приходилось оправдывать свой беспечный статус, водя дружбу с богатыми зрителями и щедрыми поклонниками искусства. Директор был доволен. Менее успешные актерки, притворяясь подругами, шипели за её спиной. А уборщица всем видом пыталась показать, что на месте примы уж она бы точно смогла оставаться образцом чистоты, но нелепость судьбы распределила места так грубо. Грубо и жестоко. Ощущая всеми рёбрами жёсткость матраса и жизни, Мари пыталась бороться с дурными мыслями… с несправедливостью... со сном… Сон легко её одолел. Правда, легче не стало. Сон был неестественно красочным и назойливым. От него хотелось бежать к пруду. Только встать с травы она не могла… прикованная взглядом к двум маленьким девочкам на лужайке, которые, сидя неподалёку, с заговорщицким смехом в азарте любопытства, сдирали холщовую ткань с тела куклы. Движения девочек были почти грациозны. Их лица наполняла радость процесса выворачивания соломы из чрева игрушки. Может, искали клад. Может, забавы ради, потрошили без всякого смысла. Глаза одной из них выражали особый магнетизм. Они приковывали и не отпускали. Мари, как бы споткнувшись взглядом, упала прямо в них… и вынырнуть уже не смогла. Воронки зрачков девочки вдруг начали быстро затягивать вовнутрь глубокой жуткой тьмы, которую Мари знала давно… очень давно. Знала, как запах ожидания неизбежности, как прикосновение внезапного страха, как вкус свежей боли… под звуки безысходности размазанного сознания. Но не испуг сопровождал эту палитру, а мерзкое состояние ступора и онемения. Мари не могла двинуться, хотя уже ясно чувствовала жгучую боль в теле. Оттого, что нутро воронки, в которое она угодила, походило на завёрнутый ковёр иглами вовнутрь. И весь этот злой вихрь, безвозвратно уволакивающий на дно, по ходу заживо сдирал с неё кожу…
Комиссар Вернье, в непредумышленно диком порыве рвущего в клочья воздух крика души, находясь в состоянии полного аффекта при исполнении... был на грани совершения убийства. Казалось его горловые связки вот-вот не выдержат перегрузки и произойдёт нечто непоправимое. Но именно теперь, всем своим возмущением он уверял инспектора Гасса, что самое страшное уже произошло, потому что его верный и преданный Гасс, вдруг, сошёл с ума. А иначе как можно было объяснить, что всего за пару часов он умудрился новое громкое дело опустить... вверх дном. И вместо того, чтобы наутро порадовать комиссара протоколом с признанием актрисы (как было ему поручено накануне), он порвал свой прежний отчёт, а новый ещё не успел нацарапать. За чем и был пойман с поличным вошедшим начальством. Начальство, в виде разъярённого комиссара, теперь не берегло ни нервы, ни глотку, разметая вдребезги всю акустику их мирного полицейского квартала. А обмякший Гасс, упираясь и приборматывая что-то своё, виновато качал сникшей головой, только было очевидно, что он скорее пойдёт в отставку, чем сдаст оборону своей новой версии. При этом глаза его выражали готовность сиять даже потусторонним светом, но в сделке с совестью участия не примут. Тогда Вернье обречённо понял, что этим вечером на званом ужине префекта, будут подавать его свежие комиссарские потроха...
Мишель Гасс, преисполненный отваги молодецкой дерзости, забыв о годах, весе, больном желудке и прямых угрозах начальства… мчал в театр, окрылённый самыми смелыми фантазиями, которые казались невозможными ещё вчера. Ещё вчера утром вся его обыденная жизнь бурлила тёмными волнами городских преступлений. Долго бьющийся в этих волнах, он уже утратил надежду на личное спасение, но всё ещё пытался вытолкать на берег других. В этом заключался смысл его профессии и жизни. И вот сегодня, он впервые за долгие годы душевного одиночества, ощутил, как прекрасен и свеж весенний ветер. Подгоняемый им, он взмыл по ступеням театра и, очутившись у кабинета директора, остановился, вспомнив, зачем он здесь. Острой болью о Мари всколыхнулась горячая душа, но тут же уступила место холодному рассудку. Профессионализм - штука серьёзная. И врождённое чувство интуиции другими чувствами не затмить.
Кабинет директора театра своими внушительными размерами и дорогой обстановкой обычно вызывал некую сконфуженность у его посетителей. Они начинали заискивающе оглядывать помещение, как музей, тщетно пытаясь уловить эстетическую последовательность нагроможденного кучей великолепия… что невольно умиляло хозяина. Золочёные рамки картин, изящно обитая мебель, высокая китайская ваза, белый сирийский ковёр на полу, дубовый стол с бархатным покрытием, гобеленовые шторы... всё это было подобрано с вычурной грандиозной безвкусицей, но всегда действовало на просителей одинаково завораживающе. Правда не в этот раз, что по всей вероятности и повлияло на самодовольного хозяина апартаментов, как перелимоненный чай. Он старался быть вежлив с представителем закона. Но его кислая улыбка уж очень выдавала остро уязвлённое самолюбие светского ленивца.
Ах, да… - небрежно начал он - Эта нелепая трагедия в конце второго акта... с совершенно немыслимым финалом...
Директор был явно недоволен всем происходящим. Гримасы его фальшивого сочувствия инспектор уловил ещё в начале беседы. Весь вид чопорного директора показывал недовольство и огромное желание быть непричастным к этой дурной истории случайно нагрянувшего недоразумения. Оно вдребезги подрывало роль идеального управляющего творческим хаосом… Подкрепляя каждое тяжело произносимое слово кривой ухмылкой, он кряхтел и ёрзал в своём огромном дорогом кресле и был по-настоящему жалок, как только бывает жалок несчастный одинокий зажравшийся зануда, ушедший в собственное чувство неполноценности. Такой низкий сорт людей вызывал у Гасса непреодолимую тошноту, но приходилось каждый раз наступать на горло любимой песне и стараться вести допрос без соучастия с личной предвзятостью. Весь трагизм происходящего фарса заключался в том, что двум разноплановым героям никак не удавалась сцена вынужденного контакта. Но оба держались стойко, кто как мог. И в результате получасовой невыносимой беседы, которая показалась вечностью, были выяснены некоторые уточняющие факты вчерашнего дня, да и других будней театра. После чего, придавленный всмятку директор, слюняво уверявший, что ему в своём великом храме искусства в карманах кулис прятать нечего, с глубочайшим нетерпением передал дальнейшую помощь следствию в руки режиссёра. Режиссёр театра - худощавый холерик желтушной наружности, вечно недовольный своим состоянием, но всегда в восторге от собственного ума, пребывал в паскуднейшем расположении духа и тела после вчерашнего залечивания душевных ран дешёвым пойлом. Ему не повезло писать сценарии, но он легко это компенсировал, нещадно “кроша вдребезги” сценарии других. А его оригинальная трактовка библейских сцен в недавней задумке чудесным образом избежала знакомства с инквизицией только благодаря вовремя подоспевшему указу Наполеона Бонапарта о ликвидации Святого отдела расследований еретической греховности. Таким образом, Небеса его миловали. Хотя мсье режиссёр учинил неприглядное безбожие, дополнив последний акт религиозной пьесы провокативным замечанием, что коль Бог не справился с причинами возникновения человеческого грехопадения, то, стало быть, нужна Богиня… злорадно планируя на эту роль переодетого в женское платье нелюбимого им актёра, чьё аполлоновское телосложение добавит значимости образу. Весь состав театра дико ржал. Директор хватался за сердце, но изгнать реформатора не мог, ввиду его крайней полезности по хозяйственной части. И тот, вне себя от радости творческих осенений, легко спланировал тяжёловесную постановку. Но, слава Богу, всё рухнуло, когда новая Богиня в пьяной кабацкой драке (незадолго до премьеры) получила такое количество фонарей под все свои ясные очи… что могла уже с галёрки подсвечивать тень отца Гамлета самым загадочным светом. Режиссёр обвинил актёров в заговоре. Рычал на все предлагаемые ему другие сценарии. И даже грозил взяться за новое прочтение Одиссеи… Вообщем, как всегда пытался быть оригинальным, изображал из себя нечто… но опять не получалось.
При виде полицейской формы он сразу выдал весь свой законогреховный подтекст мелкого мошенника. Гасс хорошо знал таких скользких субъектов. Они всегда гадили, но образ убийцы на них не натягивался. Гасс не задержался на режиссёрских измышлениях... и отправил шельму пока гулять на свободе, принявшись за опрос актёров. Соблюдая очередь, всегда готовые услужить сочным разносплетием, те нетерпеливо переминались в ожидании собственных показаний во имя очередной жертвы искусства…
Всё более углубляясь в преподносимый инспектору сюжет, факт преступления становился неотъемлемым и очевидным в этой разгульной среде. И было даже несколько удивительно, что он здесь произошёл впервые... Но более всего поражало то, что все без исключения опрашиваемые нагло пытались потопить бедняжку Мари в позорных оговорах её близкой связи с убитым и громких раздорах с вечно ревнующей уборщицей, которая по словам одной из актрис, являлась тайной невестой Жерома. При этом все видели, как буквально на днях Мари угощала Жерома кофе у себя в гримёрке под видом обсуждения каких-то сценических деталей... а чего уж там она ему подливала... из ненависти к уборщице, что вечно шныряла за ней по пятам... ну, кто теперь узнает... Сама же уборщица в это время, как всегда стояла за дверью и подслушивала, за чем и была поймана самим режиссёром, в кабинете которого с утра не прибралась. Конечно же он заругался, а плачущая уборщица (кстати никто так и не смог вспомнить её имени), горько возопила о своей безрадостной судьбе. Она была так открыто эмоциональна в своём горе, что в тот момент режиссёру на миг даже пришло в голову озарение, а не испробовать ли её на роль Дездемоны? Но нет... не с её фактурой. И ему пришлось почти волоком оттаскивать ее от дверей Мари. Тогда она в сердцах поведала об их с Жеромом помолвке. На что уже с утра похмелившийся режиссёр только посмеялся. Но теперь ему было совсем не до смеха, ведь заменить двух ведущих актёров было некем. По его мнению, Мари, конечно могла отравить их обоих из чувства мести, только в то утро он бы поклялся, что гнев уборщицы был так чрезмерно ядовит, что скорее это она могла залить своим ядом всю авансцену. В то же время, большинство второплановых актрис в один голос встали на защиту невинно убиенной, щедро предоставляя инспектору все немыслимые сплетни о Мари. Кстати, в её гримёрке так и не было выявлено чашки с остатками кофе, что и являлось в глазах претендующих на её место в спектакле барышень, явным доказательством прямой вины. Пронзительным сопрано они требовали от Гасса немедленно найти подкупленного зрителя, чтобы тот подтвердил, как сама Мари приплатила ему за шикарно отравленный букет... Ох, уж эти соперницы по сцене! Их врождённое невежество, вульгарная жестокость и мерзкая циничность отравляли атмосферу театра почище всякого яда. В их лживых обвинениях не было никакой логики, инспектор Гасс теперь знал это наверняка. После знакомства с Мари, он был уверен, что эта милая ангелоподобная девушка стала жертвой обстоятельств. Страшно было даже представить, как только бедняжке приходилось годами выживать в этом аду. И тем постыднее казалось поведение самого Гасса при их первой встрече... Мысли самобичевания уже пёрли напролом. Инспектор встречал их без сопротивления… встречал винясь в явном профнедосмотре. И только вздыхал.
Никогда раньше инспектору не приходилось иметь дело с театром. Он не любил лицедейство. Теперь же всё вокруг только подтверждало его неприязнь к этому порочному месту. Но Мари... невероятно как умудрялась оставаться таким нежным чистым ростком наивных грёз посреди колючих сорняков, ежесекундно жаждущих её провала и краха. Удивительно, что до сих пор никто из них не изловчился ей навредить. До сих пор... может именно это и должно было произойти в тот вечер. Все вышеизложенные факты напрямую указывали на её неугодность женскому большинству театра. Вполне возможно, кто-то из них изощрился на коварный план с лилиями. И если эксперт подтвердит в них наличие яда, то сомнений не останется, что они предназначались именно Мари. Правда, Жером никак не вписывался в эту картину. Даже самые вздорные актрисы отзывались о нём, как о добром и трогательном человеке. Ему по праву доставались все положительные главные роли. Его милая скромная улыбка уже много лет была визитной карточкой театра. В его добродетели не смог бы усомниться даже случайно попавший за кулисы уличный кот. Для всех нуждающихся Жером находил нужные слова и помощь. И даже когда к нему стала вязаться, по словам режиссёра, девушка с метлой, он с огромным терпением переносил все её претензии, но частенько забегал спрятаться в гримёрную Мари. А все эти выдумки насчёт его помолвки с одной и близостью с другой, режиссёр театра решительно опротестовывал, характеризуя Жерома как исключительного холостяка-одиночку. И, поскольку чашечку с последним кофе Жерома найти уже не представлялось возможным, режиссёр настойчиво рекомендовал поискать яд в графине, что выносил на сцену слуга, на дне которого он якобы ещё сразу после трагедии унюхал странный запах чего-то терпковатого… что конечно могло бы легко объяснить смерть Жерома. Но если бы это подстроила юная обладательница метлы и тряпки, то было б логичным так же и её желание насладиться лично всем своим виртуозным деянием... Доводы инспектора были весьма убедительны, только режиссёр твёрдо настаивал на скорейшем исследовании графина (опираясь на свой отменный нюх), что явно могло объясняться также его огромной личной неприязнью к неудахе актёру, игравшему слугу, который только из-за большого личного заступничества директора (по случаю родства) получал довольно среднее жалование за одну весьма значимую фразу, непременную в каждом их спектакле, которую сам режиссёр репетировал с ним довольно долго и напрасно. От этого бездаря не было никакого толку, на что директор всячески закрывал глаза, а режиссёр пребывал в полуобморочном состоянии перед каждым его выходом на сцену. Однажды этот недоумок умудрился забыть ровно половину своей знаменитой реплики - "Кушать подано", за что и был справедливо оттаскан за уши глубоко оскорблённым сценаристом, который горячо и ревностно вкладывал всего себя в каждую написанную им букву. За что сам сценарист сразу же был уволен разъярённым директором. А сородич задрал нос ещё выше и теперь открыто претендовал на роль немой статуи в их новой постановке, что оживала в самом конце пьесы и, чуть присев, заносчиво произносила - "Здрассьте!" Эту гениальную поправку в последнюю сцену спектакля внёс сам директор лично, очевидно и грубо прочищая тернистый путь родича к его звёздному часу. А у режиссёра добавился ещё один весьма весомый мотив к преднамеренному тяжкому преступлению... И теперь он злорадно утверждал, что точно вспомнил, как накануне того спектакля слышал какие-то угрожающие слова от их недо-слуги в сторону Жерома, прямо под лестницей сцены. Но так как с дикцией кричавший по жизни не дружит, то конечно текста он не разобрал. На что директор заорал, что это подлое враньё и он не потерпит подобных оскорблений его семьи. Но разошедшийся режиссёр и не думал умолкать, а спрятавшись за спину инспектора, всячески подзуживал привести к ответу отравителя, который собственноручно изготовил и собственноножно принёс отраву прямо на сцену. И свидетелей тому полный зал…
И заметьте! - продолжал обвинитель - Отравил у всех на глазах! Какая наглость в моём спектакле!.. Подмена реквизита! Да! И человеческих ценностей! И даже не меняя текста! Какое бездарное злодейство, покрываемое…
Да вы в своём уме, милейший? - не сдержался директор, боязливо поглядывая в сторону инспектора.
Я-то в своём! - парировал режиссёр - А вот, ваша любимица!.. Насобирали тут… полтруппы умалишённых!
Ну, знаете ли! - осмелел оскорблённый директор - Чтобы бросаться такими репликами, надо сначала доказательный сценарий утвердить, и иметь авторитет среди массовки! А обвинять того, кто по состоянию здоровья сам себя защитить не может!..
Какое наглое лицемерие! - не унимался режиссёр - Что я слышу?! А не в прошлогодней ли пьессе была похожая сцена. Вам напомнить, милейший? Как там… ах, да…"Не раскачивайте господа корабль, ведь нашу крысу тошнит!.."
Остальных актёров это уже открыто забавляло, они-то знали истинную причину их распрь. И тогда кто-то вытолкал в самый центр сцены оговоренного Лео. Тот, рыдая, упал на пол, закрутясь в конвульсиях, содрогаясь и мыча, стал неистово раскачивать головой, вызывая своим нездоровым видом оцепенение окружающих. Бледным лучом разума в его глазах, билось страдание. Лицо исказила улыбка, как единственная помощь от ужаса. Он и правда не мог связать двух слов, но весь его откровенно жалкий вид, ярким языком тела пытался донести до собравшихся всю нелепость подозрений, павших на него. И правда, кому в здравом рассудке придёт на ум, что этот парень способен просчитать, спланировать и реализовать убийство? Даже в театре абсурда такой сценарий провалился бы на первой фразе. Одна из актрис, укрыв его своей шалью, поспешила вернуть беднягу обратно в его небольшую каморку под сценой. А сцена дознания становилась всё тягостнее. Почувствовавший праведную силу, задетый за живое директор, опять накинулся на режиссёра. Актёры молчали. Инспектор Гасс вспомнил, как ещё вчера хотел допросить этого красивого молодого парня Лео, который, опережая подозрения, демонстративно, на глазах у всех стал пить из кувшина с такой неистовостью, что чуть не захлебнулся. Он громко рыдал, забившись в угол сцены. И по тому, как он дико мычал и рвал на себе волосы, инспектор заподозрил его нездоровье. Да, парень был крепок и статен, но явная умственная недостача выдавала его во всех угловатых движениях и затравленном взгляде. Понятно, что все его жалели, но к делу это не пришьёшь. И вообще всё складывалось как-то уж очень балаганно. Одним словом - театр. И каждый в нём - играет свою роль. Поэтому доверять этой публике никак не приходилось. Очевидным было огромное скопление взаимных дрязг и недружелюбная атмосфера. Вплоть до сторожа, неожиданно получившего право голоса, активно утверждавшего, как слышал крики Лео и Жерома накануне начала спектакля. Но, учитывая в руке сторожа начатую бутыль, не исключалась возможность её неслучайного там появления от заинтересованного в этом вопросе мсье режиссёра. Поэтому показания сторожа вызывали смутное беспокойство в сторону подкупа. Пользуясь случаем, здесь каждый был готов убрать неугодного, легко переступив через его голову, через мораль, через закон, проделывая всё это с такой виртуозно невинной открытостью в правдивых глазах... Клубок со змеями казался инспектору теперь более приятным, чем все эти лживые клоуны. Было так очевидно, что директор терпеть не мог режиссёра - бездарного, но истерично влюблённого в свой талант. Режиссёр готов был удушить директора и Лео… но не просто, а по-мавровски - с нарастающей эмоцией! Сам Лео, страдавший полоумием, вечно терпел издёвки каждого второго. А каждая вторая (случайно избежавшая позорного столба на Гревской площади) нагло и в независимости от возраста, претендовала на место Мари и никогда не опускалась до бесед с уборщицей. Уборщица же ненавидела Мари и любила Жерома. А Жером любил всех и прятался от навязчивой уборщицы в комнате Мари. И чем всё это могло помочь следствию?..
Так толком ничего и не выяснив, измученный сплетнями инспектор Гасс второпях покидал порочные стены заведения, куда ежевечерне неспешно и в большом количестве съезжались самые достойные горожане, дабы приобщиться к высоким чистым мотивам театрального искусства. У всех кумиров были свои мотивы... правда, больше криминального характера. И пока полиция обшаривала все углы и щели, эта энергичная свора уже передралась между собой за место под солнцем, выхватывая и примеряя на себя костюмы Мари и Жерома.
У самой же Мари в это время происходила весьма незавидная сцена с доктором, который изучающе долго засматривал её лицо до боли… А затем вынес предварительное заключение в виде заключения больной в одиночную палату на месяц под личное наблюдение с интенсивным лечением. По его откровенно животному интересу, она интуитивно почуяла, что именно так привлекло доктора к её персоне. Это не удивляло, как и то, что он не снизошёл до беседы. Его профессионально надменный взгляд принципиально настаивал на аксиоме исключительно единоличного отклонения к норме. Подопытные же экземпляры клеток больницы использовались со вкусом и без угрызений совести. Их жизни (нелепая мимолётность) не представляли никакой ценности кроме той, что самым садистским способом подкармливала дрожжи, на которых всходила его больная месть всему живому. С подчинёнными главное светило лечебницы был груб и нетерпим. До сути дел не доходил, но на всякий случай презирал. Поэтому в городе слыл звездой психиатрии.
Начальник полиции комиссар Вернье собирался на званый ужин к префекту Дидье. В честь помолвки любимой дочери, тот собирал весь цвет городской элиты. Вернье был польщён такой честью. Надо было соответствовать…
Огромный букет роскошных белых лилий красовался на потёртом столе, словно милая юная кокетка, впервые оказавшаяся в рядовой солдатской казарме. И поскольку цветы в этом заведении бывали исключительно с криминальным прошлым, инспектор Гасс, вошедший с докладом к шефу, сразу же в них унюхал вчерашний вещдок. Однако, довольно смелое подарочное решение начальства обсуждать не приходилось. Об острых приступах бюджета здесь много лет слагались байки, тогда как в приступах совести никто замечен не был. Тем более, что этот букет уже заслуженно реабилитировали за невыявленностью в нём никаких ядовитых веществ. Ну и чё добру пропадать - креативно, не затратно, элегантно. Но Вернье не был в добром расположении духа, и лишь слегка уловив скользнувшую ироничную улыбку Гасса, опять разразился громыхающим басом, чуть ли не призывая инспектора взять все обвинения на себя. А иначе как можно было сейчас предстать пред очи префекта совершенно без версий? В состоянии полного бездействия...
- Именно, без действий! - кричал в отчаянии комиссар.
- Но, позвольте, мсье - пытался оправдаться Гасс. - У нас уже есть результаты экспертизы.
- И что? Они ещё больше запутывают всю и без того запутанную картину. Что мы имеем?
- Мы имеем двойное убийство, мсье.
- Правда?
- Правда, ко второму убийству букет не причастен...
- Вы издеваетесь?!
- Нет, мсье, я лишь упорядоченно излагаю факты.
- Знаете куда их пришейте?!
- Можете не сомневаться, мсье комиссар, я их уже пришил.
- ???
- К делу.
- Да вы знаете что я могу с вами сделать?
- Думаю, возьмёте меня к префекту в качестве козла отпущения...
- Прекрасная мысль!
- Мой комиссар всегда умеет находить единственно правильный выход даже в самых безвыходных ситуациях...
- Это правда, Гасс. У вас пять минут на сборы.
- Да, мсье.
Внушительных размеров дом Дидье утопал в роскоши летнего сада и красотах его прелестных посетительниц. Эксклюзивный подбор их импозантных нарядов мог соперничать лишь с карнавальными костюмами самых дорогих борделей Парижа. Да и сам амбъянс, преисполненный аромата духов и весёлого смеха, витал той недвусмысленной лёгкостью, которой до сих пор знаменуют славные времена Людовика четырнадцатого. Шикарные дамы и их титулованные кавалеры собрались вокруг счастливой молодой пары, дабы выразить восхищение и засвидетельствовать эту радость своими горячими комплиментами. Подоспевшие не к самому началу торжества Вернье и Гасс, переминались скромно в сторонке, когда сам префект вышел им навстречу, и любезно протолкав комиссара к молодым, представил его самым достойным образом. Итак, вместе с поздравлениями, букет был торжественно вручен по назначению и вскоре о нём бы забыли, как и о всяком другом, но... судьба его была весьма роковой. Подруга невесты, стоящая рядом, вдруг обратила внимание на записку, прикрепленную к букету верёвочкой. Задыхаясь от любопытства и зависти, что это мог быть романтичный знак тайного воздыхателя, она потихоньку стала всматриваться в содержание записки, но тут же была поймана самим хозяином дома - префектом. Он-то и понял весь сложно заковыристый смысл короткой записки первым... что означало для Вернье, как минимум гильотину после четвертования. Ну кто мог подумать, что в этой дурацкой спешке не была элементарно снята бирка с вещдока... Потревожив дам самыми изящными комплиментами, префект легко перехватил громоздкий букет и, сопроводив комиссара так же изящно к ближайшему кустарнику, отхлестал того лилиями по чём видел. Прицепив бедолаге на ухо бирку, пообещал завтра же судить за расхищение ценных вещественных доказательств, используемых с целью личной выгоды. Опозоренный Вернье бежал куда глаза глядят… впереди собственного визга, а приободрившийся Дидье, с победоносной улыбкой героя взятия Мальты, так же элегантно вернулся к дамам. Но... молодая любознательная подружка невесты, всё это время наблюдавшая за их бурной сценой и растолковавшая её по-своему, тут же непреминула разобраться во всём сама. В кучке растерзанных лилий, она попыталась найти ту маленькую записку, смыслом которой ей представлялось любовное послание комиссара полиции невесте. Она собрала все лилии снова в букет, но ни на одной из них записки не оказалось. Зато сами цветы источали такой волшебный аромат, что девушка невольно стала вдыхать его глубже и глубже...
Запутавшись в толпе поздравляющих, Гасс честно пытался найти комиссара. Решив до конца быть верным своей незавидной участи, он по ходу старался сопоставить все новые факты дела, подтверждённые экспертизой и упрямо сообщающие о двойном отравлении идентичным крысиным ядом. Но каков был мотив? Конечно, всё можно бы списать и на несчастный случай с нездоровым актёром Лео, который по ошибке вместо сахара в кувшин добавил похожий белый порошок, а потом с испугу быстро заменил содержимое и привселюдно пил его залпом. Бред конечно... хотя с другой стороны, а кто его знает, что там в голове у этих малохольных. Но на первых парах, чтобы создать видимость хоть какой версии, сгодилась бы и эта, в защиту комиссара, который сейчас будто растворился в воздухе. Гасса это начинало бесить. Озадаченный новыми фактами, он тут не собирался задерживаться надолго. Расспрашивая слуг, радостно всучавших ему шипящие бокалы, он всё-таки добился от одного из них, что минут десять назад, префект отводил комиссара в южную часть сада. Очевидно, что к докладу Вернье готов не был, значит надо было спешить выручать. Страшно было представить, что он мог намолоть за эти десять минут генералу... Гасс практически влетел в южную аллею, прямиком через кусты и замер, очутившись на краю белоснежного подола лежащей навзничь молодой девицы. Вокруг неё нежно траурным обрамлением были рассыпаны всё те же белые лилии... Гасс взревел от ненависти к ним. Он стал громко звать на помощь и неистово втаптывать в траву хрупкие головки цветов. Он отказывался верить в происходящее, ведь цветы были тщательно проверены накануне и яд в них точно не содержался. Но побагровевшее лицо генерала выражало такую недвусмысленность, что легче было б поменяться местами с лилиями, чем оставаться на своём... Пылающий гневом генерал прошипел Гассу прямо в ухо, что знает откуда родом этот букетик, и что если к утру Вернье не застрелится, то на этом свете, ему придётся гораздо тяжелее, чем всем узникам Бастилии во все века...
Учитывая, что генерал Готье был человек слова, ближайшее будущее полицейского участка уже не представлялось таким перспективным, как накануне.
Гасс стихийно бросился искать шефа. Но ни на работе, ни дома тот не появлялся. Верный Гасс знал ещё одно укромное местечко на краю города, где иногда комиссар, специально переодевшись забулдыгой, любил отдохнуть от суетных будней, а заодно и прислушаться к беспротокольному гласу народа. Но... не сегодня. Добравшись до нужной харчевни и обшарив взглядом все столы, Гасс окончательно разочаровался в своих сыскных способностях, так как иные варианты местонахождения начальства ему ведомы не были. В растерянности он присел за крайний стол и заказал выпить. Дружелюбный хозяин, сходу умевший определять по одному только виду посетителей, их наклонности и потребности, поспешил в сторону бочки с портвейном. Сегодня его скромное заведение оказалось полупустым и он радовался каждому случайному оборванцу. Именно так сейчас и выглядел маскирующийся инспектор, чётко выполняющий однажды полученные инструкции шефа относительно code vestimentaire (внешнего облика) для этого заведения. Конечно, пришлось забежать домой и потерять некоторое время, но это была вынужденная необходимость. Правда, результат не радовал, а скорее был тупиковым. Что теперь делать? Где искать, как спасать опального шефа? Ситуация набирала всё новые обороты, которые грозно закручиваясь, постепенно и безжалостно начинали уже затягиваться мёртвой петлёй. Мишель Гасс, обладавший тонким чутьём и огромным опытом, хорошо понимал, что каждая последующая секунда бездействия может статься роковой. Но... поспешные неверные действия всегда оказываются ещё плачевней. Именно поэтому он позволил себе на миг остановиться и задуматься. За соседним столиком молодая весёлая пара беспечно обсуждала последние городские новости и протокольно настроенное ухо полицейского уже начало улавливать их смело провокативную волну. Как вдруг, его периферийный взгляд из полутьмы правого дальнего угла выхватил неожиданно знакомый профиль, в котором, вглядевшись, Гасс узнал слабоумного актёра Лео, облачённого в довольно зашарпанные полуразмотанные обмотки бутафорского рванья. Обречённо склонив голову над большой деревянной кружкой, парень одиноко пил и весь его скрюченный вид источал нужду и обречённость. Да, судьба явно его не жаловала. Видать, богатый родственник тоже. Глядя на поникшего Лео, Гасс сразу припомнил, что их последняя встреча не была доброй. И быть может именно это послужило причиной внезапного уныния парня, что одевшись в лохмотья бежал на край города, дабы с горя напиться. И потом... кто знает до чего ещё может додуматься его расстроенная психика в состоянии глубокой печали. Чувствуя ответственность за юное безразборчивое поведение, Гасс определённо решил помочь парню безопасно добраться обратно. Для этого было необходимо, соблюдая своё инкогнито, дождаться, пока тот сам покинет харчевню и незаметно выйти за ним. Доброе сердце Мишеля не раз выручало из беды нищих бродяг. Теперь же, наблюдая за горькими муками тотального одиночества молодой обречённой души, оно больно сжималось, взывая к великой справедливости в надежде на её внезапную милость. Но... куда более внезапными оказались последующие действия Лео, который стал отчаянно быстро поглощать своё необдуманное лекарство. И полностью его уничтожив, поднял руку с пустой кружкой, театрально ярко призывая повторную дозу. При этом его движения оказались изрядно красивы и демонстративно пластичны, а хорошо поставленный тенор зазвучал чётко выразительно и звонко. Это повергло наблюдательного инспектора в некое состояние лёгкого ступора. Он скорее бы согласился с фактом, что случайно обознался, чем признал, что такое возможно... Но быстро подоспевшая очередная порция хмельного содержания ещё более способствовала раскрытию молодого театрального таланта, ярко выплеснувшись известным сценичным предсмертным монологом убитого Жерома. Текст которого Гасс хорошо помнил, проводя следственный эксперимент накануне.
Где истина? Вслух вопрошаем мы… обычно стоя, прямо перед нею.
Её обходим, признавать не смея, предпочитая иллюзорность тьмы.
Что ж нам мешает разглядеть её? Известно - ускользающая честность
Самих к себе… Ведь игры в неизвестность милее нам… и ближе нам враньё.
Монолог произносился с высоко поднятой кружкой в правой руке. С безумной правдивостью неизбежности душевного обрыва и одновременно невероятным усилием сопротивления этому… в стиле мучений пуританского трагизма. Именно так гениально и должна была исполняться роль Жерома! Как прекрасная расчётливая истерика в свободе поэтически Шекспировского надрыва. В исполнении мускулистого парня с достаточно хватким крестьянским нравом. Ярко выплёскивающим безответную боль древнейшего вопроса… Правда, некоторая эстетическая недоразвитость инспектора, никак не желала втягиваться в процесс очарования высокими мотивами. Если он и был чем мотивирован и ошарашен, так только зловещим преображением актёра, в следующую роль которого уже легко встраивалась версия неизбежного монолога (припёртого к стене фактами) убийцы, уместно дополненная арией о преднамеренности. По понятным причинам, в момент применения следственных мероприятий (освежающих память) соло звучало дискантом…
А в это время Лео пребывал на подъёме творческого восхищения. Истинно французский Гамлет с нахлынувшим потоком страстей (включая борьбу с собственными галлюцинациями) в моменте лучших философских изысканий хмельного порядка, исходящих из состояния повышенного самоуважения.
Это был триумф! Все случайные зрители восторженно зааплодировали. Кто-то пискнул “Браво!” А быстро соображающий инспектор подошёл к юноше и, якобы выражая признательность, что-то очень тихо шепнул ему на ухо. После чего юноша, оставив плату на столе, поспешил покинуть заведение. Инспектор, как и планировал, вышел за ним следом.
Усталое вечернее солнце свысока наблюдало неприглядную картину ареста. Хотя со стороны могло показаться, что двое подвыпивших нищих бредут наугад, сопровождая свой путь параллельно эмоциональными монологами. При этом, каждый из них шёл, исполненный мысли…
Что люди могут знать о падающих звёздах?.. - театрально вопрошал актёр - Что обывателю известно об их стремлениях? Ведь не достигнув их высот, низменна любая философия, и даже любая мысль о них… Что людям известно о звёздных страданиях, если даже страдания собственные человек не в силах ни постичь, ни превозмочь?.. Вот, так и рушатся миры!.. Так в чем же был Великий их замысел?..
Вот, так и рушатся версии… одна за одной - тяжело вздыхал инспектор - Сплошное враньё и кривляние… ничего святого в этом лицедейском зверинце. Мартышки, шакалы, лисы, змеи… и каждый одновременно в четырёх образах. Что за мутант служит символом высокому поклонению театра?.. Каков спрос на сегодняшних идолов? Вот она, правда о цивилизации… Куда всё летит?.. Чего ради?..
Неожиданно, с разных сторон, герои этой сцены вплотную подошли к волнующей веками человечество нерешённой проблеме. Впрочем, и сами того не заметили, как это обычно бывает… не придав должного значения. Сотрясли по ходу воздух, выпустили эмоции… и не было в этом ничего особенного.
Однако, довольно странным выглядел их приход в полицейский участок и тем более поведение часового на воротах, который, вытянувшись струной, отдал под козырёк, и не медля впустил бродяг.
Бессвязная речь задержанного послужила причиной отложить его допрос до утра. Потому как активизировать процесс мышления привычным способом (ведром воды), не удалось. Поместив податливое, но не желающее трезветь тело в холодную сырую камеру, Гасс попытался так же уложить свои скачкообразные мысли в новую рабочую версию. При этом история Лео постепенно вырисовывалась далеко не в его пользу. И хотя мелкие детали ещё не были выявлены, но явное раскрытие нового образа актёра, чётко указывало на его скрытое участие в преступной деятельности под видом душевнобольного. А ведь как ловко маскировался, подлец? Если б не простая случайность?.. Всё же профессиональный нюх не пропьёшь... Само провидение помогает уловить нужный след. И Гасс, весьма довольный собой и хорошими новостями, уверенно последовал к Мари, дабы порадовать ее приближающимся исходом дела. Как официальный представитель закона, он мог в любое время наведываться в это закрытое заведение. Поэтому внезапный отказ со стороны дежурившего врача, под предлогом её крайнего психического расстройства, привёл инспектора в состояние крайнего замешательства. Находясь в этих толстых глухих стенах, Гасс вдруг почувствовал некий внутренний тревожный сигнал, в то время как глаза стоящего напротив эскулапа просто искрились от собственного превосходства. И тут, наверное впервые за много лет, матёрого полицейского охватил обычный человеческий страх за заключённую. Всего на долю секунды он задержался в его глазах, но наглый взгляд доктора так тонко это перехватил… тем самым неприятно констатируя, что его-то профессионализм, даже в близком доступе к чистому спирту, похоже, не пропиваем...
Так, расстроенный и порядком уставший инспектор ни с чем поплёлся домой. Пытаясь обуздать свои мысли о Мари, волнующие, но уже как-то по другому. Он незаметно для себя прошёл в аллею парка, сокращая путь. Количество вопросов дня становилось рекордным. Нужно было с чего-то начать. Медленно вдыхая запах перегретой за день листвы, Мишель Гасс вдруг остро ощутил своё глубочайшее одиночество в этой кромешной пустоте городского парка, в этом суетном беспечном мире, в этой огромной безразличной Вселенной. Машинально присев на такую же покинутую всеми скамейку, он с грустью поднял взгляд в ночную черноту неба, усиливая тоску, доводя её до... И тут прямо под ним, на земле под лавкой, раздался громкий свистящий храп. От неожиданности Гасс даже подпрыгнул, но быстро опомнясь и приглядевшись к источнику нетрезвых звуков, он в ещё большей растерянности обнаружил сначала контуры до боли знакомой начальственно павшей фигуры, а затем и самого упитого в хлам комиссара полиции. Вынужденно прибегнув в очередной раз к образу бродяги и добросовестно залив горе, Вернье, свернувшись калачиком эмбриона, беспомощно валялся прямо в центре ответственно охраняемого им города. Но его звучный храп продолжал нести эту непростую ночную вахту, ужасая и распугивая своим бравым свистом случайно оказавшуюся близ ночную живность. И когда его верный подчинённый позволил себе нагло вмешаться в сей почти ритуальный процесс, комиссар довольно громко начал протестовать, выражая искреннее недовольство полагающимся случаю особо выразительным стилем речевых оборотов. А когда это не помогло, то попросту отчаянно лягнул обидчика и попытался бежать, что логично привело к его повторному падению. Вконец вымотанный Гасс был вынужден скрутить виртуоза своим поясом, заткнуть платком рот и быстро, пока никто не заметил этой позорной сцены, нести к себе в дом. Но не тут-то было. Уже на втором повороте улицы позади него раздался протяжный полицейский свисток. Гасс прибавил ходу и уже почти был на месте, когда перед ним, прямо из-за дерева, внезапно возникла довольно крепкая фигура очередного служителя порядка. И нисколько не церемонясь остановила старшего инспектора прямым, хорошо отработанным, движением с плеча в левый глаз. Всё вокруг поплыло. Два обмякших тела упали быстро и синхронно. Так, пара самых законопослушных граждан Франции по нелепой случайности оказалась на грязной мостовой Парижа, буквально за квартал от своего спасения, то есть от дома Гасса. Прибегнув к своеобразному чувству юмора, очевидная безразличность Вселенной всё ж не была так однозначна…
Проведя ночь в соседнем полицейском участке в вонючей камере с крысами и неохотно трезвеющим начальством, Мишель Гасс невольно задумался над многообразием смысла однотипных реплик, привычных большинству его заключённых. Ввиду своего нового положения, он даже позволил себе согласиться по некоторым пунктам, провозглашаемым по случаю. Эта ночь была по-своему незабываема. Театр абсурда неотъемлемо приближался к своему апогею, учитывая протяжный утренний зевок комиссара, который вот-вот должен был пробудиться от своего кошмарного сна и полной грудью вдохнуть неизбежную явь. А затем, вновь обретя дар мысли, вконец потерять дар речи. Ну, как-то так... Предвкушая этот кульминационный момент практически с первого ряда, верный помощник даже подготовил очередной носовой платок для прикрытия своего комиссара, точнее комиссарского рта, дабы праведный гнев его речей не пробудил к ним повышенного интереса со стороны других служителей закона в этой слишком пикантной мизансцене. Но всё произошло намного ироничнее, чем предполагалось. Схваченный прямо на полузевке, ещё не успевший открыть глаза, гроза городской полиции, суровый Вернье был вытолкан взашей и брошен с лестницы полицейского участка прямо лицом в пыль мостовой. Вслед за ним туда же последовал и его скромный сокамерник. Быстродействующий молодчик в форме, очевидно чётко следующий инструкциям непосредственного начальства, действовал наверняка. Пригрозив для убедительности кулаком, он громко рявкнул двум нищим, чтоб поскорее убирались восвояси и не смели околачиваться в этих местах, особенно в день приезда префекта Дидье с проверкой. Конечно, при других обстоятельствах Вернье однозначно б нашёлся, как парировать зарвавшемуся наглецу. Но одно упоминание о приближении префекта заставило его сорваться с места быстрее, чем любимицу Газель на последних скачках (которая всё таки пришла в красивом финише). И Гассу стоило рвануть со всей прыти, чтоб нагнать его спустя квартал и затолкать в свой дом. При этом Вернье трясся, твердя, что генерал его вычислил и спасения уже нет. Благо снотворное, подмешанное в чай, подействовало быстро и из самых лучших побуждений. Свалившийся в соседнее кресло перенапряжённый Гасс, непроизвольно схватился за голову, словно призывая её к срочному решению с чего же начать это приветливое утро. Поспешить с допросом Лео? Или лететь, сломя голову, на помощь Мари? Или всё же сначала узнать новые подробности от эксперта? Но... выбор пал на спасительную чашечку ароматного крепкого кофе.
По дороге в родной полицейский участок Мишель Гасс пытался привести свои мысли и тело в относительный порядок, дабы наконец соединить их воедино. И вот, очутившись в привычной обстановке своего кабинета, и поглубже втянув стабильную рабочую атмосферу, ему это почти удалось. Но тут же всё снова рухнуло, так как в коридоре загремел ни с чем не сравнимый гром баса префекта. А в следующую минуту вломился и сам разъярённый Дидье, так грозно размахивающий большущими руками, как будто с младенчества только и репетировал роль Полифема специально для этого выхода. Гасс горько улыбнулся собственным диким мыслям, всё более представлявшим реальность жизни в трагичной театральной постановке. Где он нечаянно приблизился к роли троянского Гектора с обречённой судьбой. Гасс впервые так глубоко откровенно задумался, уйдя самопознанием в эпос, при этом так странно выражая себя в строгих условиях несения службы... настолько поразительно чистосердечно и обнажённо открыто... Что застывший врасплох Дидье просто раскрыл рот в изумлении, плюхнувшись на первый подвернувшийся стул. А затем, непривычно нормальным человеческим голосом попросил выйти вон всю свою свиту. И пока Гасс гениально держал паузу, префект, уже серьёзно обеспокоясь его здоровьем, позволил себе несколько отвлечённых фраз в пользу погоды, которые, слегка рассеянный собеседник все же подхватил. Абсолютно тихо, спокойно и в то же время ближе и ближе к насущной теме, Мишель Гасс всё более овладевал ситуацией, неожиданно умело направляя русло абсурдной беседы в логичную сторону. Легким потоком произнося сложные фразы, он как бы отвоёвывал всё новые территории сражения. Одновременно видя и ведя этот необычный бой со стороны. Образ его героя стал постепенно рассеиваться и меняться, как картинка в калейдоскопе Брюстера. В нём начали проступать всё более яркие краски, и как-бы между прочим, сама труба калейдоскопа вдруг оказалась восточной дудочкой... И конечно, можно было бы считать всё это миражом перегруженного сознания, но факт застывшего напротив взгляда и его мерное покачивание головой в продолжение темы танца кобры, в картину перегрузок Гасса никак не вписывался. Новоприобретённый опыт общения инспектор использовал весьма рационально, объяснив отсутствие своего комиссара его срочным дальним выездом к месту только что появившихся сверх важных фактов последнего дела. И указав на особую значимость расширения собственных казённых полномочий в целях безопасности государства, получил личную подпись Дидье на особом универсальном пропуске, податель коего мог легко и представительно просочиться вовнутрь даже самых секретных камер нижних подвалов Бастилии.
Камера Лео была чуть получше той, что послужила ночлегом двум уважаемым офицерам полиции. Поэтому, когда его вызвали на допрос и он стал выказывать своё недовольство бесцеремонностью местных мышей (в душе которых совесть не квартировала), Гасс чуть не взорвался от наглости этого лицедея-убийцы. Но, быстро взяв себя в руки, постарался доходчиво объяснить юноше, что в его случае не стоит беспокоиться, так как скорое повешение навсегда избавляет от назойливости серых соседей. Испуганный актёр расплакался и даже попытался изобразить нервный припадок, но холодный взгляд инспектора не дал никаких шансов на бенефис. Активность Гамлетовских энергий Лео заметно снизилась, но всё же по инерции продолжала закручивать реальность вихрями неминуемого трагизма…
Еле сдерживая гнев, глядя прямо в глаза лжеца, Гасс медленно зачитал показания мед эксперта. На что актёр ещё больше потёк слезой, уверяя, что он тут совсем не причём. Правда, весь его жалкий вид говорил об обратном. Видя, что парень уже готов к разговору, Гасс начал первым излагать все факты по порядку. История складывалась незатейливо классически. Моник и Лео проживали при театре, каждый в своём маленьком чуланчике, щедро выделенными самим директором. Апартаменты бедного родственника находились прямо под лестницей сцены, где обычно хранился мелкий бутафорский хлам, а хозяйственная кладовая уборщицы была этажом выше. В театре их появление случилось почти одновременно, пол года назад, с разницей в месяц. Сначала появился Лео, а потом как-то сразу прибилась молодая нищенка. И хотя их связь никем замечена не была, очевидно, что каждый раз оставаясь безысходно вдвоём в мрачных холодных ночных стенах, было бы естественно предположить их некоторое дружеское сближение. Вполне логично, что девушка однажды попросилась замуж. И отказа видать никак не ожидала, будучи в курсе личной тайны Лео о его вынужденности маскироваться полоумным...
Тогда, ища поддержки, она доверилась доброму Жерому. А тот факт, что обычно спокойный Жером незадолго до гибели громко поскандалил с Лео, уже прямо указывал на его непосредственное заступничество. Скорее всего, обиженная Моник, в пылу своих чувств, выболтала Жерому абсолютно всё что знала. И загнанный в угол Лео, стал действовать необдуманно быстро и жестоко, что технически для него не представляло особого труда. Заманить бедную девушку под видом примирения, угостить её вишнёвым отваром, что обычно служил вином на сцене, а разливался как раз в его бутафорской комнате. Затем, привычно исполняя свою роль, подсунуть ядовитый напиток Жерому на глазах у всей публики, намеренно увеличив дозу до моментального её действия. Потом, воспользовавшись суматохой, быстро промыть кувшин, налить туда новый отвар и искусно изобразив истерику, захлёбывать его во весь рот, привлекая всеобщее внимание к невинности своей персоны. Благо, по сценарию вино для Мари слуга выносил на подносе в большом хрустальном бокале отдельно. Страшно подумать, что Мари спасла такая мелкая деталь. Ведь в порыве гнева, Лео вряд ли бы остановила подобная помеха. От одной этой мысли инспектора бросило в жар. Он готов был придушить негодяя, не окончив его дознания. Только огромная сила воли удерживала его на месте. Он был уже готов к передаче материалов в суд, предвкушая виселицу...
И в этот самый момент в кабинет с криками ворвалась истеричная женщина средних лет. Она была плохо одета, растрёпана, и всем странным видом только подтверждала свою ненормальность. В дверях толкнув охранника, она накинулась на Лео и стала страшно вопить. В первый момент Гасс был уверен, что это одна из тех безумных скиталиц, наполняющих улицы Парижа дурным поведением и нелепыми выкриками. И уже дал было команду охраннику вывести горемыку… но тут он услышал, как она произнесла имя парня, а тот назвал её мамой.
Мадам Бенуа примчалась в полицию сразу после того, как по её уверениям, получила утром анонимную записку, в которой корявым почерком значилось, что её сын Лео пропал. На пороге участка она спросила охранника куда ей обратиться. И тот бодро ответил, что сейчас, мол, мсье инспектор пойманного убийцу допросит с пристрастием, тогда можно будет… Каково же было её удивление (перешедшее в ужас), когда из любопытства заглянув в щель нужной двери, вместо злодея она увидела родного сына…
Её глаза переполнились жутким страхом, тело трясло. В надрывных рыданиях она опустилась перед стулом, где сидел Лео и умоляла инспектора о пощаде, обещая рассказать всю-всю правду. Трогательность этой сцены была оправдана искренней материнской любовью, про которую так часто беспечно забывают молодые люди, идя на компромисс с совестью. Жертвенность мадам Бенуа сейчас не вызывала сомнений. В таком состоянии она с готовностью могла взять на себя любую вину, только бы спасти сына. Гасс хорошо знал этот особый блеск фанатично преданных глаз. Сколько раз, движимые именно этим блеском, абсолютно невиновные поднимались на плаху Парижа. Конечно, в другое время отзывчивый Гасс с готовностью бы её выслушал. Но... история Лео представлялась ему так однозначно… в то время, как в спасении Мари была дорога каждая минута...
Отправив Лео обратно в относительно сухую камеру, где таинственно изящно скреблась всего одна мышь... инспектор даже подумал, как незаслуженно повезло с условиями содержания этому безмозглому негодяю. Он хорошо понимал, что случайный ход событий (по сценарию пьесы) фактически спас жизнь Мари. И Гасса это бесило. Теперь никакие уговоры с доводами несчастной мадам Бенуа были не способны разжалобить злого, как чёрт, инспектора. Мало того, что её сынок-подонок отравил молодую девушку, мало того, что он так же легко отнял жизнь у безобидного Жерома только за то, что тот мог узнать тайну его маскировок, так он ещё и Мари чуть не отправил на тот свет лишь потому, что ей совершенно случайно не пришлось пить с Жеромом из одного кувшина. Это было уже слишком! Это была та последняя капля, которая переполняла кувшин терпения даже Гасса. В самом сердитом расположении духа он вышел из участка, полный решимости продемонстрировать вчерашнему заносчивому эскулапу психиатрической клиники весьма действенные методы излечения его дикой наглости. Свежий попутный ветер подгонял уверенность. Вдохнув его бодрящую силу, бравый инспектор... так и остался стоять надутый, как шар, ошарашенный внезапно увиденным. На противоположной стороне улицы разъярённая мадам Бенуа уже успела облиться какой-то жидкостью и теперь уверенно трясла в руке коробком со спичками на глазах у собирающейся любопытной толпы, выкрикивая, что трусливая полиция скорее предпочтёт увидеть самосожжение невинных граждан, нежели найдёт время их выслушать. Этого ещё не хватало! В непосредственной близости комиссарских окон развернуть огненную сцену, призывающую к героизму каждого, кто решит просиять в этом мире… даже без политической подоплёки…
Но, кинувшись к безумной женщине в готовности её приструнить, Гасс вдруг вспомнил слова собственной матери, которая как-то зимой, в одной ночной сорочке выбежала на улицу, чтобы отбить маленького сына у налетевшей на него бродячей стаи голодных диких собак. Лупя их длинной шалью, сложенной пополам, она так зло на них рычала, что эти огромные псы, с позором поджав хвосты, бежали. А мама, пав на колени в снег и крепко обняв оторопевшего Мишеля, тогда только и сказала: "Запомни, разъярённая кошка способна напугать даже льва." Эту французскую поговорку знали все, но далеко немногие видели воочию, как это бывает. И вот Гасс снова это видел. Подбежав к мадам Бенуа, он неожиданно для себя и других бережно обнял её за плечи. И потом, с самыми поддерживающими словами, проводил под руку в участок, обещая внимательно выслушать. Толпа, не получившая обещанных зрелищ, недовольно ворча, стала медленно расходиться. А только что злой и готовый к войне инспектор по достоинству оценил очередной полученный урок судьбы.
Войдя в кабинет, Гасс предложил матери Лео стул и стакан воды. И пока та пила мелкими нервными глотками, он успел уловить полное отсутствие горючего запаха на её одежде. Полный блеф! Вылитая на платье жидкость оказалась обычной водой, но это уже было неважно. Самым важным вдруг оказалось то, что у такого паршивца как Лео в этом мире есть огромнейшая сила всезащищающей его любви. Именно такой мощной надёжной защиты сейчас и не хватало хрупкой Мари, находившейся всецело во власти сомнительного персонала больницы. Было очень больно думать о её беззащитности в плену диагноза врача с садистским взглядом. Каждая её секунда проведённая там, стоила Гассу острых душевных мук… Но увидев боль женщины, сидевшей напротив, он понял, что ей так же была необходима его защита без промедлений.
Монолог мадам Бенуа был горяч и откровенен. Возможно, это была её первая исповедь за годы долгих испытаний. Мучительно давались подробности, о которых так хотелось забыть... Будучи молоденькой актёркой маленького передвижного театра, целиком и полностью зависимой от настроений его владельца, она от него же и понесла. А он возьми да выбрось её на улицу с угрозами на случай, если вздумает разглашать. Пошла побираться. Потом при харчевне обосновалась на кухонных работах, там и родила. Хозяин харчевни не выгнал. Младенца отправил в деревню к сестре, а только родившую обеспечил работой, от которой та еле на ногах держалась. Через три года его самого зарезали в порыве благодарности захожие бродяги, которым он без денег суп налил, а мясо дать отказался. Но перед смертью он успел позвать священника и упросил обвенчать с кухаркой. Так она стала мадам Бенуа. Харчевню оставила, собрала пожитки и подалась в деревню к новой родственнице, сестре мужа покойного, которая ей сына растила. Сын вырос. Пошёл на полевые работы в соседнее поместье. И всё бы путём, когда б не тамошний богач, заставший свою падчерицу в объятиях Лео в их сарае... Лео с позором бежал, гонимый всеми дворовыми собаками. Богач падшую девку в монастырь послушницей, а на счет Лео распорядился так - или на каторгу за разврат, или большой выкуп и под венец. Сроку дал год. Вот и поехала мадам Бенуа на поклон с шантажом к отцу Лео, который к тому времени уже известный театрон держал в Париже. Поставила вопрос ребром. Тот ещё большей известности не желал в разной печатной прессе. Слыл богатым тихим вдовцом. А потому согласился взять родного сына без лишнего шума на среднее жалованье с проживанием. С условием, что парень своей истории болтать не будет, общаться ни с кем не станет, поскольку станет безобидным почти немым. Будет кормиться при театре, передавая ежемесячно деньги в счет выкупа. Так он и делал.
- И не было ему резона никого убивать - логично заключила многострадальная мать - Ему ещё полгода батрачить. А ежели мсье жандарм истинного убивцу найти не могут, а надо... то она, мадам Бенуа, готова идти на все эшафоты! Только сына отпустите...
Ну, что тут скажешь? История трогательная. Лео - мнимый больной в жажде изволения возлюбленной. А убийца кто?..
Стены больницы, где содержали Мари, повидали многое... Поэтому история актрисы-отравительницы, пытавшейся вскрыть вены, никого не смутила. Сочувствие у персонала к взбалмошной ревнивой приме здесь так же не диагностировалось. А после вердикта главного, что девушка буйная, ей назначили заточение в одиночной палате без права переговоров с персоналом. То есть персонал приходил, обслуживал... и молчал. Это было невыносимо. Мари, привыкшая к бурному общению, не находила места. Она то металась в криках, то забивалась в угол. И уже точно была близка к реальному помешательству, когда вдруг проём открывшейся двери внезапно засиял улыбкой её нового знакомого инспектора. Застенчиво замявшись на пороге, он был практически впихнут вовнутрь санитаркой, препроводившей свои действия словами - Недолго тут! Отбой скоро.
Время действительно было на грани заката и нервного срыва Мари. Причём, последее сомнениям не подлежало. Увидев её опухшие глаза и печальный вид, Мишель забыл о манерах и кинулся утешать. А она разрыдалась прямо у него на груди. Так и стояли они посреди холодных белых стен, прижавшись друг к другу, и её горячие слёзы обжигали его затаившую дыхание, душу. Не в силах произнести ни слова - она из-за рыданий, он из-за волнения. В комнате быстро темнело, сама обстановка располагала к откровению. Но вместо того, чтобы взять самые искренние показания, Гасс неожиданно взял её за руку и начал рассказывать о своей одинокой судьбе.Теперь уже Мари пришлось его утешать. Их души роднились с каждым последующим словом, каждое последующее слово произносилось всё трепетнее. Но кульминацией трагикомедии стало не взаимное признание, а приход санитарки и беспардонное выставление главного героя за дверь. Уже стоя на улице, с тоской разглядывая окно пленницы, Гасс вспомнил, что забыл сделать то, зачем сюда приходил. Ветер утих, как бы давая паузу пространству в ожидании песни дождя. Инспектор прибавил шаг. Идти домой не хотелось. Об отдыхе речь не шла. На душе было тревожно. Поводов было много. Гасс решил начать с главного. И поскольку главным подозреваемым оставался Лео, его допрос и был приведён в исполнение самым неотложным образом. Полусонный Лео, прибитый горем и кулаком охранника (для порядка), уже не возмущался наглостью сокамерной мыши, а сидел смирно, боязливо поглядывая на инспектора. В надежде выклянчить стакан воды, он даже театрально закашлялся, но хитрость не прошла, а лишь дала инспектору фору. И тот, так же театрально наполнив стакан до краёв, слегка сдвинув его в сторону парня, предложил ему рассказать за жизнь театра. Намёк был очевиден, прозрачен и в полуметре. Лео оказался сговорчив. Но начал издалека.
Мы дружили с Жеромом. Хотя, всё это время он был уверен в моей нездоровости… что меня угнетало. Такой доброй заботы я не знал ни от кого. Он был невероятно внимателен и деликатен! - Смахнув (в этот раз не наигранную) горькую слезу, Лео тяжело вздохнул. - Сколько раз! Сколько раз я был на грани того, чтобы признаться в своём обмане! Как же мне было стыдно ему врать! Но слово, данное отцу, я нарушать не мог… слишко многое на кону… Я это понимал… страдал… и продолжал… Ах! Вы не поймёте, как мне было трудно!..
Я буду стараться… - нервно заметил Гасс, не понимавший смысла в длинных тирадах непротокольного формата.
Когда в тот злой день, перед спектаклем, Жером вбежал ко мне с предложением заработать в домашнем театре одного щедрого вельможи, я был так счастлив, что обнял его и мы сразу же начали репетировать мою реплику: “Так сгинь!!!” - моментально войдя в гневный образ, Лео привстал и ткнул пальцем прямо в казённое выражение лица следователя.
А-по-су-ти? - спроси Гасс, вынимая последнее терпение из всех карманов.
А по сути, непосредственно перед моей репликой, звучал обличающий стих Жерома! О! Видели б вы, как искусно он его исполнял! Так виртуозно входить в рифмы мог только он!..
Так в чём же суть?! - начал перегреваться инспектор.
В стихе! - возбуждённо выкрикнул актёр. - Учуя родную стихию, он снова вскочил с места в должную позицию. В секунду переменился в лице и уже новым, грудным, полным мистики, громким голосом стал зловеще чеканить текст. Будто, не торопясь, звонко бил молотом по камню. При этом руки его двигались в такт стиха шамански ритмично (примерно, как змеи в волосах Горгоны, вздумай она цитировать Гомера).
Можешь узнать это лицо без грима?
Взглядом упёршись в свой обнажённый взгляд.
Свет от зрачков, видишь, проходит мимо…
Зеркало с треском множит тебя стократ.
В битых частях, встретив себя без масок,
Страхи умножат ступор через года.
Но не так жуток трусости миг тот сразу.
Мерзко, что струсишь сразу и навсегда.
В переизбытке самовосторгания, Лео гордо застыл (подражая монументальности Триумфальной арки) в резонном ожидании громких оваций. Оваций не последовало. Вместо них, дышащий огнём инспектор (прядя ноздрями, как вздыбленная лошадь) гневно произнёс:
Если же с этой минуты не прозвучит покаянный монолог с акцентом на весьма значимые следствию факты, то последующим выступлениям будет обеспечена аудитория камерно-полицейского направления с благодарным серохвостым зрителем - последние три слова Гасс так же отчеканил.
Непонятый гений, находящийся внутри актёра-Лео, заметно сник. Но обещания инспектора некоторым образом воодушевили его на подробную деталями прозу жизни.
Жизнь "Театра драмы" была намного драматичнее его названия. Но ни один внутренний конфликт не был вынесен дальше парадной двери. Это условие контракта соблюдалось всеми безоговорочно. Репутация театра была под особым контролем директора, который виртуозно умел выпорхнуть сухим из любого болота, отряхнуться, и с самой парадной улыбкой продолжать служить высоким целям изрядно низменными методами. Все косяки он решал мирно-денежным путём. Богатое наследство покойной жены легко позволяло удерживать приличную репутацию. Вот и внебрачного сына пристроил у себя под крылом... точнее под сценой в старой каморке. Где из-за внушительных щелей в половых досках тот был невольным слушателем всех театральных экспромтов, сплетен, разборок. Никем не замечаемый и всерьёз не рассматриваемый. Отлично знавший всю подноготную коллектива. И поскольку скрывать её от комиссара сейчас было не резон, то вся она чистосердечно полилась в протокол допроса. Мишель Гасс, знавший многое, периодически вытирал пот со лба, местами даже краснея от неожиданно откровенных признаний задержанного, пока тот, как на духу, подробным отчётом излагал своё полугодовалое пребывание в храме искусства. От чего образ самого храма заметно пал, а его служители через одного подлежали статье. Столько криминала сразу инспектор не выуживал даже из самых злостных негодяев. Лео же, ощутив себя королём монолога, красочно в деталях выложил всё... и довольный собой, заслуженно ждал аплодисментов... или хотя бы воды.
Погода становилась более хмурой, чем настроение инспектора. До рассвета оставалось - часа три, до скандала начальства - чуть меньше, до нервного срыва Мари - совсем недолго, а до поимки преступника - ? Каким-то внутренним чутьём Гасс пытался ухватить обрывок логической цепочки, что приведёт к разгадке жестокого плана убийства. Но физическая усталость и душевное негодование отшвыривали способность чёткой мысли напрочь. Дорога домой казалась вечной. Под ногами то и дело путались лужи... Одно было хорошо. Лео совершенно не путался в своих показаниях, и это давало шанс на их правдивость. А коль так... засыпая в кресле перед камином в желании согреться, инспектор самым тщательным образом ещё раз попытался пройтись по фактам. Факты выстроились в ряд... потом нырнули в туман... потом поплыли... потом рассыпались мелкими звёздами в ночной кромешной тьме и засияли робкими огоньками надежды.
Мишель видел сон. Он летел над городом. Стояла солнечная тёплая осень. Деревья весело перешёптывались, птицы звонко встречали утро. Радостные горожане, одетые в праздничное, бодро шагали к центральной площади, дабы успеть засвидетельствовать последнюю новость. Мишель наблюдал за ними и отчего-то знал, что с сегодняшнего дня в городе нет ни одного злодея. Последнего казнят прямо сейчас. Он был рад. На душе светилось веселье. Вот и вздохнут люди! Какая спокойная жизнь настанет! Последнего мерзавца выведут на площадь и привселюдно казнят. Да будет так! С высоты полёта было очень удобно наблюдать за передвижениями подготовки к казни. Вот уже палач вынул из чехла свой топор. А через открывшиеся врата стража выводит преступника... нет, преступницу. На ней белое шёлковое платье. Распущенные белокурые волосы растрепались по плечам. Она стройна и грациозна... она похожа на... Мари... Мари? Девушка улыбается застенчивой бледной улыбкой, ещё резче выделяется её нездоровый румянец и призрачный рассеянный взгляд… входящий в противоречие с беспечно лёгкой походкой. Во всём этом что-то очень сильно не так… Она вытягивает перед собой руки, изображая в них поднос. И тут же… весело разглядывая злобно рычащую толпу, распевно предлагает:
- Яды! Свежие яды! Ещё тёплые!..
От собственного крика инспектор проснулся. Сердце колотилось, внутри жгло. Снаружи для контраста - остывший камин и пронизывающий холод надменно сообщали, что чудес на сегодня не запланировано. Самому надо идти создавать. И он пошёл. Туман в голове пытался спорить с туманом на дороге. Дорога снова вела в театр. Показаний Лео было достаточно, чтобы разложить веером весь лицедейский клубок змей, напомнив каждой при этом о неэстетичности бутафорских скелетов.
Примостившись поудобнее в кресле директора, с полного его согласия, после некоторых уточнений весьма деликатных подробностей о том, на каких условиях была взята уборщицей бездомная Моник Готье и на каких внебрачный сын Лео... инспектор Гасс почувствовал себя впервые хозяином положения. Испросив чашечку кофе, он принялся вызывать по одному всё театральное сообщество. Но уже на третьем дознаваемом, почувствовал резкую дурноту и его вмиг стошнило прямо на персидскую гордость (дорого ценимых здесь) апартаментов. Хозяина коих от избытка моветона чуть было не хватил удар. Отравить представителя полиции? Прямо у него в кабинете? Абсурдность бытия уродливым пятном на полу вонюче сигнализировала о переходе в трагедию… Вызванная прислуга, варившая кофе, была почти растерзана тут же на месте. Её жалкие уверения в непричастности лишь добавляли бешенства утренней атмосфере. А тем временем, Гасс, запив свой конфуз водой, виновато припомнил, что такое с ним уже случалось, когда он сутками ничего не евши, гонял, опережая всех борзых, в погоне за расхитителями одного знатного имения. Да, желудку не прикажешь. И он приказал заплаканной девушке снести ему пару булочек и молока. Когда желудочный спазм попустило, он продолжил дознание. Тем временем сам директор, тоже слегка попустивший своё напряжение коньяком, тщательно отслеживал чистку драгоценнейшего ковра.
Не узнав ничего нового, но слегка подкрепившись едой и показаниями, подтверждающими слова Лео, инспектор направился в участок, молнии которого грозили всё сильнее по мере приближения. Попав в опал самого префекта, его доблестный комиссар был просто обязан вывернуть всех мехом вовнутрь, но в самое ближайшее время раскрыть дело, уже гремящее домыслами парижан буквально во всех подворотнях. А тут, как назло, ни одной зацепки. Версии одна за одной - уходили улыбаясь. Факты упрямо твердили, что травить уборщицу с предметом её обожания на пару, мотива ни у кого не проглядывалось. Разве что она сама его подло траванула в ревностном порыве - Так не доставайся ж ты никому! Потом опомнилась, приняла с горя остатки яда, и держалась поближе к Мари, дабы всю вину ей предназначить. Вот и грохнулась замертво с букетом в руках в непосредственной близости от соперницы. Хотела насолить - получилось. Кто теперь знает, когда из этой зверской лечебницы беднягу выпустят? И в каком состоянии? Да, версия - так себе... за уши на авансцену притянута. Правда проста и удобна. И если сначала букет все карты спутал, то экспертиза вскрытия точно установила, что он тут ни при чём. Хотя, надо ж было, чтобы именно на него в доме префекта у девушки случилась такая аллергическая реакция...
Приготовившись к неизбежному, Гасс уже подходил к эпицентру начальственного гнева, когда догнавший его полицейский доктор выкрикнул в ухо - Беременна! День назад Гасс просил его о срочном осмотре Мари, в качестве подтверждения или опровержения её диагноза невменяемости, который давал ей (тогдашней подозреваемой) возможность прятаться от ответственности в стенах спец больницы…
Мари, уставшая бесполезно нервничать и унижаться собственными страхами, решила действовать с пользой. Она постепенно разговорила пожилую санитарку ночной смены, любезно предоставив ей свой ужин, ссылаясь на безаппетитность от плохой погоды. Поскольку за порогом палаты кормиться едой для больных было рискованно, приходилось трапезничать в обществе арестантки, а заодно (чисто из благодарности) сплетничать. Так Мари узнала о планах своего лечащего злоумышленника, который на её случай придумал новейший диагноз, и решил изучать его ближайшие лет двадцать. О чём хвастался младшему коллеге в коридорах, а санитарка подслушала. Жизнь этого заведения была скучна не только для содержантов, а и для персонала, поэтому развлекался здесь каждый в силу своих диагнозов. Но сила воли характера, как и жажда воли молодой девушки, были настолько сильны, что попытка к бегству была ею рассмотрена, как неизбежная. И пока прикормленная санитарка болтала о несносности видов лечения, коим подвергались её подопечные, внимательная слушательница участливо кивала с самой милой улыбкой, подливая к каше мутный грибной соус, в котором уже успела растворить свою снотворную микстуру. А когда старушка задремала, стащила из её кармана ключи и бросилась наутёк. Руки дрожали, ноги подкашивались, в глазах темнело, страх сковывал запястья, а тяжёлый замок на входных дверях никак не поддавался. В любой момент дерзкий план мог сорваться, но ужас заточения и подопытности придавал силы. Двумя руками она умудрилась извернуть огромный ключ. Громко щёлкнув, замок открылся. Подскочив на месте от внезапного звука, оглушившего ночь и голову, Мари ошалело помчалась со всех ног на улицу. Правда, тонкие больничные тапочки, промокшие в следующее же мгновение, скорость побега значительно затрудняли. А вопрос куда бежать не был рассмотрен ни единой мыслью. Вдали чернели верхушки елей городского парка, явно намекая на свою готовность к сотрудничеству и укрывательству. Беззащитная девушка с радостью приняла их предложение.
Конечно, при других обстоятельствах беременность Мари вызвала б у Мишеля бурю радостных оваций. Да, буря и теперь бушевала у него в груди… но была несколько иного характера. Как же так?.. Почему теперь?.. От кого, наконец?.. Да, это был удар ниже пояса! Ведь малышка Мари так явно располагала к себе... Так крепко жалась при их последней встрече... И вот... Оказывается у неё был другой - тайный любовник, о котором никто не знал, а то непременно б выдали с потрохами, на первом же дознании. Но никто и не обмолвился, что она с кем-то встречалась. А что если?.. Если коварный директор заставлял её тайком ездить и ублажать богатых друзей?.. Боже!
- Я убью этого негодяя! - вскрикнул Гасс в порыве злости.
Полицейский доктор, только что сообщивший новый факт гремящего дела и ожидавший радости от найденного им предполагаемого мотива, был несколько озадачен. Миг назад он поделился рабочей информацией с инспектором, а тот...
Гасс опомнился вовремя. Бросаться такими угрозами в стенах полиции, было как минимум не обдуманно. Он выпрямился, кашлянул... и не нашёлся, что сказать.
- Погодите, милейший... - растерянно произнёс доктор - А какое вам личное дело до этой несчастной?
- Ну, как.. - замялся Гасс - Она же наверняка стала жертвой обмана...
- Да, жертва безусловно налицо - не унимался доктор - Только в чём вы усматриваете обман? Надо найти с кем она была близка, и...
- И прибить! - вырвалось у негодующего влюблённого.
- Помилуйте, инспектор! Да отчего же сразу прибить. Его вину ещё доказать надо. Дальше дело судейское. А пока её тело в моём распоряжении, я более тщательно могу осмотреть...
Последние слова вызвали у Гасса лёгкое помутнение праведного бешенства. Он подошёл к доктору почти вплотную, и тихо отчётливо произнес:
- Какое тело в вашем распоряжении?
- Да, как какое? - заметался тот - Тело убитой беременной...
- Убитой?..
- Да, вы правы. Вернее будет сказать отравленной. Отравленной Моник Готье.
Озадаченный доктор, знавший инспектора не первый десяток лет, готов был поклястся, что тот явно не в себе. Видать, всему виной круглосуточная работа. Чему удивляться? Тридцать лет преданной службы в полиции. А сколько бесстрашных подвигов! Сколько пойманных негодяев! В любое время дня и ночи на посту! Готовый в любую минуту отстаивать права горожан! И что?.. В самый горячий момент, когда степень накала содрогает комиссарские стены его же криком, Гасс несётся вприпрыжку в его кабинет с радостной улыбкой и нескрываемым восторгом...
Никогда ещё Гасс не был так счастлив. Никогда ещё Вернье не был так зол. От этого их общение напоминало скорее ту обстановку, из которой так успешно вырвалась Мари. Но эмоции к делу не пришить, поэтому хранители закона, заметно выдохшиеся уже через четверть часа, решили для пользы общего дела, оперировать только фактами.
Значит беременна!
Да, мсье!
От кого?
Вероятнее всего от директора!
Ого! А этот старый толстяк не так уж прост… я его сразу заподозрил, еще в прошлом году… когда он не вернул деньги за сбежавшую актриску, за которую уже было заплачено самим…
Я собираюсь его вновь допросить и вырвать признание.
Правильно! Было б очень кстати завтра его казнить… затянули вы с этим делом, Гасс. Префект в гневе! Народ в страхе! Я в потерянных чувствах и в расстройстве…
Но, мсье…
Никаких но! Теперь мы возьмём его за жабры! Ущючим! И как жабу об лёд! Кстати, Гасс, что вы принимаете при расстройствах?
Иногда ромашку, иногда мяту… смотря какого плана и масштаба расстройство…
Генерального! Нервы вдребезги!
Тогда коньяк.
Вот! Правильная тактика, восходящая корнями к истокам высот! Всегда выведет… или введёт… не важно… главное с результатом налицо!
Так точно, мсье!
Не расслабляться, инспектор! Бровь вперёд! Нос пистолетом! Уши на взводе! Идти и исполнять свой долг перед беременной! В смысле отдать последний долг потерпевшей! Ну, вы меня поняли, Гасс! Вперёд!
Приступаю к исполнению, мсье!
Беременность Моник давала им полное право растормошить гнездо разврата, начиная с директора, так как его заслуга в выше указанном факте была неоспорима. Лео рассказал на каких условиях он подобрал и пригрел бездомную девушку, хоть это полагалось в театре считать большим секретом. Лео частенько слышал, как она, стараясь быть никем не замеченной, тихо кралась вечерами в комнату с персидским ковром. Несчастная Моник. Директор ловко и безнаказанно манипулировал всеми, кто был в его власти. Конечно, посылать своих актрис на подарки друзьям было для него делом обыденным. И этот факт (особенно бесивший Гасса по личным соображениям!) добавил инспектору мотивации в самой тщательной проверке версии о причастности директора к смерти уборщицы. Она ведь могла раскрыть тайну своей беременности…
Согласовав с начальством последующие действия, Гасс с проворством ищейки, взявшей след, выбежал на улицу и поспешил к зданию театра. Но по дороге, которая вела через парк, он был намерен выполнить личную просьбу Вернье и отыскать его именной перстень, затерявшийся (очевидно где-то под скамейкой) по случаю вчерашнего комиссарского перепития. Перстень был дорогим как сердцу, так и ценой. И узнав о его исчезновении, жена Вернье точно б осталась безутешной и снабжённой поводом слегка поправить рыжий парик их новой соседке, к которой её муж стал захаживать чисто при исполнении добрососедского долга. Понимая всю тонкость вопроса, Гасс желал самым оперативным образом найти пропажу. Он вмиг отыскал ту самую вчерашнюю скамейку и… нашёл на ней, свернувшуюся калачиком, Мари.
Мари! Какая удача! - покраснев от прилива чувств вскричал Гасс.
Ах, Мишель, дорогой, я так рада вас видеть! Скажите, а вы умеете хранить секреты? А то я тут нашла кое-что, что не совсем хочется нести в полицию по соображениям личной небезопасности… в другое время я б конечно вернула… но не в вечер, когда покинула психо лечебницу незаконным способом… - тирада слов Мари, кому другому, могла бы показаться нездоровым бредом, но не инспектору, который вмиг уловил блеск искомого перстня на пальчике любимой и нежно коснулся… Руки их сплелись, найдя друг друга заново.
Впервые за два дня удача улыбнулась. Их встреча была и случайной, и неизбежной, и такой радостно озадачивающей, что спектр эмоций, развернувшийся во всей своей палитре, подсказывал только одно решение - не теряя ни минуты укрыться в доме Гасса. И уже в состоянии тепла, еды и полной безопасности подумать, как наладить контакт с законом.
Мари - отмытая, высушенная, накормленная и укутанная в тёплое одеяло, весело улыбалась огню камина глазами безумными и нежными, как само счастье. Отпивая медленными глотками согретое вино, девушка просто сияла. Потом её склонило ко сну. И услыхав мерное посапывание, инспектор полиции отложил дознание до лучших времён. А сам направился разоблачать зло.
Расстерянный директор не находил слов. Подавленный, загнанный в угол... только хватал воздух, как рыба и бледнел на глазах.
- Помилуйте - наконец начал он - Это невероятно! Невероятно подозревать меня в отравлении Моник. Зачем?.. Я был к ней так привязан! Меня радовало каждое её движение, каждое слово... каждый совместный вечер был праздником.
Я не знал о её беременности... она не сказала... да и знала ли она сама? Но меня бы это ничуть не расстроило...
Ах, оставьте сарказм на счёт сына. Мне было двадцать - ни мозгов, ни денег. Но сегодня... какие проблемы устроить ребёнка кормилице? Этот негодяй её убийца лишил меня... а вы в придачу оскорбляете своими обвинениями...
Да в тот вечер мы с ней даже не виделись! В обед режиссёр принёс новую пьесу с претензией на эпос. Мы опять ругались над распределением ролей. И он, в припадке героической само растраты, поклялся лично выйти на сцену в роли медузы Горгоны, коль ни одной из наших прим нет возможности сделать подобное предложение… хотя (по его смелым заверениям) некоторым из актрис даже б грима не понадобилось. Тут мы услыхали крики...
Против всей логики красиво выстроенной новой версии, слова престарелого развратника звучали горько правдиво. Гасс внимательно наблюдал за каждым его жестом и видел лишь боль от утраты удобной игрушки, усталость от нервного рабочего процесса... Безусловно, этот мерзкий скользкий тип не склонен лишать себя удобных вещей и ребёнок был бы ему не помехой. Директор прекрасно умел обставлять свою жизнь комфортом, не скупясь за это платить. Он явно не тянул на убийцу. Его мотивы были куда трусоватее. Поэтому всё опять летело к чертям.
От состояния полного тупика Гасс ещё раз решил наведаться в комнатушку уборщицы. Там всё было по прежнему - скудно и небрежно. Покрутившись на месте, вновь ничего не обнаружив, он стал спускаться по узкой тёмной лестнице, что вела к чёрному ходу. На крыльце, весь пьяный в хлам, полулежал обшарпанный дворник и рыдал навзрыд. Он тупо бил кулаком по мокрой от слёз ступеньке, твердя лишь два слова - моя Моник.
Отрезвить дворника двумя холодными вёдрами воды оказалось невозможным. Принявший очевидно сверх обычной нормы, он только выл, но признаки сознания не проявлялись. Гасс беспомощно разводил руками. Приволоча его взашей в участок, он рассчитывал на быстрый успех, но... раньше следующего утра тот никак не проглядывался. Комиссар негодовал. Однако, подоспевший вовремя перстень некоторым образом сгладил ситуацию. На что благодарный Вернье обещал тут же уладить все формальности досрочной выписки той, что (по словам инспектора) его нашла, вернула… и уже утром была готова дать подробнейшие показания в участке.
Так и случилось. Утром следующего дня небеса привели в исполнение свой очередной ироничный план. Не входя в конфликт с собственной логикой, Мари с особым азартом исполняла бенефисный монолог, больше похожий на сборную солянку отдельных сцен из разных пьес. При этом, собрать воедино смысл своих речей, ей не виделось чем-то обязательным… Зато она заговорщески призналась, как Жером признался ей, что один богатый чиновник, поклонник его таланта, пригласил их в свою новую постановку домашнего представления и обещал хорошо заплатить. И о том, что Лео с Жеромом репетировали. И о том, что несчастная Моник весь день была задёргана злыми выходками актёрок, получавшими явное удовольствие от её унижений. И о том, что директор весь день ругался с режиссёром, пытаясь опять заполучить "жирную" роль для своего родственника. А тем временем крысы пожрали часть мелкого инвентаря. Дворнику директор самолично сделал выволочку, обещая выгнать за пьянство и разведение паразитов. А одна дрянь из второго состава таки потягала Моник за волосы, чтобы та не возила грязной тряпкой у неё под носом. В слезах уборщица кинулась во внутренний двор к тазу с водой, где на крыльце стояли Жером с Мари. И они, узнав о случившемся, искренне пожалели девушку. Жером гладил её по волосам, а Мари отдала свой компот. Тогда Моник в сердцах сказала, что она сумеет отомстить за себя, и что её обидчица вскоре поплатится. Моник была как в лихорадке от случившегося, глаза её горели, а всё тело трясло. Мари помогла ей умыться и подарила шёлковый носовой платочек с ришелье и вышитыми прекрасными чайными розочками вдоль всей канвы. А ещё в тот день заезжал какой-то посыльный...
Казалось, запасы информации Мари были неисчерпаемы. Они напоминали гору мелких деталей, которые могли сложиться в нужный узор... но не хотели. Порядком уставший Гасс решил, что пора бы отдохнуть. Но Мари не умолкала. Она наслаждалась своей болтовнёй, как и всем, что не обязывало её к осмысленной деятельности. Гассу же, чтобы поймать и определить суть нахлынувшей лавины, требовалось время. А тем временем, девушка с большой охотой вспоминала всё подряд и сваливала в одну кучу. Такой прилежный свидетель встречался не часто. Показания были весьма ценны, но запротоколировать пятичасовой бурный скороговорный поток…
Мари! - попытался вклиниться утомлённый инспектор.
…Да, и надо отметить, что погода того вечера была совсем как перед грозой… - не обращая внимания на полуживого дознавателя, резво продолжала Мари.
Гасс подал ей стакан воды. Она автоматически его пригубила. И в эти счастливые пару секунд тишины, перегруженный информацией следователь, нежно взял девушку под свободную руку и задал направление в сторону выхода. Что, правда, ни на секунду не сократило скорости её речевых оборотов…
Вечер этого дня уже догорал последними лучиками, когда влюбленная пара обнявшись, вышла за ворота полицейского участка и направилась в сторону темнеющего парка, через который шла дорога домой. Дом Гасса ждал их, обещая покой и уют. Гасс обещал Мари вечную преданность и приходящего по утрам серого кота… неожиданно вверив в её полное распоряжение всё самое дорогое…
Если бы факты не были столь упрямы и несговорчивы, то утро следующего дня Гассу показалось бы праздничным. Веселая Мари сияла рассветной радостью, всё вокруг заряжалось её счастливым весельем. Хотелось наслаждаться этим потоком любви весь день… но служба, ехидно подмигивая и воодушевляя (по-своему) волшебным пинком гнала инспектора вдаль… горизонт которой уже озарял гневный огонь начальства, грозящий фейерверком спутанному клубку театрально подготовленных змей… Да, этот спектакль надо было заканчивать. С чего же начать?..
Дворник был совсем плох. И даже не от сорванного ему запоя, а от горя в не желающих трезветь глубоко несчастных глазах. Он обреченно поведал инспектору, что Моник была его дочерью, которую он вовремя подсунул одинокому душой директору из самых насущных побуждений. Но при этом директор не знал об их родстве. Всё шло путем. Дочь была сыта, жила в тепле, носила ему хлеб и остатки еды… а теперь…
Жалко было смотреть, как здоровый мужик враз сник, сделавшись совсем обмякшим. Он тупо смотрел в пол, твердя, что у его прекрасной малютки Моник не могло быть врагов, потому что она была самым добрым существом в его мире… её нельзя было не любить…
Гасс понимал, что дворник вещает свою правду - правду глубоко горюющего отца. Который даже предположить не мог убийства, потому как сам не был на то способен.
И снова тупик. Последняя ниточка оборвалась, не доведя до Гордеева узла. Изначальный клубок событий продолжал нагло ухмыляться и с мерным шипением разгульно шнырял тёмными коридорами театра, ни разу не усомнясь в полной своей вседозволенности.
Вернье, для полной своей реабилитации в наливающихся кровью мести глазах начальства, по утру поклялся оному изловить виновных уже к концу этого дня. С чем и ворвался в кабинет подчиненного инспектора в самом решительном настроении, всецело подражая гневу шефа.
Да вы отдаёте себе отчёт с отягощающими?! - взревел он.
Так точно, мсье! - отчеканил Гасс.
Молчать!!! - ещё громче заорал Вернье - Этим балаганом решили меня под монастырь?! Сегодня же всех обнаружить и обезвредить! Выявить и повязать! Иначе даже приставом на рынок не позволю! Уволю за несоответствие! Без пособия!
В этот раз слова его звучали так убедительно, что даже нывший с утра желудок Гасса притих от перспектив хозяина - немедленной отставки без пенсии. Сам же хозяин стоял вытянувшись, насколько ему позволяла комплекция и с сожалением понимал, что внезапно нахлынувшая ответственность за судьбу Мари ему никак не даёт возможности сейчас… Поэтому большим усилием воли оторвал свой находчивый взгляд от кувшина с водой, лишь на секунду позволив себе представить, как легко и лихо тот охладил бы свинскую неблагодарность крикуна. Вобрав воздух, он опустил глаза. Но не обида захватила его рассудок. Чувство, что приоткрыло дверь тихого рассудительного характера, называлось холодная злость. При этом, не меняя натуры Мишеля, она действовала спокойно, логично и в рамках закона. Привычное же поведение патрона, который охотно выбросил бы его со всех лестниц мордой полы заметать, было принято как данность, так как иные манеры просто не были в того изначально заложены и насильному акту - развития личности, не подвергались. К чему мысли, оформленные не по уставу? В картине мира Вернье всегда соблюдалась четкость иерархий, верность линейному мышлению. Этого вполне хватало, чтобы держать в страхе жену и подчиненных, демонстрировать строгость поведения перед начальством и слыть защитником интересов городских жителей. Он и сам нередко выгребал от начальства. Поэтому стресс - как форма приспособления, логично вписался его казённые инстинкты. Рефлексы, заточенные под комиссарский чин, ни разу сбоем не погрешили. Личные же грехи… начальник полиции предпочитал считать продолжением милосердия. Ну, не мог же он огорчить оказавшихся в беде ближних запретом приносить взятки... Бесчеловечно было б и помыслить… Поэтому брал. Но без свидетелей и исключительно из сострадания к обратившейся особе. В ответ народ почитал его своим мудрым заступником. Все Соломоновы решения без лишней бюрократии оформлялись ко взаимному благу. Гасс знал минусы шефа, но в них он умел различать плюсы. Как и теперь то, что патрон был абсолютно предсказуем, когда послал его рыть носом все углы и коврики театра, пока не натрёт ими до блеска своё тупое рыло… Не случайно подобное сравнение забралось, хрюкая, в сознание того, кто обладал по случаю истинно свинскими добродетелями. Хотя, вряд ли любил свиней в живом виде, так как не имелось в том никакой пользы для карьеры. Цирцея ему на погоны!
По дороге в театр Мишель неожиданно улыбнулся. Он вдруг вспомнил, как сильно обиделся на чуланную крысу, что за ночь пошматовала его новые ботинки. Правда, тогда ему было всего шесть лет. А мама, тяжело работавшая прачкой, серьезно сказала, что обижаться - это для маленьких. Большие мальчики должны искать и находить решения. Он пару дней искал… и нашел. Тогда он пошел вслед за мамой на речку, и стал вместе с ней стирать белье. В тот момент он впервые ощутил себя достаточно взрослым, чтобы взять ответственность за свои ботинки. Он почувствовал силу в руках, когда стал помогать маме. Он понял, как глупо было сидеть, жалея себя… обижаясь на крысу. Потом он даже сумел подружиться с этой крысой, подкидывая ей в угол чулана объедки со стола. Вместо того, чтобы заманить её в ловушку и убить, он с ней по-своему договорился. Ещё он навсегда запомнил фразу, что обида - удел маленьких мальчиков. И в дальнейшем, когда судьба всячески проверяла его на взрослость, часто вытягивал себя именно этими словами. Теперь же он, полный решимости, вошёл в фойе театра и… остолбенел.
Мари собирала нежный букет на лужайке рядом с домом. Отсутствие быта в самом доме её никак не раздражало, восходя очевидно к схеме: быта нет - раздражаться нечем. Поскольку готовка еды предполагала наличие хоть каких-то продуктов… но порадовать любимого все же хотелось, выбор сюрприза пал на фиалки. Она с особой внимательностью срывала только самые красивые цветки в надежде, что милый по достоинству оценит её творческий подход к поддержанию домашнего очага. Эта новая роль была для неё органична и приятна. Щебетание птиц ещё звонче подбадривало утренний абсолютно радостный процесс, так как предполагалось, что на пороге дома она встретит Мишеля объятиями и, закрыв руками его глаза, проводит в комнату угадывать подарок. То, что он по достоинству оценит букетик после трудного дня службы, сомнений у неё не вызывало… хотя, некоторая неуверенность всё ж была - по поводу количества цветов… Но вот, всё очарование благоуханной картины было смазано вдруг и навсегда. Непонятно откуда бесцеремонно набежавшая туча закрыла солнце, вслед ей резко рванул ветер и полил сильный дождь. Мари оказалась вмиг промокшей, как и фиалки… как и настроение. Сюрприз дня - коту под хвост…
А тем временем, обтекающий крупными каплями серый кот с рассечённым ухом (вверенный ей вечерним обещанием), пытаясь смыться от ливня, смывался стремительным потоком воды в сторону дома. По инерции преодолев подоконник, соскользнул с него прямо в не застланную кровать… и, приняв достойно мягкую посадку, стал неспеша слизывать с себя улики подмоченной репутации. Девушка беспомощно ахнула, когда застала эту наглую мокрую серость, вымакивающую свой грязный облезлый мех о белые простыни их супружеского ложа. Сюрприз удался… по-своему. Мари даже хотела упасть в обморок, но… единственный зритель не обращая на неё никакого внимания, продолжал с независимым видом заниматься личной гигиеной. Это было последней каплей утренних невзгод! И она… она расплакалась, растянувшись прямо на полу… Мари рыдала бесконечно, проникновенно, навзрыд. Трагикомизм сцены заключался в отсутствии публики и присутствии мокрого чудовища трефовой масти. Но если с первым фактом ещё можно было как-то мириться, то второй просто не выдерживал критики. Точнее, он её просто игнорил. Когда же она попыталась прогнать нахала, тот начал дико шипеть и бить когтистой лапой, гневно защищая свою территорию от незнакомки, на вид ничем не суше его. Диалог не получался. Каждый защищал сугубо личные интересы. Битва двух интеллектов продолжалась долго и мучительно для обоих. Вконец вымотанная Мари с исцарапанной рукой и приведший себя в полный порядок кот, уснули почти одновременно. Он на кровати. Она на коврике рядом.
Ей снилось детство. Безрадостное, как хмурые дни Парижа. Такие сны мучили особым страхом беспомощности, перечёркивая настроение на весь день. Потом она долго приходила в себя от ночных кошмаров, рыданий и больных воспоминаний. Ей было что вспомнить… Родители служили в цирке, но веселья это не добавляло. Там, где каждый занят собой, улыбки всегда фальшивые. Циркачки из неё не выходило. Мари всего боялась. Когда её подарили театру, ей было десять. Пришлось быстро взрослеть… Никогда сама не игравшая в куклы, она начала играть на сцене девочку-куклу, подаренную принцессе. И та, на протяжении всей пьесы, лупила её огромной палкой под громкий смех публики. Зритель ликовал, Мари плакала. Каждый был абсолютно искренен в своих чувствах. И так каждый вечер. Пять лет. Однажды после выступления, когда она уже перестала замечать свои синяки и ссадины, к ней подошёл директор нынешнего её театра, подал носовой платок и забрал с собой. Мари было всё равно куда идти, потому что к пятнадцати годам она уже точно знала, что жизнь это боль… и не важно какая…
Когда он привёл её в свой театр, бедняжка впервые ощутила заботу и тепло людей. Её отмыли, накормили, одели в чистое платье. Обустроившись в маленьком сыром чулане, она пребывала на седьмом небе от счастья и благодарности. Началась совсем другая жизнь и другие роли. Правда, повзрослеть пришлось снова…
Инспектор Гасс, как вкопанный, оставался на месте - месте, то ли очередного преступления, то ли приступа безумия режиссёра. Привыкший к подобострастию и важности своей персоны… сладко умиляющийся тем, что на каждое личное гениальное замечание (к реплике по тексту), вся труппа с овациями снимала шляпы (включая женщин)... ни разу не унизившись до согласия со сценаристом… высокомерный и чванливый режиссер театра, вдруг, в самом центре фойе (стоя на корточках) рвал зубами в клочья остатки афиши. При этом массовка вопила ликование и осуждение единым порывом. Шумное многоголосье поднималось к высокому потолку в декоративной лепке маленьких херувимов. И казалось, что ангелы сейчас не вынесут этих испытаний и рухнут с небес. Инспектор первым почувствовал кожей их гнев. Поднял голову и встретился с прямым взглядом мальчика в крыльях, глаза которого смотрели на него совсем не по детски.
Боже! - только и смог вымолвить Гасс.
Вы совершенно правы, мсье… - отозвался слабый голос директора из правого угла.
Инспектор повернулся в его сторону. Директор театра полулежал на двух сдвинутых вместе пуфиках, которые все время подло норовили разъехаться под его распластавшейся во все стороны значимой фигурой. При этом страдали все трое…
Что тут происходит? - служебным тоном спросил страж порядка, которого явно напрягала театральная душеловка.
Ооо… мсье инспектор - простонал полулежачий директор - Мы тут, можно сказать, репетируем последнюю сцену последнего акта…
Держась за сердце, голосом сопранно апокалиптичным, директор выражал боль всех неожиданно разорённых. Он попытался приподняться. Пуфики, зачуяв путь к освобождению, рванулись… Неизбежное падение грузного страдальца было достойно сцены Эзопа у обрыва, эпически настроенного на самый безысходный трагизм в пафосе самоуничтожения. Откровение агонии в его полуслепых глазах молниеносно просияло образами Прометея и Христа - их подвигами на контрасте. Вспышка озарения уже кричала сквозь пространство, время и муки о том, что иного аргумента, кроме своей гибели, у него нет. Взывая к людской толпе, вечно требующей от героя жертвы собой… дабы другие хоть что-то поняли. При этом, директор слетал с пьедестала славы молча… в последней задумчивости застывшего взгляда… Гасс метнулся к нему, успев подхватить и удержать буквально за миг до крушения…
Боже… - прошептал директор.
Вы совершенно правы, мсье - отозвался Гасс.
Они сидели у камина в кабинете с персидским ковром. Пили горячий чай. И история последних дней театра из уст его директора, сильно отличалась ракурсом от привычной инспектору. Но была так же грустна. В один миг театр потерял трёх актеров, уборщицу и дворника. Это был полный крах. Дворник, после допроса окончательно протрезвел и заявил, что по окончании расследования уйдёт куда глаза глядят, лишь бы подальше от мест, где отравили его Моник. Мать Лео, пригрозив театру страшным скандальным разоблачением, стребовав с директора денег, недостающих до выкупа будущей невестки, заявила, что в ближайшее время ждёт сына домой и уехала в свою деревню. Она была в бешенстве от очередной низости отца Лео (стыд за его поступок, видимо, послужил мотивом её неточных показаний в полиции). Не обнаружив сына рано утром в театре, директор послал к ней гонца с запиской о его пропаже, в очередной раз предоставив решать проблемы самой… Ему крайне неловко было сейчас в этом сознаваться, афишируя то, что его почтенный возраст пришёл один… без мудрости. Но он нашёл силы осознать вину перед матерью Лео. Поэтому каждое искреннее слово произносилось, как покаянное священнодействие. Рухнувший триумф обывателя (в секунду слабости) дал неожиданный крен в сторону постыдного уличения себя в полной никчемности, где совсем по-другому окрашивались привычные бытовые ракурсы, установки, реплики. Где любимое: “Выходить в феврале на улицу - дурной тон” - звучало пошло. Правда, не долго. Вскоре он опомнился, переменился и внезапным речитативом стал перечислять собственные заслуги перед искусством, памятуя даже лично балаганные (раннего периода). Метания души между самоуничижением и самоутверждением наконец определились в направлении обвинения других. К чему он и перешёл непредсказуемо импульсивно.
Так вот… - продолжал (чуть угрызённый совестью) директор - Беднягу Жерома злодеи погубили. А неблагодарная Мари…
Камин потрескивал, как и их общение. Каждый видел эту историю исключительно своими глазами. Каждый чувствовал собственный горький вкус того, что думал. И каждый понятия не имел что с этим делать. Но от правильно найденного решения зависела судьба. Надо было искать.
Для того, чтобы быстро найти преступника, инспектор Гасс ещё раз вытряхнул все показания из подозреваемых. Теперь он подозревал каждого. Мех изнутри надо было проветрить у всех. К концу дня от грязного белья театральных особ несло таким амбрэ на соседние улицы, что стыд и срам устилали “бледное полотно” - ещё недавно бывшее лицом спрятавшегося за шторкой (и всё слышавшего) директора. Оказалось, что жизнь его труппы намного разнообразней и ярче, чем он представлял. А сплетни и взаимная ненависть двух лучших актрис была сравнима с боем гладиаторов. Вот что явилось настоящим крахом театра - крушение его высоких целей! Движимый лавиной праведного гнева, директор поклялся (благим матом) немедленно закрыть театр… хотя от души уже хотел его сжечь. Увидев, что инспектор остался наедине со своим профессиональным позором, он поспешил на помощь, предложив очередную чашку чая и остатки печенья. Сидели молча, неохотно хлебали чай, сопереживая друг другу. Поблагодарив главу театра за сотрудничество, инспектор Гасс, в состоянии полной конфузии покинул место преступления.
Выйдя на свежий ветер, Мишель втянул его залпом и это обострило все чувства. Вечер казался зловеще тёмным. Редкие звезды, наблюдавшие этот спектакль с высоты своей галёрки, иронично делали ставки… злорадно перемигиваясь с уличными фонарями. Воздух завис тайной. Такое было впервые - ни одной версии… ни одной зацепки… ни одного подозреваемого…
Что-то мистически жуткое проступало во всей очевидной реальности фактов. Гасс вздрогнул от налетевшего ветра. Озноб на секунду пробрал его тело и мысли. Вызванный внутренним толчком, страх, быстро распространился по коже.
Сегодня он перебрал каждого по минутам и атомам, но ни у кого из них не было ни должного мотива, ни возможности. А преступник был. Гасс был в отчаянии. Он опросил всех… Стоп! Отставить! Озноб ещё сильнее его передёрнул. Он остановился, но вдохнуть не смог. Резкий спазм сжал его горло, мысли заскакали бешеными мустангами… и понесли в пропасть…
Не опрошенной по минутам того дня оставалась только Мари. Его малышка Мари.
Нееееееет!!! - заорал Гасс.
Где-то на дне пропасти головы страшные мысли продолжали сильно бить копытом.
Они нещадно лупили в одну болевую точку. Боль кругами расползалась по всему его сознанию дальше… и дальше… начиная заполнять собою все участки Вселенной.
Душа Мишеля в жалобном вопле рвалась на части. А логика инспектора полиции напористо подсказывала, что как раз у Мари была возможность близкого контакта с потерпевшими именно накануне спектакля. Она сама говорила, как все втроём стояли на крыльце внутреннего дворика незадолго до первого акта. А мотив?.. Боже! Гасс опять нервно вздрогнул, вспомнив какой диагноз поставил ей врач психиатрической клиники - редкое расстройство личности на фоне детских травм. С таким диагнозом и мотива не надо. Сбежать из больницы не значит выйти из заключения болезни…
Когда сегодня он уточнял у директора, почему тот назвал Мари неблагодарной, проявилась история с её искалеченным детством.
Гасс отказывался верить собственной логике, но факты уже били нокаутом…
Он сопротивлялся им, как мог. Его любящее сердце оглушало протестом всю канву холодных рассуждений головы . Оно било в грудь метающегося хозяина и умоляло прислушаться к пылкому жару чувств к той единственной, которую ему посчастливилось встретить только теперь. Оно подсказывало, что невозможно такому ангельски чистому взгляду, как у этой беззащитной девушки, быть лживым…
Но многолетний опыт работы, опираясь на факты, все глубже прорастал в благодатной почве чётко сложившейся новой версии. И та уже легко одевалась в новый ракурс событий, в которых Мари не представлялась пострадавшей стороной... в чём, впрочем, Гасс был уверен с самого начала. Именно эта версия была его первой рабочей. И до личной встречи с Мари она полностью укладывалась в ход логичных выводов. Только после воздействия личного обаяния и особого расположения подозреваемой, инспектор…
Как же чудовищны и объективны были эти мысли! Как же чувствителен оказался старый холостяк предпенсионного возраста... грузный, неловкий в движениях... и общении с женской изворотливостью…
Жалость торопилась по горячим следам забраться в щель уязвлённого самолюбия уверенного профессионала... и обманутого мужчины. Тоска поднималась и острыми крыльями била в раненную душу. А холодная злость, проявившаяся накануне в беседе с начальством, уже сжимала кулаки от внутреннего перенапряжения.
Как он мог поддаться чарам женских уловок?! Как мог столь доверчиво повестись на горячего цыплёнка под сливовым соусом... который продолжил вкус сладких речей обманщицы? Как мог вовсе вычеркнуть её из списка подозреваемых... и привести в свою мирную обитель? Циничность дикого замысла злодейки была актёрски виртуозной, а исполнение - болезненно жестоким.
Гасс быстрым шагом заспешил домой. Где в уюте его тёплого очага тихо пригрелась эта красивая… опасная… ловко продумывающая следующие шаги...
Кот, не видя смысла общения с заметно подсохшей на полу спящей блондинкой, а так же не видя ничего съестного в поле зрения, грациозно медленно потянулся на бывших белых простынях и, ловко перемахнув подоконник в обратную сторону, ушёл в вечерний Парижский мир свободных возможностей в условиях прохладного климата. Кот был нескрываемо удивлён появлением жалкого существа в обычно пустом доме своего одинокого кормильца. По разнообразию привычных яств стола, он конечно был невысокого мнения о его хозяине, поэтому видел своим долгом хоть как-то поддерживать настроение скучной обстановки дома. Видать, с этой же целью хозяин подобрал в ближайшей помойке эту ходячую глупость. Зачем? Ведь не до такой же степени они тут были несчастны?.. Со стороны кота это нововведение в интерьер было явно ошибочно переоценённым в способности украшать дом... и совсем уж поступком уныния. Но если бы кот знал, как только что были высоко оценены хозяином умственные способности своей неожиданной находки... он бы тут же бунтарски грубо зашвырнул себя в ближайшую мусорку… Но что могут знать коты о злостном коварстве двуногих самок?..
Мари проснулась от звука бьющегося цветочного горшка за окном. Не уличённый в способности бережного отношения к непонятному… серый наглец слегка переоценил грацию собственных движений. Задетый им предмет, подразумевавший собою пятый элемент декора спальни, скоропостижно и навсегда оставил этот мир без ауры изысканно торчащего огрызка стебелька бывшей герани, воткнутого Гассом на скорую руку в глиняный черепок, случайно найденного им под забором просторов свалки. Очевидный дух нарочито кажущейся примитивизации гончарного изделия был оценён новым его владельцем по достоинству фарфора эпохи Минь... и торжественно водружён на известный подоконник. Правда, кот, никогда не питавший симпатии к эпохе Минь, так и не смог проняться тонким эстетизмом вечно путающегося под лапами хлама (в присущей ему манере обесценивания). Поэтому его сегодняшняя неловкость могла объясняться как всплеском хронической неприязни, выраженной жестом протеста (левой задней), так и обычной неспособностью подняться до уважения других форм жизни. Но, беря во внимание нарцистический камертон котячьей натуры, вторая манера поведения была присуща ему в большей степени. Скорее всего, он даже не заметил потери сожителя...
А вот сочувствующее сердце Мари, знавшее, что в горшочке имелся стебелёк, поспешила на улицу не медля спасать беднягу. Она ещё вчера дала ему имя... такое нежное и тонкое... с неуловимым зелёным ароматом... Правда, сейчас никак не могла вспомнить. Но хорошо помнила, что он принял её радостно и они подружились. Отзывчивая на любовь, самоотверженная и такая отчаянно прекрасная в своём порыве защищать слабых, она на ощупь (не страшась глубоких царапин) отыскала в колючих тёмных зарослях своего нового друга, внесла в дом и поставила в стаканчик с водой. Чтобы завтра утром найти ему новый горшочек или кувшинчик, набрать туда свежей кротовой земли и поливать каждый день. Она поставит его в дворовый садик под деревце и он уже никогда не сможет упасть и разбиться. Даже невыносимо бессовестный кот с чудовищными манерами не будет иметь ни малейшего шанса навредить милому... да, точно... она назвала его Реми! Реми будет спасён! И совсем неважно во что он вырастет - в зелёный стебель с листьями, или в цветочный куст, или так и останется смешной палочкой. Важно, что он есть - живой.
Мари очень бережно относилась к природе. От неё она черпала силы и находила душевный покой после людских обид и побоев. Она падала в густую траву и та вытирала ей слёзы. Эта любовь была светлой и взаимной. Сколько раз она в детстве спасала сломанные ветки, подвязывая их кусочком своего оторванного подола, хотя хорошо знала, как ей за это влетит. Сколько раз её любимая берёзка обвивала её опущенные плечи и подбадривала весёлым шелестом. Вот и теперь спасённый стебелёк в руках её надёжной защиты проявлял самые трепетные чувства. И она их слышала.
Она так же собрала под окном все разбившиеся глиняные черепки, скинула их в ведро с мусором и стала прибираться в спальне. Огарок свечи на комоде еле освещал комнату, но всё же ей довольно быстро удалось собрать изрядно выпачканную простынь и аккуратно расстелить новую. Правда, от непривычно новой работы она почувствовала себя уставшей. Присела на край массивной табуретки и тут же вскочила, различив в полутьме угла, упавший мимо ведра кусочек разбитого горшочка. Надо было срочно его прибрать, не то Мишель подумает, что она не следит за порядком. Как же он выскользнул? Мари проворно подняла беглеца... в это время входная дверь открылась. На пороге стоял долгожданный любимый и комната озарилась светом. Свет шёл от огня ручного фонаря, но Мари была уверена, что пространство вокруг вмиг засияло их любовью. Широко открыв глаза от восхищения, она метнулась в объятья Гасса…
Гасс вошёл в дом. Прямо с порога в прихожей запутался ногами в большой окровавленной грязной тряпке. В голове мелькнуло недоброе. Что ещё успела натворить эта бестия? И как она теперь сумеет оправдаться, когда эта тряпка так явно подкрепляет её кровавые дела? Или она настолько безумна, что самолично разбрасывает улики по дому? Инспектор был потрясён увиденным. Он прекрасно знал, как выглядит настоящая кровь. Это была кровь. К такому повороту он готов точно не был. Гасс никак не мог окончательно для себя решить - подозреваемая глубоко больна или безумно коварна? Её виновность сомнению уже не подлежала.
В доказательство своих убеждений, приоткрыв дверь комнаты, меткий взгляд опытного полицейского тут же поймал Мари с поличным. Потому как картина, представшая в свете фонаря, ярче любых признаний проявилась воочию всей своей криминальной палитрой.
Мари, с острым лезвием толстого осколка в окровавленной руке, с огромными безумными глазами, кинулась на него прыжком пантеры... Решила убрать свидетеля - смекнул Гасс. Он в последний миг успел перехватить её руки и крепко их сжать. Глаза Мари продолжали гореть неясным огнём.
- Только ты! - протяжным голосом воззвала она слова признания…
Гасс сразу понял, что был кто-то ещё... но обстановка подсказывала, что вряд ли бедолага теперь сможет дать показания.
- Где труп?! - громко произнёс инспектор.
Быстро сообразив, что ее любимый сыщик очевидно уже знает о проделках кота со странным именем Трупп... Мари стала быстро рассказывать, что этот негодяй был просто невыносим. Она никак не могла с ним справиться и выгнать, потому что он был очень нагл и агрессивен. Бесцеремонно пролез в окно… испачкал простынь… смотрел на неё злобным взглядом… и ещё пытался лап…
Лапать?!!! - взревел Гасс.
Взбешённый хранитель правопорядка дрожал от гнева и уже сам был близок к преступным действиям по отношению к обидчику его любимой. Вмиг вся картина происходящего вновь перевернулась, проявив явную самозащиту девушки. Выдохнув с облегчением, Мишель ещё крепче сжал запястья Мари. И та, счастливая от встречи и его страстных рукопожатий, залилась румянцем и весёлым смехом.
Дорогой! Ты ревнуешь меня к коту? Это так мило… но в оправдание могу честно признать его противоположные намерения. Этот гад Трупп, кстати это имя ему совсем не подходит…так вот, он лапой старался меня задеть, демонстративно дерзко при этом выпуская когти и шипя самым скандальным образом… А потом он разбил горшочек с ростком, и я долго вынимала его из колючих кустов под окном. И пока собирала все черепки…
Монолог продолжался дальше, но Гасс, наконец осознав, что же здесь произошло в его отсутствие, чувствовал себя полным идиотом. И ещё он подумал, что благодаря наивной непосредственности этой девушки скоро в душевной клинике окажется он сам. Голова от неё шла кругом. Она так весело разбила все его логичные доводы… Она была так мила и нежна с ним, что он обнял её и расцеловал… Но что-то во всем этом водевиле чувств явно напрягало. То ли то, что сам Мишель никогда до сих пор не влюблялся и не ревновал. То ли то, что Мари была невероятно болтлива. Она щебетала уже минут двадцать… но каждое её слово было так трогательно…
Но!.. Разве это отменяет её психическое заболевание и причастность к убийствам в театре? - прошипел голос внутри его головы - Или ты имеешь веские основания не доверять мнению специалиста душевной клиники? Она тут так весело щебечет про цветочки и горшочки… ну, допустим, и кровь на простыне от её порезов… но разве это отменяет всё то, к чему ты пришёл раньше? Разве не она была последней, кто общался с двумя убитыми прямо перед спектаклем? Ведь это только с её слов, она жалела Моник. Остальные же в один голос тебе твердят, что между ними стоял Жером. А если эти оба её просто достали своими ревностями? Моник к Жерому, Жером к директору, который заботился о Мари, как ни о ком другом… Давал только главные роли, назначил хорошее жалование. И ты поверил, что это было лишь из-за жалости к битой девочке, которую он когда-то давно спас? А может, всё было не так уж безупречно и нарядно? А может, старый развратник и умелый коммерсант просто увидел в ней возможность живого откупа от вечных кредиторов и неплохой подарок для себя? А может, её безумие не было до сих пор выявлено лишь потому, что её до сих пор не осматривал ни один доктор?.. И теперь, движимая диагнозом, она так сильно старается защитить любую непроросшую палку лишь оттого, что сама превратилась в одно сплошное внутреннее страдание, которое для равновесия разучилось чувствовать страдание внешнее? Как на счёт её изрезанных шипами рук? Смотри, она их даже не замечает! Интересно, в какой момент она перестала чувствовать физическую боль?.. А что насчёт боли других людей? Или только боль растений?.. А может, ты отвлечёшься от своих любовных страстей и увидишь факты? А может, ты наконец, узнаешь всё про тот её день… по минутам! И выяснишь, каким пойлом она травила бедняг на заднем дворе?!
Утро следующего дня к Мари приблизилось незаметно, так как засыпая в счастливой уверенности, что всё плохое позади, она отдалась глубоким радостным снам. Всю ночь, до первых лучей солнца, Гасс удивлялся её детской улыбке, которая (выхваченная светом игры свечи) иногда принимала довольно загадочный вид… Сам же инспектор, доведённый собственными умозаключениями до полного восхода, не сомкнувши бдящего ока и в смятении рассудка, пребывал в довольно помятом виде лица и ума, но в боевой готовности провести сегодня самое тщательное дознание. Он был уверен, что всё только начинается…
По виртуозности вести допросы в участке ему не было равных. Он мастерски незаметно подводил к признанию самых хитрых нарушителей закона. И вот, теперь ему предстояло всё это применить к Мари. И это было ужасно! И ужаснее всего было то, что он не был ни в чём уверен. Но сегодня он обязательно узнает правду! И тогда самым ужасным может стать то, что он не будет готов эту правду принять… В любом случае инспектор Гасс дал себе слово, что вся его профессиональная виртуозность допроса никак не обидит его возлюбленную. Он собрался с мыслями и вспомнил, что самый лучший результат в таких тонких делах даёт неведение дознаваемого намерений дознавателя. То есть, когда беседа проходит в непринуждённой дружеской обстановке с юмором, чаем, печеньками. Так он и сделал. По дороге в булочную, Мишель всё же признался себе, что порадовать Мари ему хочется гораздо сильнее, чем допросить. Ему было приятно думать, как она обрадуется их первому романтическому завтраку. И если это делу не мешает, то почему бы к печенькам не прикупить пирожных… маленький бисквитный тортик… цветы. Так хочется создать доброе прекрасное утро! Ведь никогда не знаешь каким будет вечер… и будет ли он для всех? Ведь за доказанное убийство положена казнь… Гасс вздрогнул, и еле успел удержать в руках пакеты. Он замотал головой в знак протеста и твёрдо решил не опережать события.
Мари проснулась от мягкого прикосновения к руке. Нежное тепло разлилось по всему телу. Как здорово просыпаться рядом с любимым! Наконец она счастлива и защищена! Теперь так будет всегда! Чувство восторга переполняло воздух. Не открывая глаз, она сладко потянулась и… тут же несколько острых игл с размаху воткнулись ей в запястье. Она вскрикнула, отдёрнула руку, открыла глаза, и ахнула. На второй половине кровати, уже успев её изрядно выпачкать, возлегал вчерашний когтистый бандит. И с видом оскорблённого принца тщательно, но брезгливо вымывал очевидно ту лапу, которую незваная соседка имела наглость потревожить в моменте своего пробуждённого расширения границ - утреннего растягивания. Мари вскочила с кровати и дёрнула простынь на себя. Вне себя от её хамства, кот с диким криком о помощи, пустился в окно. А не менее напуганная Мари, собрав грязное бельё, поспешила его прибрать.
Они встретились в дверях. Гасс, в предвкушении чудесного подарка для любимой, как раз входил, когда она, его любимая, как раз выходила из комнаты с окровавленной простынёй в руках.
Дежавю - только и подумал инспектор.
Кровь из довольно глубокой раны на её руке беспрепятственно окрашивала белый цвет материи в багровый. А Мари, обрадовавшись их встрече, так же радостно кинулась на встречу своему вернувшемуся счастью, как и вчера.
Прости, дорогой, это опять кот…. - вздохнула Мари.
Всё, теперь он точно труп! - заключив её в объятия, уверенно произнёс Гасс.
Потом они пили чай на веранде. Ели сладости и смеялись с проделок кота. И радостный Мишель вдруг понял, что быть счастливым гораздо приятнее, чем быть правым. Это откровение потрясло его инспекторский взгляд на жизнь. Он, правда, пока не знал, что с этим делать… меж тем, приятное тепло любви к Мари медленно заполняло всю его суть. Он чувствовал себя могучим рыцарем, защищающим даму сердца, когда промывал её раны, перевязывал руку, обнимал и успокаивал. А она с благодарностью принимала его заботу и целовала в колючую щёку. Она полностью доверяла ему. Это было ещё одним чудом этого утра. Рядом с ней хотелось быть всегда. Всегда добрым, любящим и откровенным. И Гасс поделился с Мари тем, что ему никак не удаётся раскрыть дело театра. Тогда она, в готовности помочь, подробно рассказала весь свой последний день перед спектаклем.
В тот день Мари навещала свою заболевшую подругу на другом конце города. И с утренней репетиции отпросилась. Пришла поздновато, за час до начала спектакля и с извинениями помчалась к директору. Тот отругал для приличия, но наказывать не стал. Велел готовиться. По дороге в свою гримёрную, проходя мимо сцены, она на миг остановилась, услыхав крики Жерома и Лео. Звуки громко неслись из его каморки, но слов было не разобрать. Мари растерялась. Зная обоих, как людей очень добрых и мирных, она и помыслить не могла о ссоре между ними. Так что же это было? Поднявшись к себе, переодевшись к сцене, она увидала в окно, как Жером вышел во внутренний дворик театра и настроение его было отменным. В желании всё узнать, она решила спросить его прямо. И поскольку хотела пить, захватила с собой стакан с компотом со стола. Правда, попробовать его ей так и не удалось из-за её же доброты. Увидев в её руках компот, Жером тут же опустошил его почти полностью. Потом извинился за жажду, объяснив её тем, что он в диком восторге и в гордости за свои успехи. Сегодня он был приглашён на главную роль в домашнем спектакле одним из знатных чиновников города. И ему даже удалось пристроить на небольшую роль туда же и её, Мари. А так же на одну громкую реплику родственника директора, Лео, ведь надо помогать бедному парню. Тут Мари сообразила, что крик между ними был репетицией той самой реплики. И повеселела. Только хотела допить компот, как тут на крыльцо вылетает Моник вся в слезах. Конечно же Мари первым делом дала ей свой носовой платок и остатки компота… А тут уже и к началу первого акта позвали.
Закончив свой рассказ, Мари извинилась перед Мишелем, что ничего особенного в тот день не заметила. Очень жаль, что она не может ему помочь…
А инспектор, схватившись за голову и наскоро чмокнув Мари, молнией полетел в театр. Наконец-то всё сошлось! Ещё с прошлых допросов он знал, как в тот день директором сторожу был дан указ срочно вытравить всех крыс, потому как накануне были поедены декорации. И как сторож приходил к Лео выклянчивать для этого сладкий компот, который применялся на сцене вместо вина. Ведь в свое время крысы были замечены в его заметном употреблении. Дальше сторож помнил, как пошёл по гримёрным, разливая эту отраву по углам. А потом он устал, так как по ходу перебрал лишку, найдя в одной из комнат целую бутыль красного вина… и тогда пошёл спать. Очевидно…
Гасс влетел в гримёрную Мари. На столе так и оставался стоять никем не убранный пустой стакан. И на его внутренней стенке еле виднелась тонкая дорожка белого осадка. Есть!!! Торжествующее биение радости вмиг охватило уставшую колебаться душу инспектора. Он ощутил огромный прилив сил триумфа.
Вот, оно! Вот доказательство её невиновности! - возликовал Гасс.
Ты серьёзно? - усмехнулся внутренний голос…
Французский ироничный детектив
© Copyright: Мадам Анжа, 2024
Свидетельство о публикации №224010501066
Свидетельство о публикации №224010501066
Рецензии
Замечательно, Мадам Анжа. Спасибо за удовольствие 🌹
Анатолий Шинкин 09.01.2024 13:23 • Заявить о нарушении
Анатолий Шинкин 09.01.2024 13:23 • Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.