Мандарины для негодяев

[За неисполнение приказа и нападение на старшего по званию: Двенадцать месяцев дисциплинарного батальона. Я еле сдержал нервный смех: И всего-то?! Свернувшись калачиком на дощатых нарах сладко задремал. Мне снился цветной сон, будто наряд ВКС* обутый в тяжёлые яловые сапоги «прописывает» меня по новому месту несения службы, срок которой не будет засчитан в срочную. И всё бы ничего, если бы не сладкая вонь одеколона «Ландыш», которым шмонил их сержант. Даже для кошмара это было чересчур]
Кто-то сказал, что ад существует лишь в нашем воображении и, что у каждого он свой. Про ад точно не знаю, но адрес преисподней был у меня где-то записан. В нём всё зашифровано, как в каббале и лишь одно слово кириллицей: Учреждение.
Номер дисбата «33» мне не забыть, даже если сильно захотеть. Он выбит на моей правой ключице той-же пиской «Балтика», что и тату на левом плече. Синяя роза в колючей проволоке, полутона на лепестках Кот пробивал струной. Тушь заделали из жжёной подмётки. Плечо долго нарывало, но когда зажило очень красиво, получилось. Особенно если гантелей подкачать трицепс. Почти произведение искусства.
И ещё одно, если в аду нестерпимо жарко от Гиены Огненной, то в чистилище холодно, как.. в Аду! Там холоднее, чем в ледяном склепе, где спит любовница Сатаны Вечная мерзлота. И на марш-броске Холод, её обер-чёрт, подгонял нас, сжимая сердца ледяными ладонями. И ветер тугой, пронизывающий гудел в оглохших ушах.. Только слышно было, как от сквозняка открытых адских Врат позванивали обледеневшие ветви деревьев.
Ветер, от него не спрячешься в степи под Тоцком, на бетонке вымощенной слезами и матюгами: Боже, спаси наши окаянные души! Или гори в аду вместе с ангелами!
===
Х-холодно здесь мне будет ещё долго
Холодно когда на подъёме, спрыгнув со шконки прямо в сапоги и разогнавшись по обледенелому за ночь полу, прокачусь до тумбочки дневального, и после отбоя когда, буду смаковать горбушку черняги под одеялом, засыпая под непроизвольные метеоризмы однополчан и маструбирующий скрип их кроватей. И в умывальнике, где ледяная вода течёт по жестяному желобу-рукомойнику с десятком сосков, и в сортире, где захватывает дух над зияющей бездной в сталагмитах жёлтого сахара обледеневшей мочи. Холодно будет на бесконечных строевых..
Холодно, промозгло, когда у вещевого склада, с температурой под сорок буду откапывать из-под снега кровать. Руки будут намертво прилипать к стылому металлу, что их придётся отрывать с кровью и тёплой кожей. Холодно будет до жаркого озноба, когда наконец дотащусь до санчасти и, собрав кровать, упаду в тряпки.
Холодно мне там будет В-С-Е-Г-Д-А.
===
Через две недели цырик принесёт письмо в изолятор.
«Здравствуй, сынок. Всё ли у тебя хорошо? Мне неспокойно на сердце. Недавно приснилась мутная вода.Тётя Шура сказала: Это к болезни. Не заболел ли ты?»
Примостившись на тубаре я напишу ответ:«Здравствуй, мама. У меня всё нормально: не болею, закаляюсь. Пришли, пожалуйста, папирос и мандаринов к Новому году» Запах мандаринов с детства навсегда связан  с тридцать первым декабря.
===
После лазарета меня и Серёгу Тюлина (год за то, что ротному в бубен зарядил) кинули в столовую, торфобрикеты из-под снега откапывать. Лафа! Днём Серёга дёрнул с заготовки несколько картофелин, а я раздобыл флакон Огуречного и коробок ганжи. Вечером мы устроим праздник живота, Новый год всё-таки. Разрежем картошку на тонкие пластики и приклеим к раскалённой поверхности парового котла. Когда они подрумянятся, то будут как чипсы. Жалко нет соли, но и так ништяк! Кочегару тоже нальём: Пей, карбонарий! Потом будем шабить краснодарскую шалу и вяло перебрасываться историями:
--Слышь, Кот, а это правда то, что Толик Ольденбургер рассказывал за армяна, который на руке наколол «33»?
--Ну-ка, приколи.
--Вызывает его, значит, комбат и говорит: Исправляешься, нарушений особых нет. Сведёшь номер дисбата - сразу на УДО отпущу. Так тот прямо при нём бритвой срезал, шЕментом, бля!
--Это Тоноян, с третей роты. Подаёт голос кочегар.
--Котов, а тебе когда на дембель? Папироса потрескивает от кропалей, я мусолю палец и сдёргиваю пятку.
--Два года назад.
--Не, в натуре?!
--Через два месяца. Лениво процедит Котов, рыжий, как апельсин, паренёк с белёсыми ресницами и хмурым взглядом. Не помню, чтобы кто-то, даже в шутку, назвал его рыжим. И пыхнуть непрочь, но с головой дружит, не то что его армейский кент Коля «Самара»
Под Кандагаром послал их старлей - помпотех за солярой в автобат. Они с Николаем на кузове. Ну, едут. Тихо днём, бабаИ попрятались, только ханУмки в поле работают. Тут Колёк и говорит: Спорим, что двух выстрелов положу? Короче, забились на сгущёнку. Встал Самара в полный рост, АКС передёрнул, ноги расставил. Слился телом в такт движению. Как учили. И с первого выстрела сносит башку освобождённой женщине Востока! Так в грядку и ткнулась. Сержант из кабины орёт: Вы чё там охуели?! А Колян только ухмыляется: Попал ты на сгущёнку, братан. Через два дня их забрала военная прокуратура и первым бортом в Союз. Самаре шесть усилка, ему двушку дисбата. А сгущёнку так и не попробовали. Сварить хотели в кипятке, говорят, как тянучки сливочные получается.
===
В душной кочегарке тепло и от еды и выпитого нас кумарит. Не хочется опять вылезать в оренбургскую степь, на холод. А пошло оно всё! Дальше Кушки не пошлют, больше двушки не дадут..
--А я на гражданке мужичка, одного подвозил. Ну, разговорились.. Вступит кочегар Пашка: Тот и в Бухенвальде засидел, и потом за это десятку на Воркуте отмантулил. Хапнул горя по полной. Прикалывал, что у немцев всё культурно было: эрзац-кофий из желудей, джем из брюквы.. В Бухенвальде даже публичный дом имелся, но только для Европы. Тем кто носил «косяк» OST, х*й на воротник! Даже полякам разрешалось. Говорил: Тощий, как велосипед, аж на ветру качаются, а туда-же, прётся с розовым талоном. Говорил: я на Воркуте догнал, что лучше бы в Бухенвальде тот червонец отзвонил.
--Гнал, наверное?
--Про такое гнать - смысла нет. Немцы русских за людей-то не считали.
===
В конце марта станет поглаже. Из щитового барака нас переведут в основной корпус, рукавицы шить.
--Шигарёв, тебе дачка. Распишись.
Вэвэшник поставит на откинутую кормушку фанерный ящик с сургучной блямбой и ловко подцепит стамеской крышку. Внутри, похожие на зародыши инопланетных чудовищ, лежат пушистые темносерые комочки.
--Чего это? С подозрением посмотрит он на меня.
--А я знаю?! Кажется мандарины? Наверное, долго шли, заплесневели..
Он алчно поглядит на матово лоснящуюся палку твёрдой Советской, а потом опять на меня.
--Наверное, и колбаса тоже заплесневела?! Я кивну:
--Бери. И стану торопливо сгребать в наволочку ленинградский «Беломор» фабрики Урицкого. Табаку что сделается? Это-ж не колбаса.

1982-1985.