Ночь и туман. Разрыв шаблона

12 декабря 1941 года

Париж, оккупированная территория Франции

Немного подумав, Лидия Крамер решила начать с женщин… точнее, с одной из двух женщин, входивших в Кампфгруппу Катрин, как эту весьма недалёкую компанию коммунистов и коммунисток окрестил её шеф Роланд фон Таубе.

Но вовсе не потому, что она считала, что необходимую ей информацию гораздо проще и быстрее получить от женщин. Ибо это было не так и вообще – из-за «эффекта позора» мужчины на её допросах сдавались и начинали «петь» в разы быстрее женщин… впрочем, особого значения это не имело, ибо никто у неё не выдерживал более нескольких минут.

И в частности – она достаточно хорошо знала правила работы кураторов подпольных групп французской компартии чтобы не сомневаться, что никакую информация об инфернальном капитане Алене она от этой женщины не получит.

Ибо он общался только с командиром этой группы – Геворком Асатряном – и с непонятно как попавшей в эту компанию из шести армян, двух евреев и одного испанца (точнее, испанского баска) чистокровной француженкой Катрин Бартез.

Из последней всё, что она знала (и даже что не знала, что знала), вытрясла Ирма Бауэр – талантливая ученица Лидии (после чего Катрин стала живой алго-игрушкой последней, но болевые воздействия такого уровня могут дать и не такую побочку) … ну, а с товарищем Асатряном придётся разбираться уже Лидии.

Которая достаточно хорошо разбиралась в менталитете мужчин традиционных, патриархальных культур (армянская была именно такой), чтобы прекрасно понимать, что проще всего получить от Геворка Суреновича необходимую ей информацию было… правильно, через его женщину.

Его не в том смысле, что Каринэ Залинян была его любовницей (хотя Лидия этого не исключала, будучи осведомлённой о любвеобильности армянских мужчин), а потому, что Каринэ была его подчинённой в его группе (которая входила в состав FTP-MOI – боевой организации иммигрантов, сражавшихся против оккупантов и коллаборантов). И потому он автоматически считал себя ответственным за неё.

Хотя Лидия Крамер в считанные недели стала лучшим специалистом рейха по допросам с применением болевых воздействий (формально технических средств), она нет только не была садисткой (таких безжалостно отсеивали ещё на этапе психологического тестирования в гестапо), но и вообще не любила причинять боль допрашиваемому (любого пола).

Не любила потому, что свято следовала первой заповеди специалиста по допросам: «Нам, как и разбойнику, использовать дубину без надобности – вполне достаточно страха».

В переводе на практический язык это означало, что основным инструментом Лидии были вовсе не болевые воздействия (к которым добавлялись фактор позора – а могло и сексуальное насилие) – причём вовсе не обязательно к объекту.

А угроза применения оных – аналогично… плюс весьма «вкусные печенюшки», которые обычно позволяли быстро и эффективно договариваться с допрашиваемым (любого пола) старым как мир методом кнута и пряника.

В данном случае угрозы применения «электрического кнута» …, впрочем, это было уже неважно. Важно было лишь то, что, ознакомившись с досье Геворка Суреновича, она поняла, что без болевых воздействий договориться с ним не получится. Слишком уж «кремнёвым» был этот товарисч.

А применять к нему своё техническое средство (генератор переменного тока с весьма кусючими электродами «мужского комплекта») она столь же категорически не хотела.

И потому, что вообще не любила истязать мужчин; и потому, что считала (у неё тоже был свой кодекс чести, пусть и своеобразный), что в данном случае это будет неправильно. Совсем неправильно. Поэтому и решила, что больно должно быть Каринэ (если до этого дойдёт) – к счастью, очень недолго… хотя и очень больно.

Одного взгляда на явно и физически, и психологически сильную 37-летнюю мать двоих детей (бесследно исчезнувших в сельской местности – скорее всего, под надёжной охраной макизаров) Лидии было достаточно, что таки дойдёт.

Поэтому сразу, не поздоровавшись – она вообще практически никогда не здоровалась с допрашиваемыми, ибо считала это лицемерием – приказала вошедшей в донжон Каринэ: «Догола раздевайтесь»

Та изумлённо уставилась на неё. Лидия пожала плечами и спокойно объяснила:

«Каринэ Давидовна – кстати, у Вас очень красивое имя – вы же очень умная женщина…»

А вот на комплименты объектам Лидия никогда не скупилась – ибо это помогало создать эмоциональную близость, жизненно необходимую для успеха допроса.

«… поэтому прекрасно понимаете, что, если Вы не будет добровольно выполнять мои приказы, Вас вынудят это сделать силой специально обученные люди. Результат будет тем же – своим сопротивлением Вы никому из нас не сможете причинить никакого вреда. Только себе…»

Армянка даже не шевельнулась – только совершенно изумлённо смотрела на неё. Лидия всё поняла и потому вздохнула и спокойно объяснила:

«Я вижу и знаю, что внутри Вас сейчас происходит то, что психологи называют полным разрывом шаблона. Вы ожидали – и потому были полностью готовы – к тому, что Вас будет допрашивать французский полицейский-мужчина; что допрос будет вестись на совсем не родном Вам французском языке; что на Вас будут орать, оскорблять, издеваться, ненавидеть, бить…»

Она неожиданно для женщины рассмеялась: «Ах да, чуть не забыла три универсальные фантазии ваших пропагандонов – что Вас будут пороть ремнём, кнутом или плетью; гасить сигареты о ваши соски… очень красивые соски, надо отметить и загонять вам под ногти раскалённые иголки…»

Каринэ продолжала изумлённо смотреть на неё. Лидия обворожительно улыбнулась – и продолжила: «А на самом деле оказалось, что допрос ведёт женщина – да ещё и криминальинспекторин берлинского гестапо; с Вами обращаются вполне корректно и вежливо; допрос ведётся на Вашем втором родном языке – русском…»

Из досье мадам Залинян Лидия знала, что та родилась в 1904 году в Баку, откуда её семья в сентябре 1918 года в ужасе сбежала с отступавшими англичанами от жуткой резни, в которой турецкими и азербайджанскими войсками и вооружёнными группами после взятия Баку были зверски убиты около тридцати тысяч армян. Что было весьма хорошо известно.

Гораздо менее был известен другой факт – что в середине апреля 1918 армянская группировка армянского офицера Степана Лалаева проникла в район Шемахи, выполняя официальную директиву Бакинской коммуны.

И учинила прост о чудовищную резню азербайджанцев. Солдаты Лалаева убивали детей и стариков, женщин насиловали и сбрасывали с балконов. Многие женщины и дети укрылись в городских мечетях, которые были сожжены армянскими солдатами – беженцы сгорели в них заживо.

Подобная же резня – хотя и несколько меньшего масштаба («всего» около десяти тысяч человек) произошла в Баку и других городах Азербайджана. В общем, «хороши» были и те, и другие… как обычно.

Лидия невозмутимо продолжала: «Никто не будет Вас ни оскорблять, ни унижать, ни издеваться, ни ненавидеть…»

Сделала небольшую паузу – и продолжила:

«Вы, уверена, уже почувствовали, что я отношусь к Вам эмоционально-нейтрально; хотя и считаю, что всё это ваше Сопротивление – особенно коммунистическое – никак не повлияет на ход боевых действий ни на Востоке, ни на море, ни в воздухе, ни в Африке… а вред причинит только вам и вашим близким. А оккупанты и коллаборанты вообще ничего не почувствуют…»

Глубоко вздохнула – и продолжила: «… орать же на допрашиваемых, оскорблять, издеваться, унижать я считаю недопустимым. Ибо даже враги – тоже люди, к которым нужно относиться по-человечески…»

Внимательно посмотрела на совершенно ошарашенную армянку – и продолжила: «Что же касается бить и вообще разнообразных болевых воздействий…»

Она обвела руками донжон: «… то я умею использовать всё это великолепии, однако не считаю это необходимым. Вопреки вранью, распространяемому антикатолической и вообще антихристианской пропагандой, уголовно-процессуальный кодекс Святой Инквизиции предусматривал всего три вида болевых воздействий… ну, а мне вполне достаточно двух…»

Сделала многозначительную паузу – и проинформировала объект: «Одно у Вас будет гарантированно… а второго я надеюсь избежать. В ваших же интересах – ибо это очень больно. Вы даже представить себе не можете, как это больно…»

И повторила приказ: «Раздевайтесь догола – у меня мало времени…»

На этот раз армянка подчинилась – и на удивление быстро разделась донага, аккуратно сложив одежду на табурет. Лидия махнула рукой в сторону гинекологического кресла: «Садитесь как на приёме у врача…»

До Каринэ, похоже, дошло, что приказы этой странной женщины лучше выполнять сразу и безоговорочно – видимо, она почувствовала, что её визави способна на просто чудовищную жестокость и явно не хотела это испытать на себе. Поэтому немедленно сделала, что ей говорили.

Привязав её к креслу, Лидия театрально хлопнула себя по лбу: «Да, совсем забыла – я выбрала русский потому, что это и мой второй язык тоже… даже первый…»

И объяснила совершенно потерявшей дар речи женщине: «Я фольксдойче; родилась и выросла в Покровске, в Поволжье в ныне ликвидированной немецкой автономной республике…»

Сделала паузу – и не без гордости заявила: «Я свободно владею французским, как и английским… ну, а немецкий вообще мой родной язык… но общаться с выходцами из Российской империи мне всё-таки удобнее по-русски…»

После чего уже вполне официально объявила допрашиваемой: «Я ни разу не садистка – тех, кому нравится причинять боль другому человеку, в гестапо на работу не берут…»

И объяснила: «А не берут потому, что задача специалиста по допросам – получить от объекта необходимую информацию максимально быстро и без какого-либо ущерба для здоровья допрашиваемого – ибо он или она могут ещё понадобиться впоследствии. И потому должны быть в здравом уме и добром здравии»

Глубоко вздохнула и продолжила: «Поэтому Вам будет больно ровно столько, сколько мне необходимо для получения нужной мне информации…»

После чего совершенно неожиданно для армянки мягко, нежно и ласково провела подушечками пальцев по ей соскам – и констатировала: «Шикарные соски… даже и не скажешь, что тридцать семь лет – и что двоих детей родила и выкормила»

И усмехнулась: «Понятно, почему ожидала, что тушить сигареты будут… хотя я не буду конечно – для начала, я не курю и никогда не курила»

«Впрочем» – усмехнулась она, «больно твоим роскошным соскам всё равно будет… даже очень… какое-то время»

Взяла со стола рядом с креслом небольшую коробочку, открыла её, вернула на стол, вынула оттуда первый маленький металлический зажим и аккуратно поставила на левый сосок женщины.

От неожиданной острой боли та аж вскрикнула. «Терпи» – усмехнулась Лидия, «это только начало…». И добавила: «Ареолы у тебя большие; зажимов много поставить можно…»

В конечном итоге она поставила по пять зажимов на каждую грудь Каринэ – по одному на каждый сосок и по четыре на каждую ареолу. Могла бы и больше – но решила, что этого будет достаточно вполне.

Удовлетворённо отметила про себя, что женщине не просто больно, а очень больно; после чего положила тонкие пальцы на зажимы и некоторое время поиграла ими. Армянка с трудом сдержалась, чтобы не заорать от дикой боли, однако слёзы всё же предательским потоком хлынули по её щекам.

Продолжая играть зажимами как на уникальном музыкальном инструменте, Лидия спокойно констатировала:

«Я понимаю, что тебе очень больно, дико больно… запредельно, нестерпимо больно… точнее, тебе так кажется. А теперь представь себе десятикратно более сильную боль – но уже в гораздо более чувствительных местах. В твоём клиторе, малых половых губах, влагалище, шейке матки…»

Продолжая играть зажимами на сосках Каринэ, Лидия кивнула в сторону чемодана на столе:

«Это генератор переменного тока с такими же болезненными электродами, как и зажимы на твоих сосках. Выбор у тебя простой – либо ты начинаешь говорить прямо сейчас и рассказываешь мне всё, что мне нужно…»

Сделала театральную паузу – и продолжила: «… либо я, не снимая зажимы, прикрепляю к твоим самым чувствительным местам электроды и даю ток. Предварительно сделав тебе инъекцию мощного стимулятора, чтобы ты не потеряла сознание от нечеловеческой боли…»

Сделала паузу, достаточную для того, чтобы до объекта дошло – и закончила:

«… после чего ты мне всё равно всё расскажешь – максимум через пять минут… только это будут пять минут самого настоящего Ада. У меня никто больше восьми не выдерживал – а восемь выдержала специально подготовленная женщина, которая сама спец по болевым допросам – в НКВД это модно было одно время…»

Глубоко вздохнула – и осведомилась: «Ну так как – сейчас будем говорить… или через пять минут Ада?»

Каринэ сглотнула и кивнула: «Сейчас». Видимо, признав, что результат будет тот же и потому лучше выбрать наименьшее из зол. И осторожно спросила:

«Что Вы хотите узнать?». Лидия удовлетворённо кивнула – и перечислила:

«Имена, фамилии и адреса всех членов Вашей группы и всех, кто так или иначе вам помогает. Всё, что вы сделали – и планировали сделать – на ниве вашего так называемого Сопротивления… и всё, что ты знаешь о вашем партийном кураторе»

И бесстрастно добавила: «Зажимы сниму, когда всё расскажешь – боль весьма способствует восстановлению памяти… да, и даже и не думай, чтобы соврать или что-то от меня утаить. Ты не одна из ваших у нас – узнаю, что соврала или утаила что, мгновенно верну в кресло – только уже для наказания. И так накажу, что пожалеешь, что на свет родилась…»

Женщина испуганно кивнула. Лидия включила магнитофон и в высшей степени доброжелательно произнесла: «Я тебя внимательно слушаю…»