Сентиментальное путешествие на картошку

     Посреди ночи позвонили в дверь. Я как сомнамбула с трудом поднялся ворча,  иду к двери, открываю, но там никого нет. И я почему-то нисколечко этому не удивляюсь. Озираюсь по сторонам: никого! Опускаю глаза долу: на пороге аккуратно лежало явно не брошенное, а ровненько так положенное письмо. Поднимаю. Узкий конверт. Опять, опять эта ненавязчивая реклама! Ну вот как же они всё-таки достали-задолбали со своими очень интересными, крайне выгодными для меня предложениями! - с отвращением думаю я. Собираюсь было выкинуть не читая. Но случайно обращаю внимание на адрес отправителя: правление совхоза "Клементьево". Эге! Сразу промелькнула в голове цепочка: универ -- осенняя слякоть -- картошка -- как мы с Никитой Дерибасом меняем у местных интернатовскую казённую раскладушку на 1,5 литровую бутыль мутного самогона. Не худшие воспоминания!
    Вскрываю: внутри приглашение. Приближаю послание к глазам: «По случаю своего 100-летнего юбилея Совхоз «Клементьево» имеет честь пригласить Вас, любезный имярек, Совхоз ... имеет честь ... пригласить Вас (блин! Как мелко, сослепу опять одну и ту же строчку читаю! Где же это? Ага, вот, нашел!)… Отпраздновать его вместе с нами! Бронированные ё-мобили будут ждать Вас у фонтана МГУ 13 сентября ровно в 13-00. Просьба не опаздывать!». Хм! Я перевернул приглашение. Обратную сторону украшал портрет сурового дядечки с бородой лопатой и в шляпе канотье. Крупный нос обрамляли круглые черепаховые очки. Мелким шрифтом внизу пояснялось, что этот строгий дядечка и не дядечка вовсе, а небесный покровитель "ЗАО Совхоз Климентьево" Святой Клементий. Хм! Во как, оказывается! Ну, круто!
     13-го числа в 13 часов я на месте. Ба! Знакомые, знакомые всё лица! Даже те, кого вроде и не помнил, не знал раньше, даже и они крепко, с энтузиазмом жмут мне руку. Рассаживаемся в ё-мобили. Караван тронулся. Издаем прощальный би-бип в знак приветствия барышням, нашим же соням, спешащим нам навстречу. Барышни  яростно машут нам руками с просьбой подождать их. Но мест уже нет и, еще раз просигналив им на прощание укоризненное би-бип, машины набирают скорость. Барышни тоже что-то выкрикивают нам вдогонку, наверное, пожелания доброго пути.
    А мы едем едем едем. Куда-то под Можай! Вспоминаем прошлое. Вот вдали показалась школа-интернат, окруженная такими до боли знакомыми картофелеуборочными комбайнами.
    Клементьево! Директор совхоза, усатый и лысый мужичок в охотничьих сапогах встречает нас хлебом-с-солью. Закатывает речь на полтора часа. Мы же с уважением и вынужденным терпением слушаем. Никуда не уходим. Хотя очень хотим. Но двери блокируют какие-то дюжие ребята, видимо, из пресс-службы правления совхоза. На наши немые вопросы они отрицательно откручиваются головами. Я прикрываю глаза. Умиротворяющий голос директора начинает звучать с воображаемым журчанием многих ручьев и суровыми ниагарами нас- страдальцев. Ибо с нами в долгом пути было пиво. много пива!Директору же явно глубоко в кайф рассказывать об успехах своего преуспевающего хозяйства. Как патриот своей малой родины, он все больше и больше возбуждается своими, то есть своего совхоза свершениями. Он возбужден уже настолько, что заражает своим воодушевлением и нас. Экстаз вырывается из нас бурными аплодисментами. Мы стоя аплодируем. При этот самые скромные девушки стараются все-таки не смотреть столь пристально, пытаются отводить взгляд, не обращать внимание на то, как от директора во все стороны исходит как из вулкана Везувия эманация любовного, прямо таки физического удовлетворения – горячего чувства, видимо, ко всем нам, независимо от пола и внешних данных.
     Директор закончил. К нему подошла суровая девушка-секретарь в очках, чем то удивительно похожая на присланного мне святого покровителя - может быть, внучка? Между тем, на брюках, нагрудных карманах, лацканах и даже на плечах островки белой пены - следы его недавней эманации. Секретаря это не выводит из очевидно присущего ей состояния частичной летаргии.
Влажной губкой она протирает директора и приводит в порядок его костюм, застегивает его на все пуговички. Ни мало не смущаясь, директор объявляет программу: Сейчас мы выедем в поле!
     И мы действительно выехали в поля. Там на краю огромного поля уже стоит готовая к показательным выступлениям техника. Стоят картофелепосадочные комбайны, стоят кукурузники – малая авиация. И те, и другие тарахтят, стучат моторами  – в ожидании...
   А вот и сам Годо – в черной рясе, в монашеской скуфье. Грудь укрыта холеной бородой, кругленький живот украшен большим золотым крестом. Он на золотой цепочке, достаточно длинной, чтобы крест не застилала борода. Крест также украшен крупным алмазом – еще один наглядный символ преуспевания совхоза. Знак того, что жить здесь стало лучше, жить конкретно здесь стало веселей!
     Батюшка подставляет руку для поцелуя директору, когда же к руке прикладывается строгая референт-секретарша, он по отечески добродушно похлопывает ее по крепкой пятой точке. Но работа есть работа!  Мальчик-служка с пухлыми губами и розовыми щечками подает курильницу с ладаном. Священник начинает размахивать ею, постепенно увеличивая амплитуду колебаний. При этом он поет басом, а служка подпевает, вторит ему высоким дискантом:

   - во имя Отца, и Сына его, и Духа Святаго их…
     Помоги, Господи, в поспевании урожая!
     Защити его от ворон и прочей нечисти!
     Дай ему вырасти большим!
     Чтобы ни у кого такого не было,
     Да только у нас!
-    да только у нас!
    Хором подхватывают все клементьевцы.
     Аминь! – закруглился батюшка
   - аминь! – согласились все.
    Оказывается, только этого все и ждали. Комбайнеры кинулись загружать в свои комбайны по ящику водки, а местные комсомолки, спортсменки и просто более-менее с симпатичной внешностью девушки бросились проталкивать свои немалые тазы в малые самолеты сельхозавиации. Директор дал отмашку. Комбайны двинулись в поле. Один за другим в небо поднялись кукурузники.               
     Комбайны рассредоточились цепью. Пошли. За ними потянулись борозды. Довольно кривые, потому что комбайнеры уже опохмелились первой бутылкой. Кукурузники же кружили над полем. Из распахнутых дверей одна за одной вылезали девушки. С визгом прыгали вниз. У некоторых раскрывался парашют. Тогда они приступали к выполнению своей боевой задачи. Освободившись кто от брюк, кто от юбок - а больше на них ничего и не было - девушки запевали песню. И начинали производить протоплазму. Они производили ее и производили! И пели. Пели о том, какой обильный пусть будет урожай! О том, чтобы картошка уродилась рассыпчатой, яблоки сочными, а огурцы хрустящими! И пока они пели, из них ручьем, нет! дождем даже, изливалась живая материя. Впрочем, земли она, эта первоклеточная масса, достигала уже плотными хлопьями, похожими на снег. Иногда эти хлопья облепляли суровые лица комбайнеров. И тогда, сразу совершенно ослепшие, в драбадан пьяные комбайнеры, ранее мотавшие свои машины зигзагами, сейчас не видя не зги, вдруг выпрямляли свои борозды и картошке теперь было в радость выпадать из прямой кишки комбайнов в эти ровные канавки.
    Довольно часто хлопья живой материи попадали и на тела бедных девушек, которым не повезло - у них не раскрылся парашют. Некоторые лежали со сломанными позвоночниками, а у иных откатилась прочь голова или был распорот живот - это по ним прошёлся плуг комбайна, ведомого несколько пьяным водителем. Но лишь только тел неудачниц касались хлопья, как свершалось чудо! Из совершенно мертвеньких девушки превращались в совершенно живых! С радостными: Аллилуйя! и «да нихрена себе!» девушки бросались вслед за; комбайнами, с визгом влезали а кабинки, где с рычанием набрасывались на комбайнеров, принуждая их к совместному дальнейшему производству биомассы снова и; снова. Хлопья же падали и на потерянные головы, скучно лежавшие вдалеке от своих тел.. Лишь только живительная белая субстанция касалась голов, как они сначала задергавшись, начинали скакать живчиками-мячиками, а потом весело вспрыгивали на плечи своих хозяек, и вот уже те радостно как ни в чём не бывало смеются и громко кричат: «Да ёжкин в компот! Да как же это чудесно иметь голову, а на ней иметь рот и все остальное!».
     И девушки тоже бросались в погоню ища глазами комбайны. И с визгом взбирались в кабины. И те, что имели глубокие раны на теле, теперь же - вот славные хлопья! Больше тех ран не имели! Вставали и с хохотом - то бишь с девичьим смехом стыдливым бежали к комбайнам.
     И вот уже в поле все живы. Девушки песни поют о том, как хорош будет у них урожай. Вот уже и поле засеяно.
     А нас приглашают в интернат, где мы жили когда-то. Теперь там накрыт праздничный стол. Какая же ностальгия! Я даже чуть было не заплакал. Ну может, разве только одна слезинка и скатилась. На столах перед каждым тарелка со всеми любимой кашей шрапнель. А рядом  большая железная кружка. Нет, не с компотом,  а с ароматным чистейшим как слеза Татьяны Лариной самогоном!
    Вот уж и вечер. Пора возвращаться обратно. Мы рассаживаемся по ё-мобилям. Машины набирают скорость. Потрясенные увиденным, едем домой. В пути опять разговор зашел о странном богатстве совхоза. Вернее, о странном ритуале, богатство это поддерживающим. Выясняется, что многие наши откровенно завидуют селянам. Считают это несправедливым. Я слушал слушал и не выдержал.
- да что вы такое говорите, девушки же жизнью рискуют, а так умереть хоть на время, неужто вы пойдете на это?
Нет, наши меня не понимают. Еще громче орут.
- Какой нахрен риск, если протоплазмы у них как у коровы молока? – кричит громче всех возмущённая Фрося. Когда-то в универе она была идеалисткой и не признавала никакие лифчики. И груди ее смущали умы. Буквально выводила нас из своих тарелок. С годами она впала в пессимизм и закрылась в футляре, решительно застегнув на себе лифчик..
    Мы тряслись в ё-мобиле, а Фрося не унималась. О, как же она сейчас была сердита. Конкретно, на водителя. Во-первых, он не разрешил ей курить в салоне. А во-вторых, ей очень хотелось отойти срочно ото всех этих взбесивших ее впечатлений в этом назло ей процветающем сраном хозяйстве, а для этого ей просто немедленно требовалось выписать эти впечатления из себя, а он, водила, падла, сукин кот сраный, все тянул с остановкой. Наконец, она не выдержала. Дернула верхний люк и не раздумывая полезла на крышу. Несколько рук помогли ей выбраться наружу. Вот она уже там, держась за дверцу. Стоит приноравливаясь к ветру. Солнце еще не зашло. Наоборот, оно еще высоко. И на стене за люком видна фросина гигантская тень. Вот она, немного пригнувшись, чтобы не упасть, крепко вцепившись в крышку люка, расстегивает брюки,  стаскивает их до колен. Тень широко расставляет ноги. Сильный гуляет ветер, ведь ё-мобиль едет быстро. Прямо над моей головой забарабанил неслабый такой дождь. И я подумал, как хорошо, что ё-мобиль бронированный, а значит, герметичный. А дождь все поливает и поливает крышу. А потом вдруг закончился так же неожиданно как и начался. 
     Спустившись вниз, Фрося как не странно ничуть не успокоилась. Её все также волновало неправедно нажитое богатство совхоза.
-  И все-таки делайте со мной, что хотите, ну, вот режьте вы меня сейчас хоть на части - но это я очень хорошо понимаю, к чему приписать! Тут ведь и коню ясен перец, что не обошлось тут без тайного мирового правительства! Ну не может такого быть, чтобы в наше время что-нибудь где-нибудь мутное происходило да без их участия!
     Я фыркнул. Но многие задумались. А Степан, которому было ведомо многое, так как высоко он взлетел по карьерной лестнице, так вот Степан сказал многозначительно: «Кто знает, кто знает...».