Афалина

Под синим небом  искрится, шипит, играет море волн. Мелкая галька и горячие валуны изнывают. Им не хватает криков восторга. Но машина почему-то надумала вскипеть, поэтому падение в детство с горы прожитых лет начинается с маленькой задержки.
Ну и ладно, это просто ерунда, которая не мешает  радоваться встрече и болтать  без умолку, пока приехавший монтёр копается во внутренностях  старого «Форда».  
– Веселое приключение часто начинается с какой-нибудь неприятности, – сказал Ломброзо. 
– Хотелось бы согласиться, – говорю я. – Но каждое правило имеет исключения.  
– Фу! Пессимист! 
Ломброзо, направил взгляд в сторону кофейного автомата. 
– Возьму капуччино. Ты не хочешь? 
Я отказался и шагнул посмотреть как идёт ремонт. Монтер уже заливал в расширительный бачок охлаждающую жидкость, что могло означать только одно: вот-вот мы рассядемся и поедем.  
Я подошёл к девчонкам. Случившаяся поломка, казалось, их ничуть не расстроила.  Они стояли в пестрых летних нарядах, оживлённо вспоминая прошлую встречу. У Бабушки тогда был юбилей, и мы решили устроить ей небольшой праздник в уютном кафе на берегу  реки.  
Она сидела напротив. Я рассказывал как жизнь заставила учить формулы и писать программы. Бабушка улыбалась, качала головой, как будто совершенно забыла о моей непонятливости и не интересу к математике. Несмотря на свои девяносто она обладала удивительно живыми и светлыми глазами голубого цвета, росчерки морщинок по краям век и на щеках, оставленные природным визажистом, лица не старили, но переводили его в разряд лиц интересных и словно бы существующих вне времени.
– Почему Нина Николаевна отказалась? Разбились бы на две группы или наняли минивэн, как в прошлый раз. 
За улыбкой Лены скрывался секрет, что само по себе можно считать ответом.  
– Сказала, доберется без нас. Кажется, решила сделать сюрприз.  
– Намекала о ком- то забытом, – добавила Марина. 
Я задумался и потёр затылок. 
–  Вечные загадки! Соображай теперь, что это значит! Одно слово – математичка. Скорее всего придумала новую формулу, потому что интегрировать нужно еще одного человека. Забытого. 
Ирина насупилась. Её профессорский ум до сих пор не мог смириться с тем, что в этом мире существуют волшебники. Но всё же стремление найти рациональное объяснение чудесам, которые случаются в человеческой жизни, ни разу не помешало ей пропустить встречу. 
– Кто бы это мог быть? – спросила она.  
– Наверное нашёлся какой-нибудь пропавший из наших. Не будем гадать. За десять лет через класс прошли и затем скрылись в неизвестном направлении человек пятнадцать. Но сколько кануло в никуда за последние шестьдесят мы не знаем. 
– Среди них были чужие, ведь не каждый может находить ошибки в прошлых поступках, – задумчиво произнесла Ирина. 
Я ещё раз посмотрел через плечо и увидел как Ломброзо, отпустив монтера, принялся укладывать в багажник инструменты и завернутый в одеяла казан с пловом. Он как всегда двигался энергично и порывисто, – никакая седина не  может изменить пружинистой походки и хитрого с прищуром взгляда, предвещающего каламбур, шутку или призыв совершить безрассудство. 
Однажды в юности нам пришлось подраться из-за девушки. Происшествие стряслось на квартире у Гены Караманова. Драка была жестокой, мы  всё перевернули кверху дном, вдобавок сломали тахту. Спустя много лет этот случай повторился, только на этот раз мы устроились грузчиками на вокзал для возмещения убытков от совершённого погрома, что в первоначальном событии сделано не было. Главное заключалось в том, что с Геной Карамановым наладились отношения и переросли в долгую дружбу. Это была важная точка. Событие, в микроскопическом масштабе повлиявшие на ход истории.
Кручёная дорога вела через горы. Маринку укачало, и Ломброзо притормозил на площадке с редкой тенью. Дождь давно не ходил по этим местам. Звенела жара и цикады.  
Профессор Ирина предложила выпить вина, но среди нас был водитель, так что решили с этим подождать. Ограничились кофе из термоса и снова двинулись в путь. 
Ломброзо поймал музыку. Некоторое вермя звучали мелодии семидсятых, потом наступила тишина, в динамиках что-то треснуло. 
– В эфире радио “Волна”, – прозвучал голос диктора. – Прослушайте краткую сводку новостей. Центробанк объявил о повышении ключевой ставки… 
– Эх! – возмутился Ломброзо, – испортили музыку! – И выключил. 
Оставшийся путь ехали в тишине. Молчание, между прочим, имеет  достоинства, если пауза проходит в хорошей компании.  
Вскоре добрались до одинокой остановки автобуса, окрашенной в белую и голубую известь. У неё на фасаде ржавыми железными буквами криво сидела надпись: «Афалина».  
На обочине стоял  серебристый внедорожник каких-то гигантских размеров. Бабушка и забытый ожидали рядом. Нет, он был, конечно, крупнее лилипута, однако на фоне своего огромного автомобиля выглядел мелковато.  Он словно бы прятался под сенью Нины Николаевны и её широкополой шляпы.
Мы приветствовали их, не выходя из машины. Пригласили ехать следом через шлагбаум, открытый с помощью Лениного пульта.  
Узкая дорога вела под уклон. Внизу простиралась бескрайняя голубизна моря. В ста метрах от безлюдного пляжа, утопая в зелени смоковниц, абрикосов и вишен располагался Дом. Здесь мы остановились. 
Незнакомец на близком расстоянии ничуть не подрос, поэтому мой взгляд был направлен сверху вниз. Рукопожатие вышло не очень активным, даже вялым. Едва заметной улыбкой, коротким вздохом, всплеском руки была выражена некая намеренность что-то сказать, но я опередил его: 
– Не вижу ни одной знакомой черты. Вы кто? 
– А я узнал тебя сразу, Лёша, – сказал он. – Ты почти не изменился. 
Тут мои друзья обступили пришельца со всех сторон и принялись беззастенчиво рассматривать с головы до ног.
Это был седой морщинистый старик без бровей, с большими глазами и маленьким подбородком.
– Кого-то напоминает, – сказала профессор тоном экзаменатора. – По телевизору не выступал? 
Нина Николаевна рассердилась:
– Ладно вам придираться! Напустили на себя важности, как индюки! Неужели не узнаёте? Он был комсоргом вашего класса, потом школы!
– Мишкин! – воскликнул я. – Точно, смотрите, Мишкин собственной персоной! – И тут он перестал быть забытым, сразу же превратившись в одного из нас.
Мне вспомнилось кое-что, – пронеслось в ритме ускоренной перемотки и залетело в тёмный подвал, куда подсознание складывает всё ненужное, а потом наносит сверху пыль никчемных событий. Никто не любит тащить на поверхность детали тревожных ассоциаций, поэтому нарисовался в памяти только наш дом, в котором жили писатели и семьи их, многодетные или малодетные. В порядке исключения ходил по двору лысеющий бессемейный поэт, которого пацаны считали сумасшедшим, потому что декламировал он свои стихи на языке идиш любому, кто попадался на пути. В доме проживали, конечно, и обычные работяги, инженеры, учителя, но строили здание, по задумке горсовета, именно для писателей. Пятиэтажка состояла из блоков, поэтому литераторы называли её в шутку домом «из Блоков», поэтов то-есть.
Родители Мишкина работали в троллейбусном парке и к «Блокам» не относились. Они прожили среди писательской братии года четыре, потом получили большую квартиру в доме соседнего двора.
– Я Медведев, а не Мишкин! – поправил он, подняв кверху указательный палец.
– Покорёжило! – свёл густые брови подошедший Ломброзо. – И сморщило.
Мишкин ответил без всякой обиды:
– Зато вас время будто и не тронуло. Стройные такие! Ну здравствуйте, одноклассники!? Принимайте в компанию! 
– Это уж как пойдёт, – скептически произнесла профессор Ирина. 
– Мы же все тут оптимисты, не так ли? – примирительно сказала Лена. Девочки, идите за мной. Мальчики на второй этаж! 
Наверх забирались по винтовой лестнице. Неритмичное топотание ног, проворот дверного замка, и мы очутились в просторной и светлой комнате с одной двухместной и двумя одноместными кроватями. Ломброзо решил что займёт двухместную. Он никогда не отличался особой скромностью. К тому же Ломброзо длинный, широкоплечий и слегка неуклюжий. Статус физического тела говорил сам за себя. Впрочем, возражать полагалось только мне, потому что Мишкин, как новичок, был обязан промолчать, однако не промолчал.  
– Я тоже люблю раскинуться на большой кровати, – сказал он. 
Ломброзо фыркнул и не снимая туфель плюхнулся. 
– Тогда моя рядом с окном, как в прошлый раз, – сказал я и бросил туда сумку. 
– Ну и чёрт с вами, посплю у дверей. – Мишкин уселся и обиженно заморгал, как будто внезапно поняв, что социальный статус значения теперь  не имеет. Согласно слухам, он владел радиокомпанией.
«Чем меньше олигарх, тем больше у него машина», – припомнилась старая шутка Караманова.
– Ты, значит, сюда спать приехал!? – сказал Ломброзо. – Смотри, проспишь всё! Высыпаться нужно заранее, дома! Разве не знал? 
– Никто не предупредил! Если спать не будем, кровати зачем? Но вопрос хороший. Спать или что-то иное… Нину Николаевну встретил неделю назад в коридоре студии. Заслуженный учитель, круглый стол, обучение детей. Разговорились, потом домой отвозил. Сказку рассказала про дом в «Афалине», перемещения во времени, молодость. Кто это придумал?
Я похлопал Мишкина по плечу: 
– Бабушкин проект, а Дом строил муж Лены. Мы помогали стены ставить, в них особенная геометрия и состав. Ты нежданно объявился, вот и не рассказали… Ну ладно, так и быть, ложись у окна и засыпай прямо сейчас, если есть желание. Хочешь, – пожалуйста. Ломброзо большой, пусть ему будет просторно, а мне всё равно. Отдыхай пока мы приготовимся, накроем стол.
Не знаю зачем предложил Мишкину заснуть, даже мысль о том, что в этом есть необходимость не приходила на ум, поэтому был слегка ошарашен, когда он сразу принял предложение, лёг и моментально отключился. Возможно, работа нервная.
Ему, как новичку, требовался для начала задел, предисловие. Но возникла мысль, что это совершенно лишнее, и без всяких объяснений нужно просто отправить его в прошлое, пусть там разбирается.
Бывали срывы, не срасталось в исчисленьях. Кто-то оставался совсем один, пока другие ходят в местах свершения важных, может быть, ошибочных решений, где задаются незаданные вовремя вопросы, а ответы приходят не те, которых ждёшь.
Ломброзо спустился вниз посмотреть как там идут дела с накрытием стола. Я же, стараясь не производить бряцаний и скрипов, задумался, рассматривая через окно знакомый пейзаж гор в обрамлении лиловеющего неба. Мысли мои текли привычным путем: о стремительности времени, беспощадном исчезновении друзей и родных, черных дырах, образующихся там, где они находились, о редком стремлении человеческих душ быть рядом.  
Мы встречаемся каждое лето. Это не просто традиция. Рискуя навлечь на всю компанию обвинения в сектантстве, назову это словом обряд. Воспоминания, формулы, характеры, взгляды, улыбки, смех перемешиваются, создают химическую реакцию, вливаются в сложно построенные стены этого Дома. Происходит перемещение в узловые точки.
О том, что Ломброзо строит мосты, профессор лечит людей, Маринка – аптекарь,  Лена – библиотекарь, а я переключился с языка компьютеров на программы человеческой речи, известно каждому. Известно также, что девчонки овдовели, а жена Ломброзо проживает где-то в Сибири. Ряды одноклассников редеют, – недавно ушёл Караманов.
Сколько мостов построено, операций сделано, книг издано, детей и внуков рождено, – поговорить об этом удаётся не всегда, разве только в контексте наших путешествий во времени, при обсуждении работы над ошибками.
Нина Николаевна по своему обыкновению сидит в сторонке, у неё персональный стол. Она вычисляет. Мы никогда не встречаемся в путешествиях, потому что изменения не должны коснуться её лично. Цифры и геометрия событий изменяются, требуют корректуры. Нина Николаевна следит, чтобы в прошлом не случилось беды. Никто не должен пропасть. Вернуться должны все, и тогда на другой день у нас будет час или два на этом чудесном пляже. Море, скалы и молодые растущие тела! Но только в том случае, если в узловой точке найдено верное действие, иначе мир к лучшему не изменить, море детства без правильных решений не откроется, не обнимет. Что касается изменений реальности, то при всех стараниях они каждый раз ускользают, поэтому для мня существует иллюзия будто всё остаётся как прежде. Впрочем, для Нины Николаевны никаких иллюзий нет, иначе как бы она могла всем руководить.
Медведев спал так тихо, словно жизнь ушла из него.  Я повернулся, осторожно ступая вышел. Спустившись, увидел накрытый стол и вопросительные взгляды.
Нина Николаевна находилась на своем месте, перед ней был готовый к работе  ноутбук, общая тетрадь и подаренная к юбилею ручка с золотым пером. 
– Пора начинать, – сказала она. – Где Медведев?
– Не проснулся. Пойду разбужу, я быстро. 
Подниматься не потребовалось. Он спустился сам и теперь стоял, хлопая сонными глазами. 
– Вот и хорошо, – сказала Нина Николаевна. – Теперь все в сборе. 
Мы расселись.
На блюде дымился горячий рассыпчатый плов из казана, только что вынутого из-под одеял. Закипал чайник. Вода и напитки ждали своего часа. Всё останется неизменным, когда мы вернемся назад. Время относительно. А теперь важно только одно, – взяться за руки и представить например старую школьную фотографию, запах паркета в аудитории класса. Кто-то будет играть в футбол, а кто-то  сажать цветы на уроке ботаники, в теплице… 
Маринка и Лена стали прозрачными и растворились в пространстве   первыми, за ними отправился Мишкин. А следом Ирина одновременно с Ломброзо.
А я остался один.
Что ж, бывает и такое. Всегда кто-нибудь остается.  
Бабушка закончила заполнять журнал, поднялась, сделала шаг в мою сторону. 
 – Нина Николаевна, могу ли я спросить? 
 – Спрашивай, Алёша.  
 – Я понимаю, кто-то должен быть рядом для страховки, чтобы написать уравнение, если вдруг вы… не сможете.  Но если есть необходимость исправлять прошлое, для получения этих драгоценных минут детства, то почему бы вам самой хотя бы раз не сделать попытку обновления? 
Она замерла, и её взгляд замер вместе с ней. Обладала она особенностью  внезапно замирать, когда возникала необходимость прояснения какой-нибудь аксиомы. Объяснялось ли это нежеланием дать ответ, потому что вопрос мой с точки зрения учёного человека был глупым или, напротив, он поставил Бабушку в тупик, – я не знаю. 
Наконец она пришла в себя, медленно повернулась ко мне и строго произнесла:
– Интересно, как ты себе это представляешь? Люди, которых нет на этом свете не могут взаимодействовать в настоящем времени. Друзей у меня не осталось. Все расчёты связаны только с вашим поколением и производятся с помощью контакта учителя и учеников. Взаимодействия старых друзей уникальны, и вы остаетесь единственным классом, сохранившим эмоциональную связь так долго. С вами и вашими моральными принципами мне просто очень повезло. Что же касается нескольких минут детства, то здесь возник неожиданный бонус, дорогой Алёша. Наблюдательностью ты никогда не отличался, но вот девчонки многое замечают, после того как возвращаются обратно. У Ирины, например, очень цепкий взгляд на детали. Изменения в одежде, расположения предметов не ускользают от неё. К большому сожалению, реальность мало изменяется после ваших путешествий, и контролирует её кто-то более влиятельный. Главное, чтобы моя научная дерзость никому не навредила. На второй вопрос отвечу так: только барону Мюнхгаузену позволялось вытащить себя за голову из болота, да  ещё вместе с лошадью. Это всё, а теперь я должна вернуться к программе и компьютеру.

Инспектор одет в белую клетчатую рубашку и черный пиджак. Лицо у него маленькое, круглое, глаза колкие, брови черные, ресницы как будто тушью подкрашены.
Сижу напротив, пытаясь вникнуть в степень опасности этих глаз. Лёшка рядом нервно трясёт коленом. Он никак не может понять в чем его обвиняют, потому что очевидность дела ясна как май за окном. Там жужжат пчёлы, пацаны бегают и орут от счастья – уроки закончились, а за нашими спинами вздыхают мамы.
Я тоже вздыхаю. Коленом не трясу.
У меня свидетель, – я подкупил его.
Каким бы тяжёлым не  казалось преступление, мысль  только об одном: как бы о произошедшем не узнал отец. Если узнает, будет бить.
И дались мне эти пирожки да катание на лодке!
По любому, пусть думают, что это Лёшка выбил из руки пьяного деньги, у Лёшки отец добрый, не отлупит. 
Наконец инспектор заговорил: 
– Знаете, как это называется? Грабёж. За это спецшкола светит. Слыхали про такое заведение?
Мы, конечно, знаем про спецшколу. Попадать не хотим, особенно я. В этом заведении с моим ростом прибить могут. Малорослые часто становятся жертвами, поэтому нельзя мне туда.
– Кто? – строго спросил инспектор.
– Он! – я показал на Лёшку.
– Нет, он! – Лёшка показал на меня.
Вечер пятого апреля память повторила тысячу раз. У отца был день рождения, и меня выперли во двор. Нет, я, конечно, сам «выперся», потому что сидеть за столом с водителями троллейбусов нет интересу. Во дворе  слонялся Кредя вместе с Дэмом. А потом Лёшка подошёл, и мы отправились к ресторану, где за сеткой хранились лотки с лимонадом. Правда, на этот раз обнаружилась одна неприятность. Щель между сеткой и стеной оказалась заделанной. Мы расстроились, – лимонаду очень хотелось. 
Стали рядом и думаем, как достать хоть бутылку.  
Тут появился мужичок и направился прямо к нам. Мы сначала насторожились, даже приготовились бежать, потому что не хотелось отвечать на неприятные вопросы. Но потом поняли, – он навеселе, и решили, что смыться всегда успеем. 
Мужичок подошел, принялся ворнякать.
И доворнякался.
Я ударил его по руке и выбил два рубля. Мы бросились врассыпную.
Я бежал переулками мимо цветочных клумб, чувствовал испуг и зажатые в кулаке деньги. Пирожки с лодочками стучали в голове, как предстоящая награда. Кто-то бежал следом, казалось, будто пьяный гонится и вот-вот схватит за шиворот. Но это был Дэм.
– Где твой свидетель? – Снова укол инспекторского взгляда. 
– Там, за дверью стоит. 
– Что ж, зови. Узнаем теперь кто из вас врёт.
Инспектор уставился на Лёшкину маму, у неё на лице застыл ужас. А моя стояла вместе с готовностью влепить подзатыльник. Даже мурашки пробежали по спине. 
Кредя проскользнул в учительскую будто собирался стащить лимонад. Сейчас он выпучит глаза и начнет отрабатывать свой рубль, но потом случится то, что не даст мне покоя. Не будет никакой спецшколы, наказания не последует. Только всю жизнь я буду вспоминать мучительные секунды этой лжи, которая будет стоять за моей спиной и своей безнаказанностью станет толкать к следующей лжи, потом снова и снова, пока совесть не сотрется, не станет крошечной, словно песчинка. Нужно рассказать как было на самом деле. Прямо сейчас. И случится ровно то же самое, только без последующих терзаний. Даже подзатыльника не случится. Отец не поколотит, – мать промолчит. Давай, признавайся!..
Подзатыльник она всё-таки дала. Лёшка улыбнулся, и дело на этом могло бы закончиться, если бы не осталась загадка его памяти. Почему при встрече не узнал? Почему не вспомнил про этот случай? Обязательно спрошу, если вернусь во взрослую жизнь.
Кредя вздохнул с облегчением. 

Отсутствие друзей длилось недолго – минут пять, или около того. Проявление бывало поочерёдным, сначала один, потом другой.
На этот раз, то ли по велению Бабушки, то ли благодаря обстоятельствам прошлого, на местах очутились все сразу. Свет предметов реальности для проходящих через время проявляется постепенно, как наводящаяся объективом резкость. Переход через тёмный коридор ничейной земли порою кажется долгим, поэтому первые секунды настоящего дарят удивление новорождённого.
Мишкин выглядел наиболее потрясённым, и странным образом смотрел на меня. Во взгляде этом виделась какая-то просьба, даже раскаяние, представление о котором ощущалось скорее интуитивно, как давно забытое происшествие. Промельк этого раскаяния прошелестел над головой будто прохладный сквознячок и тут же забылся, улетев через раскрытое окно в давно забытый май. Сам я тоже молчал, и поймав общий настрой, внезапно почувствовал голод. Потом, не сговариваясь, мы принялись жадно пить воду и есть, – путешествие потребовало немалых энергетических затрат.
– Нина Николаевна, идите к нам, – позвал я. 
Она подошла и молча села во главе стола. Взгляд у неё был необычайно строгим, ясным и утомленным. Таким он бывал после урока, требующего какой-нибудь особой концентрации.  
– Алкоголь сегодня не употреблять, – приказала она. – После ужина обязательно всем сходить на прогулку. Завтра у вас около часа. И не вздумайте шутить с морем, оно волнуется. Уж не знаю, что вы там сотворили на этот раз. У меня не получилось проследить за каждым, потому что всё внимание было занято новичком.
 Я посмотрел на девчонок, девчонки посмотрели на меня, потом на Медведева. Представилось будто сотворили они  что-то интересное. Надеюсь позже расскажут, ведь сейчас, по опыту, исправленные ошибки раскладываются на полочки, и ни о чём спрашивать нельзя.

Утром, как было велено, берег шумел. Тёплый ветер гонял  буруны. Солнце плескалось в облаках.  
Мы цеплялись за подводные волосы камней, трепетали в пене, падали в горячую гальку и катались в ней, превращаясь в леопардов.
Валуны дождались. Мы орали от восторга.  
Наверху по утоптанной дороге старик вываживал ослика и махал рукой. Я видел его смех.  
Вдали, между небом и землёй, летала моторная лодка. 
Спустя час, вместе с возрастом свалилась неизбежность. Собранные сумки звали в обратный путь.
Девчонки спорили, как обычно о том, почему постоянное желание и попытки вернуть ушедших является безнадёжным и невыполнимым.
Тень смоковницы шелестит, прощаясь. Мы присели под ней за облупленным столиком из дерева, помолодевшие, подрумяненные, готовые жить дальше. И каждый понимал: никто не всесилен на этом свете. Может быть, по этой причине на лице у Нины Николаевны я разглядел новую совсем незаметную морщинку.
 
– Поедешь со мной? – спрашивает Мишкин. 
– Да, – говорю я. 
Он открыл багажник потрескавшейся «Волги».
Как всегда, ничего не заметив, я закинул туда вещи.