Эмигрантка

      Итак – новая жизнь. Новый язык, которым ещё предстоит овладеть, и новое имя. Теперь она не Галя, Галина, а Гали, Галит, по-здешнему. Или коротко и звучно - Галь. Так и записали в новом паспорте.
     Стоит октябрь, а лето, кажется вечным, и не собирается сдавать позиций. Жара не отпускает и - райский день, когда температура не превышает плюс тридцати. Влажность так высока, что ощущаешь себя словно в колбе ингалятора. Но Галь не очень тяготит ни климат, ни влажность, а больше напрягает вопрос - кого к ней подселят? Она снимает комнату в давно пустовавшей пристройке, приобретённой хозяином по сходной цене. Сам он здесь не живёт. Держит одну комнату под склад и появляется редко. Из двух остальных - Галь предпочла хоть и темноватую с окошком, выходящим на задний двор, урезаный высоким глухим забором, зато изолированную. Комната,  именуемая насмешливо салоном, светлая, но совмещена с прихожей-коридором, что соединяет загнутым аппендиксом все три комнаты и подсобные помещения. Большое окно не защищено трисами и смотрит на улицу через сквозной доморощенный плетень, зацепленный за массивную ржавую калитку с искуроченным прутом. Калитка явно обрела здесь вторую жизнь. Видно у прежнего хозяина пристройки не было ни сил, ни средств на благоустройство своего жилища и собирал он его из "чего Бог пошлёт". Галь решила в будущем облагородить этот плетень вьющимися цветами с весёлым названием в народе - "крученный паныч".   
               
     Зима в выстуженном помещении была тяжёлой. Вся мебель состояла из двух приземистых кушеток, припорошенных налётом побелки, и набором разнокалиберных стульев. Галь вынесла оставшийся после косметического ремонта строительный мусор, вычистила обивку выбранной кушетки, вымыла окошко и, до блеска, выложенный каменной плиткой пол. Воодушевившись результатом, с тем же усердием привела в порядок и всю остальную часть дома. Довольный хозяин пообещал в качестве поощрения не брать плату за первые полторы недели её вселения.
   В первую ночь Галь чуть не околела от холода. Одеяло, в которое она, не снимая одежды, куталась, как в кокон, не спасало. Холод пробирал до костей. Мысль, что новое жилище больше напоминает склеп, отгонялась, как наваждение. А тут ещё начался сезон дождей. Разверзлись хляби небесные и воды низвергалось столько, что казалось эта хибарка вот-вот оторвётся от тощего фундамента и поплывёт, как утлое судёнышко.
     Хозяин из сочувствия принес ещё одеяло и маленький допотопный калорифер. Предупредил озабоченно:
     - Будь с ним осторожна! На ночь не оставляй! Он без регулятора.
     - Да, да, да! – с готовностью закивала Галь, опасаясь, как бы не передумал.
     Шнур обогревателя был короткий, и на ночь приходилось придвигать к нему  изножьем кушетку. И однажды чуть за это не поплатилась. Счастье, что проснулась и обнаружила себя в каком-то небывалом сюрреализме. Перед глазами театральной декорацией клубилась бело-розовая завеса, а по телу, не ощущавшему уже ни холода, ни запахов, разливалась блаженная истома. Сонный, восхищённый видением, взгляд скользнул к источнику света - из раскалённой пасти калорифера начинали вылетать язычки пламени - и, опомнившись, с затухающим уже сознанием, Галь заставила себя вскочить. Сорвала сползшее верхнее одеяло, которое уже тлело от близости жара, выдернула из розетки шнур и в наступившем полном мраке распахнула окна и двери. Выбежала на крыльцо под узкий железный навес, который грохотал под напором проливного дождя, и, моментально продрогнув, дрожа всем телом, вернулась обратно. Только теперь ударил в нос удушающий запах гари. К счастью пострадать успел только край хозяйского одеяла под, обгоревшим, её пододеяльником, надетым из чувства брезгливости. Не известно кому оно принадлежало раньше. По дому гулял сквозняк, но Галь воздела к небу благодарные очи за своевременное спасение. Запах гари не проходил. Чтобы согреться, она принялась энергично ходить по комнате, размахивая руками. Сомкнуть глаз уже не пришлось. На работу уходила, оставив открытыми окна, чтобы мерзкий, бьющий в нос, запах улетучился. Но не тут-то было. Весь следующий вечер Галь провела за ликвидацией следов своей оплошности - чистила, намывала, выветривала. Поставила в качестве абсорбента посреди комнаты ведро с водой.
     «Ну, вроде меньше!» - успокаивала себя. Но запах, казалось, проник во все поры стен.
     Хозяин появился в конце недели.
     - Горела? – сразу без обиняков спросил он, поведя носом.
     - Немножко, - потупилась Галь, - Но ваше - всё цело! - поспешно заверила, и тут же прикусила губу, вспомнив обгоревший край одеяла.
     - Смотри, мне тут труп и выяснений с полицией не надо! – внушающимм тоном проговорил хозяин с, как обычно, сузившимися насмешливыми глазами и было не совсем понятно - всерьёз это он или шутит?
     - Да, конечно, – пролепетала Галь в замешательстве, отметив про себя столь своеобразное проявление заботы.

     По совету новой приятельницы Галь отгородила кушетку от холодной стены стульями и, развив идею, установила сверху чемоданы. Накрыла всё сооружение покрывалом и разложила декоративные подушки. Получилась приличная тахта с утеплённой спинкой. Под ножки подложила кирпичи, приподняв её от, высасывающего тепло, пола. Жить стало веселее.
     Приятельницу звали Нэлли Фёдоровна. Не принятое здесь обращение по отчеству, пожалуй, единственный атрибут, что остался у неё от её прошлой жизни в южном городе Донбасса. Не смотря на пережитые перипетии, она не теряла бодрости духа и ей ни за что нельзя было дать стукнувшие недавно восемьдесят пять. Ещё больше удивилась Галь, когда узнала, что эта юркая, озабоченная женщина с глазами настороженной мышки, в прошлом - врач терапевт высшей категории.
      «Вот наглядный пример, как человека делает среда», - с сочувствием отметила про себя Галь. Нынешний вид Нэли Фёдоровны и отдалённо не соответствовал её прежнему статусу. «Тогда не знала какую шубу на выход надеть, а сегодня рада, пришедшимися впору, одёжкам со вторых рук. В прошлом – престижное положение, жена профессора медкафедры, обставленная квартира в центре. Теперь - ни кола, ни двора и жизнь на подояние дочери. Во истину – неисповедимы пути Господни!».
      В минуты откровения, Нэля Фёдоровна поделилась с Галь своей историей.
      С мужем они прожили долго и в согласии. Мечтали при выходе на пенсию, совершить большое путешествие в экзотические страны. Но мужа свалила тяжёлая болезнь и он тешил себя сознанием, что семья надёжно обеспечена и дети устроены. Он  ушёл в мир иной, не вкусив, к счастью, горечи от последствий Евромайдана, что рикошетом аукнулись по всей его семье. Интеграция в Евросоюз всё затягивалась, а нажитые сбережения быстро обесценились. Достойной, по прежним временам, пенсии едва хватало на жизнь и содержание, ставшей вдруг обременительно большой, квартиры, из которой и выйти становилось опасно. За границей Нэлли Фёровна оказалась совсем не так, как мечталось в светлые времена. Она приехала ухаживать за внуками-погодками и чтобы дочка, удачно выйдя замуж за иностранца и вырвалась из их ада, имела возможностт строить карьеру и независимость. Зять терпел присутствие тёщи-чужестранки, не овладевшей и базовым языком, пока дети не пошли в школу. Нэлли Фёоровна, не желая раздоров в семье, заверила дочку, что подыскала себе "подходяще место" и тихо ушла... коротать ночи на лавочке. Благо погода позволяла. Наведывалась в отсутствие зятя – приготовить обед, накормить вернувшихся из школы детей и отвести внучку в кружок бальных танцев. Гражданство ей не полагалось, поскольку в стране исхода у неё осталась квартира и был ещё сын, который, по мнению МВД, вполне может опекать престарелую мать. Сын вернулся домой, бросив новю квартиру, полученную по разнорядке молодым специалистам, в далёкой азиатской стране. Недавно она была благополучной советской республикой, а теперь пришлось спешно бежать с женой и тремя детьми от начавшегося геноцида, успев захватить с собой лишь самое необходимое, уместившееся в двух баулах.
     Раз у Нэлли Фёдоровны не было гражданства, то и пособия на жизнь ей не полагалось. Избегая знакомых, она собирала по улицам пустые бутылки и подрабатывала, если повезёт, прислугой с проживанием. Сейчас она снимала койку за побелку комнаты у холостяка репатрианта, работавшего дни напролёт и очень переживала - продлят ли ей и в этом году вид на жительство? Она ничего не говорила о сыне и невестке, но на робкое предложение Галь - не лучше уж вернуться в свою прежнюю кваотиту квартиру, раз тут ничео не светит - отрицательно качала головой.
   
     Зима была не долгой. Прекратились дожди и на улице сразу потеплело. Быстрее, чем дома. Зацвел миндаль, жакаранда, плеяды орхидейных, покрыв аллеи и парки благоухающим флёром. Обновление природы радовало глаз и врачевало душу. Притупилась боль от воспоминаний, вызывающих ком в горле. Жизнь, с чистого листа и, навсегда закрытом прежним, продолжалась. Постепенно возвращалось чувство душевной гармонии. В одиночестве нет предательства, разочарований и крушений того, что считалось незыблемым. Это одиночество воспринималось, как пауза для восстановления сил, источник покоя и вдохновения. Появилось больше возможности размышлять, анализировать события и ситуации. И всё же связь с родиной не оборвалась. Галь ревностно следила за происходящими там событиями, чувствуя себя здесь скорее командированной, чем репатрианткой. С болью в сердце наблюдала за, внесённым извне, расколом между двумя, родными ей, народами.
     Возвращаясь с работы, она старалась не задерживаться среди небоскрёбов, поражающих воображение чудны'ми формами: то в виде острогрудого корабля, то готовой к взлёту ракеты или в виде нагромождения стереометрических фигур, поражающих воображение чудесами равновесия. Но эти творения изысков инженерной мысли подавляли своей, необозримой вблизи громадой и железобетонным равнодушием. Зато с удовольствием Галь бродила по обжитым кварталам, утопающих в пёстрой зелени. Восторгалась висячими садами на широких балконах и плоских крышах. Внизу радовали глаз ухоженные клумбы, увенчанные изящными карликовыми деревцами, или в виде шарообразных кувшинов, из устья которых тянутся узколистые зонтики. Позже Галь узнала, что вся эта разнообразная флора завезена из дальних стран. Тяжлый человеческий труд превращал библейскую пустыню в цветущий оазис.
     В движении также легче запоминались новые слова. Галь увлечённо анализировала их этимологию. Оказывается, имя её вовсе не от названия чернявой птицы - галка, а от пришлого слова галь - волна. Интуитивно выбрала это краткое созвучие, напоминающее плеск волны и перестук гальки, а не Галия - в переводе волнистая. Обтекаемость - не в её характере.
      Вдоль тротуара выстроилась шеренга всевозможных бочкообразных деревьев: то, как гигантский батат с полуголыми веточками, похожие на щупальца каракатицы, то усеянные воинственными шипами. Встречалось - ощерившееся ими так густо, что казался настороженным зверем с вздыбленной шерстью.
     Вдруг сердце Галь дрогнуло - навстречу качнулась ветка с точь-точь кленовыми листьями... Как привет далёкой родины... А вот - галерея дерев с молитвенно воздетыми ветвями, и, будто охраняя их, рядом - кряжистые многоствольные монолиты с ниспадающими космами воздушных корней, в которых чудатся изображения немыслимых драм. Галь замедлила шаги у дерева, стоящего особняком, с необъятным чашеобразным и совершенно полым стволом без сердцевины.
     "Вон как искорёжила тебя жизнь", - она нежно погладила гладкую красноватую древесину, - "Но продолжаешь жить и радость излучаешь!"
     Под широкой тенью над выступившими, как натруженные вены, корнями рассеялась молодая поросль.
     Галь подняла голову в сторону нарастающего гула самолёта и перед глазами снова возник размытый облик знакомого, что отговаривал её от рокового шага:
     - Я был там... Смотрел на улетающие самолёты и думал: хоть бы меня не прижало так, чтобы я на одном из них улетел обратно».
     Там его ждали. Галь, провожая глазами тающую в глубокой синеве точку, загадывала: «Хоть бы меня не прижало так, чтобы вынудило вернуться!»

     Как-то на остановке возле неё остановилась девушка. Они уже начали мило общаться в ожидании автобуса, пока Галь, не поинтересовалась откуда она прибыла.
     - С Украины, - ответила та, и уточнила: - Из Киева.
     Узнав в свою очередь, что Галь из России, лицо её сделалось вдруг холодно и отчуждённо. Повернулась спиной и демонстративно отошла в сторону.
     "Ещё одна с перепрофилированными мозгами!", - с сожалением о несостоявшейся приятельнице подумала Галь, - "Ненавистница русских на русском и говорит. Худшее из предательств - отречься от своих корней! Ведь и Киев - одна из столиц древнерусского государства. Какую независимость стала отстаивать Украина?  Независимость от памяти и совести? Отмежевавшись от дружественного соседа с общими корнями и культурой, оставившего ей высоконалаженную экономику и индустриальную структуру, а также в безвозмездное пользование обширные территори - она встала на путь, который приведёт её к превращению в колонию и заложницу империи, перед которой так сейчас раболепствует. Уже украинский генерал униженно преклонил колено перед американским послом, отдавая ему саблю. Традиционно колено преклоняет тот, кому вручают оружие за высокий подвиг. На что рассчитывают эти аборигены, кем они являются для новых своих кураторов?! А ведь жили когда-то в единой стране, где каждый считал себя в первую очередь советским, а уже потом русским, украинцем, казахом"...
     Жизнь Галь тоже началась в республике Украина. Как тогда всё было ясно, и как негодовали они всем классом на вероломных захватчиков, сталкивающих соседние народы с целью колонизации и хищнического выкачивания богатств из их земель!
     Классом старше училась девочка с добродушным прозвищем Данька - сокращённым от фамилии. Училась она - так себе. Зато как пела! Школа неизменно брала призовые места на творческих конкурсах, поэтому Даньке всегда давалались поблажки.
                «Мать Россия моя! С чем тебя мне сравнить?
                Без тебя мне не петь, без тебя мне не жить!»
     Это была её коронная песня. На мощный красивый голос собирались не только со всех этажей, но и толпа под окнами.
                «За твою красоту, за твою широту
                Я люблю тебя, родина светлая!», - пела она, выбивая слезу у растроганных слушателей.
     Долго ходила, передаваемая из уст в уста, история поступления Даньки в театральное училище. А куда ей было ещё поступать? Творческий отбор прошла не трудно. Сочинение вытянула на тройку и то, благодаря дежурившей на тот момент, учительнице русского языка из родной школы. Улучив момент, та указала ей на несколько ошибок. На экзамен по истории Данька пошла последней, на деревянных ногах и с дрожью в коленках.
     - Ну что, девушка, вы готовы к ответу? – вопрошали через отведенное время на подготовку, экзаменаторы, пригвождённую к месту, Даньку.
     - Время вашей подготовки истекло! – наконец прозвучало категоричски.
     Та, вжав голову в плечи, понуро встала поплелась навстречу надвигающейся неотвратимости провала. Потупив взор, начала что-то бормотать.
     - Не то, девушка, не то! – с сожалением качали головами усталые экзаменаторы. Данька вошла в ступор.
     - Вот из таких получаются партизаны! – пошутил кто-то за длинным столом.
     - Можете дать оценку Великой Отечественной войне? – задал наводящий вопрос сидящий в центре, откидываясь на спинку стула.
     - Война была.. ужасной! – выдавила из себя Данька, окатив его исподлобья трагическим взглядом...
     - М-м-м... Резонно, - он постучал пальцами по столу, - Разверните, пожалуйста, тему.
     - А давайте я про неё спою? – предложила Данька после обрушительной паузы.
     - Ну, хоть спойте! – оторопев, согласился экзаменатор, расслабляя галстук.
     За столом изумлённо переглянулись.
     И Данька запела. Поддавшись вперёд, расправив плечи, пела одну песню за другой.
                «Ма-а-ты, ма-а-ты ждэ свого солдата,
                А со-лдат спыть вiчным сном!»
     Пронизывал душу её голос. И произошло невероятное.
     - Ну, учитывая талант… можно и «удов»? - в наступившей тишине неуверенно предложил кто-то.
     - Что тут? – заглянул в её зачётку, сидящий в центре, - М-да… с «удов» - может не пройти по конкурсу, - покачал он головой.
     Лицо его приняло задумчиво-обречённое выражение.
     - Плюс патриотизм, - подсказал кто-то, помогая в принятии непростого решения.
     Наступила пауза, показавшаяся Даньке вечностью. Наконец, прикрыв глаза ладонью, с проступившими желваками на лице, экзаменатор черкнул в листке.
     - За лето подтянешь? – вздохнув, строго спросил он, протягивая его Даньке.      
     И добавил укоризненно:
     - Не зная истории, наше будущее обречено.
     - Подтяну! – преданно пообещала Данька, вытягивая из придерживающих пальцев зачётку и с трудом сдерживая в глазах радостных бесенят. Сияющая выбежала из аудитории. Четвёрка по истории была первой в её жизни и, возможно, последней.

     Из задумчивости Галь вывел молодой кудрявый африканец. Поравнявшись с ней и после короткого приветствия, он на довольно сносном русском языке сообщил, что это поэт его страны - прославил Россию.
     - Кто это? – удивилась Галь.   
     - А кто у вас поэт самой первой величины? – задал тот наводящий вопрос.
     - Пушкин? – оторопела Галь.
     - Вот! – оценил её догадливость африканец, и уточнил, - Эфиопский поэт!
     - Какой же он эфиопский?, - улыбнулась Галь, - Родился в России и писал на русском.
     - Но корни эфиопские! – гордо возразил африканец. – Если б не завезли к вам его прадеда, не было бы у вас этого поэта!
     Спорить с ним было бесполезно
     - Приезжайте в Россию, и она сотворит из вас гениев, - посоветовала Галь.
     Ударили по рукам и эфиоп весело побежал дальше.               

     Комната постепенно преображалась. Пол перед кушеткой устилал большой, почти новый, ковёр. На потолке, вместо лампочки на кривом шнуре красовалась претенциозная шести-рожковая люстра с «как хрустальными» подвесками. Её, выставленную на улицу возле мусорного бака, подобрала и подарила та же вездесущая приятельница Нэли Фёдоровна. Одну из внешних стен прикрыл платяной шкаф - от её же щедрот и не имением возможности воспользоваться этим даром самой. Вывоз старой мебели обходится здесь довольно дорого и хлопотно и владельцы охотно отдают её под самовывоз. Насколько комната была холодна зимой - настолько оказалось жаркой и душной летом. Воздух в тесном пространстве стоял практически неподвижно. Высокий каменный забор заднего дворика когда-то скрывал частную жизнь обитателей пристройки от глаз прохожих. Теперь же вся она оказалась на обозрении перед выросшей напротив многоэтажки. Но, решив остаться здесь надолго, благо цена за ренту была не высокой, Галь взялась за благоустройство этого двора, единственным растением которого был сухой пальмовый пень с обрубками колючих стеблей. Возможным местом под цветник была только узкая полоска двухрядной брусчатки между дорожкой из битого кафеля к порогу в торцевой части дома и символической оградкой из проволоки, за которой зеленел роскошный соседский палисад. Пышный лавровый куст щедро протянул через оградку густые ветки. Соседка оказалась приветливой и словоохотливой. Оказалось, что в пристройке, комнату в которой снимает Галь, доживала когда-то свой век одинокая старая учительница. Потом дом долго стоял бесхозным. Но родственники так и не объявились...
     Галь выкорчевала ряд брусчатки и с разочарованием обнаружила под ней глубоко залегающий строительный щебень. Пришлось, под прикрытием сумерек, накопать в ближнем сквере земли и засыпать ею образованную лунку. С пнём пришлось повозиться особо. Он не поддавался никаким инструментам, разбросанным на заднем дворе. Из интернета Галь узнала, что пальма вовсе и не дерево. Корневая система её уходит вертикально и глубоко в землю. Корчевать – гиблое дело. Осторожно, чтобы не повредить и без того бедную почву, Галь стала по совету соседки лить в середину пальмовой розетки раствор хлорки. Через несколько дней лопатки не поддающихся стеблей уже легко вынимались из отрухлевшей сердцевины. Следующим этапом стала подготовка места для посадки деревьев перед голым фасадом дома. Тут, кроме щебня, пришлось вытаскивать булыжники, и засыпать, выкопанной из того же сквера, дерниной. Хозяин, вняв её просьбам, привёз три саженца цитрусовых. Галь уже предвкушала аромат их цветения. Особенно лимона, соперничающего с божественным ароматом чайной розы.
     - Хорошую ты нашёл квартирантку! - пошутил однажды, заглянувший к хозяину приятель, - И платит, и работает.
     Уже, начиная понимать чужой язык, Галь улыбнулась. Авось труды её зачтутся.
     По мере того, как она приводила это запустение в божеский вид, хозяин стал появляться всё чаще. Зажёгшись её энтузиазмом, он завёз сварочный аппарат и заменил в калитке искорёженные прутья. Выкрасил зелёной краской - получилось довольно весёленько.
     Но однажды случился инцидент, положивший конец этой идиллии. Как-то, обуянный зудом деятельности, хозяин завёз мешок цемента и соорудил на проезжей дороге возле дома пологий скат для заезда своего грузового велосипеда с прицепом.
     - Ну, как? – подозвал он Галь и гордо указал на своё детище, - Теперь не придётся отцеплять тележку за бордюром и таскать груз на себе!
     - Солидно! - оценила та и осторожно спросила, - А соседи - не против?
     - А что соседи? – беспечно отмахнулся хозяин.
     Эта беспечность его и подвела. Возмущённые соседи вызвали его на разговор и потребовали снести это сооружение, мешающее подъезду и парковке их машин. Только последний аргумент - угроза штрафа за несогласование с муниципальными органами и порчу бордюра городской дороги - вынудила хозяина уступить. Молча выдолбил своё созидание и восстановил бордюр. Конфликт был улажен. Но в один не прекрасный день хозяин привёз рулон чёрной плёнки и, наматывая её на вбитые высокие профильные штыри, обозначавшие когда-то границы его участка, протянул вдоль соседской ограды на полтора человеческого роста. Ещё один штырь, для прочности конструкции, воткнул прямо в середину свежего цветника. Напрасны были увещевания Галь, что двор их теперь, будто в полиэтиленовом мешке. Траурная ширма перед окнами, застившая свет, ввела в шок и соседку. Она снова пошла на переговоры. Теперь просящим голосом и с мольбой в глазах. Хозяин был непреклонен. Теперь, на его территории - никто ему не указ! Единственное в чём удалось договориться - соседка установит плотную ограду на своей стороне по своему вкусу.
     Вскоре вместо чёрной завесы красовалась светлая бамбуковая изгородь, а хозяин не только удовлетворил уязвлённое самолюбие, но и остался в выигрыше. Затраты на изгородь обошлись ему в раздобытый рулон полиэтилена и, истраченный напрасно, мешок цемента, не поступившись при этом ни сантиметром своего участка.
     Листья лавра скрылись за оградой, как и весь зелёный палисад. Но главное, что удручало Галь - связь с добросердечной соседкой оборвалась. При случайных встречах, та только скупо отвечала на приветствие. Видно теперь всё, связанное с соседом, вызывало у неё жуткие ассоциации.

     От жары Галь спасалась в коридоре, хорошо освещённом из окна возле входной двери и светом из салона. Ко второй кушетке - вдоль стены, она приставила стул в качестве рабочего столика для ноутбука, ставшего теперь ей неотлучным компаньоном, источником информации и другом.
     - Балдеешь? – с усмешкой окликнул её как-то хозяин, неслышно войдя в распахнутую дверь, уютно устроившуюся в импровизированном уголке отдыха.
     - Угу, - отозвалась Галь, вздрогнув от неожиданности.
     - Скоро твоя лафа закончится, - пообещал тот в обычной его полушутливой манере.
     Она подняла на него вопросительный взгляд.
     - Заселю ещё квартирантов, - пояснил он.
     - Но куда? – удивилась она озадаченно.
     - Вот сюда, - хозяин указал на её место, - И сюда! - кивнул в сторону салона.
     - Но тут же нет стены! – засмеялась Галь, приняв его слова за розыгрыш.
     - Зато есть окно. А стена - будет!
     - А кто же согласится жить в коридоре?
     - Найдутся... - пообещал хозяин, - Посуточно.

       Скоро он завёз разнокалиберные доски, со следами старой покраски и почерневшие от времени. Сложил их вдоль коридора, разграничив тем самым его от салона. А неделю спустя позвонил по телефону и сообщил, что на днях придёт новая жилица и предложил два варианта: принять её лучшим образом или самой платить за троих предполагаемых съёмщиц. Подавив вздох, Галь согласилась.
      В назначенное время в калитку постучали. Вошла рослая дородная молодица.
      - Ну, а что у вас имеется здесь? – деловито и не без иронии спросила она, когда, окинув критическим взглядом, захламленный хозяйским скарбом, двор, переступила порог. Переступив доски, она монументально возвысилась посреди сдаваемой комнаты, отчего пространство вокруг, сделалось вдруг уже, выявляя всю тесноту и убогость жилища.
      - И это называется не дорого? - саркастически усмехнулась она.
      - Не я здесь хозяйка, - скромно пожала плечами Галь.
      - Да это ясно, - вскользь заметила та, оттесняя Галь в сторону.
      - Это же фактически - койко-место! - вскричала она возмущённо.   
      - Скоро будет стена, - кротко поведала Галь о хозяйском замысле.
      - Пусть сначала будет! - с нажимом на сказанном, ответила та.
      - Потом он будет сдавать и эту часть, - беспристрастно кивнув в сторону, сообщила Галь.
     - Какую? – не сразу поняла претендентка на съём, - Где мы стоим?! Так это же проходной коридор! - глаза её полезли из орбит.
      - Но тут есть окно, значит будет комната, - невозмутимо процитировала Галь наслышанный постулат.
      - Вот жмот! Хочет натолкать жильцов, и иметь с этой хибары, как за виллу!
      Галь удручённо кивнула.
      - Пусть! Пусть сдаёт! Будет до-олго сдавать! – вещала возмущённая молодица, решительно направляясь к выходу.
      "Yes!", - воскликнула про себя Галь, подавляя скрытое ликование. Но чинно проводила несостоявшуюся компаньонку к калитке.
      Провальность этого визита, не смотря на исправно выполненный наказ хозяина, была очевидна. Какое-то время вольной жизни было выиграно.

       Но однажды, вернувшись домой, она застала в прихожей женщину неподвижно сидевшую на, застеленной свежей простынёй, тахте. Вежливо поздоровалась. У незнакомки был такой напряжённо оцепенелый вид, что на ответ почти не рассчитывала. Но она вдруг повернула к ней неподвижное лицо и слабо кивнула.
      «Та была чересчур боевая, эта - депрессивная», - с неприязнью подумала Галь, встретившись с почти безжизненным взглядом.
      - И вы согласны на эти условия? – кивнув в сторону воздвигаемой перегородки, начала было она, собираясь пройти мимо по совсем теперь узкому проходу.
      - Я только - выходные переждать, - бесцветным голосом отвечала женщина.
      - Приезжая? - догадалась Галь, заметив в углу чемодан. «Ну началось», - подумала сокрушённо, - «Будет теперь тут перевалочный пункт. Не забывать бы  запирать  свою комнату». Но вслух, с затаённой надеждой, спросила: - Есть что-то более подходящее?
      - Я приехала на работу.
      - Думаете – так сразу и найдёте?
      - Я по контракту, - отвечала та тускло.
      - По уходу за стариками? С проживанием? – догадалась Галь.
      Женщина слабо кивнула.
      После очередного вопроса оказалось, что она с Украины. Отвечала односложно, но без тени недовольства. Удручённость и какая-то безысходность сквозили во всём её облике. На вид - лет сорок, взгляд открыт, но глаза потухшие, как у отживающей долгий век.
      - Ой, да мы с вами были почти земляки! – воскликнула Галь, узнав, что Татьяна, как выяснилось звали женщину, из Донецкой области, – А мы с мужем – в соседнюю, Луганскую, попали по распределению после ВУЗа.
      Вдали от родных пенатов, встреча даже с отдалёнными земляками сразу вызывала расположение.
     – Это было ещё в советское время... Светлые времена - годы молодые! Походы на байдарках по Северскому Донцу! Муж и ещё один любитель экстрима из компании, взялись преодолеть крутые пороги, а мы, поодаль на тихой воде, опустив вёсла, наблюдали за ними. – Галь блаженно прикрыла глаза, перед которыми возрождались чудесные картины. - А красота какая вокруг! Один берег пологий, другой - крутой,  лесом порос. Одна сосна высокая, будто приотстала, стоит одинокая - то ли запечалилась, то ли загордилась... И такая упоительная тишина!
      - Была... – вырвал её из светлых воспоминаний слабый, как шелест, глухой голос.
      - Да, там сейчас неспокойно, - возвращаясь в действительность, печально согласилась Галь, - У вас хоть не стреляют?
      - У нас... расстреливают.
      - Есть семья? – поинтересовалась Галь, зная, что обоим супругам рабочую визу не дают.
      - Была... - последовал почти беззвучный ответ.
      - Разошлись? – сочувственно предположила Галь.
      - Мужа убили.
      Наступила тяжёлая пауза. Продолжать вытягивать ответы у женщины было просто жестоко. Но в голове у Галь вертелся ещё вопрос, не дававший покоя.
      - А дети... дети у вас есть? – осторожно спросила она, зная, что многие "заробитчане", как их называли здесь, вынуждены оставить детей на чьё-то попечение.
      - Был... Сын…
      - Как? - тихо и ошарашено спросила Галь.
      - При обстреле...
      Галь потеряно замолчала, совершенно не представляя, как вести себя в этой ситуации, что говорить и что делать. Утешать? Но какие словами умалить эту, теперь вечную, не заживающую боль? А ведь такая участь могла постигнуть и её, не сорвись тогда многоступенчатый квартирный обмен и, вместо возвращения в родные пенаты, молодая семья оказалась в далёком российском городе, промежуточном звене, да так и осела. То, что раньше воспринималось крушением надежд, оказалось Провидением, счастливым жребием. Галь посмотрела в окно, как бы ища там поддержку, чтобы выйти из создавшейся неловкой, тяжёлой ситуации. Но там млел от жары ясный безмятежный день...
      - А давайте выпьем кофе? – вдруг предложила она, желая хоть как-то обогреть душу этой женщины и не зная, как ей быть сердечной с полузнакомым человеком.
     - Давайте, - просто согласилась та, словно уловив её смятение и сглаживая создавшуюся неловкость.
     Проникаясь расположением к этой женщине Галь теперь всё более желала, чтобы она осталась. А то придёт не известно кто и не известно ещё, что от него ожидать.
     - Зачем вам эта работа? Будете, как в тюрьме. Ещё такой подопечный может оказаться, что не рад будешь и заработку! И не вырвешься – контракт! Я помогу вам найти что-то более подходящее, - ободряюще пообещала она.
     - Спасибо, - одними губами улыбнулась женщина, - Если не получится с этой работой, мне придётся через три месяца вернуться назад.
     - Но есть другие возможности задержаться здесь. Вон сколько вольных наёмников здесь без гражданства, - она неопределённо кивнула за дверь.
     Женщина с недоверчивой заинтересованностью слушала.
      - Как беженец, - продолжала Галь, - Найдём хорошего адвоката.
      - Но я не беженец, - грустно качнула головой женщина.
      - Как?! – выпрямилась Галь, раставляющая чашки, - У вас же война!
      - Мне уже в нескольких инстанциях заявили, что никакой войны у нас нет, а наведение порядка. Хорошо, что хоть рабочую визу дали.
      И на следующий недоумённый вопрос добавила: - Не признают... И ничего не докажешь.
      - Вам нельзя туда возвращаться!
      Женщина, потупясь, молчала.
      - А если попытаться в Европу? – осенило Галь, побуждаемую искренним желанием помочь.
      - Тем более, - грустно усмехнулась женщина.
      - Ну да, они же всё это и затеяли, - спохватилась, поняв нелепость сказанного, Галь, - И самопровозглашённые ваши ДНР и ЛНР не признают, оттого и войны никакой нет... А в Россию? Там своих не бросают!
      - Кто меня там ждёт? - обречённо вздохнула женщина, - И - на какие деньги? А тут - и дорогу оплатили, по контракту.

      Ночью будоражащие мысли долго не давали Галь уснуть. Интересно какую позицию в этом всеобщем помешательстве занимают её бывшие однокашники? Ответ не узнать. С двумя, которых удалось разыскать по интернету, связь оборвалась, не начавшись, из-за внезапного запрета Украиной российских соцсетей. Интересно по какую сторону баррикад сейчас Данька? Наверняка у неё есть дети и уже взрослые. Может быть сыновья... Неужели они возьмутся за оружие против русских? Или поющая с чувством патриотические песни, но хромающая по истории, Данька сумеет всё же привить им память дедов, победивших фашизм? А если этот затянувшийся конфликт разрастётся в настоящую войну и втянет Россию?
      «Упаси Господи!» - мысленно перекрестилась Галь, ужаснувшись собственных мыслей.

     Утром за совместным завтраком, по молчаливому согласию, к вчерашнему разговору не возвращались. Вечером на набережной должен был состояться большой фестиваль. Идти и одной возвращаться поздно вечером не хотелось. Без надежды на положительный ответ, она всё же решилась на всякиё случай предложить.
     - Давайте сходим, - начала она, - Развеемся немного. Прошлое не изменишь, и будущее - не известно. Пусть хоть что-то радостное согреет душу, когда будете безвыходно ублажать какую-нибудь выжившую из ума старуху.
     И к удивлению, Татьяна, с тем же печальным и отстранённым лицом, согласно кивнула.
     Галь всё больше располагало к этой женщине: не многословной, с лёгким характером. Держась незаметно, она не стесняла и, казалось, почти не занимала места в пространстве.
     Идти решили пешком, не взирая на три километра расстояния. Приближаясь к набережной, приходилось пробираться сквозь толпы прибывающего народа. Фестиваль начался с мощного салюта, захватывающего дух. Во время очередной вспышки огней, Галь заглянула в лицо молчаливой Татьяны, пытаясь рассмотреть в нём хоть признаки мимолётной радости. Но оно, будто навеки застыло. В открытых немигающих глазах мертвенно отсвечивали отблески огней.   
     - Нравится? - спросила обескуражено Галь.
     В ответ та лишь слабо кивнула.
     Возвращались они усталые, но под большим впечатлением. Уснули, что называется, без задних ног.
     Поднявшаяся рано на работу и, проходя мимо, проснувшейся и приветливо отозвавшейся ей, подселенки, у Галь зародилась надежда, что она всё же, если не останется, то хоть задержится, хотя бы, на несколько дней. Вечером спешила домой в приподнятом настроении в надежде, что там её ждут.   
     Взгляд её разочарованно упёрся в голую кушетку.
     Больше они не встречались

     Шёл 2016 год.