Эмигрантка

      Итак – новая жизнь. Новый язык, которым ещё предстоит овладеть, и новое имя. Теперь она не Галя, Галина, а Гали, Галит, по-здешнему. Или коротко и звучно - Галь. Так и записали в новом паспорте.
     Стоит октябрь, но лето здесь, кажется - навечно. Асфальт дышит, как разъяренный дракон, влажный воздух липнет к коже. Но Галь не так тяготит это яркое солнце и не спадающая даже ночью жара, как вопрос — кого к ней подселят? Она снимает комнату в тихом переулке в давно пустовавшей пристройке, приобретённой хозяином по сходной цене. Сам он здесь не живёт. Держит одну комнату под склад и появляется редко. Из двух остальных - Галия предпочла изолированную, хоть и темноватую с оконцем, выходящим на задний двор, урезанный высоким глухим забором. Город, стремительно наступающий на окраины, безжалостно теснит и урезает участки оставшихся старых самозастроек.      
     Комната, иронично называемая салоном, светлая, но совмещена с прихожей-коридором, кривым аппендиксом соединяющим все три комнаты и подсобные помещения. Большое окно не защищено жалюзи и смотрит на улицу через сквозной доморощенный плетень, кое-как прикрученный проволокой к кованой калитке. Калитка с высоким балдахином-кокошником и искорёженными прутьями явно обрела здесь вторую жизнь. Видно у прежнего хозяина не было ни сил, ни средств на благоустройство своего жилища и собирал он его из "чего Бог пошлёт". Галь решила в будущем облагородить этот плетень вьющимися цветами с весёлым народным названием - "крученный паныч".   
               
     Зима в выстуженном помещении была тяжёлой. Вся мебель состояла из двух приземистых кушеток, припорошенных налётом побелки, и набором разнокалиберных стульев. Галия вынесла оставшийся после косметического ремонта строительный мусор, вычистила обивку выбранной кушетки, вымыла окошко и, до блеска, выложенный каменной плиткой, пол. Воодушевившись результатом, с тем же усердием привела в порядок и всю остальную часть дома. Довольный хозяин - в годах, но с фигурой  вертлявого подростка, пообещал в качестве поощрения не брать плату за первые полторы недели её вселения.
     В первую ночь Галия чуть не околела от холода. Одеяло, в которое она, не снимая одежды, куталась, как в кокон, не спасало. Холод пробирал до костей. Мысль, что новое жилище больше напоминает склеп, отгонялась, как наваждение. А тут ещё начался сезон дождей. Разверзлись хляби небесные и воды низвергалось столько, что казалось эта хибарка вот-вот оторвётся от своего тощего фундамента и поплывёт, как утлое судёнышко.
     В конце недели хозяин, принес ещё одеяло и маленький допотопный калорифер.
     - Будь с ним осторожна! На ночь не оставляй! Он без регулятора, - озабоченно предупредил он.
     - Да, да, да! – с готовностью закивала Галия, опасаясь, как бы не передумал, уловив в его всегда весёлых глазах некую нерешительность.
     Обгреватель был слаб. Приходилось придвигать его к кушетке почти вплотную. И однажды чуть за это не поплатилась. Счастье, что проснулась. Обнаружила себя в каком-то небывалом сюрреализме. Перед глазами театральной декорацией клубилась бело-розовая завеса, а по телу, не ощущавшему уже ни холода, ни запахов, разливалась блаженная истома. Скользящий сонный взгляд выхватил источник света - из раскалённой пасти калорифера начинали вылетать язычки пламени. С затухающим уже сознанием Галия заставила себя вскочить. Сорвала сползшее верхнее одеяло, которое уже тлело от близости жара, выдернула из розетки шнур и в наступившем полном мраке распахнула окна и двери. Выбежала на крыльцо под узкий железный навес, который грохотал под напором проливного дождя, и, моментально продрогнув, дрожа всем телом, вернулась обратно. Только теперь ударил в нос удушающий запах гари. К счастью пострадать успел только край хозяйского одеяла под, обгоревшим, её пододеяльником, надетым из чувства брезгливости. Не известно кому оно принадлежало раньше. По дому гулял сквозняк, но Галия воздела к небу благодарные очи за её пробуждение.
     Запах гари не проходил. Чтобы согреться, она принялась делать шаги зад-вперёд по комнате, энергично размахивая руками. Сомкнуть глаз уже не пришлось. На работу уходила, оставив открытые окна, чтобы мерзкий, бьющий в нос, запах улетучился. Но не тут-то было. Весь следующий вечер Галия провела за ликвидацией следов своей оплошности - чистила, намывала, выветривала. Поставила в качестве абсорбента в комнате ведро с водой.
     «Ну, вроде меньше!» - успокаивала себя. Но запах, казалось, проник во все поры стен.
     Хозяин появился в конце недели.
     - Горела? – без обиняков спросил он, поведя носом.
     - Немножко, - потупилась Галь, невольно втянув голову в плечи, - Но ваше - всё цело! - поспешила заверить, и тут же прикусила губу, вспомнив обгоревший край одеяла.
     - Смотри, мне тут труп и выяснений с полицией не надо! – с назидательной строгостью проговорил хозяин и, как обычно, с сузившимися насмешливыми глазами. И было не совсем понятно - всерьёз это он или шутит?
     - Да, конечно, – пролепетала Галь в замешательстве, отметив про себя столь своеобразное проявление заботы.

     По совету новой приятельницы, она отгородила кушетку от холодной стены стульями и, развив эту идею, установила сверху чемоданы. Накрыла всё сооружение покрывалом и разложила декоративные подушки. Получилась приличная тахта с утеплённой спинкой. Под ножки подложила кирпичи, приподняв её от, высасывающего тепло, пола. Жить стало веселее.
     С приятельницей они познакомились, когда Галь, ещё не привыкшая к новому местожительству, решила идти домой новым маршрутом и заблудилась. Одна пожилая женщина, сидевшая на лавочке в сквере, куда, кружась по улицам, забрела Галь, не только объяснила ей путанный путь не пересекающтхся улиц, но и вызвалась проводить. Уже были глубокие сумерки, и отчаявшаяся Галь была очень тронута её отзывчивостью. Дойдя до дома, она пригласила женщину на чай. Потом предложила проводить её обратно.  Но та отказалась.
     Они часто виделись. Большей частью – у той же лавочки в сквере. Ещё издали кивали друг дружке, обмениваясь приветствиями. Так они сблизились. Звали женщину Елизавета Никифоровна. Как оказалось, не принятое здесь обращение по отчеству, пожалуй, единственное что осталось из атрибутов её прежней жизни. Несмотря на все суровые перипетии судьбы, она всё ещё имела здоровый бодрый вид. Галь была удивлена, узнав, что Елизавете Никифоровне уже стукнуло восемьдесят пять. Ещё больше удивилась Галия, когда узнала, что эта юркая, озабоченная женщина с глазами настороженной мышки, в прошлом - врач терапевт высшей категории. Но, что совсем повергло Галь в шок - оказывается, Елизавета Никифоровна и ночевала на этой же лавочке, не имея угла и средств к существованию.
     «Вот, что значит - человека делает среда», - с сочувствием смотрела на неё Галь. Вид Елизаветы Никифоровны и отдалённо не напоминал её прежний статус. «Тогда шубу выбирала, какую надеть, а сегодня - рада одёжкам со вторых рук. В прошлом муж - профессор медицинской кафедры, престиж, дорогая квартира. Теперь - ни кола, ни двора и жизнь на подаяние дочери. Воистину – неисповедимы пути Господни!»
      В минуты откровения Елизавета Никифоровна рассказала ей свою историю, как она, из небольшого донбасского города, оказалась здесь. Муж год не дожил до золотой свадьбы, годовщину которой они мечтали отметить кругосветным круизом. Зато он избежал ужасных последствий Евромайдана, пребывая в счастливом неведении, что оставляет жену надёжно обеспеченной, а детей устроенными.
      Интеграция в Евросоюз всё затягивалась, а нажитые сбережения быстро обесценились. Достойной, по прежним временам, пенсии едва хватало на жизнь и содержание, ставшей вдруг обременительно большой, квартиры, из которой и выйти порой становилось опасно. За границу Елизавета Никифоровна попала совсем не так, как рисовалось в светлых мечтах. Она приехала по вызову, удачно вышедшей за иностранца, дочери помогать ухаживать за родившимися погодками. Дочь начинала неплохую карьеру экономистом на преуспевающей фирме.
      О дочери Елизавета Никифоровна отзывалась с большой гордостью. Ещё бы! Она не только смогла удачно выйти замуж за иностранца, приличного человека – на зависть всем своим подругам, но и сама преуспела. Быстро выучила чужой язык, закончила курсы и теперь работает по специальности - экономистом в большой преуспевающей фирме. Карьера её уверенно идёт в гору.
     Зять терпел присутствие тёщи-чужестранки, так и не овладевшей базовым языком, пока дети не пошли в школу. Едизавета Никифоровна, не желая раздоров в семье дочери, заверила её, что подыскала себе "подходящее место", тихо ушла... коротать ночи на лавочке. Благо погода позволяла. Приходила в отсутствие зятя – сварить борща, встретить и накормить, вернувшихся после школы, внуков и отвести младшую в студию бальных танцев. Гражданство Елизавете Никифоровне не полагалось, поскольку "там" у неё был ещё сын, который, по мнению ответственных лиц, вполне может опекать престарелую мать. Что она фактически беженка из страны, где уже во всю разгоралась гражданская война, в расчёт не принималось.
     О сыне Елизавета Никифоровна говорила неохотно. Из отдельных фраз Галь догадывалась, что положение его и самого было шатким. Он вернулся в родные пенаты, бросив в далёком краю благоустроенную квартиру, полученную, как молодой специалист, прибывший по направлению из института. С женой и малолетними детьми, собрав наспех пару баулов и чемодан, они бежали от геноцида из ещё недавно союзной азиатской республики. Работы по специальности не было, да и любой постоянной тоже.
     Раз у Елизаветы Никифоровны не было гражданства, то и пособия на жизнь ей не полагалось
     Прячась от знакомых, она собирала по улицам бутылки и подрабатывала, если повезёт, прислугой с проживанием.
           - Ох, скоро мне отмечаться! – как-то, горестно вздохнув, сообщила, пожаловалась Елизавета Никифоровна.
      «Переживает продлят ли ей и в этом году вид на жительство», - поняла её Галь и, проникаясь безвыходным положением Елизаветы Никифоровны, с искренним желанием помочь, осторожно посоветовала:
      - Раз тут ничего не светит, может действительно стоит вернуться домой?
      - Домой…, - горестно скривила губы Елизавета Никифоровна.
      - Но у вас там своя квартира, где вы хозяйка.
      Елизавета Никифоровна молча отвернулась.
      Разговор оборвался. Шли, каждая думая о своём. Елизавета Никифоровна с плотно сжатыми губами и Галь, растерянная от того, что совет её прозвучал так невпопад.
     «Конечно, - рассуждала Галъ,  - Там уже хозяйничает на правах матери троих детей и законной жены незнакомая женщина.
     Галь представила картину: сын не устроен, пришиблен чувством вины. Нервозность и раздражение в, когда-то благополучном, доме висит в воздухе. А тут - успешная дочь, которой она ещё нужна, - нет-нет, да и поддерживает мать.»
      Но озвучивать свои догадки Галь не стала.
            Как-то Елизавета Никифоровна ей позвонила и радостным голосом сообщила, что у неё появилось жильё. В том же районе возле сквера, где они познакомились. И пригласила в гости. Галь пришла и застала свою приятельницу на кухне в повязанной косынке и большим рабочим передником, бодро белящей потолок.
      — С новосельем! — поздравила она с порога.   
      — Когда будем отмечать? — добавила шутливо.
      — Будем, будем! — весело отозвалась та, слезая с верхотуры.
     Стремянки не было. Пробелив кусочек, она слазила с табуретки, установленной на стол, потом — на приставленный к столу стул, передвигала стол и снова карабкалась наверх. Пробелив кусочек, действие повторялось.
      — Вам не надо и тренажёрного зала! – пошутила Галь.
     — Всё в одном флаконе! — отозвалась на шутку Елизавета Никифоровна.
       Оказалось, что она здесь живёт за побелку, в однокомнатной квартире с новым репатриантом, который с утра до позднего вечера пропадает на работе. Он тихий, скромный, не пьёт и не курит. Вечером его ожидает свежеприготовленный ужин. В общем – удачный симбиоз для обоих.
      — Всё же я советую вам не слишком усердствовать и торопиться с завершением, — сказала, выслушав её Галь.
      — Впереди ещё — целая квартира. И заметь, он всегда возвращается в чистоту, не видит этого промежуточного бедлама. Работает он тяжело — поел и спать. Я ему ещё и стирать буду.
      — Но он, как я поняла, ещё молодой мужчина. Освоится, у него появится подруга.
      — Да у него она, кажется, и есть. Он ходит к ней сам. У неё есть своё жильё.
      — Дай Бог, дай Бог, — с сомнением проговорила Галь.
      Сомнения оказались не напрасны. Побелка квартиры закончилась, и тихий скромный репатриант начал высказывать недоумение отчего Елизавета Никифоровна ещё здесь и делать ей всё более прозрачные намёки подыскать себе жильё — у него тут не богадельня и не социальное попечительство.
   


                * * *
   
     Зима была не долгой. Прекратились дожди и на улице сразу потеплело. Быстрее, чем дома. Зацвел миндаль, жакаранда, плеяды орхидейных - окутав аллеи благоухающим флёром. Обновление природы радовало глаз и врачевало душу. Жизнь как бы началась,с чистого листа. События в прежней - отошли на задний план и уже не вызывали ком в горле. Постепенно возвращалось чувство душевной гармонии. В одиночестве нет предательства, разочарований и крушений того, что считалось незыблемым. Одиночество не тяготило, воспринималось, как пауза для восстановления сил, источник покоя и вдохновения, как перезагрузка. И всё же связь с родиной не оборвалась. Галия ревностно следила за происходящими там событиями, чувствуя себя здесь скорее командированной, чем репатрианткой. С болью в сердце наблюдала за растущим расколом между двумя, родными ей, народами.
     Возвращаясь с работы, она старалась не задерживаться среди небоскрёбов с чудными формами: острогрудого корабля, готовой к взлёту ракеты, нагромождённых кубов, поражающих чудесами равновесия. Эти изыски инженерной мысли подавляли своей необозримой громадой и железобетонным равнодушием. Зато с удовольствием Галь бродила по обжитым кварталам, утопающих в пёстрой зелени. Восторгалась висячими садами на широких балконах и плоских крышах. Радовали глаз ухоженные клумбы, увенчанные изящными карликовыми деревцами, или в виде шарообразных кувшинов, из устья которых тянутся узколистые зонтики. Позже Галь узнала, что вся эта разнообразная флора завезена из далёких стран. Тяжёлый труд превращал библейскую пустыню в цветущий оазис.
     В движении легче запоминались новые слова. Увлекла их этимология. Оказывается, имя её вовсе не от названия чернявой птицы - галка, а от пришлого слова галь - волна. Интуитивно выбрала это краткое созвучие, напоминающее плеск волны и перестук гальки, а не Галия - в переводе волнистая. Обтекаемость - не в её характере.
      Вдоль тротуара выстроилась шеренга бочкообразных деревьев: то, как гигантский батат с полуголыми веточками, похожими на щупальца каракатицы, то усеянные воинственными шипами. Вот - ощерившееся ими так густо, что кажется настороженным зверем с вздыбленной шерстью.
     Вдруг сердце дрогнуло: рядом качнулась ветка с резными, точь-в-точь - кленовыми листьями... Как привет родины... А вот - галерея дерев с молитвенно воздетыми ветвями, и рядом, будто охраняющие их - с ниспадающими космами воздушных корней, кряжистые многоствольные монолиты, в извивах которых чудатся изображения немыслимых драм. Галь замедлила шаги у дерева, стоящего особняком, с необъятным чашеобразным и совершенно полым стволом без сердцевины.
     "Вон как искорёжила тебя жизнь", - она нежно погладила гладкую красноватую древесину, - "Но живёшь, ликуешь и радуешь! А главное - даёшь пример несокрушимой стойкости."
     Под широкой тенью над выступившими, как натруженные вены, корнями рассеялась молодая поросль.
     Галь подняла голову в сторону нарастающего гула самолёта и перед глазами снова встал размытый облик знакомого, который отговаривал её от рокового шага:
     - Я был там... Смотрел на улетающие самолёты и думал: хоть бы меня не прижало так, чтобы я на одном из них не смог улететь обратно».
     Там его ждали. Галия, провожая глазами тающую в глубокой синеве точку, загадывала: «Хоть бы меня не прижало так, чтобы вынудило вернуться!»

     Как-то на остановке возле неё остановилась девушка. Они уже начали мило общаться, пока Галь вдруг не спросила откуда она.
     - С Украины, - ответила та, и уточнила: - Из Киева.
     Узнав в свою очередь, что Галия из России, лицо девушки стало вдруг каменным, а взгляд отстранённым. Повернулась спиной и демонстративно отошла в сторону.
     "Ещё одна зомби!", - с обидой подумала Галь, глядя ей вслед, - "Вот им мозги повернули. Теперь русские им назначены врагами - от собственных корней отреклись! А Киевскую Русь - забыли?"
     Подошёл автобус. Галь села у окна, но проплывающие пейзажи не отвлекали от невесёлых дум.   
     "Вот и украинский генерал преклонил колено перед американским послом, вручая саблю. Это надо же так себя унизить! Нарушить вековую традицию! Колено преклоняет тот, кому вручают оружие за подвиг. Какой подвиг перед Украиной совершила Америка?! Ох, не к добру всё это. Не к добру..."
     Автобус притормозил на светофоре.
     "А ведь жили когда-то в единой стране, где каждый считал себя, в первую очередь, советским, а уже потом - русским, украинцем, молдаванином"...
     Жизнь Галь тоже началась в республике Украина. Как тогда всё было стабильно и ясно! На уроках географии они дружно - всем классом, негодовали на вероломных захватчиков, сталкивающих соседние народы по принципу "Разделяй и властвуй!"
     Классом старше училась девочка, звали её Данькой - сокращением от фамилии. Училась - так себе, зато - как пела! Благодаря ей школа неизменно брала призовые места на творческих конкурсах. Поэтому Даньке всегда делались поблажки. Её коронная её песня была:
                «Мать Россия моя! С чем тебя мне сравнить?
                Без тебя мне не петь, без тебя мне не жить!»
     Слушать Даньку, спешили не только со всех этажей, бросив свои занятия, но и собиралась толпа под окнами.
                «За твою красоту, за твою широту
                Я люблю тебя, родина светлая!»
     Звучал мощный зычный голос, раскалывая пространство, выбивал слезу у растроганных слушателей.
     - Зыкина! Ну прямо - вторая Зыкина! - переглядываоись некоторые.
     Несколькими годами позже переходила из уст в уста история поступления Даньки в театральное училище. А куда ей было ещё поступать? Творческий отбор, сразу отсеявший треть претендентов, прошла на "Ура!". Сочинение, по счастливому стечению обстаятельств, вытянула на тройку - дежурная на экзамене оказалаь её учительница русского языка. Радея за собственные показатели, улучив момент, она исправила тонущей абитуриентке несколько ошибок.
     На экзамен по истории Данька пошла последней.
     - Ну что, девушка, готовы к ответу? – нетерпеливо вопрошали экзаменаторы, пригвождённую к месту Даньку, через, отведенное на подготовку, время.
     Наконец, после категоричного "Ваше время истекло!", она поднялась и, втянув голову в плечи, обречённо поплелась навстречу надвигающейся катастрофе.
     Потупив взор, начала что-то бормотать.
     - Не то, девушка, не то! – с сожалением качали головами, уже порядком подуставшие, экзаменаторы. Данька вошла в ступор.
     - Вот из таких получаются партизаны! – пошутил кто-то за длинным столом.
     - Можете дать оценку Великой Отечественной войне? – задал наводящий вопрос сидящий в центре, откидываясь на спинку стула.
     - Война была.. уж-ж-асной! – выдавила из себя Данька, окатив его исподлобья трагическим взглядом...
     - М-м-м... Резонно, - тот постучал пальцами по столу, - Разверните, пожалуйста, тему.
     - А давайте - я лучше спою? – предложила Данька после обрушительной паузы.
     - Ну, хоть спойте! – оторопев, согласился экзаменатор, расслабляя галстук.
     За столом изумлённо переглянулись.
     И Данька, поддавшись вперёд, расправив плечи, запела одну песню за другой.
                «Ма-а-ты, ма-а-ты ждэ свого солдата,
                А со-о-лдат спыть вiчным сном!»
     Голос, надрыв которого особенно усилился под влиянием напряжённого момента, рвал сердце и выносил душу.
     И произошло невероятное.
     - Ну, учитывая талант… можно и «удов»? - выждав паузу, неуверенно предложил кто-то.
     - Что тут? – заглянул в её зачётку, сидящий в центре, - М-да… с «удов» - может не пройти по конкурсу, - покачал он головой.
     Лицо его приняло скорбно-задумчивое выражение.
     - Плюс патриотизм, - подсказал кто-то, помогая в принятии не простого решения.
     Наступила пауза, показавшаяся Даньке вечностью. Наконец, прикрыв глаза, с проступившими желваками на лице, экзаменатор черкнул что-то в зачётке.
     - За лето подтянешь? – со вздохом, строго спросил он, добавив укоризненно:      
     - Не зная историю, наше будущее обречено.
     - Подтяну! – преданно пообещала Данька, вытягивая из придерживающих пальцев заветный листок. С трудом сдерживая в глазах радостных бесенят, выбежала из аудитории. Четвёрка по истории была первой в её жизни и, возможно, последней.

     Из печальной задумчивости Галб вывел молодой кудрявый африканец. Поравнявшись с ней и после короткого приветствия, он на довольно сносном русском языке сообщил, что это - поэт его страны прославил Россию.
     - Кто это? – удивилась Галь.   
     - А кто у вас поэт - самой первой величины? – в свою очередь задал тот наводящий вопрос.
     - Пушкин? – оторопела Галь.
     - Вот! – оценил её догадливость африканец, и уточнил, - Эфиопский поэт!
     - Какой же он эфиопский?, - улыбнулась Галь, - Родился в России и писал на русском.
     - Но корни эфиопские! – гордо возразил африканец. – Если б не завезли к вам его прадеда, не было бы у вас этого поэта!
     Спорить с ним было бесполезно
     - Приезжайте в Россию, и она сотворит из вас гениев, - посоветовала Галь.
     Ударили по рукам и эфиоп весело побежал дальше. 
 

           * * *            

     Комната постепенно преображалась. Пол перед кушеткой устилал большой, почти новый, ковёр. На потолке, вместо лампочки на кривом шнуре, красовалась претенциозная шести-рожковая люстра с «как хрустальными» подвесками. Её, подобранную на улице возле мусорного бака, подарила та же вездесущая приятельница Елизавета Никифоровна. Одну из внешних стен прикрыл платяной шкаф - от её же щедрот и не имением возможности воспользоваться этим даром самой. Вывоз старой мебели обходится здесь довольно дорого и хлопотно. Владельцам выгодней отдать её под самовывоз. Насколько комната была холодна зимой - настолько оказалось душной летом. Воздух в тесном замкнуом пространстве стоял практически неподвижно. Высокий каменный забор заднего дворика когда-то скрывал от глаз прохожих частную жизнь обитателей пристройки. Теперь же вся она оказалась на обозрении перед окнами, выросшей напротив многоэтажки. Но, решив остаться здесь надолго, благо цена за ренту была не высокой, Галь взялась за благоустройство двора, единственным растением которого был сухой пальмовый пень с обрубками колючих стеблей. Возможным местом под цветник была только узкая полоска брусчатки между дорожкой из битого кафеля к порогу дома и символической оградкой из проволоки, за которой зеленел роскошный соседский палисад. Пышный лавровый куст щедро протянул через оградку длинные ветви. Соседка оказалась приветливой и словоохотливой. Оказалось, что в пристройке, комнату в которой снимает Галь, доживала когда-то свой век одинокая старая учительница. Потом дом долго стоял бесхозным. Но родственники так и не объявились...
     Галь выкорчевала ряд брусчатки, но под ней оказался глубокий строительный щебень. Пришлось в сумерки, принести из сквера землицы и засыпать ею образованную лунку. С пнём пришлось повозиться особо. Он не поддавался никаким инструментам, разбросанным на заднем дворе. Из интернета Галь узнала, что пальма вовсе и не дерево. Корневая система её уходит вертикально и глубоко в землю. Корчевать – гиблое дело. Осторожно, чтобы не повредить и без того бедную почву, Галь стала по совету соседки лить в середину пальмовой розетки хлорный раствор. Через несколько дней лопатки не поддающихся стеблей уже легко вынимались из отрухлевшей сердцевины. Следующим этапом стала подготовка места для посадки деревьев перед голым фасадом дома. Тут, кроме щебня, пришлось вытаскивать булыжники, и засыпать, выкопанной из того же сквера, дерниной. Хозяин, вняв её просьбам, привёз три саженца цитрусовых. Галь уже предвкушала чудный аромат их цветения.
     - Хорошую ты нашёл квартирантку! - пошутил однажды, заглянувший к хозяину приятель, - И платит, и работает.
     Уже, начиная понимать чужой язык, Галь улыбнулась. Авось труды её зачтутся.
     По мере того, как она приводила это запустение в божеский вид, хозяин стал появляться всё чаще. Квлечённый её энтузиазмом, он привёз сварочный аппарат и заменил в калитке искорёженные прутья. Выкрасил зелёной краской - получилось довольно весёленько.
     Но однажды случился инцидент, положивший конец этой идиллии. Как-то, обуянный зудом деятельности, хозяин завёз мешок цемента и соорудил на проезжей дороге возле дома широкий скат для заезда своего грузового велосипеда с прицепом.
     - Ну, как? – подозвал он Галь и гордо указал на своё детище, - Теперь не придётся отцеплять тележку перед бордюром и перетаскивать груз на себе!
     - Солидно! - оценила та и осторожно спросила, - А соседи - не против?
     - А что соседи? – беспечно отмахнулся хозяин.
     Эта беспечность его и подвела. Вскоре они, страшно возмущённыеЭ вызвали его на разговор и потребовали снести это сооружение, из-за  которого им оказалось невозможно пни аодбеъать к своему дому, ни припарковаться. Лишь аргумент - жалоба  в муниципалитет и грозящий большой штраф - вынудил хозяина уступить. Пришлось выдолбить своё творение и восстановить бордюр. Конфликт был улажен. Но в один не прекрасный день хозяин привёз рулон чёрной плёнки и, обматывая высокие профильные штыри, обозначавшие когда-то границы его участка, протянул нё вдоль соседской ограды на полтора человеческого роста. Ещё один штырь, для прочности конструкции, воткнул прямо в середину свежего цветника. Напрасны были увещевания Галь, что двор их теперь, будто внутри полиэтиленового мешка. Траурная ширма перед окнами, застившая свет, ввела в шок и соседку. Она снова пошла на переговоры. Теперь просящим голосом и с мольбой в глазах. Хозяин был непреклонен. Теперь, на его территории - никто ему не указ! Единственное в чём удалось договориться - соседка установит плотную ограду на своей стороне на свой вкус.
     Вскоре вместо чёрной завесы красовалась светлая бамбуковая изгородь, а хозяин не только удовлетворил уязвлённое самолюбие, но и остался в выигрышеЭ получив дормовую загородку от чужих глаз, не поступившись при этом ни на сантиметр своего участка.
     Листья лавра скрылись за оградой, как и весь зелёный палисад. Связь с добросердечной соседкой оборвалась. При случайных встречах с Галь, та только скупо отвечала на приветствие. Видно теперь всё, связанное с соседом, вызывало у неё жуткие ассоциации.


             * * *

     От жары Галь спасалась в проёме, освещённом из окна возле входной двери и светом из салона. Ко второй кушетке - вдоль стены, она приставила стул в качестве рабочего столика для ноутбука, ставшего теперь ей неотлучным компаньоном. После неудачного разговора с киевлянкой и усиливающимся злобным выпадам против России она начала делать в тех же сетях обличительные посты, изобличающих клевету, и это теперь занимало всё её свободное время.
     - Балдеешь? – с усмешкой окликнул её как-то хозяин, неслышно войдя в распахнутую дверь, устроившуюся в импровизированном уголке отдыха.
     - Угу, - отозвалась Галь, вздрогнув от неожиданности.
     - Скоро твоя лафа закончится, - пообещал тот в обычной своей насмешливой манере.
     Галь подняла на него вопросительный взгляд.
     - Заселю ещё квартирантов, - пояснил он.
     - Но куда? - удивилась она озадачено.
     - Вот сюда, - хозяин указал на её место, - И сюда! - кивнул в сторону салона.
     - Но тут нет стены! – засмеялась Галия, приняв его слова за розыгрыш.
     - Зато есть окно. А стена - будет!
     - А кто же согласится жить в коридоре?
     - Найдутся... - пообещал хозяин, - Посуточно.

      Скоро он завёз разнокалиберные доски, со следами старой покраски и почерневшие от времени. Сбросил их вдоль коридора, разграничив тем самым его от салона. А неделю спустя позвонил по телефону и сообщил, что на днях придёт новая жилица и предложил два варианта: принять её лучшим образом или самой платить за троих предполагаемых съёмщиц. Подавив вздох, Галия согласилась.
      В назначенное время в калитку постучали. Вошла рослая дородная молодица.
      - Ну, а что у вас имеется здесь? – деловито и не без иронии спросила она, когда, окинув критическим взглядом, захламленный хозяйским скарбом, двор, переступила порог. Перешагнув доски, она монументально возвысилась посреди сдаваемой комнаты, отчего пространство вокруг резко сократилось, выявляя всю тесноту и убогость жилища.
      - И это называется не дорого? - саркастически усмехнулась она.
      - Не я здесь хозяйка, - пожала плечами Галь.
      - Да это ясно, - вскользь заметила та, оттесняя Галь и тут же возмутилась:
      - Это же фактически - койко-место!   
      - Скоро будет стена, - невозмутимо сообщила Галия о хозяйском замысле.
      - Пусть сначала будет! - наступала та.
      - Потом он будет сдавать и эту часть, - беспристрастно кивнув в сторону, сообщила Галь.
      - Какую? – не сразу поняла претендентка на съём, - Где мы стоим?! Так это же проходное место! - глаза её полезли из орбит.
      - Есть окно, значит будет комната, - невозмутимо процитировала Галь наслышанный постулат.
      - Вот жмот! Хочет натолкать жильцов, как сельдей в бочке, и стричь с этой хибары, как за виллу!
      Галь удручённо кивнула.
      - Пусть! Пусть сдаёт! Будет до-олго сдавать! – вещала возмущённая молодица, решительно направляясь к выходу.
      "Yes!", - воскликнула про себя Галь, скрывая ликование. Но чинно проводила несостоявшуюся компаньонку к калитке.
      Провальность этого визита, не смотря на исправно выполненный наказ хозяина, была очевидна. Какое-то время вольной жизни было выиграно.

       Но однажды, вернувшись домой, она застала в прихожей женщину неподвижно сидевшую на, застеленной свежей простынёй, тахте. Вежливо поздоровалась. У незнакомки был такой напряжённо оцепенелый вид, что на ответ она почти не рассчитывала. Но та вдруг повернула к ней неподвижное лицо и слабо кивнула.
      «Та была чересчур боевая, эта - депрессивная», - с неприязнью подумала Галь, встретившись с почти безжизненным взглядом.
      - И вы согласны на эти условия? – кивнув в сторону начатой перегородки, спросила она, собираясь пройти мимо по совсем теперь узкому проходу.
      - Я только - выходные переждать, - бесцветным голосом отвечала женщина.
      - Приезжая? - догадалась Галь, заметив в углу чемодан. «Ну началось», - подумала сокрушённо, - «Будет теперь тут перевалочный пункт. Не забыть бы  запирать свою комнату». Но вслух, с затаённой надеждой, спросила: - Есть что-то более подходящее?
      - Я приехала на работу.
      - Думаете – так сразу и найдёте?
      - Я по контракту, - отвечала та тускло.
      - По уходу за стариками? С проживанием? – догадалась Галь.
      Женщина слабо кивнула.
      После очередного вопроса оказалось, что она с Украины. Отвечала односложно, но без тени недовольства. Удручённость и какая-то безысходность сквозили во всём её облике. На вид - лет сорок, взгляд открыт, но глаза потухшие, как у отживающей долгий век.
      - Ой, да мы с вами были почти земляки! – воскликнула Галь, узнав, что Татьяна, как выяснилось звали женщину, из Донецкой области, – А мы с мужем – в соседнюю, Луганскую, попали по распределению после ВУЗа.
      Вдали от родных пенатов, встреча даже с отдалёнными земляками сразу вызывала расположение.
      – Это было ещё при Советском строе... Светлые времена - годы молодые! Походы на байдарках по Северскому Донцу! Муж и ещё один любитель экстрима из компании, взялись преодолеть крутые пороги, а мы, поодаль на тихой воде, опустив вёсла, наблюдали. – Галь блаженно прикрыла глаза.
      - А красота какая вокруг! Один берег пологий, другой - крутой, поросший  лесом. Одна сосна высокая, будто приотстала внизу, стоит одиноко - то ли печалится, то ли загордилась... И такая упоительная тишина!
      - Была... – вырвал её из светлых воспоминаний слабый, как шелест, глухой голос.
      - Да, там сейчас неспокойно, - возвращаясь в действительность, печально согласилась Галия, - У вас хоть не стреляют?
      - У нас... расстреливают.
      - Есть семья? – смешавшись, поинтересовалась Галь, зная, что обоим супругам рабочую визу не дают.
      - Была... - последовал почти беззвучный ответ.
      - Разошлись? – сочувственно предположила Галь.
      - Мужа убили.
      Наступила тяжёлая пауза. Продолжать вытягивать ответы у женщины было просто жестоко. Но в голове у Галии вертелся ещё вопрос, не дававший покоя.
      - А дети... дети у вас есть? – осторожно спросила она, зная, что многие "заробитчане", как их называют здесь, вынуждены оставить детей на чьё-то попечение.
      - Был... Сын…
      - Как... был..? - тихо и ошарашено спросила Галь.
      - При обстреле...
      Галь потеряно замолчала, совершенно не представляя, как вести себя в этой ситуации, что говорить и что делать. Утешать? Но какие словами умалят эту, теперь вечную, не заживающую боль? Неправда, что время лечит. Это Галия знала уже по собственному опыту. Оно лишь загоняет эту боль внутрь, что давит сердце и гложет бессонными ночами. А ведь такая участь могла постигнуть и её, не сорвись тогда многоступенчатый квартирный обмен и, вместо возвращения в родные пенаты, молодая семья оказалась в далёком российском городе, промежуточном звене. Да так и осела. То, что раньше воспринималось крушением надежд, оказалось Провидением, счастливым жребием. Галь посмотрела в окно, как бы ища там поддержку, чтобы выйти из создавшейся неловкой, тяжёлой ситуации. Но там млел от жары ясный безмятежный день...
     - А давайте выпьем кофе? – оторожно предложила она, желая хоть как-то обогреть душу этой женщины и не зная, как ей быть сердечной с полузнакомым человеком.
     - Давайте, - просто согласилась та, словно уловив её смятение и сглаживая создавшуюся неловкость.
     Проникаясь расположением к этой женщине Галь теперь всё больше хотелось, чтобы она осталась. А то придёт не известно кто и не известно ещё, что от него ожидать.
     - Зачем вам эта работа? Будете, как в тюрьме. И такой перонаж вдруг окажется, что не возрадуешься и заработку! И не вырвешься – контракт! Я помогу вам найти что-то более подходящее, - ободряюще пообещала она.
     - Спасибо, - одними губами улыбнулась женщина, - Если не получится с этой работой, мне придётся через три месяца вернуться назад.
     - Но есть другие возможности задержаться здесь. Вон сколько вольнонаёмников здесь без гражданства, - она неопределённо кивнула за дверь.
     Женщина с недоверчивой заинтересованностью слушала.
     - Как беженец, - продолжала Галь, - Найдём хорошего адвоката.
     - Но я не беженец, - грустно качнула головой женщина.
     - Как?! – выпрямилась Галия, раставляющая чашки, - У вас же война!
     - Мне уже в нескольких инстанциях заявили, что никакой войны у нас нет, а наведение внутреннего порядка. Хорошо, что хоть рабочую визу дали.
     И на следующий недоумённый вопрос добавила: - Не признают... И ничего не докажешь.
     - Хороши наведения порядка - растреливать свой народ...Вам нельзя туда возвращаться!
     Женщина, потупясь, молчала.
     - А если попытаться в Европу? – осенило Галь, побуждаемую искренним желанием помочь.
     - Тем более, - грустно усмехнулась женщина.
     - Ну да, они же всё это и затеяли, - спохватилась, поняв нелепость сказанного, Галия, - И самопровозглашённые ваши ДНР и ЛНР не признают, оттого и войны никакой нет... А в Россию? Там своих не бросают!
     - Кто меня там ждёт? - обречённо вздохнула женщина, - И - на какие деньги? А тут - и дорогу оплатили, по контракту.

     Ночью будоражащие мысли долго не давали Галие уснуть. Интересно какую позицию в этом всеобщем помешательстве занимают её бывшие однокашники? Ответ не узнать. С двумя, которых удалось разыскать по интернету, связь оборвалась, не начавшись, из-за внезапного запрета Украиной российских соцсетей. Интересно по какую сторону баррикад сейчас Данька? Наверняка у неё есть дети и уже взрослые. Может быть сыновья... Неужели они возьмутся за оружие против братского народа? Или поющая с чувством патриотические песни, но хромающая по истории, Данька сумеет всё же привить им память дедов, победивших фашизм? А если этот затянувшийся конфликт разрастётся в настоящую войну и втянет Россию?
     «Упаси Господи!» - перекрестилась в душе Галия, ужаснувшись собственной мысли.

     Утром за совместным завтраком, по молчаливому согласию, к вчерашнему разговору не возвращались. Вечером на набережной должен был состояться давно намеченный большой фестиваль. Идти и одной возвращаться поздно вечером не хотелось. Без надежды на положительный ответ, она всё же решилась, на всякий случай, предложить.
     - Давайте сходим, - начала она, - Развеемся немного. Прошлое не изменить, и будущее - не известно. Пусть хоть что-то радостное согреет душу, когда будете безвыходно ублажать какую-нибудь выжившую из ума старуху.
     И к удивлению, Татьяна, с тем же печальным и отстранённым лицом, согласно кивнула.
     Галию всё больше располагало к этой женщине: не многословной, с лёгким характером. Держась незаметно, она не стесняла и, казалось, почти не занимала места в пространстве.
     Идти решили пешком, не взирая на три километра расстояния. Приблизившись к набережной, приходилось пробираться сквозь толпы прибывающего народа. Фестиваль начался с мощного, захватывающего дух,салюта. Во время очередного залпа, вспышкой  огней озарившей небо, Галб заглянула в лицо молчаливой спутницы, пытаясь рассмотреть в нём хоть признаки мимолётной радости. Но оно, будто навеки застыло. В открытых немигающих глазах мертвенно отсвечивали отблески огней.   
     - Нравится? - спросила обескуражено Галь.
     В ответ та лишь слабо кивнула.

     А фестиваль разгорался. От множества разноцветных огней вокруг и на море с яхт было светло, как днём. Набережная гудела от наплыва снующих в восторге местных и туристов, увлекаемых то медленно шествующими над толпой на высоких ходулях печальным белолицым Пьеро рядом с таким же белолицым, но с разрисованным до ушей красным смеющимся ртом, другим клоуном; то яркими представлениями, возникающими то тут, то там на импровизированных площадках.
     Галь, взяв Татьяну за руку, потащила её к взлетающим поодаль, на моментально сооружённых турникетах, воздушных гимнастов. Но вдруг, на освободившейся площадке вокруг жонглёра с горящими факелами, её окликнули.
     - А, привет, Колечка, - оглянулась она.
     Свет мелькающих огненных дуг выхватил из толпы низкорослого щупленького человечка, который ответил на приветствие не улыбчивыми грустными глазами.
     Но тут её окликнули с другой стороны:
     - Какие люди!
     - Привет, Санёк!
     Человек в футболке и ярких шортах, не скрывающих хорошо сложенную фигуру с накачанными мышцами, приблизившись, сделал шаг назад и картинно застыл на мгновение, широко расставив руки для объятий. 
     Галь начала знакомить между собой собравшуюся компанию.
     - Та шо за кытайские церемонии? – нетерпеливо перебил её в шортах, - Та - Сашко я перед вами! И есть – Сашко. Или – Санёк, - поправился он. - Так меня в армии звали. Я в России три года служил, ещё при Сэ-Сэ-СэРе.
     - В прошлой эре, - краешком губ усмехнулся низкорослый, протягивая руку и тоже представился:
     - Николай.
     - Значит – Мыкола! Мыкола по-нашему.
     - Николай, - настойчиво повторил тот и, глядя ему в глаза, твёрдо и неулыбчиво добавил:
     - И по-нашему, и - по-ихнему.
     - Какие мы важные, та с китайскими церемониями! – поцокав языком, повертел растопыренной пятернёй Санёк.
     Уловив создающееся напряжение, продолжил миролюбиво:
     - Хоть и хохол по происхождению, но я - руссак! Чувствую себя руссаком полным. Ты, похоже, уже местный?, - спросил у Николая.
     - Уже – да, – с достоинством подтвердил тот.
     - А я, как она, на заработки, - кивнул Санёк на Татьяну. – До этого - долго в Москве  вахтовал… Хороший был добуток, пока этим мракобесием всё не накрылось... – добавил он с сожалением. – Вернулся домой – злой. Так хотелось морду набить кому-то! Руки чесались, а повода не было. Ну – хряпнул стакан, не закусывая, взял гитару, сел на подоконник и что силы запел: «Как хороши в России вечера!» Из окна выглядываю – никого! Не то, чтоб упрёка - в форточку никто не выглянул. Подождал я, налил ещё стакан. И снова запел, ещё громче: «Как хороши в России вечера!»  А сам из окна выглядываю. Снова – никого. Ну, думаю: «преувеличивают в новостях». Подождал ещё немного, поглядел по сторонам, да и лёг спать с досады.
     - Скоро всё изменится, - как бы про себя, проговорил Николай.
     - Да, ты поосторожней там, Саня, - посоветовала Галь, - И тихонько, только для него добавила, скосив глаза на Татьяну, - У неё всю семью убили, прямо на улице, среди бела дня. У соседей дом сожгли…
     - На Донбассе? – бросил он короткий взгляд на Татьяну и сжал зубы, - Вот - мрази! Мрази конченные!
     Затем, помолчав, добавил:
     - Но я не на Донбассе. Я – далеко, в центре.
     - Не, достанут, говоришь? – усмехнулся Николай.
     - Да я - вэ-дэ-вэ-шником служил! Меня голыми руками не возьмёшь!
     - Через детей достанут…
     - Ха! – самодовольно заулыбался Санёк. Знаете - кто мой сын?! Многократный призёр по борьбе! Сейчас, правда, уже - на тренерской. У него кулак – как два моих, а плечи – во! Косая сажень. И к тому же он – гордость города. Пожать ему руку - даже мэру - за честь!
     - Ну почему Россия не включает нас в свой состав, как Крым? Ведь мы – русские! – подала голос Татьяна, переводя взгляд с невыразимой мукой то на Галь, то на Николая.
     - Россия обязательно поможет Донбассу!
     Гальия старалась придать своему голосу большей уверенности.
     - Вон из-за Крыма – какой резонанс пошёл.  Не присоединив его, там была бы сейчас бойня похлеще, чем в Донбассе. А помоги Донбассу явно – это - война с пол миром: с Европой, Америкой, Англией… Не готова ещё Россия.
     - Да что мы всё – о политике? – воскликнул вдруг Санёк, меняя тему, - Оглянитесь вокруг – у людей праздник!
     Будто услышав его слова, зазвучала весёлая музыка, и Санёк, переключившись, начал ритмично притоптывать на полусогнутых, приглашая в партнёрши и Галь.
     - Да-да! – поддержал его Николай, - На нас уже смотрят, как на белых ворон. Неподходящее место выбрано для нашей дискуссии.
     Потоптавшись немного с Саньком, который двигался в танце с завидной уверенностью, но весьма неумело, Галь отошла в сторону.
     Внимание её привлекли акробаты, которые после нескольких сальто по очереди, вдруг замирали в живой пирамиде. Ещё поодаль разыгрывалась трогательная сцена: на небольшом возвышении, кавалер в завитом напудренном парике, камзоле и белых чулках играл на флейте нежную серенаду, а его прекрасная дама, в глубоко декольтированном и с пышной юбкой платье, исполняла старинный менуэт, кокетливо прикрываясь веером. На эту сцену, с неожиданной для Галь сентиментальностью, глядел Николай.
     - Как красиво! – приблизившись, осторожно поддержала его Галь.
     Николай взглянул не неё и молча отвёл глаза.
     - Слушай, Коля, - нерешительно потоптавшись, начала, мучивший её вопрос, Галь, - А почему и в самом деле Россия не присоединяет Донбасс?
     - Присоединит, - как бы нехотя, раздумчиво ответил Николай, - когда исчерпает все остальные возможности.
     - Но почему, почему она медлит? Ведь люди гибнут, наши люди! Упускается момент, когда ещё не у всех украинцев отравлены мозги подставной идеологией… Ведь это решит проблему! – распалялась Галб.
     - Одну – решит, другие – навесит! – усмехнулся Николай.
     - Как? - оторопела Галь.
     - Слушай, зачем ты лезешь туда, где ничем не можешь повлиять? – насмешливо посмотрел на неё Николай.
     - Но я не могу быть в стороне. Я чувствую – надо что-то делать. Веду блог, где люди меня спрашивают и ждут ответ.  А я – сама плаваю в политике. Все официальные источники информации – при своих интересах. А я хочу знать истину!
     - Истину знает только Бог, - усмехнулся Николай.
     - Ох, я не так выразилась, - поправилась Галь. - Я хочу узнать и твоё мнение, ведь ты разбираешься в этом глубже меня, я знаю…
     - Ну и что тебе даёт твоё блогерство? Согревает душу?
     - Пока что - лайки оних и угрозы другихих. Закрыли сайт, хотя опоненты употребляют куда более недопустимые вольности. Но я открыла новый и теперь более осмотрительна. Ко мне уже вернулись почти все мои подписчики. И знаешь какую тактику я выработала? Жаркие дискуссии веду не на своём сайте, а поднимаю - в других. Так что никто на мой сайт и пожаловаться не может.
     - Я думал, они - о любви, а они – снова о политике! - засмеялся подошедший Санёк. – Кстати, как там твоя подруженция - Элизабэт НикифОровна? – глумливо меняя имя и переставляя ударения, спросил он.
     - Елизавета Никифоровна, - с улыбкой поправила его Галь, и тень грусти опустилась на её лицо.
     - Разошлись мы с ней во взглядах.
     - Небось – снова – политических.
     - Да, - кивнула Галия, - Оказывается мы с ней стоим по разные стороны баррикад. Понимаешь, - стала она пояснять, - У неё будто реально - кастрюля на голове. Никакие логичные доводы и факты ей в голову не проходят. Талдычит своё, согласно информации, одной направленности, которую одну и приемлет.
     - Да брось ты бесполезно переубеждать бабушку с зацементированными мозгами! – посоветовал Санёк.
     - Ну, с вами хорошо, а мне – далеко ехать! - стал прощаться Николай, когда фестиваль стал заметно затухать.
     Засобирались и остальные. Санёк проводил женщин на две трети пути, а потом они уговорили его свернуть на свою дорогу - им уже не далеко дойти и самим.

     Вернулись они усталые, но под большим впечатлением. Уснули, что называется, без задних ног.
     Поднявшаяся рано на работу и, проходя мимо, проснувшейся и приветливо отозвавшейся ей, подселенки, у Галь зародилась надежда, что она всё же, если не останется, то хоть задержится, хотя бы, на несколько дней. Вечером спешила домой в приподнятом настроении в надежде, что там её ждут.   
     Взгляд её разочарованно упёрся в голую кушетку. Растеряно провела глазами по комнате, ища хоть какой-то след присутствия Татьяны - хотя бы клочок бумаги, брошенный второпях. Но постель была сдана хозяину, всё тщательно убрано.
     Больше они не встречались

     Шёл 2016 год.