Три рейса - на всю жизнь...

Этой осенью мы с детьми несколько дней провели в Воронеже, на олимпиаде "Иннагрика". Вернее, младшая была на олимпиаде, решала биологические задачи, целыми днями в лабораториях - мы же со старшей сопровождали ее, но в лаборатории сопровождающих не пускали, и мы были предоставлены сами себе в предоставленной нам гостинице "Хилтон", за что сердечная наша признательность руководству Олимпиады.

Мы просыпались раным-рано, бегали провожать автобусы, отвозящие детей в лаборатории, завтракали - прекрасные завтраки в гостинице! - затем залегали отдыхать часов до двенадцати - в Хилтоне такой комфорт, что грех не отдохнуть в райских условиях - и потом уже шли по Воронежу - и на пробежки, и в манеж, и в музеи,  и просто к реке. Один родитель, сопровождая дитя, умудрился наловить рыбы в Воронеже -реке, такой это был страстный любитель рыбалки. Надо было видеть, как он счастлив - он ведь приехал со снастями, знаючи! Женщины, кому удалось посмотреть спектакли воронежских театров, больше выглядели уставшими.

Нет, мы поняли - Воронеж не любит гонку, он уважает размеренность и спокойствие. Без этого вечных дорожных пробок не преодолеть: строился город, и никто не знал, что будет он миллионником. А вот он стал. И встал в вечных пробках на не рассчитанных на суету узких улочках. Воронеж ценит терпение и философию - видимо, особо благосклонен он к поэтам и рыбакам, одаряя их необыкновенно щедро.

Моим дочкам Воронеж подарил участие в "Иннагрике" : в 2022 году - старшей, в 2023 - младшей. Мне подарил целую россыпь стихов о себе - то есть о благословенном граде Воронеже. Его только начни хвалить - так он и старается. Воронеж любит себя, это я отметила тоже))) И, только уедешь - вновь хочется там побывать.

Воронеж! Пригласишь нас ещё раз?

Но вот что еще подарил мне этот город, кроме стихов и множества новых знаний и озарений - он преподнес мне встречу со страницами родной истории, которые чуть не прошли мимо меня, хотя были априори ( до опыта, без доказательств) для меня очень значимы.

В один из дней я переключала утренние программы (а дома у меня такого сибаритства нет, смотрю только новости и что-то прицельно, но редко), телевизор же в Хилтоне огромный - приятно смотреть из постельки - и напала на фильм - о военном санитарном поезде... У меня, родившейся в городе эвакогоспиталей, Фурманове - ушки на макушке. Но времени нет наслаждаться фильмом. Город ждёт... Отмечаю только точные попадания артистов и постановщиков в быт эпохи... Записываю, чтобы потом пересмотреть...

Это "Спутники" по книге Веры Пановой "Спутники". Про санитарный поезд 312, сформированный в Вологде и ездивший по фронтам.

Вот - и книга Пановой, и сразу три фильма по этой книге могли пройти мимо меня!

А почему это так меня трогает?

Родной город Фурманов ( бывшая Середа, родина Дмитрия Фурманова) принимал во время войны огромное количество раненых. Немыслимое число номеров эвакогоспиталей в Ивановской области... В строй возвращалось 90 процентов бойцов!

На Фурмановском кладбище, где захоронены мои родные, есть аллея умерших в госпиталях города в войну. Где-то нет имен, где-то нет фамилий... Но у каждого бойца - свой памятник. И памятников всего несколько десятков. А прошли через Середу - десятки тысяч.

И мои родные, большая семья, жили среди этого "тылового лечебного фронта".

Железная дорога делит Середу на две части. Связывает Ленинград и Горький - то бишь Санкт-Петербург и Нижний Новгород. Через Иваново идут пути с севера на юг и с запада на восток. Я думаю, маршрут 312-го поезда проходил и через Середу.

Фронт не затронул Ивановскую область, спасительный Северовосток – область северо-восточнее столицы. Но Ивановская область была одним сплошным госпиталем. Под госпитали были отданы здания институтов, школ, домов культуры, гостиниц. Общественный транспорт стал предназначаться для перевозки раненых – так, в Иванове под «медицинский транспорт» была отдана половина трамваев.

В госпиталь превратился и Фурманов (а имя писателя Дмитрия Фурманова, сподвижника легендарного Чапаева, было присвоено городу Середе за три месяца до войны – в марте 1941 года. Дмитрий Фурманов родился в Середе, его дом и наш родовой дом стояли напротив друг друга, на Вознесенской улице, что будет потом называться Большой Фурмановской, и где на вековых липах есть ещё следы от железнодорожных гвоздей, на которых крепились верёвочные качели – в разное время мы качались на них. Вот только мой красивый старинный дом сгорел, а его дом, такой же большой и старинный,  - разрушился от времени, но всё это будет потом).

Город Фурманов был тыловым госпиталем.

Под лазареты были отданы все школы, все подходящие помещения. Одна из школ продолжала обучать детей в помещении городской бани, другие тоже обходились подсобными помещениями. Дети помогали в госпиталях на посильных работах…

Вот что рассказывает Валентина Ивановна Рубцова, 1932 года рождения, коренная жительница Фурманова о тех днях:

«Однажды по радио объявили о прибытии очередной партии раненых, при этом попросили свободных от работы горожан помочь принять их – в просьбе было что-то необычное. Мы, дети, тоже прибежали на вокзал. Прибывший состав представлял собой ужасное зрелище: изрешечены или снесены крыши вагонов, в стенах – дыры от пуль и снарядов – фашист поиздевался над беззащитным составом. Когда стали вытаскивать бойцов, получивших ранения дважды: на поле боя, и в санитарном поезде – мы увидели столько крови, беды и боли, что заплакали самые крепкие из помощников.
Потом стали выносить убитых. Тех, кто погиб во время фашистского налёта. Их было так много, что ужас сковал всех присутствующих.
Мы увидели машиниста. Он выбрался из кабины паровоза, плашмя упал на землю, какое-то время лежал недвижно, повторяя одно слово: «Довёз».
Раненых погрузили на повозки и повезли в госпиталь, что располагался в здании сегодняшней картинной галереи. Дороги тогда были вымощены крупным булыжником, повозки тряслись, подпрыгивали на камнях. Раненые, испытывая неимоверные муки, стонали и кричали. Ничего более ужасного я никогда не испытывала в жизни.
Мы проводили повозки до самого госпиталя. Когда-то здесь работала школа, в которой я мечтала учиться.
Теперь из-за наплыва военных госпиталей помещений не хватало, и мои первые школьные уроки прошли в помывочном отделении новой бани на улице Возрождения. Да где мы только ни учились: в фойе банка, в гостинице на Октябрьской улице, на кирпичном заводе. Но именно там, в первой нашей школе, мы услышали потрясающую историю подвига Зои Космодемьянской…»

Это выдержка из книги «1941 – 1945. Дети войны. Воспоминания фурмановцев». Драгоценную книгу мне подарили в библиотеке родного города, в память о моём творческом вечере для детишек летнего лагеря. Рассказанное в книге привело к появлению стихотворения «Станция Фурманов»:

Шпалы в том же мазутном узоре,
Тех же туч на закате гряда…
Словно иглы, сшивают просторы
Проходящие поезда.

Этот медленный и многотонный –
Всё цистерны брюхатые в ряд.
Тот быстрей: зеленеют вагоны,
Растрясают свой груз, дребезжат.

А потом подойдёт пассажирский –
Равнодушно глядят из окна
Жизни те – в суету этой жизни,
А ведь жизнь у природы одна.

И лишь только в картонном билете
Я узнаю, в котором часу
Паровоз запоздалый приедет
С жарким глазом на чёрном носу.

Он задержится, паром подышит,
Он заправится чистой водой,
И его машинист не расслышит
То, что город зовут Середой,

Что не надо бояться бомбёжек,
Что закрыт тыловой лазарет,
Что стоянка теперь уже может
Быть бессчётное множество лет…


Минувшее настолько рядом с нами, будто оно ещё длится…

Но пережившие войну редко делятся воспоминаниями, настолько воспоминания страшны и тягостны. И даже крупицы воспоминаний – драгоценны…

Вот запись врача Нины Николаевны  Кожемякиной, родившейся в Фурманове в год начала войны:

 «Со следами, оставленными войной в нашем, не фронтовом городе, нам пришлось встретиться значительно позже. Папа построил дом неподалёку от седьмой школы. Между школой и нашим домом имелся колодец, заваленный всяческим мусором. Жители улицы, страдавшие от отсутствия воды, решили очистить его. Принялись доставать мусор и поразились огромному количеству перевязочного материала кроваво-бурого цвета, которым был заполнен колодец. Кроме того, из него доставали гипсовые повязки, шины, лангеты. Во время войны в школе номер  семь располагался военный госпиталь. Мы смотрели на груды отходов его деятельности и ужасались количеству раненых, лечившихся здесь, тяжести их ранений, крови, пролитой нашими солдатами.
Меня долго трясло от увиденного. И я снова приставала к отцу: «Расскажи, было на войне». Он молчал, хмурился, потом нехотя отвечал: «Страшно там было. И знать вам об этом вовсе не надобно. Мы за вас отвоевали, перебили фашистов».

Я приведу справку из истории Фурмановского здравоохранения:

«В период Великой Отечественной войны в районе было размещено 5 эвакуационных госпиталей. Госпиталь № 1886 действовал с самого начала войны до конца. Сначала он размещался  в здании 1 средней школы (позднее школа № 7), где было 200 коек. К августу госпиталь занял еще и городскую больницу, а в сентябре- здание 3-ей неполной средней школы . Первые раненые поступили 22 июля 1941года. В период обороны Москвы раненых доставляли в госпиталь с поля боя и делали хирургические операции. В школах № 5 и № 6 работали госпитали № 1607 ( до 1942года) № 3440 ( до 1943года), № 5853 ( до 1944г) . Госпиталь  № 5110 располагался в п. Игнатовское ( в здании дома отдыха). За годы войны через руки врачей и медицинских сестер прошло около 20 тыс.раненых и больных фронтовиков»

Мне остаётся добавить только, что до города поезд идёт семь часов от Москвы – одну ночь, и столько же от Ленинградской области. После этой ночи раненых ждало спасение, выздоровление.

Но вы уже знаете историю об одном из поездов…

Вдумайтесь в цифры: 20 тысяч раненых и больных фронтовиков… И это при том, что город очень мал… В помощи раненым так или иначе были заняты большинство жителей города.

Вот отрывок из  воспоминаний ветерана труда Валентины Николаевны Пашиной:

«В 1941 году мне и моим одноклассникам было по пятнадцать лет. Суровое время войны, словно растерявшись перед нами, не смогло присвоить нам, пятнадцатилетним,  никакого социального статуса.
Мы не были взрослыми. Взрослые, наши мамы, дол изнеможения работали на производстве, мучились в поисках того, чем накормить детей, болью исходили от страха за мужей, ушедших на войну.
Мы были ещё школьниками. Как школьнице, мама сурово говорила мне: «Ты бы, Валентина, поучила уроки-то. Стыдно, поди, перед учителями глазами хлопать!» Как ребёнок, я легкомысленно отмахивалась: «Ещё успею». Ни мама, ни я не упоминали о том, что «поучить уроки» я должна была после того, как отдежурила в госпитале, справилась с обязанностями по хозяйству, позанималась с младшей сестрёнкой.
В госпитале, сами ещё дети, мы помогали ухаживать за ранеными, писали под их диктовку письма, поднимали их настроение, выступая перед ними с концертами. Выдадут нам халаты, длинные, широкие, завернёмся в них, подпояшемся и пошли по своим палатам. Раненые рады, улыбаются. Только обход палат обычно длится недолго. Для нас готово следующее задание. Как старшеклассницы, мы помогали медсёстрам: стирали, гладили, скручивали буро-красные бинты. Случались ситуации и посложнее. Однажды мою одноклассницу Нину Рыжову, надо сказать, что она мечтала о карьере врача, позвали в операционную. Бойцу ампутировали ногу, а Нину попросили держать её. Ногу отрезали, она грохнулась на пол, а вместе с ней и моя подруга. «Ни за что не буду врачом», - сказала она после того, как её привели в чувство. Только потом, видимо, уже научившись переносить людские страдания, боль, кровь, она всё-таки врачом стала. И ещё каким!»

Да, весь город Фурманов был тыловым госпиталем…

На кладбище есть аллея с могилами воинов, одинаковые ухоженные белые памятники с красными звёздами… Но эти маленькие обелиски теряют одинаковость, если посмотреть на таблички. Сведения на табличках будто разорваны временем: где только звание воина, где только фамилия, где фамилия и имя, где имя и отчество, где – звание и инициалы…

Русские, татарские, кавказские имена… Чьи-то документы были залиты кровью, кто-то не мог назвать имя… Как оставила война, так и осталось. Несколько десятков памятников. Это немного по сравнению с количеством бойцов в госпиталях того времени. Оказывается – и эти данные есть в архивах – ивановские медики работали так, что 90 процентов раненых возвращались в строй! Только одну аллею оставили фурмановские доктора на своей земле – да и ту какую-то очень светлую, белую, как чистое небо, под белыми берёзами, близ пшеничного поля… С этой аллеей у меня связано одно воспоминание, важное для меня. Когда мне было лет пять-шесть, я смотрела на это пшеничное поле в летний день. На горизонте – деревня, холмы, церковь разрушенная… И меня отчетливо позвали по-имени. Кто-то – небо или поле. Даже не голос, а – мыслеголос. Наверное, Флоренский назвал бы это проявление Словом - Логосом. Такой штрих в судьбе, который не хочется забывать, и о котором, я чувствую, надо сказать, чтобы эта информация не исчезла. Потом много чудесного будет происходить со мной в жизни, но в истоке – этот благодатный призыв. Может, у многих людей было такое «призывание» в жизни, только кто-то не обращал внимания, кто-то не счел важным для упоминания. Я и пишу, чтобы задумались – может, это и есть «призвание», «вдохновение»? Тот «голос» и вправду был похож на вздох природы… Единственное, что я могла – это привезти своих детей на то же самое место, в такой же летний день – мы вместе прошли по военной аллее, мимо аллеи «чернобыльской», мимо памятника жертвам Революции на братской могиле тогдашних лет, побывали на мусульманской части кладбища – а это, наверное, треть всего  «деревянного города». Там покоятся Марьям и Серажитдин Махмутовы, а в православной части у нас – Баландины и Сабаничевы… Мария, Михаил, Иван, Константин, Вера, Людмила и Павел…

Моим родным я обязана очень многим. Не одюжили бы они все тяготы военного тыла – и не было бы никаких моих книг…  Так, бабушка Мария была матерью-героиней, имела орден третьей степени, а детей родила не шестерых, как вырастила, а намного больше, да выжили не все. Дедушка Михаил ездил в голодные годы по дальним деревням, менял одежду и обувь , всякую утварь на продукты, так и выжили. Дядя Иван сам делал обувь, как настоящий сапожник, бабушка и дочки умели шить, старинная ножная машинка «Зингер» выручала, и инструментов в доме было много – с инструментами да умениями всегда подспорье было… Дядя Лёня воевал, но, вернувшись, о войне не рассказывал… Тётя Людмила была медсестрой, как старшая, помнила всё в  тыловом городе – но тоже ничего не рассказывала малым детям. Дядя Костя, тётя Вера, тётя Рита сами были детьми во время войны… Моя мама родилась в 43 году, младшая из детей Марии и Михаила.

О былых тяготах не желали говорить, веря в хорошее. А дети расспрашивают только о том, что слышат…  Вот и получилось, что знаю я из рассказов родных непростительно мало.

В 43 году, когда родилась моя мама, Воронеж стоял в руинах, героически оборонялся и не пустил фашистов пройти сквозь себя. В 43 году наш родич, 22-летний летчик-ас Алексей Припорин погиб, защищая небо Ленинграда... В 43 году где-то колесил между фронтом и тылом доблестный санитарный военный поезд милосердия - поезд 312.  Вот поэтому я готова была ловить каждую секунду экранного времени "Спутников".

В сорок третьем году родилась моя мама.
В сорок третьем году, в середине войны.
Ни секунды без ран, ни тропинки без шрама
На великом пространстве единой страны…

В сорок третьем году, в самый сумрак блокады,
В январе, в светлый день после дня Рождества.
Над сугробами – гроз громовые раскаты,
Над войной – Вифлеемская светит звезда.

А внизу – жаркий пар от разрывов клубится,
Исчезают народы, даря кровь и плоть
Территории сердца – Державе, Столице,
И родимому дому, где смотрит Господь
Со старинных икон,
со страницы Корана,
С семисвечника, ластясь лучом огневым…
В сорок третьем году родилась моя мама,
Чтоб умершим – не сгинуть,
                чтоб выжить – живым.

Да чтоб было кому по стандартному следу
Госпитального кладбища тихо брести,
С безымянным солдатом незримо беседу
Невзирая на то, что он призрак – вести…

Чтоб с утра занавеску от тёплого Солнца
Отодвинуть, и в мирном своём городке
День Победы встречать –
            жить светло, как живётся
Средь России,
  средь звёзд,
                в стихотворной строке…

В сорок третьем году родилась моя мама…

Да, вот поэтому я, приехав домой из Воронежа, стала искать информацию о "Спутниках" - это третий фильм по книге, и он, заинтересовав меня сюжетом - настораживал нарочитой "идейностью", пропущенной через сито разгула современности. Поэтому я стала смотреть сначала вторую экранизацию книги - четырёхсерийный фильм "На всю оставшуюся жизнь". Тем более - известная каждому песня - из этого фильма.

И я влюбилась в этот фильм...

Но - давайте по-порядку. Мало ли, как я смотрела. Мы разберем три фильма об одном поезде в порядке их выхода на экраны. Так будет справедливо.

Итак, рейс первый. "Поезд милосердия" - называется этот черно-белый односерийный фильм.

Ну и что можно успеть за одну серию? Ничего. Всё очень сокращённо. Нет, не спасает даже игра великого Евгения Лебедева: он играет ленинградского врача Супругова. Маменькиного сынка, эгоиста, приспособленца.  Каким был в начале фильма, таким и остался. Война не изменила его характер. Хотя это по-своему честный и прямой характер, не виноват он, что в маленьком и кривеньком диапазоне. На маленьком отрезке всё прямо. А что видят окружающие, кто может шире посмотреть - для этого Супругова и недоумение, и загадка. Судьба дарит встречу с медсестрой Юлией - но своей полушкурной - и честной! - делёжкой сала Супругов разрушает всю чудесную встречу...

Собственно, кроме игры Лебедева - в фильме особо радоваться нечему, я не смогла заметить больших удач и оригинальных находок. Сокращённо, скомканно. Выигрышные сцены не показаны. Затянутых - много. Один раз посмотреть - и достаточно. От хроники отступает, до высокой художественности не дотягивает. Но, может, кому-то западёт в душу сильнее, чем мне.


Текст в работе