Пролеткульт Родные лица Часть 2

   
    ГЛАВА ВТОРАЯ
   
    ПРОЛЕТКУЛЬТ

  После революции дед активно включается в творческую и общественную жизнь Петрограда, занимает
руководящие посты в петроградском Пролеткульте,культурно-просветительских организациях города.
В 1918 г. он вступает в ряды РКП(б). О работе его в этот период можно прочитать в воспоминаниях его современников и в различных печатных изданиях. Так, писатель и журналист, редактор пролетарского журнала «Грядущее» И.  С.  Книжник пишет в своих мемуарах: «В  декабре 1919  г. состоялась 1-я конференция пролетарских писателей Петрограда и губернии и тогда же
возник Союз Пролетарских Писателей, в который во-
шел и я. Ответственным организатором литературного отдела Пролеткульта был Павел Арский, секретарем  –
Я. Бердников».
   В журнале «Грядущее» (№ 4) за тот же год есть такая информация: «С 24 по 27 апреля прошла 3-я конференция Пролетарских просветительских организаций.Принят Устав Пролеткульта и избран Центральный комитет в составе 15 чел. – т. А. Маширов-Самобытник - председателем, И. Садофьев и И. Никитин – товарища-
ми председателя, Зверев  – секретарем, тов. В.  Игнатов, П.  Кудели и Книжник  – членами Президиума и членами – А. Мгебров, Колпиков, Арский, Озолин, Сирвинт,
Николаева, Гельфонд».
  Еще одна запись И. С. Книжника: «Из других руководящих работников Петроградского Пролеткульта отмечу еще Илью Ивановича Садофьева, Якова Петровича Бердникова, Павла Александровича Арского, Ивана Ивановича Никитина. Все они были по происхождению из крестьян, но стали городскими рабочими, с 1912 года первые три печатали стихи в „Правде“…»
  В  тех же записях, рассказывая о работе Первой конференции пролетарских писателей 1919  г., Книж-
ник пишет, что на ней была отмечена «хорошая работа театрального отдела Пролеткульта под руководством
П. А. Арского и А. А. Мгеброва».
  И  далее: «15 июня 1920  г. состоялась 4-я общегородская конференция пролетарских культурно-
творческих организаций в Пролеткульте. На этой
конференции я опять переизбран в члены Исполкома Пролеткульта и в члены Президиума и назначен заведующим научно-литературным отделом. В  Союзе пролетписателей избран членом редакции журнала Пролеткульта „Грядущее“. Заведующим литературной
секцией в научно-литературном отделе был Павел Арский».
  Другой соратник деда по петроградскому Про-
леткульту, в частности по работе в театральном отделе и театральной студии, А.  Мгебров в книге «Жизнь в
театре» рассказывает: «Под крылом петроградского
Пролеткульта в те дни организовалась большая группа пролетарских поэтов и беллетристов, в их числе на первом плане те, которые выдвинулись еще до революции, за 1911–1917: Маширов-Самобытник, Илья Садо-
фьев, А. Гастев, А. Поморский, А. Крайский, Бердников,Н.  Рыбацкий, П.  Арский, беллетрист Бессалько. Впоследствии присоединились Дм. Мазнин, И.  Васильев,
Евг. Панфилов, Ионов, Оксенов, Веснин и др. В настоящее время эта группа входит в Ленинградскую ассоциа-
цию пролетарских писателей…
   …Каких-то определенных программ еще не было.Только огромная жажда знаний…
  Во главе тогдашнего Пролеткульта стояли поэты: П.  Бессалько, Маширов-Самобытник, Илья Садофьев,
Кириллов, Илья Ионов, Александр Поморский, П.  Арский и др. Но они были не только поэтами  – они пришли из крепкого революционного подполья, принеся с собой тоску и все его бесконечно свободные, радостные
грезы о человечестве и еще – песни и музыку машин, что подслушали их сердца от самой колыбели…»
 


* * *


   Что же это была за такая организация  – Пролеткульт? Само ее название уже говорит за себя – культура для пролетариата. Идея о ней родилась задолго до революции. Ее идеологи считали, что рабочие должны иметь свою литературу, свое искусство, свой театр, которые полностью отличались бы от буржуазных, и они бы
сами, люди от станка, их создавали. «Правда» в первом номере, вышедшем 22 апреля 1912  г., призывала рабочих к «смелому участию в литературе», а издательство большевиков «Прибой» решило выпустить сборник
пролетарских писателей, поручив его редактировать
А.  М.  Горькому. Издательство через газеты обратилось к рабочим с просьбой присылать стихи и прозу. Горький
отобрал 49 произведений. Этот первый сборник про-
летарских писателей вышел в 1914  г. В  предисловии к нему Горький писал, что «возможно, об этой маленькой книжке со временем упомянут как об одном из первых
шагов русского пролетариата к созданию своей худо-
жественной литературы». Деда там нет, но встречают-
ся стихи А. Гастева, М. Артамонова, П. Бессалько и др.,
которые через несколько лет станут его соратниками по
Пролеткульту.
   Пролеткульт был утвержден накануне революции (в октябре 1917  г.) на конференции пролетарских писателей в Петрограде, созванной по инициативе А. В. Лу-
начарского. В его задачу входило – создание революционного искусства, широкая просветительская работа в
массах, их активное участие во всех видах художественного творчества.
  На Екатерининской улице (позднее ул. Пролет-
культа) в огромном шестиэтажном доме бывшего Благородного собрания[5]открылся Дворец пролетарской
культуры. По всему городу были расклеены объявления,приглашающие туда молодежь, «жаждущую творчества и искусства».
______________________
[5]Так назывался игорный клуб, основанный в 1858 г.
______________________

  Как тут не вспомнить, немного отвлекаясь в сто-
рону, один любопытный исторический случай. Во время Первой мировой войны министр внутренних дел Алексей Николаевич Хвостов приехал в начале января
1916 г. в Ставку главнокомандующего – Николай II производил смотр пехотной дивизии. Хотя немцы усиленно
распространяли слух, что российская армия разута и
раздета, войска маршировали перед царем в новых сапогах, натертых до зеркального блеска. Хвостов не мог
нарадоваться на солдат, лихо отбивающих шаг крепкими подметками. Но стоило ему случайн оотойти в сторону, как за холмом он обнаружил наглую «показуху» – солдаты, готовящиеся к парадному выходу, с пожарной
скоростью переодевались в сапоги тех, кто только что прошел перед царем. Сомнений не было, наша армия находится в критическом положении. Хвостов позавидовал ловкачу начальнику дивизии, и тут ему пришла в голову мысль о том, что надо поднять у солдат настроение – развлечениями, песнями, музыкой. Пусть появит-
ся хотя бы видимость благополучия. И  Алексей Николаевич подписал циркуляр, по которому губернаторам,
градоначальникам, начальникам областей, губернским жандармским управлениям полиции предписывалось
в кратчайший срок принять меры для розыска по всей
России… народных талантов.
  При обсуждении циркуляра в Государственной
думе лидер кадетов Милюков высмеял административ-
ный порыв Алексея Николаевича, а писатель Аркадий Аверченко разразился в «Новом Сатириконе» ядовитым фельетоном.
  В истории России это был, вероятно, единственный случай, когда ради поисков народных талантов мо-
билизовали все чины полиции. Можно себе представить, как какой-нибудь городовой приходил к дворнику и спрашивал:
  – Есть в доме народные таланты?
  – Никак нет, – старательно отвечал тот.
 

   В Пролеткульте с талантами не было проблем: туда
сразу повалили толпы людей. А.  Мгебров вспоминал:
«Немедленно по всем отделам была открыта запись в са-
мом свободном и неограниченном масштабе, прием для рабочих и крестьян. Кто только не приходил тогда на наш огонек  – дети, девушки, юноши с баррикад, бородачи в зипунах и лаптях из деревень, неведомые никому поэты, царапавшие до этих дней каракулями стихи в подвалах,или под крышами домов, или просто за рабочим столом,или в клубах. Я никогда дотоле не видел таких лиц и одея-
ний, какие появились в стенах Пролеткульта».
  С  самого начала дед работал в двух его отделах: литературном (Лито) и театральном (Тео), а в Лито был
еще заведующим литературной студией (позже он возглавит и Тео).
  Литературный отдел оказался самым популяр-
ным. После революции людей охватил какой-то поэтический бум: одни писали стихи, другие с жадностью их читали и слушали. В Петрограде все редакции газет
и журналов были завалены горами рукописей. Дай бог,
чтобы из сотен этих стихотворений можно было выбрать и опубликовать хоть одно, да и то после основательной переработки. При райкомах партии и союза
молодежи появились литературные коллегии, которые отбирали талантливых людей и направляли учиться в
Пролеткульт. Вот с такой аудиторией, уже проявившей свои творческие способности, и работал дед в литературной студии.
  Ничто не могло остановить тягу этих людей к знаниям – ни война, ни голод, ни холод в помещении Двор-
ца. Четыре раза в неделю, в вечернее время от 7 до 11
часов, приходили они на свои занятия. Журнал «Грядущее» сообщал: «В  литературном отделе за сентябрь и половину октября, несмотря на войну, также происхо-
дили регулярные занятия литературной студии, насчитывающей до 25 проц. писателей.
Лекции читали: по теории стихотворения т. Гуми-
лев, по теории словесности  – т.  Синюхаев, по истории
литературы – т. Лернер, по теории драмы – т. Виноградов, по истории материальной культуры – т. Мищенко.
  Чуковским прочитаны доклады о Некрасове, Горьком и Уолте Уитмене.
Лекции Горького поболезни временно отложены».
  Несмотря на то что среди руководителей Пролеткульта шли постоянные споры о чистоте пролетарского искусства, отрицании буржуазного наследия и
союза с интеллигенцией, дед приглашал читать лекции преподавателей из петербургского университета и литературных институтов, известных писателей и поэтов. Н. Гумилев говорил, что никогда не видел такой целеустремленной молодежи, как в Пролеткульте. Пушкинист Лернер готов был часами рассказывать о своем
кумире, видя, как слушатели жадно ловят каждое его слово.
  Интересные воспоминания о занятиях с пролетарскими поэтами[6]оставил поэт Владислав Ходасевич:
«Начиная с первой же лекции мои слушатели стали в антрактах обращаться за разъяснениями: одним хо-
телось точней уяснить непонятное, другие, напротив, просили несколько углубить и расширить то, о чем в
лекции говорил я слишком для них элементарно. Эти
кулуарные разговоры позволили ближе ознакомиться со студийцами. На основании этого знакомства я могу
засвидетельствовать ряд прекраснейших качеств русской рабочей аудитории  – прежде всего ее подлинное
стремление к знанию и интеллектуальную честность. Она очень мало склонна к безразборному накоплению
сведений. Напротив, во всем она хочет добраться до „сути“, к каждому слову, своему и чужому, относится с
большой вдумчивостью. Свои сомнения и несогласия,порой наив ные, она выражает напрямик и умеет требо-
вать объяснений точных, исчерпывающих».
_____________________
[6] Воспоминания В. Ходасевича относятся к московскому Пролеткульту, но, наверняка, и в Петрограде была такая
же аудитория, где уже потом работал Ходасевич.
______________________


  Дед занимался и социально-бытовыми проблемами студийцев. Одним помогал устроиться в общежитие, другим доставал талоны на питание в пролеткультовскую
столовую. В  апреле 1919 года на третьей Петроградской
общегородской конференции пролетарских культурно-
просветительских организаций он сделал доклад оборганизационных задачах студии. По докладу была принята
резолюция, в которой, в частности, говорилось:
  «Заслушав доклад т. Арского об организационных
задачах литературной студии Пролеткульта, III конференция считает необходимым в целях более свободного развития и углубления литературного творчества улучшить материальное положение рабочих поэтов и
писателей освобождением их на время занятий в литературной студии от работ на фабриках, заводах и в учреждениях и созданием нормальных условий для творческой работы».
  Не меньшую работу дед проводил в самом ли-
тературном отделе, выступая с докладами, организуя встречи с известными литераторами. Чего только ни придумывали тогда он и его коллеги: устраивали диспуты, литературные суды, устные выпуски газет. Ну, и конечно, часто читали и разбирали новые стихи, приглашая принять участие специалистов. «Помню,  – пишет Книжник,  – выступление известного пушкиниста Н. О. Лернера с обстоятельным разбором стихов Маширова-Самобытника, Садофьева, Арского и др. пролетпо-
этов». Однако, замечает дальше мемуарист, некоторые товарищи обижались на критику, так что «руководители Пролеткульта вынуждены были выступать с разъяснениями в журнале „Грядущее“».
  Во Дворце Пролеткульта, где обычно проходили все мероприятия, было холодно, поэтому писатели
собирались у кого-нибудь дома и чаще всего у деда, на Итальянской, 29, куда он переехал после революции с Гороховой улицы. В журнале «Грядущее» за 1919 г. есть
сообщение: «Ежедневно по субботам, все по тому же адресу  – Итальянская, 29, устраиваются литературные
вечера. Предметом обсуждения на состоявшихся вече-
рах было „Динамичное начало в поэзии“ – доклад П. Ар-
ского».
  В  квартире деда побывали многие известные люди. Однажды здесь состоялась встреча с Максимом
Горьким. Разговор шел об отношении пролетарских писателей к крестьянству. Эту встречу четверть века спустя описал известный советский писатель Константин Федин, старательно подчеркивая пренебрежение Горького к аудитории. Приводит Федин и замечания Алексея Максимовича по поводу обстановки квартиры деда,
и хотя они не очень лестные, но дают некоторое представление о петроградской обители моих предков.
  «В  марте (1920  г.  – Н.  А.),  – пишет К.  Федин,  –
меня пригласили в Ассоциацию пролетарских писателей: там должна была состояться встреча с Горьким.
В  маленькой комнате на Итальянской улице молчаливо
ожидало человек двенадцать.
  Горький задержался у входа, изучая пышный рисунок высоких китайских ваз, по-видимому, ценимых хозяевами квартиры. На него смотрели как на строгого
эксперта, от оценки которого зависит счастье целого дома[7].

_____________________
[7] Горький очень любил китайские вещи, о чем вспоминают многие его современники. К. И. Чуковский описывает:«Сидит Алексей Максимович в китайском раскидном кресле. На полках стоит простой и тонкий китайский нефрит.
В  комнатах Марии Федоровны вещи конца ХIХ века. Тоже много китайских вещей, но это другой Китай, тот, который любили дамы, – выпуклая резкая слоновая кость на черном лаке».
______________________

  – Ничего не стоят, – безжалостно сказал он.
Сумрачный, с больным лицом, покашливая, он пожимал всем руки и разглядывал исподлобья обступившие его лица.
  – А вы как здесь? – буркнул он мне.
  Сели вокруг стола. Горький подождал – не заговорят ли, – но все молчали.
  Шел дневной час, низкое, серое небо, наползавшее на окна, готово было пролиться мокрым снегом. Тени в
комнате ложились безразлично, как в сумерки.
  Горький думал вызвать беседу, разговор, но уви-
дел, что от него ждут речи или что-то вроде доклада. Все на него смотрели, не отрываясь, точно на знаменитого
лектора. Тогда он заговорил.
  Голос его был глух, слова медленны, будто трудно было их произносить. Сказав короткую фразу, он при-
сматривался к ней, верна ли она, и, если она нравилась, повторял два-три последних слова.
  –  Необычайно важно теперь понять, что проле-
тариату принадлежит вся власть, что ему много дано и что с него много спросится. Весьма много. Теперь вы, пролетарские литераторы, обязаны отвечать не только
перед одним пролетариатом, а перед всем народом. Ответственность возросла. Задачи появились новые и нелегкие. Нелегкие задачи, да-с…
  Он постепенно расправлял плечи, как в работе,которая вначале делается неохотно, но понемногу втягивает, бередит работника. А  Горький был зол на работу, у него в руках все горело. Он как будто вымещал: доклад желали послушать?  – ну и пеняйте на себя, слу-
шайте!
  –  Ныне вам приходится обращаться не только к своему брату. Крестьянство ведь тоже права к революции предъявляет.И справедливо: у него своя доля в революции. Ваш язык должен быть понят и крестьянином. Если вы будете петь непонятные ему песни, он просто
слушать не станет. Иные же ваши песни ему могут и не понравиться. Особенно, если заладите про свою персо-
ну петь…
  Создание новой культуры  – дело общенародное. Тут следует отказаться от узкоцехового подхода. Культура есть явление целостное.
  <…> В  неподвижности, с которой Горького слу-
шали, было видно не только алчное внимание или невольное благоговение, но и непрерывный внутренний
спор слушателей, несогласие с говорившем. Любование речью и опасения перед ней то чередовались на лицах,
то необычносовмещались, будто люди созерцали нечто красивое, но угрожающее.
  <…> Кончив говорить, Горький спросил, не будет
ли вопросов. Долго молчали. Потом кто-то задал вопрос, возвращавший к тому, что было сказано. Горький без удовольствия повторил соответственно место своей речи. Опять замолчали. Горький поднялся, поклонился
и пошел к двери. Все встали его проводить»[8].
___________________

[8]К. Федин. Горький среди нас. М.: Молодая гвардия, 1967.

___________________
 
 Горький был не очень умелым докладчиком, а так как он еще себя плохо чувствовал и у него оказалось «сумрачное» настроение, естественно, ему не удалосьвоодушевить аудиторию. Так бывало и на других его выступлениях. Книжник вспоминал: «Выступал раз и Максим Горький с докладом о психологии литературного творчества. Будучи плохим оратором и сам заявив об
этом с самого начала, Горький затронул общие вопросы о взаимоотношениях рабочего класса и крестьянства и
о значении воли в творчестве, что вызвало ряд возражений Маширова, Кия, мои и др.» .
  Между тем Алексей Максимович еще до революции был хорошо знаком с некоторыми пролетарскими
писателями, следил за их творчеством, принимал их у себя дома. Сохранились воспоминания поэтов «Правды», как они на квартире Горького обсуждали выпуск
первого альманаха «Пролетарские писатели». После революции писатель тоже приглашал их на обеды, бывали там и дед с бабушкой. По воспоминаниям бабушки, Горький всегда много шутил и оказался человеком на редкость остроумным. На всех этих встречах присутствовала его гражданская жена, актриса Мария Федоровна Андреева, бывшая тогда комиссаром театров и
зрелищ Петрограда.
  Полностью должность М.  Ф.  Андреевой называлась так: комиссар театров и зрелищ Союза коммун Северной области, то есть театров Петрограда и пяти
губерний: Петроградской, Псковской, Новгородской,
Череповецкой и Олонецкой. Андреева очень хотела стать начальником Тео при Наркомпросе и руководить всей театральной деятельностью страны, но эту должность занимала жена видного политического деятеля
Л. Б. Каменева – Ольга Давыдовна Каменева, бывшая к тому же сестрой Л. Д. Троцкого. Андреева, лично пере-
писываясь с В. И. Лениным, все время указывала ему на
некомпетентность Каменевой и окружающих ее лиц Ольга Давыдовна не сдавалась и призвала на помощь
Мейерхольда. По этому поводу В.  Ходасевич, друживший с Горьким, сымпровизировал целую былину:
Как восплачется свет-княгинюшка,
Свет-княгинюшка Ольга Давыдовна:
  «Уж ты гой еси,
  Марахол Марахолович,
  Славный богатырь наш,
  скоморошина!
  Ты седлай свово коня
  борзого,
  Ты скачи ко мне на
  Москву-реку».
  Седлал Марахол коня
  борзого,
  Прискакал тогда на
  Москву-реку.
  А и брал он тую
  Андрееву
  За белы груди да за
  косыньки,
  Подымал выше лесу
  синего,
  Ударял ее о сыру
  землю…
 
  Начальником Тео Андрееву все равно не сделали, а отправили за границу комиссаром экспертной комиссии Наркомвнешторга.
  До революции Андреева занималась народными
домами Петрограда, поэтому с особым интересом расспрашивала гостей о работе в Пролеткульте, давала полезные советы. Она и Горький считали, что массовым видом искусства должны стать инсценировки, посвященные отдельным темам из истории русской и мировой культуры. Их привлекала возможность участвовать в этих сценах самим зрителям. Андреева так увлеклась этой идеей, что решила построить под открытым небом
на Каменном острове громадный амфитеатр, рассчитанный на десять тысяч человек. В  конце июня 1919  г. там состоялось грандиозное представление,посвященное войне Советской России с Польшей. Но еще более
грандиозная постановка «К  мировой коммуне», при уроченная к созыву Второго конгресса Коминтерна, была ею осуществлена у здания Фондовой биржи.
  Под влиянием встреч с Горьким писатели стали
готовить второй альманах «Пролетарские писате-
ли». Решено было также возобновить издание жур-
нала «Грядущее», выходившего еще до революции, и организовать свое издательство. Средств на их содержание не хватало, члены Лито проводили на заводах платные вечера поэзии, сборы от которых шли на
общее дело.
  Издательство выпускало отдельные книги и сбор-
ники пролетарских поэтов. Рассмотрением рукописей
ведала редакционная коллегия из семи человек, избранная съездом Союза пролетарских писателей. Дед тоже состоял в ней. У  И.  С.  Книжника есть такая запись:
«В издательстве Пролеткульта работали Маширов, Садофьев и Арский. Я  же вместе с ними и еще с Кием ра-
ботал в редакции „Грядущего“». На обложках журнала
указывается, что дед был его секретарем, даны часы и дни приема им посетителей: «по вторникам и четвер-
гам: 12–3; 5–7 вечера».
  В  журнале публикуются стихи, рассказы деда, а
также статьи, в которых он высказывает свои взгляды на задачи и цели революционного искусства. Его стихи
уже значительно отличаются от того, что он писал раньше, в них преобладают романтическая восторженность
и метафоричность образов. Показательно в этом отношении стихотворение «Октябрь», где он использует
новые образы и интонацию:
  По улицам каменно-
  длинным,
  По улицам грозно
  лавинным
  Гром рассыпал
  броневик…
  Город к грохоту
  привык…
  …Волны – буревые –
  Красные полки.
  Стрелы огневые –
  Острые штыки.
  Поле
  Пурпурных гвоздик,
  Расцветших на
  слитности тел…
  …Гибнет их много
  Сильных и смелых
  Душой.
  К звездам дорога –
  Путь их стальной…
  Всем.
  Всем.
  Всем.
  Радио-телеграф
  Возвестил
  Голосом громким
  Мессии:
  В России
  Пролетариат победил…

  В 1919 г. выходит и его первая книга стихов «Песни борьбы», которая впоследствии неоднократно переиздавалась (только в 1919 г. пять раз).С трепетом сейчас
держу эту тоненькую книгу со стихами, написанными
дедом уже после революции. В  них он весь во власти времени, и тема только одна – победа Октября. Каждая
строка, каждое слово – это торжество, ликование,переливающийся через край оптимизм.
  Мы сеем солнце… Мы
  сеем солнце…
  Мы сеем солнце! Мы
  звездный град…
  Мы сеем солнце… Огни-
  червонцы,
  Огни-червонцы горят,
  звенят…
  Мы сеем солнце…
  Костры-стожары
  Мы зажигаем во тьме,
  в ночи…
  Мы сеем пламя, несем
  пожары,
  И там, где бездны, мы
  льем лучи….
  Мы сеем солнце…
  Святое дело…
  И чтоб нам радость
  была светла,
  Мы сеем огненные
  стрелы
  И их вонзаем в
  твердыню зла…
  Мы сеем солнце… Мы –
  как зарницы…
  Мы золотой, мы
  светлый дождь…
  Весь мир оденем мы в
  багряницу,
  Весь мир… О, солнце!
  Ты – наш вождь!..
    («Сеятели солнца»)

  или:

  Мы в бурном океане
  Плывем… Мы у руля.
  Вдали, в густом тумане
  Заветная земля…
  Все небо в грозных
  тучах,
  Все в молниях блестит.
  Под рев валов кипучих
  Корабль стрелой летит.
  Но что нам непогоды?!
  Мы все привыкли к
  ним,
  И тьма больной
  невзгоды
  Рассеется, как дым.
  Мы верить не устали,
  Что солнце там, во
  мгле…
  Ни страха, ни печали
  На Красном корабле…
    («Красный корабль»)

  Стихи и рассказы деда печатаются по всей стране
в самых разных сборниках, в том числе «Трибуне Пролеткульта» (1922  г.), отмеченной известными поэтами.
Валерий Брюсов писал, что из числа пролетарских поэтов, заслуживающих внимания, «надо назвать... и тех,
чьи стихи включены в сборник „Трибуна Пролеткульта“: Ив. Логинова, П.  Арского, И.  Ионова, К.  Окского, Я. Бердникова, Л. Циновского,И. Кузнецова, Д. Мазнина, Е. Андреева и др.».
  Его стихи привлекают режиссеров для постановки инсценировок. Весной 1921  г. Первая центральная студия имени Сидельникова в Москве подготовила к 1 Мая инсценировку «Зори Пролеткульта» – рассказ об истории рабочего движения, составленный из стихов пролеткультовских поэтов, в том числе деда. Персонажами в нем были символы  – Труд, Техника, РКП, РСФСР и
пролетарская наука. Науку олицетворял конкретный
представитель интеллигенции,перешедший на сторону революции,  – К.  А.  Тимирязев. Окруженный группой
ученых, он приветствует великие дела и их творцов  – рабочих. Роль Тимирязева исполнял М.  М.  Штраух, известный впоследствии актер театра и кино.
 
  В  то же время дед много занимается редакторской и журналистской работой  – его статьи и очерки
появляются в журнале «Красная летопись», сборниках издательств «Прибой», «Космист» и др. Но главным для него по-прежнему остается журнал «Грядущее» и одна из самых ответственных там обязанностей  – работа с авторами. Ему и его коллегам приходилось перечитывать кипы рукописей, и, если
они видели в произведении «хоть капельку таланта»,
редактировали его и публиковали «для поощрения на чинающих авторов к дальнейшей работе на поприще
науки и литературы».
  Тогда во многих изданиях было заведено отвечать авторам на своих страницах. В  «Грядущем» тоже по явилась рубрика «От редакции. Ответы авторам».
В № 1 журнала за 1919 г. содержатся такие ответы:
«Шумскому,Исаковскому.  – Слабо, товарищи!
Напечатано не будет.
  Анатолию Шишено.  – Краденого не принима-
ем. Вы обокрали Андрусона и Жадовскую. Стыдитесь,
гражданин!А. 
  Крайскому.  – Статья, товарищ, очень интерес-
ная по мысли, но совершенно необработана: нет цельности и законченности. Слишком упрощенным языком изложена. Поработайте над ней еще! Стремления ваши приветствуем.
  Валентину Колпикову. – Не подошло. Очень слабо
и по форме, и по содержанию. И на будущее вашей музы,
судя по присланному, надежды нет».
  Наряду с этой кропотливой редакционной работой много сил и времени отнимала борьба с идейными противниками Пролеткульта,представителями других литературных группировок, рьяно критиковавших пролетарских поэтов. И.  С.  Книжник вспоминает, как один из завсегдатаев Дома литераторов, в подтверждение своего пренебрежительного отношения к пролетарской поэзии, показал ему листовку по случаю празднования Дня воздушной обороны с приписанной там
пародией некоего Красного Баяна на Второй конгресс
Коминтерна:
  Узнайте, братья
  гарнизона,
  Что вся воздухооборона
  Перед конгрессом
  мировым
  Сошлась под небом
  голубым.

  Но и журналисты «Грядущего» не давали спуску своим литературным противникам. Особенно доставалось футуристам.
  П.Бессалько в статье «Футуризм и пролетарий»
писал: «Футуристы ищут новые слова, новую рифму, создают свой ритм; ими пишутся приблизительно такие
слова:
  В разлетинности летайно
  Над Грустинией летан
  Я летайность совершаю
  В залетайный стан
  Раскрыленность укрыляя
  Раскаленный метеор
  Моя песня крыловая
  Незамолчный гул –
  мотор.
    (В. Каменский)

  Или размер у
 Маяковского:

  Стоп!
  Скидываю на тучу
  вещей
  и тела усталого
  кладь.
  Благоприятны места,
  в которых доселе не
  был.

  В конце концов, кроме десятка-двух худо ли, хорошо ли составленных слов и своеобразного ритма, напоминающего скрип неподмазанной татарской телеги, футуристы в смысле формы ничего не создали. Ибо только
новое содержание дает нам новые формы».
  И.  Садофьев в другой статье пишет: «Пролетарская литература, как бы наперекор буржуазной и народнической, полная веры в будущее, росла и крепла,призывая угнетенных к восстанию, к дееспособности.
А „литераторы в желтых кафтанах“ (футуристы), претендующие в наше время на выразителей пролетарской идеологии, на творцов пролетарского искусства, они, как
одна из разновидностей буржуазных извращений, смотря в то время на гигантскую работу рабочего класса, воспевали „шампанское с ананасами“ (И.  Северянин),„ходили к парикмахеру чесать уши“, на прогулке намере-
вались „овывать лицо луны гололобой“, „встречали знакомую“, „щупали себя – не спят ли они?“, „бережно оги-
бали полицейские посты“ и „лаяли на народ собакой!“
 И когда ощетинив в лицо
 усища веники,
 толпа навалилась,
 огромная,
 злая,
 я стал на четвереньки
 и залаял:
 Гав! гав! гав!
  (В. Маяковский)».
 
  Но было у этих поэтов и кое-что общее с пролеткультовцами – они отрицали старое искусство. Все тот
же Маяковский кричал:
 
 Белогвардейца найдете –
 и к стенке.
 А Рафаэля забыли?
 Забыли Растрелли вы?
 Время пулям
 по стенке музеев
 тенькать.
 Стодюймовками глоток
 старье расстреливай!

  Пролетарский поэт В.  Кирилллов в своем знаменитом стихотворении «Мы» призывал:

  Мы во власти
  мятежного, страстного
  хмеля;
  Пусть кричат нам: «Вы
  палачи красоты»,
  Во имя нашего завтра –
  сожжем Рафаэля.
  Разрушим музеи,
  растопчем искусства
  цветы.

  Увидев в Кириллове союзника в борьбе со «старым», Маяковский подарил ему свою книгу с надписью:«Однополчанину по битвам с Рафаэлями».
Сходилось мнение поэтов-антагонистов и в отношении «личностного» в поэзии. Все тот же Маяковский, в своих ранних поэмах много говоривший о любви к женщине, в годы революции в «Приказе № 2 армии
искусств» вопрошал:
«Кому это интересно, / что – „Ах, вот бедненький! / Как он любил / и каким он был несчастным…“».Пролетарский поэт Алексей Гастев пошел еще дальше. В статье «О тенденциях пролетарской культуры» он заявил, что в новом обществе не должно быть ничего лишнего и интимного, и предложил на все установить нормы – на «социальное творчество, питание, квартиры и интимную жизнь, вплоть до эстетических, умственных и сексуальных
запросов пролетариата», после чего пролетарская психология обретет «поразительную анонимность, позволяющую квалифицировать отдельную пролетарскую единицу, как А, В, С или как 325, 075 и 0 и т.п.» Поэт предрекал:
«…мы идем к невиданно объективной демонстрации вещей, механизированных толп и потрясающей открытой гранди-
озности, не знающей ничего интимного и лирического».
   Не отставали от него и конструктивисты – пре-
клоняясь перед индустриализацией, они готовы были искусство измерять алгебраическими формулами. А поэт Владимир Луговской (правда, уже в более поздние годы), следуя заповедям Гастева, в стихотворении
«Утро республик» восклицал: «Хочу позабыть свое
имя и званье, / На номер, на литер, на кличку сменять».
  Такой подход к творчеству и превращение людей в «механизированные толпы» возмутил даже теоретика пролетарского коллективизма А.  Богданова, утверждавшего, что в пролетарском искусстве «личность не играет никакой роли и служит лишь для того, чтобы
выявлять коллектив». Отвечая Гастеву через журнал
«Пролетарская культура», он писал по поводу его заявлений: «Эта чудовищная аракчеевщина есть, конечно, порождение не производственного коллективизма, а
милитаристической муштровки».
  Однако многие пролетарские поэты тоже считали, что их задача  – отражать общие чувства и мысли, а личные переживания сейчас никому не нужны. Нар-
ком просвещения А.  В.  Луначарский вообще нацеливал на то, что поэзия должна выполнять роль газеты и
радио. Он написал книгу стихов «Стихи декламато-
ра», в которой призывал поэтов «дать специфические
стихи для клубного декламатора, более целостные по своему плану, чем те хрестоматии, какими являются книги декламаторов, до сих пор выпущенные». Для
подобных виршей он ввел новый термин «тональная
поэзия», то есть стихи, рассчитанные на эстрадное
исполнение:
  Я – прокламаций
  декламатор,
  Я – маска с
  необъятным ртом,
  Я – рупор и
  иллюминатор,
  Герольд, и гид, и
  мажордом…
   («Декламатор»)

  «Грядущее» отвечало на всю эту «аракчеевщину» публикацией лучших лирических стихов и рассказов своих авторов, которые ориентировались не на Гастева и его соратников, а отечественных и зарубежных
классиков. Многие из этих произведений потом вошли в различные сборники двадцатых годов и второй альманах «Пролетарские писатели» (1924 г.), были по достоинству оценены известными поэтами. Андрей Белый,
выступая в Москве с лекцией об Александре Блоке, говорил: «Возьмем стихи лучших пролетарских московских поэтов, – напр. тов. Александровича и др., – сколько там черт, которые бы никогда не преломились в их
творчестве так, как они преломились, если бы не было музы Александра Александровича Блока! Предоставьте говорить действительно пролетариату, а не окончившим или неокончившим Университет интеллигентам,тем, против которых писал Александр Александрович.
Эта интеллигенция  – мелкая интеллигенция, господа!
За интеллигенцию писал Блок, за интеллигенцию пролетарскую, за интеллигенцию крестьянскую, за интел-
лигенцию интеллигента, за интеллигентного человека,
конкретного человека, стремящегося к свободе, равенству и братству. Вот к этому сводятся все чаяния Александра Александровича Блока».
  Валерий Брюсов в статье «Вчера, сегодня и завтра русской поэзии», написанной в 1922  г. для журнала «Печать и Революция», отмечал: «Вступление про-
летариата в литературу совершается медленно. Но то,чему суждено существовать долго, вырастает всегда
неспешно… можно сказать, что пролетарская поэзия  – наше литературное „завтра“, как футуризм для периода
17–22 гг. был литературное „сегодня“ и как символизм – наше литературное „вчера“».

  Друзьями и соратниками деда по Лито, да и вообще по Пролеткульту были поэты А.  Гастев, А. Маширов,П. Бессалько, И. Садофьев, И. Ерошин, А. Зуев,
В.  Кириллов, Я.  Бердников, Д.  Одинцов, С.  Марков,
Л.  Циновский и др. У  всех у них было много общего с
биографией деда – тяжелое детство, участие в революционной работе, тюрьмы, ссылки. Илья Садофьев служил когда-то дворником. Владимир Кириллов работал
в сапожной мастерской, потом юнгой на корабле прошел все моря и океаны. Яков Бердников торговал булками, а Иван Ерошин бегал поквартирам, предлагая жителям «патентованные средства для истребления блох и тараканов».
  Многих из них еще до революции связывало зна-
комство по Народному дому графини Софьи Владимировны Паниной: кто-то там учился в вечерних рабочих
классах, кто-то приходил почитать свои стихи, послушать других поэтов. Панина помогала им печатать стихи в газетах, издавать небольшие сборники. Графиня
была удивительным человеком. Она построила этот огромный Народный дом, открыв там, кроме учебных классов, бесплатную столовую, детский сад и детский
приют, учебные мастерские для подростков. Были там
драматический и оперный театры, библиотека, лекционный зал и даже обсерватория, единственная в Петер-
бурге. Все это стоило сотни тысяч рублей, которые графиня не жалела на благое дело. Она, конечно, знала, что
в ее вечерних классах растут социал-демократы, социалисты-революционеры и даже анархисты, но чувство
долга у нее брало верх. Там начал издаваться и журнал «Грядущее», ставший после революции органом Пролеткульта.
 Четыре года посещал вечерние классы графини
Алексей Маширов. Он писал стихи, которые печатались
в «Правде» под псевдонимом Самобытник, и был организатором кружка начинающих поэтов-правдистов. Па-
нина тоже об этом знала, но все прощала Алексею за талант и тягу к знаниям. Графиня очень огорчилась, когда
его в 1916 г. арестовали и сослали в Сибирь.
  Писатель Николай Анов много лет спустя написал роман «Юность моя», где рассказывает об этих поэтах и доме Паниной. Один из главных героев романа – начинающий поэт Иван Ерошин – говорит: «Стихи – самая большая радость на свете. Отними их теперь
от меня, я бы в прорубь головой сразу, не раздумывая. Ей-богу… Когда пишешь стихи, про все забываешь…
У меня жизнь была такая каторжная, что хуже не придумаешь».
  Вот эта страсть к поэзии и собирала друзей чуть ли не каждый день в доме Паниной, а потом привела в Пролеткульт, где они уже сами помогали реализовать
талант другим. У того же Ерошина впоследствии вышло много сборников. Прочитав его стихи, французский писатель Ромен Роллан сказал: «Это напоминает китай-
скую и японскую поэзию, и вместе с тем – это могло бы
быть создано самыми утонченными поэтами Запада».
  Тесная дружба деда связывала с Павлом Карповичем Бессалько и Ильей Ивановичем Садофьевым. Бессалько был не только поэтом, но и драматургом, некоторое время дед работал с ним в театральном отделе
Пролеткульта. В 1919 г. Павла Карповича командировали в армейскую газету на Южный фронт, где он вскоре умер от сыпного тифа.
  У  Садофьева дед часто бывал дома, встречал там
Сергея Есенина. После самоубийства Есенина Садофьев, как председатель ленинградского отделения
Всероссийского союза поэтов, был сразу вызван в гостиницу «Англетер» и принял на себя всю тяжесть ор-
ганизации прощания с поэтом в Ленинграде и отправки его тела в Москву.
  В  20-е годы дед близко познакомился с главным редактором журнала «Звезда», будущим советским ди-
пломатом Иваном Михайловичем Майским. На редакторскую должность Майский попал случайно. Весной
1923 г. у него произошел конфликт с руководством Наркомата иностранных дел, где он возглавлял отдел писем, и он попросил ЦК партии дать ему другую работу. Его
направили в Петроградский губком, там ему поручили
организовать в городе «толстый» литературно-художественый журнал. Так Майский оказался у истоков знаменитого ленинградского журнала. Он же предложил и
его название – в честь большевистской газеты «Звезда», издававшейся в Петербурге до революции.
  Иван Михайлович стал искать авторов среди
журналистов других изданий. Дед, работавший тогда в «Красной летописи», помог ему наладить связь
с пролетарскими поэтами и писателями. Они вместе
ходили отыскивать таланты в литературные кружки при клубах. Майский, несмотря на то что долгое время жил за границей и занимал ответственные посты в
Наркоминделе, был человеком простым и открытым. Дед с ним тесно сошелся, их дружеские отношения со-
хранялись всю жизнь. Когда-то они общались семьями, и моя бабушка тоже хорошо знала Ивана Михайловича и его жену, оставшуюся после его смерти одной в пяти-
комнатной квартире в элитном доме на ул. Горького, 8. В  конце 70-х годов работники жэка стали ее «усилен-
но» уговаривать переехать в однокомнатную квартиру.
  Запуганная старушка жила в постоянном страхе. Она звонила нам по нескольку раз в день, и бабушка шла ее
успокаивать. Так что и в советские времена, задолго до нашей криминальной эры, были желающие поживиться
на чужих квартирах.
  …Жизнь раскидала друзей по всей стране, но они не порывали связей. В  разных архивах хранятся письма деда, И.  Садофьева, И.  Ерошина, С.  Маркова друг к другу. В  них они рассказывают о своей жизни, делятся
творческими планами. 30 октября 1960  г. восьмидесятилетний Садофьев пишет из Ленинграда Ерошину в
Москву: «Я написал новую книгу стихов. В моей книге
увидишь стихотворение „Стихи о молодости“. Там рассказано о нашем пройденном пути… Наши определения пройденного пути полностью совпадают».
  Мы длинный путь
  прошли с тобой
  И меру времени
  познали:
  Не счетом лет – крутой
  борьбой
  На каждом трудном
  перевале.
  Не только хлеб, был
  воздух черств,
  А молодость не
  растеряли, –
  Событьями, не счетом
  верст
  Путь нашей жизни
  измеряли.

  А дед уже чуть раньше об этом написал:
 
  Помним мы: был
  Фронт боевой,
  Шли мы на приступ,
  На штурм огневой,
  Брали мы крепости
  В лоб, врукопаш,
  Каждый окоп,
  Каждый блиндаж!
  Крепостей брали
  Немало тогда,
  Не был товарищем
  Страх никогда!

  Стихи вошли в последний прижизненный сборник деда «Годы грозовые», выпущенный «Советским писателем» в 1962 г.