Японские юнгианцы - блуждающее безумие

Оригинальное название:
Wandering Madness. A Japanese Jungian Perspective on Mental Health and Culture  Блуждающее безумие: взгляд японских юнгианцев на ментальное здоровье и культуру


Автор статьи: Кристиан В. Спенг (Christian W. Spang)
Автор книги: Ивао Акита (Iwao Akita), перевод на англ. Вака Шибата и Китредж Стефенсон (Waka Shibata, Kittredge Stephenson)
Пер. на русский язык: Петрова Нина Евгеньевна, 2024


Должен признаться, что дать краткое описание и одновременно полное представление об указанной книге для меня очень непросто. Стиль изложения не академический, но все же мудреный, и порой кажется, будто между главами совсем нет логической связи или хоть какой-то последовательности. Автор задается глубоким вопросом «Что есть безумие?», и диагностическая система западной психиатрии не может дать на него ответ. Акита описывает эпизод из своей жизни – встречу с женщиной, которой был поставлен диагноз «шизофрения». Она кричала, что «сходит с ума» и «уже находится на самом краю безумия» (preface, p. xix). Сама ситуация говорит о том, что диагноз был поставлен в соответствии с Диагностическим и статистическим руководством по психическим расстройствам (DSM), но сама женщина при этом сумасшедшей не была (или по крайней мере так считала). Психиатрия и поныне не может полностью встроить сумасшествие в свою систему, и поэтому автор считает ее «блуждающим» концептом; именно по этой причине он предлагает новый взгляд на «достижение ощущения благоговейного страха в самом центре человеческого психе» (preface, p. xxi). Для «нового сосуда», которому предстоит хранить в себе безумие, Акита подобрал слово «психеология» (1). 
Риторика исходного японского текста уникальна в той степени, в которой ее можно назвать закрученной и необычной, и переводчик [на английский язык] скромно назвал этот стиль изложения «поэтичным» (introduction, p. xi). Множества слов из японского оригинала в словарях просто нет – например, ключевые понятия «ky;-bi, ;;» (переведено как «безумная красавица», см. Notes, p. 9), «sy;-bi, ;;» (переведено как «раненая красавица», см. Notes, p. 9) и «hagy;, ;;» (переведено как «обезображенный», p. xxv) образованы самим Акитой, как и «психеология, ;;;» и «причина существования, ;;;». Значения последних, однако, в тексте не даются, и читателю предстоит приложить усилия, чтобы самому интуитивно их понять.


Также не вполне ясны методологическая основа и контекст данной книги. Автор является психиатром и юнгианским аналитиком, но все же текст сильно отличается от всех на данный момент хорошо известных нам трудов в этой области. В классических работах психоаналитики готовы погрузиться в античный мифологический текст прямо во время обсуждения с клиентом симптомов его болезни, и затем свести все выводы к юнгианским понятиям вроде «тени», «архетипа» и «процесса индивидуации». Акита не делает ничего из перечисленного. Вместо этого он обращается к современным романистам вроде Рюноске Акутагавы или Эдгара Аллана По, традиционным японским поп-развлечениям вроде театра кабуки или ракуго, и даже современным телесериалам и манге. Очень немногие читатели (если они вообще есть) знакомы с персонажами, которые появляются в указанных контекстах и сюжетах, поэтому осилить материал по ним будет не очень легко. Возможно, такой масштаб познаний демонстрирует интеллектуала, рожденного и выросшего в середине эпохи сёва (50-ые годы прошлого века). Например, Блэк Джек является хорошо известным героем одноименной манги под авторством Осаму Тедзуки – его работы были очень популярны у японцев в возрасте 40 и более лет. Но если таким читателям представить кино и телесериалы 21 века, то они будут совершенно сбиты с толку. Поэтому данная книга требует определенной грамотности - знания терминологии психологии и психиатрии наравне с познаниями классической литературы и японской поп-культуры в данном случае просто необходимы.
В разделе «Введение: принимая безумие» автор описывает свои детские воспоминания, которые и «сформировали в нем» решение стать психиатром. Акита рос в сельской местности и там же встретил сумасшедшую женщину, которую считали больной шизофренией, постоянно танцующей с тенью и заигрывающей со своей ранимостью. Но странные люди вроде нее все же оставались «частью этого мира» (p. 3), что автор считает характеристикой «истинной религии».


В первой главе, «Размышляя о причинах», автор упоминает «Маленького принца» Экзюпери, а также Человека-Паука и японские телесериалы.  Он также критикует сугубо естественно-научную направленность психиатрии, согласно которой понимание симптомов душевных расстройств разделяло их по эндогенному и экзогенному происхождению. Автор предполагает, что они объединены одной общей «причиной существования», и именно она является основным сообщением, заложенным автором в «Маленького принца», а безумной женщиной – в ее танец. Что психиатрия не в состоянии объяснить, так это определенное сочетание целостных вещей и их «причину существования».
Во второй главе, «Что есть безумие?», представлены случаи, в которых пациенты «пересекают первую черту» и впадают в сумасшествие. Оставаться в прежнем, «стабильном» состоянии они больше не могут и заходят слишком далеко – Королева из «Белоснежки» съедает легкое и печень своей дочери, а герой «Черного кота» у Аллана По убивает животное и свою жену. Акита утверждает, что для возвращения и удержания «стабильного состояния» герои должны «через танец установить связь между своим безумием и собственным эго» (p.44). Оставаться в стабильном состоянии – значит, познать наши собственные «безобразные раны». Это та самая отвратительная сторона, которую Соня из «Преступления и наказания» использует в качестве помощи (как и все психотерапевты) Раскольникову, который сам удержаться в стабильном состоянии уже не может и убивает старуху (p.52).
В третьей главе, «У объективности нет шансов», автор обращается к написанному Акутагавой рассказу «Чаща», предупреждая нас никогда не полагаться на объективность.  В самом рассказе видно, как субъективные взгляды персонажей мало  совпадают друг с другом; выходит, что безумие блуждает на уровне психической реальности. Поэтому важно помнить, что позиция психиатрии относительно сумасшествия является лишь отражением чьего-либо субъективного мнения.


Глава четыре, «Отдаляясь от божественного», представляет собой размышления автора о расстройствах личности (индвидуальности), в частности пограничных состояний. Согласно Аките, нарушение личности – это состояние, при котором пациенты безуспешно пытаются достигнуть божества и как следствие страдают от расстройства своей собственной индивидиуальности. Его определение пограничных состояний звучит как «люди, не находящиеся на психотическом уровне…которые проявляют признаки импульсивного поведения» (p. 80). Поэтому целью лечения является возведение защиты от совершения подобных действий. Вся глава представляет собой инструкцию по решению проблем развития индивидуальности. По этой причине читатели, уже знакомые с клинической ситуацией и сопуствующей литературой, освоят данную главу быстрее и без особых усилий.
Пятая глава, «Для блуждающих в лабиринтах», демонстрирует разницу между указанным феноменом в Европе и Японии. У последних смысл лабиринта состоит не в удержании людей в замкнутом пространстве, а в поиске выхода, который есть всегда – это есть отражение японских культурных традиций. Практически «неощутимое присутствие» специалиста является отличительной характеристикой психотерапии в стране, где тень и эго существуют вместе, не создавая конфликта; поэтому люди могут спокойно жить со своими ранами – прошлыми и настоящими. Сделать подобное возможным помог традиционный образ «двух героев, стоящих бок о бок» (p. 94). В пример можно вновь привести Блэк Джека, молодого доктора со уродливым шрамом на лице; ребенком он получил увечье и пережил убийство матери, но отказался от мести врагам. Вместо этого он выбрал путь врача, который спасает слабых с помощью своих изумительных хирургических навыков. Автор книги называет подобных персонажей «обезображенными героями».
В заключении, озаглавленном «От ментального здоровья к психеологии» автор обобщает ответы на все вопросы, которые он поднял в данной книге и высказывает идеи относительно развития его теории безумия. По мнению исследователя, диагностическая система современной психиатрии пытается оградить безумие или даже весь человеческий дух своими объективными и универсальными рамками, но ей это плохо удается. Решение проблемы, по мнению Акиты, кроется в предоставлении безумию места в сфере искусства (p. 114). В оригинальном японском тексте автор обращается к данному феномену напрямую: «Знай, безумие, что место тебе среди искусств».


Какова же целевая аудитория этой книги? В Японии существует специальный жанр, в рамках которого психиатры и психологи публикуют свои материалы для широкого круга читателей. Среди подобных авторов лучше всего известен психиатр-фрейдист Такео Дои (1920-2009), который написал «Анатомию зависимости» (Anatomy of Dependence, ;;;;;, Amae no K;z;) в 1971 году. Кейго Оконоги (1930-2003) также является одним из известных фрейдистов, рассуждающих о «психосоциальном моратории» или «нарциссической личности» в японском обществе. Хаяо Каваи (1928-2007), один из первых, кто раскрыл юнгианскую теорию в Японии, считается одним из самых популярных и продуктивных авторов – он считал, что патология японского общества происходит из матрилинейной традиции, а также указывал на «типичную, выстроенную вокруг пустого центра структуру» японских мифов и культуры (2).  В своих трудах авторы, используя заимствованные психиатрические термины, рассматривают различные проблемы психе и общества Японии, а также тепло привествуют определенного рода нихондзирон (Nihonjinro, ;;;;, букв. «теория о японцах»), при котором японская культурная идентичность рассматривается как что-то уникальное и превосходное. Работа Ивао Акиты тоже может считаться частью посвященного нихондзирон корпуса текстов, так как активно равзивает идею об уникальности японских культуры и психики.


Еще одним трендом японской психологической литературы, на который стоит обратить внимание – регулярная публикация в течение последних тридцати лет значительного количества работ, посвященных пограничным состояниям и расстройствам личности вообще. Многие из них, конечно, предназначены для клинических специалистов, но указанные феномены остаются проблемой для гораздо большего количества людей.
Возможно, в Японии есть читатели, которые готовы понять и принять все то, о чем Акита рассуждает в своей книге. Но, как я упоминал выше, необычный стиль повествования делает чтение книги широкой публикой затруднительным. Конечно, экспертам и коллегам Акиты с подобным опытом будет намного проще следовать его логике и в полной мере оценить всю изложенную информацию. Но таких людей не очень много и их интересы в плане культуры могут быть совсем другими. Возможно, среди тех, кто после прочтения книги почуствует особую близость с автором, будут люди, которые вынуждены кое-как жить в обозначенном обществе и которые признают в себе некоторые расстройства индивидуальности. Они могут обрести вдохновение и даже спасение в этой книге, так как Акита помогает им найти место для своего безумия, а не просто его подавлять.
Кое-где мои комментарии относятся сугубо к оригинальному японскому тексту. Как же тогда читать его перевод? Необычный стиль повествования был значительно упрощен в англоязычном издании. Конечно, переводчику потребовалось огромное количество усилий, но для непринужденного чтения читателю по-прежнему нужно обладать определенными знаниями японской культуры.  Не для всех терминов приведены четкие определения – например, автор множество раз упоминает «божественное», которое является объектом поиска у людей с расстройством индивидуальности. На какого именно бога ссылается Акита – христианского или из японских мифов? Решение остается за читателем и его воображением. Та же ситуация с вопросом об «истинной религии». Но позволим автору самому выбирать, как и с какой целью излагать свои мысли и пробуждать чувства в читателе.


Одно из важных сообщений автора состоит в том, что расстройство индвидуальности - символический симптом, за которым стоит патология всего японского общества. Отчасти это результат широкого распространения западной психиатрии и ее взглядов на человеческую психику, вследствие чего безумие было изгнано из нашей жизни. Если читатели английского перевода разделяют с автором эту точку зрения, они могут сделать полезные выводы и применить их в своей собственной жизни. Акита решил отыскать подобный ключ в японской традиционной и популярной культурах. Это по сути является попыткой выявить уникальные достоинства японского сознания, и поэтому я называю эту попытку еще одним видом психологического нихондзинрона.
Я уже писал, что эта книга отличается от классических работ других юнгианцев. Но я нахожу несомненно юнгианским тот факт, что некоторые моменты в книге отсылают к работам Джеймса Хиллмана (1926-1911), одного из видных представителей направления в США и основателя «архетипической психологии». Если отбросить провокационный и запутанный стиль изложения Акиты, то окажется, что его идеи имеют много общего со взглядами Хиллмана. Акита упоминает, что включает в свою работу «перспективу души» (p.67) – а это словосочетание впервые использовал именно Хиллман в своей «Архетипической психологии» (1981), где продвигал идею о психологии души и акцентировал внимание на важности образа, метафоры или риторики. Акита также утверждает, что Альберт Эйнштейн вполне мог «оставаться в стабильном состоянии» для совершения своих непревзойденных достижений именно благодаря непрерывному танцу его безумных мыслей с собственным эго (p.43). Это утверждение отдаленно напоминает хиллмановский «Код души» (1996), где автор описывает жизнь гениев и при этом упоминает трудности «уменьшения» и «соблюдения баланса между слабостью психе и потенциалом даймона» (Hillman, 1996, p. 242).
Помимо указанных идей, мы можем обнаружить и другие пересечения с классическим юнгианским подходом, особенно когда автор обращает внимание на бессознательные факторы вроде безумия и пытается придать им символическое и ритуалистическое выражение. Сам Юнг отводил эту роль религии. Сейчас мы можем с чистой совестью поместить работу Акиты среди остальных юннгианских трудов, пусть даже ее оригинальное японское название вообще не содержит слово «юнгианский» - но сейчас мы видим, что выбор переводчика в этом плане был вполне обоснованным.


Примечания (все мои):
1. Авторству Акиты стоит приписать скорее не сам термин, а способ его образования: он объединил смысловые части «психе» (в юнгианском смысле) и «логос», тогда как другие авторы объединяли вместе «психо», «нео» и «логос».
2. Об этом на примере архитектуры рассуждает Ролан Барт в своей «Империи знаков». Также ориентированная на «пустой центр» система застройки Токио подробно описывается в «Empty Centre: Symbolism and the Urban Structure of Tokyo» под редакцией Shabbar Sagarwala. В западной философии феномену внимание уделял Жиль Делез – см. его размышления о ризоме.