Home Alone - Один дома. Версия Подросток

Вы когда-нибудь оставляли подростка одного на двое суток? Если вы не из трухлявых, то попробуйте. Освежает. Даёт, так сказать, новую перспективу, с которой можно взглянуть на жизнь. Отрезвляет (или наоборот). Иными словами, - это опыт, достойный того, чтобы быть прожитым.

Итак. Два дня тебя не было дома.

Ты крадёшься на цыпочках в квартирку, осторожненько открываешь её ключиком, ожидаешь, ну что там страшного-то может быть - максимум, полуголые женщины выкатятся на тебя комом в красных кружевных трусах. Ты-то кружевные трусы давно уже не носишь (трут), так хоть поглядишь на них. Профит. 

Ещё ожидаешь запаха спиртного и, простигосподи, вирджинского этого буржуйского табака. Морально готовясь ко этой всей жести, полутвёрдо держась за дверной косяк, вползаешь мышью в квартиру, розовый треугольный нос по ветру.

И что? Где те жопы в кружевах, где тот вирджинский табак? Нету. Не-ту. Есть пять гор мусора от еды. В принципе, больше ничего-то и нет. Даже кота нет - погребён, наверное, под этими всеми горами. А, нет, кот - вот что значит приблудная дворовая кровь - запрыгивает вдруг тебе на шею из хз какого угла и в кои-то веки начинает ластиться и даже отчётливо говорить на своих низких нотах «Мамаш, пожрать дай. Этот твой отпрыск - он же выродок. Он всё время ест. Но в себя. Не в меня».

Угу. Ты ползёшь к этому выродку - уже не мышью, а юрким хорьком. Сквозь горы мусора добираешься до его - подростка - логова, будишь этого самого подростка, и говоришь строго «Нет, сын, мама не будет петь Серёжу Жукова «Здравствуй, это я», даже не жди. Вот скажи, зачем столько есть, а? Тебе тринадцать лет, а у тебя сорок пятый размер ноги. Ресурсы планеты ограничены, так-то. Как на тебя башмаки-то пошить, м? Ты истощаешь ресурсы, сын. Остановись, молю. Ты учиняешь хаос. Фу таким быть».

А он что? Он трётся своей полу-лысой башкой об твой локоть, и такой - «Ма, я там тебе там куриную ногу оставил. В холодильнике стоит. Дай поспать, а? Четыре часа только, ещё даже не стемнело. Всё, тыщ-тыдыщ, сымбала».

Ну оке. Ты сымбала и идёшь за обещанной куриной ногой к холодильнику, и тут под столом краем глаза замечаешь какую-то грязнюлину. Ожидая, что это будет обглоданная игрушка кота, ну или, на худой конец, грязная скомканная в кругляшок салфетка, поднимаешь её. И чем это оказывается?  Обглоданным крылом. Крылом. Обглоданным. И кости так угрожающе торчат. 

Потом подмечаешь что-то странное под печкой. Выцарапываешь это осторожно ногой. Ага, что тут у нас? А тут у нас бедренная кость. Внимательным материнским взглядом разглядываешь. А с неё съедено не только мясо, но и половина самой-то, собственно, бедренной кости. Ну, хоть не человечья кость, - судя по размерам, - и на том ладно. Это немножко успокаивает.

Коврик. Да, под ковриком тоже что-то топорщится. Опять крыло. Надо написать, думаю, проникновенное письмо в кэфэцэ эти все, чтобы разнообразили ассортимент. Да! Я требую внести в меню шеи, позвоночники, - да жопы, на худой конец! - не чтобы их есть, поймите, а чтобы восстанавливать потом по ним скелетик курочки. Интересно же, не? Не только жрёшь, но и анатомически образовываешься.

…Переживал ли детёныш без меня? Не похоже. Придя и спросив его «Не грустил»?, я  услышала в ответ «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянии». Я, как гончая, сразу - «Откуда?» Он спокойно так «Есенин, «Письмо к женщине». Я - «Еее, наш человек. Ну лаааан, иди догладывай свои куриные запчасти. Там вон под подушкой ещё что-то костлявое топорщится. А вообще, сын, Есенин - попса. Давай Гумилёва лучше, а? Вот послушай -

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.»

Но на слове «жираф» в мою голову прилетело что-то странное, похожее на грязный носок с каким-то утяжелителем в нём. Я поморгала, подумала, похлопала его по бедренной кости и произнесла ободряюще - «Ничего, сынок. Ничего. И до Гумилёва доберёмся. Всему своё время». И пошла кормить кота.