Сантехник, который разбирался в балете

- Я, братцы мои, балет не жалую, - сказал старый сантехник Михалыч, нежно разливая по стаканчикам портвейн и попыхивая "Примой". – Самое, доложу я вам, вреднейшее искусство. Хотя какое там искусство – его таким словом и назвать-то совестно. Сплошное издевательство над людьми. Видеть его не могу.

… Сантехник, разбирающийся в балете… Редкий случай. И главное, добросердечный такой, понимающий – ведь работа в балете действительно очень тяжелая. Все артисты балета – потенциальные инвалиды с убитыми ногами, позвоночником и желудком. За мишурой декораций и костюмов этого никто не видит, а на самом деле там коллекция клинических случаев. А Михалыч продолжал:

- Я ведь до балета много где проработал. И в школе, и в исполкоме, и в ЖЭКах разных. Даже в морге оттрубил пару лет. Кстати, отличная работенка была – контингент неконфликтный, спирт рекой, никаких засоров-заторов. Опять же, подкалымить там - на выносе до автобуса… Лафа. Единственно, что атмосфера там жутковатая – давит, никаким бухлом не перебьешь.
Поэтому и ушел я оттуда, от греха подальше. Тогда как раз и вакансия подвернулась – сантехником в театре балета. Я еще так было сразу обрадовался – думаю, там люди кулютурные, искусство там, эмпиреи всякие… ХХа! – Оказалось, в морге было гораздо лучше, ибо такого срача как в храме кулютуры я не видел нигде.

Михалыч выкушал стакан портвея, закусил крабовой палочкой и продолжил:
- Я вот помню, вызывают меня из каптерки – там унитаз в женском туалете че-т засорился. Ну я, такой, беру инструмент, захожу в туалет – кричу, мол, есть кто дома? – В ответ тишина. Значить, никого.
Я еще раз посмотрел там под дверьми – мало ли где чьи ноги торчат. Открываю кабинку, а там… танцовщица сидит на толчке в позе орла. Вся такая в пачке розовой. И причем еще и на цыпочках - на пуантах, по-ихнему. Но это ерунда. Самое страшное – это были ее глаза. Она сама-то маленькая, минитюрная, здыхота здыхотой, а глаза выпучила – каждый размером с мой кулак. И еще так завизжала, как меня увидела – я там сам чуть не обделался… Прошу плеснуть.

Михалыч судорожно выжрал еще один стакан, нервно подрагивая кадыком, и занюхал кусочком хлеба.
- А дерьмища от них сколько! Я сам в армии служил. Так вот мы всем взводом – после протухшего бигоса и недоваренного гороха с волосами белого медведя – столько за неделю не могли навалить, сколько эти – за день. И, главное, откуда в них столько берется? Они ж мелкие все, худые… Это мне потом их старшая – Сережей звали – по секрету поведала, что это они специально слабительное пьют, чтоб не растолстеть.
Как есть издевательство. Причем надо мной. Мне-то что до их фигур? Они там худеют, а мне их го… голубцы липучие лопатой выгребать? Я на такое не подряжался – я сразу пошел к директору и потребовал повышения ставки. В четыре раза с каждой балерины. Так и сказал: мол, раз у вас все хадют за четверых, пусть тогда как за четверых и плотют.

… Михалыч выцепал из пачки еще одну "Приму", задумчиво помял ее в пальцах и, не торопясь, раскурил:
- Хотя зря я, конечно, так на девчонок из балета гнал. Так-то они девчонки хорошие, красивые. Ногами еще такие кренделя вытворяют – куда там моей Зинке. Я ведь потом узнал, это все бабка-билетерша была – это она все. Тогда ведь туалетная бумага в дефиците была – так она, чтоб сэкономить, вместо бумаги использовала старые афиши. А там же бумага крепкая – картон почти. Да еще и краска водооталкивающая…
Как ее на этом поймали - это уже совсем другая история. Чья там очередь в магазин бежать?