Раковые шейки

               
                несколько страниц из тетради в линейку

     Абсолютно голая, скудно освещённая сцена. Где-то вдалеке посвистывают тепловозы, погромыхивают на стыках рельсов тяжелогружёные эшелоны. По громкой связи нечленораздельно бубнит диспетчер, эхо доносит обрывки его команд…
     Полумрак настолько густой, что мы не сразу замечаем, как на сцене появляется худенький подросток, почти мальчишка. Это Жека. В руках у него поблёскивает маленький стальной молоточек на длинной деревянной ручке. Вы видели такие: они у железнодорожников бывают, у обходчиков вагонов.
     Мальчишка проходит сцену по периметру, деловито заглядывает под каждый вагон воображаемого состава. Иногда он останавливается, постукивает молоточком по невидимым колёсам. Раздаётся глуховатый и вместе с тем очень нежный и мелодичный звон. Пареньку этот звук явно нравится, он снова и снова стучит по колёсам. После чего замирает, вслушивается. А потом вновь стучит.
     Закончив, наконец, свой обход, Жека останавливается в углу сцены. В него упирается луч прожектора. Столб раскалённого добела света словно пригвождает мальчишку к доскам сцены. Слепит ему глаза. Прожигает его насквозь.
     Но Жека не отворачивается.

     ЖЕКА. Июнь. Девятое. Мамка снова была пьяная. Пришла с работы поздно. В прихожей долго не могла разуться, потом заругалась и в одном сапоге пошлёндала на кухню. На нас за это кричит, а сама…
     На кухне она хотела воды попить, но разбила чашку. Тогда мамка стала пить прямо из-под крана. Пила долго. Ленка стала ныть и просить мамку пожарить ей картошки. Как будто с голодного края, я же ей после садика яичницу делал. С салом. Она хитрющая: шкварки все выбрасывает, желток тоже, а остальное съедает. А теперь ещё и у мамки просит.
     Мамка всё пила и пила и говорила Ленке: я пожарю, доча, я пожарю, с колбаской, как ты любишь. Потом она напилась, села на табуретку и стала дёргать за сапог. У неё это никак не получалось и Ленка смеялась.
     Потом мамка упала с табуретки и заснула.
     Июнь. Десятое. Мамка снова пришла поздно. Уже программу «Время» показали. Диктор сказал, что где-то самолёт разбился и ещё наводнение какое-то… Я не очень разобрал, где это, потому что мамка начала ругаться на папку за то, что он закрыл дверь на защёлку и она не могла дверь ключом отпереть. Папка тоже стал на неё кричать, разозлился, толкнул мамку, и она упала в прихожей. Она заплакала и села на пол. Папка сел рядом. Он гладил её по волосам, как будто маленькую, и просил прощения.
     Ленка проснулась, выскочила к ним в прихожую и тоже заревела. Я взял Ленку и увёл в комнату. Потом мамка достала из сумки бутылку. Бутылка была начатая, но в ней ещё много оставалось. Мамка с папкой сидели в прихожей и пили прямо из горла. Мамка уже не плакала, и один раз я услышал, как она сказала папке: ты не виноват, Коля, это жизнь моя кучерявая виновата, это она меня курвой сделала.
     Потом папка взял деньги, которые у нас на квартплату были отложены и пошёл в киоск.
     Июнь. Четырнадцатое. У мамки день рождения сегодня. Мы с папкой и Ленкой вместе сели на трамвай и поехали к новым кварталам. Там поле есть, на нём растут цветы. На поле мы нарвали этих цветов целый букет. Он получился красивый, там были ромашки и колокольчики. А Ленка нашла несколько васильков и тоже отдала их нам в букет. Только она их не васильки называет, а бусельки. Смешная такая.
     Дома Ленка попросила у меня листок. Я спросил для чего. Она сказала, что надо. Как будто я не знаю, что она открытку мамке рисовать собралась. А что она нарисует? Их в садике только домики с кривыми трубами рисовать учили. И ещё солнышко, похожее на жёлтого паука. Но всё равно я вырвал листок из своего альбома. Дал его Ленке.
     У меня для мамки тоже подарок есть. В прошлый раз, когда нас на экскурсию собирали, я не пошёл. И на эти деньги мамке резинки для волос купил. Красивые, разноцветные. И ещё заколку с серебристыми листочками сверху.
     Мамку мы ждали долго. Уже и «Время» закончилось, и сериал прошёл. Мамка пришла с запахом, сказала, что её на станции поздравляли. Прямо в плаще протопала к ленкиному дивану и стала совать ей конфеты. «Раковые шейки». Доставала из карманов целыми горстями и совала Ленке. Ленка проснулась, стала хныкать. Мамка тоже заплакала, обняла её. А потом опустилась на коврик у дивана и заснула. Прямо на открытку ленкину легла и на «Раковые шейки» рассыпанные.

     На сцене появляется Евгений. Это высокий, чуть сутуловатый юноша – одетый по-современному, с раскованными движениями. Он повторяет маршрут Жеки, тоже заглядывает под невидимые нам вагоны, что-то отмечает для себя. Только молоточка железнодорожного у Евгения нет.
     Описав дугу, Евгений останавливается в самом центре сцены. Луч света упирается теперь в него.

     ЕВГЕНИЙ. А ты ведь их очень любил – эти конфеты. Первое время «Раковые шейки» вообще казались тебе особенным лакомством, не похожим ни на какое другое. Это ведь не какой-нибудь там «Золотой ключик», после которого обязательно не досчитаешься пломб в зубах. Или дорогущий «Мишка косолапый», который проглотишь и не заметишь. Вкуса даже толком не ощутишь.
     Нет, «Раковые шейки» – это совсем другое дело! Ты не спеша разворачиваешь карамельку, кладёшь её в рот. Тут главное не торопиться и суметь насладиться ощущением лёгкого покалывания во рту после того, как растает верхняя оболочка. Под ней идёт рыхлый слой, словно нашпигованный тысячами крохотных сладких иголочек. Они нежно впиваются в твой язык и тут же обламываются, превращаясь в конце концов в маленький ароматный комочек. Комочек, который уже можно просто разгрызть, но лучше все-таки его сосать. Сосать до тех пор, пока он не станет густым сладким сиропом. И вот тогда уже можно глотать.
     Вкуснотища!

     Евгений смолкает и замирает. Он улыбается, жмурится, словно вспоминая забытый вкус. Потом резко меняет позу и быстро перемещается в противоположный от Жеки угол сцены.

     ЕВГЕНИЙ. Только потом они тебе быстро надоели – эти «Раковые шейки». Твоя мать приносила их домой с каждой смены. Она выгребала карамельки из своих карманов – по много штук сразу, нередко горстями. Случалось, конфеты были в грязных фантиках, слипшихся друг с другом. Она приносила эти конфеты и всегда рассказывала вам с сестрой одну и ту же историю. О том, как в конце зимы в её смену от короткого замыкания загорелась трансформаторная будка. А рядом с будкой оказался отцепленный вагон с кондитерскими изделиями. Она рассказывала, как тепловоз подогнал пожарный состав, как тушили сначала будку, а потом этот вагон. О том, что конфеты – какие сгорели, какие от воды испортились. А вот коробки с «Раковыми шейками» почти все уцелели. И некоторые из этих коробок потом перетащили в дежурку, где их мог брать каждый. Там теперь «Раковых шеек» столько, что за год, наверно, не съешь…

     ЖЕКА. Июнь. Семнадцатое. Сегодня я бегал к мамке на работу. В дежурку. Папка посылал, думал, что она там. Утром мы ждали её с ночной, а она всё никак не возвращалась. Папка увёл Ленку в садик, а мне сказал идти на станцию.
     Мамкина сменщица тётя Валя как меня увидела – обрадовалась. Сразу «Раковые шейки» стала в карманы мне пихать. Тётя Валя сказала, что сегодня в ночь не мамкина смена была, а тёти Риты Шершуновой. Потом тётя Валя усадила меня с собой чай пить. У неё всегда такой здоровский чай бывает, с травами. Она его на дежурство с собой в термосе приносит. И ещё у тёти Вали всегда варенье вкусное есть. Абрикосовое. Я такое больше нигде не пробовал. Оно золотистое, очень прозрачное и в нём ядрышки от абрикосовых косточек плавают. Просто объеденье!
     Тётя Валя наложила мне полное блюдечко, только я всё съедать не стал. И спросил: а можно я остальное домой возьму, Ленку угощу? Тётя Валя ничего не сказала, меня по голове погладила, и когда я уходил, отдала мне всю банку. Когда зимой будет много снега, я обязательно прибегу помогать тёте Вале чистить переезд и стрелку возле дежурки. Я умею, я мамке раньше всегда помогал.
     Июнь. Девятнадцатое. Мамка наконец-то вернулась домой. Трезвая, только она постоянно подходила к чайнику и пила прямо из носика. Папка рассердился, отобрал у неё чайник, закричал: явилась, не запылилась! Мамка тоже стала на него кричать. Мне надоело всё это слушать и я пошёл за Ленкой.
     Она как раз на площадке со своей группой гуляла. Ленка как меня увидела, совок в песочницу бросила, подбежала к забору, кричит: а наша мамочка нашлась? А потом мне говорит: давай сегодня мамочку тем вареньем с орешками угостим? Вот глупенькая, уже не помнит, что мы его за один вечер слопали. Ленка тогда даже палец в банку совала, остатки со стенок собирала.
     Я специально долго не вёл Ленку домой. Мы сначала в парке гуляли, потом я её на лодочную станцию сводил. А когда мы вернулись, то мамка с папкой были уже пьяные. Оказывается, мамка ночевала у Дыкиных и от них принесла полбанки спирта. Папка скоро перестал пить, лёг на диван и заснул, а мамка начала готовить нам ужин. Но она забыла о кастрюле и вместо пельменей получилась какая-то мутная похлёбка с тестом. Ленка поковыряла ложкой, есть не стала. Тогда я сделал ей бутерброд. Как она любит – с маслом, а сверху чтобы сахарным песком посыпать.
     Июнь. Двадцатое. Вчера ночью у папки опять был приступ. Он стонал, а потом начал хрипеть. Мамка дала ему таблеток, он стонать перестал, отвернулся к стенке. Лежал и молчал, только иногда вздрагивал. Я видел, что ему больно и хочется кричать. Но папка не кричал, Ленку, наверно, разбудить и напугать боялся. А рано утром мамка отправилась на работу, за ней заехал дежурный автобус.
     В садик я Ленку не повёл, не хотел папку одного оставлять. Он спал всё так же – лицом к стене. И уже не вздрагивал, как ночью. Мы с Ленкой тихо сидели в другой комнате и играли в её детское домино. Потом Ленке надоела играть и она пошла раскладывать фантики по коробочкам. У неё уже много таких коробок набралось. В одних золотинки от шоколадок хранятся, в других – обёртки от конфет. И зачем она эту чепуху собирает?
     А в специальной коробочке из-под чая Ленка хранит фантики от «Раковых шеек». От тех, которые мамка с работы приносит. Сядет на пол, разложит фантики перед собой и разглаживает их, перекладывает с места на место. Один раз Ленка попросила меня пересчитать эти фантики, потому что сама она только до пяти умеет. Я посчитал и оказалось, что фантиков от «Раковых шеек» у нее накопилось аж 52 штуки!
     И ещё у Ленки есть обёртка от киндера. Она её в особую коробку положила – большую, из-под кекса. Потому что в маленькой коробочке обёртка может помяться и испортиться. И тогда на ней не будет видно нарисованных паровозиков, которые бегут по горам, по полям, по речке. Я когда увидел – засмеялся. Разве может настоящий паровоз ехать без рельсов? Тем более, по реке! А Ленка подошла с этим фантиком к мамке и спрашивает: мамочка, а правда ведь у тебя на работе паровозики тоже по воде ездиют?
     Вот мы хохотали!

     ЕВГЕНИЙ. Нет, настоящий паровоз по воде не пройдёт. И без рельсов он никуда не поедет. Ведь это такая махина! Такая… Такая… Да разве опишешь словами настоящий паровоз!
     Ты его впервые увидел, когда сам в детский сад ходил. В тот раз ты остался дома, у вас в группе карантин по ветрянке был. Отец в очередной раз лежал в больнице,  поэтому мать взяла тебя на работу с собой.
     Ты сидел в дежурке на старом диване и заворожено глядел, как она одним движением маленьких рычажков включает на пульте  разноцветные лампочки. Тогда тебе это казалось каким-то волшебством. Вот мама нажала на кнопку – и за окошком сдвинулся с места целый эшелон из огромных чумазых цистерн. Вот она что-то сказала в микрофон – и на семафоре остановилась электричка.
     А в обеденный перерыв мать взяла тебя за руку и вы пошли в деповскую столовую. Возле депо в тупичке ты его и увидел – старый паровоз с огромной чёрной трубой, с тендером для угля и с железной звездой впереди. Наверно, он был поставлен тут давным-давно. Рельсы под паровозом стали рыжими от ржавчины, а между шпалами выросла такая высокая трава, что некоторые колючки доставали до его грязного, давно не крашеного днища.
     И тебе вдруг показалось, что паровозу она очень мешает – эта колючая высокая трава. Что она не даёт паровозу вырваться из тесного тупичка, выбраться на главный путь. И ты бросился прямо под паровозное брюхо, туда, где росла эта трава, и стал рвать ее голыми руками. Она была очень жёсткой, она плохо поддавалась, несколько раз ты до крови порезал себе ладони. Но ты всё рвал её и бросал, рвал и бросал… Ты извозился в саже, порвал штаны, нацеплял на рубашку репьёв.
     Мать рассердилась, вытащила тебя из-под паровоза и отвела назад в дежурку. А вечером – уже дома – ты достал свой блокнотик и нарисовал в нём паровоз. Тот самый. Правда, он получился у тебя смешным. На одноглазую таксу похожим: длиннющее чёрное тело, нелепый жёлтый глаз-прожектор и кривоватые колёса-лапы.  Жаль, что потом этот блокнот потерялся.

     ЖЕКА. Июнь. Двадцать четвёртое. Утром мамка была в хорошем настроении. Когда она на кухне нам сосиски варила, то песню пела. Я даже слова некоторые запомнил: отчего же на сердце истома, отчего голосок мой дрожал, провожал меня милый до дома, у калитки за ручку держал.
     Папка услышал, закричал из комнаты: знаю я этого милого! Лёшка-сцепщик, что ли? Мамка засмеялась, но петь перестала. А когда завтракали, мамка сказала: получка у меня сегодня. Может, и премию ещё дадут за показатели. Спросила, что кому купить. Папка только рукой махнул, а Ленка дыню попросила. Им в садике недавно по кусочку дыни давали, так ей очень понравилось. Мамка сказала, что принесёт.
     Днём я водил Ленку на городской пруд, мы купались. Папка тоже сначала хотел с нами пойти, но потом плохо себя почувствовал. У него часто такое – когда жара. Дома остался отлёживаться. Зато мы с Ленкой классно покупались. Она в лягушатнике у берега плескалась, а я с ребятами на глубине. И даже один раз до острова сплавал. Мы так проголодались, что по дороге домой в хлебокомбинатовском киоске купили горячую булку. И почти всю её съели. Ленка ела хлеб и всё говорила: вот мамочка вечером дыню принесёт и будет у нас пир горой. И ещё она «Раковые шейки», наверно, принесёт.
     Но вечером мамка вернулась поздно. В сумке у неё что-то лежало. Ленка запрыгала, закричала: дыня, дыня! Но это была не дыня, а бутылка. Ленка увидела бутылку и заплакала, даже когда мамка ей «Раковые шейки» дала, целый пакет – она и то не успокоилась.
     Потом на кухне мамка эту бутылку открыла и налила сначала папке, потом себе. Но папка пить не стал. Ушёл в комнату, сел на диван и закурил. Зачем он курит? Врачи ведь сказали, что ему нельзя, что приступ опять может быть!
      А мамка посидела, посидела одна, да и выпила оба стакана. Потом отвернулась и начала тихонько петь. Снова про милого, который её провожал и за руку держал у калитки.
     Июнь. Двадцать пятое. Когда мы проснулись, мамки дома уже не было. Папка сходил к тёте Зине, но и там её тоже не было. И у бабы Нины тоже. Папка сказал: наверно, на работу срочно вызвали. Я знаю, что он это специально для Ленки так сказал, чтобы её успокоить.
     А когда Ленка была уже в садике, папка взял большую сумку и стал в неё все мамкины вещи бросать. Её зимняя куртка в сумку не влезла и папка запихнул куртку в пакет. И сапоги мамкины тоже. Всё это он вынес в прихожую и поставил у двери. Потом он вернулся в комнату, сел на диван и так сидел, пока я гулять не пошёл.
     Июнь. Двадцать седьмое. Вчера вечером мамка с папкой долго ругались. Когда она вернулась, папка сказал: где хвостом крутила, там теперь и живи, ты нам такая не нужна! Он хотел выбросить пакет и сумку на площадку, но ему вдруг стало плохо. Папка весь белый стал. Он сел на пол, одной рукой за сумку держался, а второй всё пытался пуговицы на рубашке расстегнуть.
     Мы все испугались, кое-как перетащили папку в комнату. Хотели скорую вызвать, но он сказал, что не надо. Что обойдётся. Мамка дала ему таблеток и запить. А когда папке стало полегче, мамка сбегала в киоск и принесла три бутылки пива. А ещё – газировки нам с Ленкой. Папка сначала не хотел пиво пить, потом согласился. Я разозлился, закричал на них, но  папка сказал, что они совсем по чуть-чуть выпьют, просто за то, что помирились. А когда я уже лежал в кровати, то сквозь сон слышал, как мамка просит его к Тарасовым за брагой сходить.
     Июль. Первое. Сегодня папку выписали из больницы. Мы за ним с мамкой ходили, целый час ждали, когда он к нам из палаты спустится. Ленку мы специально с собой не взяли, нечего ей в такую даль таскаться. Мы её у бабы Нины оставили. Я сказал мамке: давай папке цветов купим. В кино показывают, что когда встречают, цветы всё время дарят. Но мамка сказала, что не надо на разную ерунду деньги тратить и что мужчин с цветами не встречают.
     Папка вышел к нам очень худой. Он был небритый и сначала смотрел на нас, как будто не узнавал. А когда целовал меня, то я почувствовал, что щёки у него колючие и холодные. Потом он спросил, как у меня в школе дела. Я ответил: ты что, забыл, что сейчас каникулы?
     По дороге мы зашли в аптеку купить папке лекарств, которые ему в больнице прописали. А мамка увидела на витрине настойку боярышника. Обрадовалась, сказала, что здесь очень дёшево и купила сразу десять пузырьков. Я спросил: зачем? Она ответила: это успокоительное и для сердца хорошо. Зачем она врёт? Я же видел, как этот боярышник бомжи у нашей школы пили.

     Жека делает несколько шагов вдоль невидимых вагонов. Стучит молоточком по колёсам. Прислушивается к звуку.

     ЕВГЕНИЙ. Впервые ты услышал этот звук, когда с матерью на Товарную ходил. Получать спецодежду на складе. Раз в год ей полагался форменный китель, юбка, две рубашки, беретка… Правда, беретку она никогда не носила, говорила, что в ней на покойную бабу Нюсю похожа.
     Вы шли с ней вдоль запасных путей, на которых стоял почтовый состав. Долго шли, потому что склад находился  в дальнем тупичке. И вот тут-то ты и услышал этот звук. Пожилой рабочий в замызганной оранжовке и в кирзачах с подвёрнутыми голенищами неспешно брёл вдоль состава. И  время от времени равнодушно постукивал маленьким молоточком по колёсам и вагонным буксам.  Тебя поразил звук, раздающийся после каждого удара: глуховатый, но вместе с тем такой мелодичный! Какой-то родной, отзывающийся внутри тёплой волной. Словно когда-то давным-давно ты уже слышал его, наслаждался им, но потом почему-то забыл…
     Помнишь, как ты остановился у полуоткрытого вагона и стал смотреть на этого рабочего? Ты следил за каждым его движением, за каждым взмахом руки с молоточком. Мать спешила, она дёргала тебя за рукав пальто. Но ты все равно стоял и смотрел. А рабочий между тем никуда не торопился. Он закурил, потом внимательно осмотрел свой инструмент – крохотный молоточек на длинной жёлтой ручке.

     Евгений подходит к Жеке, берёт у него молоточек.

     ЕВГЕНИЙ (рассматривает молоток). Да, точно такой же. Только у того на ручке ещё инвентарный номер был.
     Сколько ты простоял у того вагона? Скорее всего, не очень долго. Мать ворчала и торопила тебя, потому что было уже поздно и склад мог закрыться. Но этот звук ты запомнил навсегда. Он даже иногда снился тебе по ночам. Во сне ты видел, как идёшь вдоль какого-то нескончаемого железнодорожного состава. На тебе такие же подвёрнутые сапоги, оранжевый жилет и мамина тёмно-синяя беретка. В руках у тебя молоточек, которым ты постукиваешь по колёсам, буксам, пружинам-амортизаторам... Ты идёшь и идёшь, а состав всё не кончается: за цистерной следует платформа, за товарным вагоном – пассажирский… Да тебе и не хочется, чтобы он кончался, не хочется, чтобы исчезал этот волшебный звук…

     Евгений сам медленно шагает вдоль воображаемого состава, постукивает молотком. Но его настигает Жека и отбирает инструмент. Сжимая молоточек обеими руками, Жека возвращается в свой угол сцены.

     ЖЕКА. Июль. Пятое. Мамка не пила четыре дня. Да, точно – четыре, я помню. А в субботу хоронили дядю Борю. Он раньше жил по соседству, часто у нас бывал. Папке он помогал балкон стеклить. А потом дядя Боря переехал в центр, но всё равно иногда к нам заходил.
     С поминок папка с мамкой пришли сильно выпивши. Мамка ругалась, она была злая, что их посадили в самом конце стола. Говорила, что когда денег надо было занять, то дядиборина жена тётя Света, нам первым звонила, а как на кладбище ехать – так их с папкой не в «Газель», а в общий автобус запихала.
     Папка молчал, он всё время хотел закурить. Но у него ничего не получалось, потому что руки сильно тряслись, папиросы просыпались и спички ломались. Он, наверно, полкоробка переломал, но так и не закурил.
     Июль. Девятое. Мне в школе назначили производственную практику. Я думал, мы будем ремонтировать парты, стулья или в теплицах рамы заменять. Нас на уроках Ефим Семёнович учил с деревом работать и у меня строгать рубанком лучше всех в классе получалось. Мои бруски и доски всегда были самые гладкие, даже если заготовка с сучками попадалась.
     Но вместо этого пришлось мыть в коридоре окна. Я не люблю их мыть. Можно сто раз протереть стекло чистой влажной тряпкой, но на нём всё равно останутся полосы. Завуч несколько раз приходила проверять мою работу и каждый раз оставалась недовольная. А потом при всех мне сказала: ты дома тоже так моешь или в вашем притоне вообще не убираются? Ещё она сказала, что скоро меня сдадут в интернат и там меня быстро мыть научат. В два счёта.
     И мамка тоже несколько раз про интернат говорила. Говорила, что там порядок, что там форму бесплатно выдают и питание хорошее. Пятиразовое. А я не хочу в интернат! Нельзя мне туда. Как же тогда Ленка? И за папкой кто ухаживать будет, если у него опять приступ? Кто будет сигареты от него прятать? Ведь ему курить совсем нельзя. Когда трезвый, он ещё держится, а вот если выпьет, то совсем дурной и я сигареты от него прячу. Никак нельзя мне сейчас в интернат.
     Июль. Четырнадцатое. Удивляюсь я на Ленку. Она этих «Раковых шеек» может за один раз килограмм слопать. Или два. Наверно, из-за фантиков старается, чтобы быстрее её коробочка наполнялась.
     Сегодня дяде Боре девять дней. Папка на поминки не пошёл, плохо себя чувствовал. А мамка пошла, хотя она сегодня с ночи. Зато мы дома дядю Борю помянули. Я купил в магазине пряники с повидлом внутри, папка заварил свежего чаю. А Ленка достала из шкафа «Раковые шейки» и красиво разложила по большой  тарелке.
     Мы сидели, пили чай и вспоминали, как дядя Боря пригласил нас с папкой однажды на рыбалку. Мы встали очень рано и поехали на какое-то озеро. А на озере оказалось, что дядя Боря забыл насос, чтобы свою резиновую лодку накачивать. И нам пришлось по очереди самим её ртом надувать. Мы больше часа надували, замучались. А когда потащили лодку к воде, то не заметили разбитую бутылку и пропороли лодке дно. Мы так смеялись, а Ленка больше всех.
     А потом пришла мамка. Она была не очень пьяная. Мы даже и не думали, что она так рано придёт. Мамка села за стол и тоже стала пить чай. Рассказывала, что поссорилась с тётей Олей Моисеенко и что та её по-всякому обозвала и даже ударила. Говорила, что всё это из-за папки, потому что он с ней не пошёл. А потом мамка достала бутылку и  сказала папке, что надо дядю Борю как следует помянуть. Он отпил немного, но больше не стал, поднялся и ушёл из кухни. И Ленку с собой забрал, спать укладывать.
     А я остался с мамкой. Мне хотелось спросить её про интернат, сказать, что мне нельзя туда. Но я всё никак не мог об этом заговорить. А мамка сидела и пила одна. Пряников уже не осталось, поэтому она закусывала «Раковыми шейками». Только она их есть совсем не умеет. Их  сначала долго сосать надо, а она сразу разгрызает. Так никакого вкуса не почувствуешь.

     ЕВГЕНИЙ (достаёт из кармана пачку фотографий, рассматривает). Слушай, а она ведь ничего была. Даже красивая – мама твоя. Волосы до плеч, глаза, улыбка такая… Когда были сделаны эти фотографии? Да, да, ты ещё не учился. В школу, в первый класс готовился. Отец ещё тогда в больницу надолго попал. Пролежал больше месяца, а потом ему от работы путёвку в санаторий дали.   
     Ты помнишь тот день, когда мама сказала, что скоро у тебя братишка будет? Или сестрёнка. Ты посмотрел на неё внимательно и ничего не ответил. Тебе тогда казалось, что мать не о вашей семье говорит, не о вас с нею, не об отце, а о ком-то другом. У других, да, это может происходить, у других неведомо откуда могут появляться и братья, и сестры, и племянники... Но только не у вас.
     В тот день вы с ней пошли гулять. В парке со скрежетом крутились карусели, сновали люди, покупали семечки и тёплый лимонад. Ты подбежал к одной карусели и сказал маме: давай покатаемся. Она улыбнулась, показала глазами на живот и ответила: боюсь, ему будет не очень весело. Или ей. И только тут ты осознал, что в вашей семье действительно скоро что-то произойдёт. Небывалое и загадочное. И тогда ты сказал маме: подожди минуточку. А сам понёсся к кассе, возле которой стоял ларёк с мороженым. И на мелочь, которая была в кармане, купил маме пломбир в стаканчике. С такой розочкой из крема сверху.
                (смотрит на фото)
     Да, она была тогда вот в этом самом голубом платье. Такая молодая, ещё без седых волос и почти без морщинок. И ты тогда неожиданно для себя предложил: мама, а давай сфотографируемся! Но потом вдруг пошёл дождь, и вам стало не до поиска фотоателье. Зато на следующий день мать принесла тебе картонную коробку, в которой лежал фотоаппарат. Самый настоящий полуавтомат со встроенным экспонометром! И она сказала: держи, это тебе подарок к школе. И чтобы ты меня обязательно им сфотографировал.

     ЖЕКА. Июль. Семнадцатое. У них там на Товарной праздник вчера какой-то был. Они его все вместе отмечали. Поэтому мамка со смены домой не пошла, а позвонила и сказала, что к Еремеевым поедет. Потому что к ним близко. И чтобы мы ужин готовили без неё и спать ложились, не ждали.
     Папка нажарил картошки, открыл банку с помидорами, что нам баба Катя привезла. Потом достал деньги, которые у него с пенсии остались, и послал меня в магазин. Нам с папкой я купил минералки, мы её очень любим. А Ленка минералку не пьёт, потому что с пузырьками, ей я купил сок.
     Когда мы ели, я заметил, что папка то и дело смотрит на телефон. Сначала я подумал, что он от Тарасовых звонка ждёт. Они с дядей Серёжей договаривались за грибами сходить. А потом понял: он всё надеялся, что мамка позвонит. А когда я мыл посуду, папка несколько раз подходил к окну, отгибал занавеску, выглядывал во двор. Но мамка не шла. И в этот вечер она больше не звонила. Зато позвонил дядя Серёжа и меня тоже в лес позвал. Но папка сказал нет, потому что с Ленкой сидеть некому.
     Вечером мы все вместе смотрели программу «Время». Там рассказывали про войну где-то на юге и ещё про землетрясение. Я не запомнил где.

     ЕВГЕНИЙ. А ведь недаром твоя классная тебя особо упёртым называла. Если на уроке не удавалось решить задачку – ты мог остаться после школы и пыхтеть над нею, пока решение с ответом не сходилось.
     Так было и после той встречи с обходчиком. Дома ты заявил: когда вырасту, буду работать на железной дороге, с молоточком составы проверять. С тех пор у тебя и в тетрадках, и в альбомах были сплошные паровозы, рельсы, шпалы. Ты расспрашивал мать о всяких локомотивах и полувагонах, колёсных парах и сцепных устройствах… Ты даже специально в городскую библиотеку записался и перешерстил там все книги о железнодорожном деле. Теперь ты в любое время дня и ночи мог без запинки ответить, в каком году Коломенский паровозостроительный завод выпустил первую машину П-36, какой коэффициент полезного действия был у паровозов серии «Э»,  в чём была особенность парораспределительного механизма локомотивов модификаций О(в) и О(д)… А уж сбегать с пацанами на Сортировку или на Товарную, полазить по скопившимся там бесчисленным вагонам, цистернам, платформам – это вообще было для тебя праздником.
     Из одного из таких набегов ты и принёс тот старый железнодорожный костыль. Таким рельсы к шпалам приколачивают. Костыль был негодный, гнутый, с расплющенной шляпкой. Чёрный от мазута и пропитки. Но этим он и был тебе дорог, от него шёл такой тёплый, такой волнующий запах дёгтя, тепловозной сажи, вытекшего из вагонных подшипников солидола!
     Ты спрятал этот костыль под матрасом. Иногда перед сном ты осторожно доставал его, рассматривал, даже нюхал. Он тебе казался частью чего-то очень большого, очень надёжного и серьёзного… А потом твоя мать нашла костыль. Делала уборку и обнаружила его под матрасом. Ох, и досталось тебе за испорченный мазутом матрас, за чёрные разводы на футболке! В тот же день костыль  был выброшен на помойку.
     Так как в тот раз, ты не плакал никогда. Целый вечер – и навзрыд. Перед сном мама подошла к тебе, чтобы успокоить. Она прижала твоё мокрое лицо к своему животу и сказала: я тебе с работы тысячу таких железок принесу. И, хотя не работала тогда, сидела с маленькой Ленкой, на другой же день сходила на Товарную. Но принесла оттуда не костыль, а самый настоящий молоточек обходчика. Точь-в-точь такой, который ты тогда у рабочего видел.
     Это было чудо! Сказка наяву… Чего ещё можно было тебе тогда желать?

     ЖЕКА. Июль. Двадцать восьмое. Мамки не было несколько дней. Я не считал сколько, потому что надоело мне всё это. Если бы не Ленка, давно бы сам из дома убежал!
     Один раз мамка позвонила. Я спросил: где ты живёшь? Она сказала, что у тёти Вали. Сказала, что у тёти Вали заболела мать и нужно помогать за ней ухаживать. Я специально сбегал к тёте Вале, но мамки у неё не было. Тётя Валя сказала, что мамка на работу ходит, а где она сейчас живёт, она не знает. Папке дома я про это не рассказал. Просто сказал, что у тёти Вали было закрыто.
     Июль. Двадцать девятое. Мамку видели в соседнем подъезде. Тётя Галя позвонила и сказала, что она там сидела на лестнице, с кем-то выпивала. Когда я прибежал в этот подъезд, мамки там уже не было. Только стояли на площадке пустые бутылки и окурки валялись. Много окурков. Я постучал в квартиры, спросил про неё, но никто ничего не знал.
     Июль. Тридцать первое. Вчера я увидел через окно, что мамка сидит прямо во дворе, на детской площадке, и разговаривает с какими-то мужиками. Они все смеялись. Я спустился и подошёл к ним. Мамка увидела меня, и смеяться перестала. Я сказал ей, чтобы она шла домой. Мамка сказала: ладно, приду попозже. Тогда я стал тянуть её за руку, она меня оттолкнула. Тут подбежала Ленка и тоже стала тянуть. Мамка сначала заругалась, а потом заплакала. Обняла Ленку, взяла её на руки и прямо с ней на руках пошла домой.
     Дома он папке не сказала ни слова. Даже не поздоровалась. Просто прошла на кухню и там долго сидела одна. Потом поднялась и пошла обратно к двери. Папка встал у самой двери и загородил её дорогу. Мамка замахнулась на него, но ударять не стала, потому что увидела, что мы с Ленкой смотрим. Папка стал кричать на неё, называл подзаборной и по-всякому. Тогда мамка побежала назад на кухню, открыла окно и влезла на подоконник. Папка увидел, что она хочет выпрыгнуть и отошёл от двери. Мамка схватила в прихожей с вешалки свою куртку и ушла.
     А у папки вечером опять был приступ. Правда, не очень сильный. Поэтому скорую не вызывали.

     ЕВГЕНИЙ. Ребята так хохотали, узнав, что ты спички зажигать боишься!.. Вы тогда с Никитой и Артёмом с уроков сбежали, решили по железной дороге погулять.  Сначала вы гвозди на рельсы подкладывали, смотрели, как проходящие составы плющили их. Потом вам это надоело, и Тёма позвал всех на водонапорку. Там действительно было классно! К башне то и дело подъезжали маневровые тепловозы с цистернами, к ним подсоединяли шланг, по которому качали воду. На сгибах шланг был дырявый и из него в разные стороны били тонкие струйки ледяной воды. Вы специально пробегали рядом со шлангом, чтобы колючие брызги попадали на лицо, на руки.
     Но оттуда вас быстро прогнали. И вы решили отправиться в старое депо. Никитка нашёл там какой-то ящик, разломал его и сказал, чтобы ты развёл костёр. Вот тут-то и выяснилось, что ты не умеешь пользоваться спичками. Чиркаешь спичкой о коробок, и как только она вспыхивает – тут же отбрасываешь от себя. Тебе кажется, что пламя вот-вот лизнёт вои пальцы. Пацаны долго потешались.
     Мать тебя дома отругала. Ей уже звонили из школы, всё рассказали и просили зайти.  А вечером, когда Лену уже уложили, мама позвала тебя на кухню. Усадила на табуретку, сама села напротив. И долго говорила, что так поступать нельзя, что ей трудно одной, что папа больной, от него помощи нет, а Лена совсем маленькая. Ещё она говорила, что ты мужчина и не должен подводить её.
     Ты сидел и кивал. А потом вдруг сказал: мама, научи меня спички зажигать! Ты ожидал услышать что-то вроде: дом спалишь, баловаться будешь… Но мама ничего такого не сказала, просто взяла тебя за руку и подвела к плите. Дала коробок, показала, как чиркать спичкой о его шершавый бок, как правильно держать спичку, чтобы пламя долго не могло добраться до пальцев. Показала, как разжигать плиту. Ты был так горд тем, что теперь всё это умеешь, что тебе хотелось сразу же побежать и рассказать об этом отцу, друзьям, даже крошечной сестренке, которая сопела в кроватке…
     А на следующий день мать вернулась домой поздно. Когда уходила, сказала, что только в школу и обратно, тем более что бельё не стирано и Лену кормить. Но вернулась только вечером. Ты сразу почувствовал, что от неё пахнет, хотя мама вела себя как обычно. Про школу она не обмолвилась ни словом, а просто пошла на кухню готовить ужин. А потом сказала, что скоро на работу выходит. Потому что тётя Валя в отпуске, а Гаврилова в декретный собирается.
     А отец целый вечер молчал. Он только часто выходил на балкон и курил одну сигарету за другой. В комнате он курить уже не решался. Потому что Лена маленькая и ей вредно.

     ЖЕКА. Август. Второе. Мамка заходила за своим халатом. И ещё за плащом, потому что на улице похолодало, и дождь часто идёт. Папка открыл ей дверь, но в квартиру не пустил. Он кричал на неё и говорил, чтобы она убиралась, откуда пришла. Потом он всё-таки отдал ей вещи.
     Ленка в это время была в садике, а я собирался в магазин. За хлебом и макаронами. Теперь иногда, когда папка плохо себя чувствует, ужин готовлю я. Варю макароны или вермишель, а лучше – рожки, они меньше слипаются. Потом промываю их под краном и жарю на сковородке на постном масле до тех пор, пока они не становятся румяными и хрустящими. Папка ворчит, что макароны у меня слишком зажаристые получаются, но нам с Ленкой нравится. Ленка мне однажды сказала: у тебя макароны даже вкуснее, чем у мамочки.
     Август. Шестое. За мамкой вчера приезжали с работы. Спрашивали, почему она на смену не вышла. Папка ответил, что не знает и что она тут больше не живёт. А потом стал звонить тёте Вале, Еремеевым, Мухаметзяновым и спрашивать про неё. Но никто ничего не знал. Тогда папка сказал, что сам пойдёт её искать и что если я соберусь гулять, чтобы Ленку одну не оставлял, а с собой брал. Как будто я маленький и сам не понимаю.
     Папка вернулся часов в десять. Мы с Ленкой уже до отвала наелись лапши, допили компот, который папка позавчера сварил. И программу «Время» посмотрели, там показали, как с горы лёд сошёл и целую деревню разрушил.
     Сначала мы услышали, как кто-то скребётся в дверь. Я посмотрел в глазок и увидел, что это папка не может попасть ключом в замок. Он был сильно пьяный. Я давно его таким не видел. Я впустил его, раздел и уложил на диван. Спросил: лапшу будешь? Он покачал головой и сказал, что нашёл мамку.  Она, оказывается, всё это время у Милединых жила. Он ещё сказал, что с мамкой помирился и что она домой завтра вернётся. Вот отдежурит в ночь – и утром домой.
     Август. Седьмое. Мамка и вправду утром пришла, хотя я не очень-то верил. Её привёз дежурный автобус, я только что Ленку отвёл, как раз из садика возвращался. Мамка обняла меня, поцеловала. А дома выгребла на стол из сумки целую гору «Раковых шеек». И сказала, что вечером купит торт и приготовит нам вкусный ужин. Может даже куриные котлеты мои любимые пожарит.
     Торт она и вправду купила. Такой красивый, с узорами сверху, а по краям – шоколадные звёздочки. А на ужин просто картошки с салом нажарила. Ну и ладно, что не котлеты. У неё картошка тоже очень вкусная получается!
     А потом к нам пришли тётя Флюра с дядей Толей. Принесли с собой бутылку и сказали, что за примирение и соединение семьи надо выпить. Папка сначала не хотел, но все говорили, что такой обычай, что надо обмыть. Они четверо быстро эту бутылку выпили. Потом папка сходил в магазин и ещё принёс. Эту бутылку тоже выпили, и мамка сказала ему, чтобы ещё купил. Папка ушёл, и его долго не было. Мамка сначала шутила, что нашего папку только за смертью посылать. Потом начала ругаться.
     Тут к нам в дверь постучали и спросили, не из нашей ли квартиры мужчина у подъезда лежит? Мамка закрыла лицо руками, закричала, а дядя Толя побежал вниз. Он быстро вернулся и сказал, чтобы мы скорую и милицию вызывали. Мамка продолжала кричать, а у тёти Флюры руки дрожали, и она всё время набирала неправильно.  Тогда дядя Толя сам набрал номер телефона, а меня вытолкал из прихожей. Поэтому я не слышал, что он в трубку говорил.

     ЕВГЕНИЙ. Ты это точно запомнил: в чемодане было четыре пары колготок, с десяток пар носков, туфли праздничные, лакированные,  ещё одни туфли для улицы.  Ещё – резиновые сапоги с ёжиком на боку, старые сандалики. Потом – три платья, джинсы, шортики для физкультуры. Ну и остальное по мелочи:  резинки для волос, сиреневая косынка, маечки, трусики, игрушки…
     Ты всё это так хорошо запомнил, потому, что сам этот чемодан собирал.  Мать не могла, она всё время плакала. А чтобы успокоиться, то и дело доставала из холодильника бутылку, наливала себе. Баба Катя уговаривала её не плакать, говорила, что Леночке у неё будет лучше, что в деревне и питание, и воздух, и пригляд… Обещала Лену потом в садик устроить. В какой-то специальный, санаторного типа.
     А вот ты не плакал. Я знаю, тебе хотелось, слёзы были уже где-то здесь, в горле. Но ты терпел. Просто сидел на корточках у распахнутого шифоньера и монотонно укладывал вещи в чемодан. Майки к майкам, носки – к носкам. А когда все вещи были собраны, ты сгрёб все «Раковые шейки», которые нашёл на кухне, и положил их в чемодан. Пусть сестра их там грызёт, о доме вспоминает.
     Нет, ты всё-таки молодец, что не заплакал! Действительно, нечего реветь, если на осенних каникулах вы с мамой сами к бабе Кате приедете. Осенние каникулы – они же вон, они уже не за горами… Ну а если даже мать и не сможет, то ты и сам съездишь. Чего тут ехать, всего одна ночь на поезде! Сядешь вечером в плацкартный вагон, разложишь постель на верхней полке. И будешь себе лежать да слушать, как на станциях шаркают сапогами вдоль вагона обходчики, как они перебрасываются друг с другом загадочными фразами. И изредка постукивают своими молоточками по колёсам…
     На вокзале, когда Лену с бабой Катей провожали, ты тоже не плакал. Обнял сестрёнку и сунул ей в руки фотографию. Одну из этих.

     Евгений вынимает из кармана пачку фотографий, рассматривает их.

     ЕВГЕНИЙ. Да, вот эту ты сестре подарил. Здесь мать действительно очень красивая: волосы до плеч, облегающее голубое платье… Тут она ещё молодая. Тут она улыбается. Тогда она ещё умела улыбаться.

     ЖЕКА. Сентябрь. Пятое. Не писал долго, потому что некогда было. Сначала папкины похороны, поминки, гости всякие. Потом баба Катя за Ленкой приехала, увезла её к себе. А потом мне к школе готовиться надо было, портфель собирать и читать книжки, которые на лето задавали. А у меня ничего не было готово. Из старых школьных брюк я вырос, из спортивного костюма тоже. И ещё портфель этот – раньше мне его папка чинил, когда ручка отрывалась. А теперь некому.
     Мамка после его смерти совсем запилась. Пьёт каждый день, говорит, что так ей легче. С работы уже звонили, ругались, что на дежурство не выходит. Я несколько раз к тёте Вале бегал, просил, чтобы она вместо мамки вышла. Говорил, что если надо что сделать, полы там в дежурке помыть, территорию подмести, – я приду и помогу. Или ночью посторожить – тоже смогу. У меня для этого фонарик настоящий есть. Молоточек с собой могу взять – на всякий случай. Ленка ведь уехала, мне не нужно теперь за ней присматривать.
     Тётя Валя когда это услышала, улыбнулась. Сказала, что помогать пока не нужно, что она и так выручит. Только долго она мамку подменять не сможет, потому что у неё кто-то из родни женится и ей скоро на свадьбу ехать надо.

     ЕВГЕНИЙ (он продолжает рассматривать фотографии). Да, тут она ещё очень молодая. Смотри-ка: ни одной морщины!.. И улыбается… Нет, даже не улыбается – смеётся!
                (переходит на крик)
Ну чего она смеется? Чему радуется? Скажи – чему?..
                (рвёт фотокарточки)
 Тому, что отца провожали на кладбище чужие люди? Потому что она, видите ли, не смогла, она просто умирала от горя! А точнее – от количества выпитого…
                (продолжает рвать фото)
Может, тому радуется, что её дочь, а твою сестру забрала к себе старая бабушка? Бабушка, которой самой помогать надо… Когда ты теперь увидишь Лену? Да никогда, никогда!..
                (ещё рвёт)
Или тому улыбается, что к вам уже являлись из соцзащиты и опеки – жилищные условия проверять? Эти тётки проходили в комнату прямо в обуви и в плащах, садились на диван, на котором ещё недавно лежал отец, задавали матери вопросы. А на тебя смотрели притворно жалостливыми глазами, головами качали.

     Евгений продолжает методично рвать фотографии – одну за другой. Клочки он кидает прямо на пол.
     Из своего угла сцены к нему бросается Жека. Он падает на колени, начинает собирать эти клочки. Дрожащими руками Жека лихорадочно пытается соединить клочки вместе, восстановить фотографии.

     ЖЕКА (поднимаясь и прижимая к груди обрывки фотографий).  Сентябрь. Десятое. Нам вчера по трудам задали вырезать картонные шаблоны. Под разные фигуры – прямоугольники, овалы… Я полез в кладовку, чтобы найти там какую-нибудь старую коробку и вырезать из неё шаблон. Начал копаться и нашёл ленкину коллекцию конфетных обёрток. Ну, ту, с фантиками от «Раковых шеек». Оказывается, она её забыла и не взяла с собой к бабе Кате. Только она не виновата, это я виноват, что в чемодан коробочку не положил. Сейчас Ленка, наверно, переживает…
     Я достал эту коробочку, вынул фантики, пересчитал. Там их 74 штуки было. Ладно, буду тоже копить, складывать туда. А к осенним каникулам насобираю 100 или даже 150 штук, сяду в поезд и отвезу коллекцию Ленке. Вот уж обрадуется!
     Сентябрь. Двенадцатое. Утром позвонил какой-то дядька, спросил, кто есть из взрослых? Я ответил: никого нету. Тогда он спросил, кто может женщину из вытрезвителя забрать? Надо, чтобы был взрослый и с паспортом.
     Я побежал к Тарасовым, но их никого дома не было. Потом я побежал к тёте Вале. Она позвонила мужу, он приехал с работы и мы на их машине поехали в вытрезвитель. Мамка уже сидела там в комнате ожидания, она какая-то слишком тихая была, пришибленная как будто. Говорила шёпотом и в глаза не смотрела. Тётя Валя подписала какие-то бумаги и нас с мамкой отвезли домой.
     Дома мамка почти не разговаривала со мной. Я предложил ей чаю с конфетами попить, но она не захотела. Всё ходила по комнате, садилась, вздыхала, снова поднималась и ходила. А потом легла на диван и закрыла глаза. Я взял с кровати плед и укрыл мамку. Когда я её укрывал, то она поймала мою руку и поцеловала. А потом отвернулась к стене. Я стоял перед диваном и смотрел на мамку, я чувствовал, что она просто так лежит, что она не спит. А потом вышел, чтобы не мешать.
     Сентябрь. Пятнадцатое. Мамку вызвали на комиссию. Сначала она не хотела идти, потому что папке сегодня сорок дней. Но потом пошла, а мне сказала, чтобы я в школу отправлялся. Только я не пошёл, а дождался, когда она из дома выйдет и побежал за ней. Только я специально далеко от мамки держался – чтобы она меня не заметила.
     Мамка зашла в администрацию, и потом я увидел её в окне на первом этаже. Она стояла возле стола, а две тётьки что-то ей говорили. Наверно, они ругали её, потому что у тётек были злые лица. В комнате был ещё милиционер с погонами, но он ничего не говорил, просто сидел.
     Потом я долго слонялся по улицам, чтобы вернуться домой не слишком рано. А когда пришёл, мамки дома не было. На столе на кухне лежала её записка, что придёт поздно. Она писала, чтобы я её не дожидался и ужинал сам. Я начал искать, где макароны и в ящике увидел бумажку с печатью. Там было написано, что на мамку заведено дело и её лишают родительских прав. И ещё – что меня у неё забирают и отправляют в интернат. Потому что она не может  исполнять материнские обязанности, не работает и злоупотребляет алкогольными напитками.
     Я эту бумажку порвал на мелкие кусочки и выкинул в форточку. А вечером сварил себе макароны, пожарил их на сковородке. Жарил, пока они не стали румяными и хрустящими. Тарелку я отнёс в комнату и стал смотреть программу «Время». Там про пожар рассказывали – как дом сгорел и в нём много людей погибло.
     Сентябрь. Шестнадцатое. Сегодня я ходил в администрацию. Сам ходил. Сразу нашёл этот кабинет и постучал в дверь. Дверь была такая огромная, она вся была обтянута кожей. А наверху была табличка: «Отдел по делам опеки и попечительства». Я постучался, но никто не ответил. Тогда я толкнул дверь и зашёл. Там сидела одна из тех тётек, которые с мамкой разговаривали. Я начал ей говорить, что это всё неправда, что мамка не работает. Она работает. Что она не всегда пьёт и что мне нельзя в интернат. Потому что без меня ей будет очень плохо. Намного хуже, чем сейчас. Ещё я сказал, что мне в ноябре к Ленке ехать надо, коробочку с конфетными обёртками везти.
     Лицо у тётьки стало красным, как фантик от «Раковых шеек». Она замахала руками, закричала. Потом она позвала охранника и орала на него: почему кто попало шляется по административному зданию и мешает работать? Охранник взял меня за шкирку и потащил к выходу. Как котёнка или щенка какого-нибудь. А потом сказал, что если ещё раз меня здесь увидит, то накостыляет и голову оторвёт.
     Сентябрь. Семнадцатое. После школы я сразу же пошёл к участковому. Я знал, где его кабинет,  потому что после папкиной смерти мы с мамкой ходили туда справку брать. В очереди я сидел целый час, там много народу было. Один мужик приходил жаловаться, что его соседка постоянно жарит какую-то вонючую рыбу. Мойву, кажется. И что от этой рыбы запах во всём подъезде. А бабка в очках долго писала заявление на мусорную машину, которая по утрам гремит баками под окнами и будит её.
     Участковый меня выслушал, даже не перебил ни разу. У него было очень усталое лицо, он всё время морщился, как будто чихнуть хотел. И смотрел куда-то в окно. Участковый сказал, что ничего уже не поделать. Что фактов на мамку очень много, что есть заявления от соседей, показания родственников и это… как его… ходатайство органов опеки. Осталось получить характеристику с её последнего места работы – и всё. Будет суд, и меня отправят в интернат.
     Я сказал, что не хочу в интернат. Участковый ответил: кто же туда хочет? Но так положено. Тогда я спросил: а если на мамку будет хорошая характеристика? Тогда меня с ней оставят? Участковый ничего не ответил, только плечами пожал. Я ему сказал, что принесу такую характеристику. Я так обрадовался, что достал из кармана несколько «Раковых шеек» и протянул участковому. Он засмеялся, сказал, что при исполнении и взяток не берёт. Но одну карамельку всё-таки взял.
     Сентябрь. Восемнадцатое. Теперь я знаю, что нужно сделать. Я возьму из серванта фотик, который мне мамка подарила, и побегу с ним в дежурку. Я знаю, когда по графику мамкина смена. Подкрадусь потихоньку к окошку и сфотографирую, как она за своим пультом лампочки включает, рычажками разными щёлкает. Потом сделаю карточки и отнесу их мамкиному начальнику, участковому и тётькам из комиссии. Они говорят, мамка не работает, пусть увидят, что она нормально дежурит. Сидит себе на рабочем месте. Трезвая. В чистой, отглаженной форме и даже в берете. Они эти снимки увидят и  обязательно дадут ей хорошую характеристику!
     Главное, проверить, чтобы в фотике плёнка была. С собой фонарик возьму на всякий случай. А ещё – молоточек обходчика.  Если привяжется охрана или из рабочих кто, скажу, что я не просто так по путям болтаюсь. Скажу, что я вот этот молоток нашёл и должен его вернуть. Это я хорошо придумал.

     На сцене гаснет свет. Где-то далеко начинают постукивать вагонные колёса, мы слышим гудки, невнятные команды диспетчера, скрежет переводимых стрелок. Дребезжит звонок сигнализации железнодорожного переезда, скрипят тормозные колодки тепловозов. Сопровождаемые сполохами железнодорожных прожекторов, эти звуки нарастают. Всё беспорядочнее вспышки света, всё хаотичнее и громче звуки. Вакханалия света и звука идёт по нарастающей, пока не становится просто невыносимой для уха и глаз.
     Всё это вдруг обрывается. Наступает абсолютная тишина. Довольно продолжительная тишина. А потом, из полмрака – голоса двух разговаривающих мужчин.

     ПЕРВЫЙ. Чёрт! Опять спички забыл… Есть у тебя?
     ВТОРОЙ. Только зажигалка… Держи.
                (пауза)
Ты же бросать хотел…
     ПЕРВЫЙ. Бросишь тут с вами… Нет, говорила жена: отключи телефон, отключи… Раз в два года отпуск взял и вот на тебе! Недели на даче не просидел – вызов…
     ВТОРОЙ. Ну, ты же в курсе: Танаева в командировке, а Стасюк заболел…
     ПЕРВЫЙ. Да знаю, как он болеет… Квасит опять?
     ВТОРОЙ. На его месте любой бы заквасил. Жена на развод подала. Из дома, говорят, выгнала.
     ПЕРВЫЙ. Видал я её. Болонка мелко завитая… Стервь она стервь и есть…
     ВТОРОЙ. Да-а… В этом деле, как в лотерее. Только на следующий тираж и надеешься… Зажигалку-то верни.
     ПЕРВЫЙ (насмешливо). На!.. А чего ты зажигалку с собой таскаешь? Ты же не куришь…
     ВТОРОЙ. Привычка… Да и удобно. Ночью, например, если на осмотр вызывают,  подсветить всегда можно.
     ПЕРВЫЙ. А фонарик на что?
     ВТОРОЙ. Фонарик – это не то… Фонарик – это техника…  Подвести может… Вот у этого тоже фонарик был. И что толку?
     ПЕРВЫЙ. В смысле?..
     ВТОРОЙ. Говорю: толку-то в фонарике? Видишь, не работает…
                (щёлкает выключателем невидимого фонарика)
Упал, ударился о рельсы – и всё… Может, лампочку стрясло, может, с батарейками что-нибудь… Техника!.. А зажигалка – вот она. Всегда выручит.
                (снова щелчки – на этот раз колёсиком зажигалки)
     ПЕРВЫЙ. Ясно…
                (зевает)
Ну, что: приступим, может? С богом – по морозцу?..
     ВТОРОЙ. Давай, чего тянуть… Мне ещё сводку сегодня писать. Квартальную.
                (шелест бумаг)
Пиши: осмотр производится в светлое время суток при естественном освещении. Место происшествия представляет собой участок железнодорожного полотна в районе станции Сортировочная-2. Вдоль полотна имеется пешеходная дорожка с грунтово-гравийным покрытием. Состояние покрытия – сухое. Абзац.
     Обнаруженное тело находится на данной дорожке в полутора метрах от кромки железнодорожного полотна. На одежде погибшего, а также на земле рядом с телом видны пятна бурого цвета, напоминающие кровь…
     ПЕРВЫЙ. …Напоминающие кровь… Кровь… Не спеши, записывать не успеваю.
     ВТОРОЙ. Про пятна написал?.. Так, дальше. Тело принадлежит подростку мужского пола, предположительно 11-13 лет. Одет:  полуботинки чёрные со шнурками, брюки тёмные с ремнём, рубашка синяя хлопчатобумажная в крупную клетку, курка типа ветровка светло-серая, на молнии. На лице, кистях рук и видимых участках тела особых примет не имеется… Написал? Абзац.
     На месте происшествия найдены следующие предметы. Первое: фонарик электрический в коричневом пластмассовом корпусе – один. Второе: фотографический аппарат плёночный отечественный – один. Третье: сумка хозяйственная холщовая – одна. Четвёртое: молоток обходчика железнодорожный со сломанной рукояткой – один. Пятое: тетрадь на 48 листов в линейку с записями – одна. При осмотре в карманах одежды погибшего обнаружены конфеты «Раковые шейки» – девять штук… Написал?
     ПЕРВЫЙ. Написал, написал… Девять штук… Дальше.
     ВТОРОЙ. С новой строки. Осмотр места происшествия и характер полученных травм позволяет сделать предварительный вывод о том, что смерть потерпевшего наступила в результате механического взаимодействия с движущимся массивным тупым предметом, каковым может являться железнодорожный вагон, платформа, нефтеналивная цистерна, тепловоз или иное транспортное средство… Вроде всё… Дата, подпись… Есть, что добавить?
     ПЕРВЫЙ. А что тут добавишь… Он первый такой, что ли? Катаются на вагонах, сорвутся – и под колёса. Шпана… А ты тут бегай, высунув язык, из отпуска срывайся…
     ВТОРОЙ. Да, из отпуска досрочно – удовольствие ниже среднего…
     ПЕРВЫЙ. Не говори… Нет, теперь точно всё: отключу нафиг этот телефон. Нет меня. Умер. Испарился…
     ВТОРОЙ (смеётся). Думаешь, поможет? Шеф тебя и под землёй найдёт, если снова понадобишься…
     ПЕРВЫЙ. Типун тебе…
                (вздыхает)
Ну и работёнка у нас, слушай!..
                (пауза)
Труповозку вызвал уже? Когда его заберут?
     ВТОРОЙ. Вызвал. Сказали, сейчас подъедут…
     ПЕРВЫЙ. Знаю, как сейчас… Через час… А нам – торчи тут…
                (пауза)
Паренька прикрыть бы чем, а?..
     ВТОРОЙ. Чем? Не пиджак же с себя снимать…
                (молчание)
     ПЕРВЫЙ. А ведь мальчишка совсем. Жить бы да жить… На моего Витальку похож. Только Виталька повыше… Карамельки в кармане… Тетрадка в линейку…
                (шелест перелистываемых страниц)
Записи какие-то. По датам… Дневник, что ли?.. Почерк совсем детский… Ещё и рисунки. Паровозы, вагоны…
                (пауза)
 Личность не установили?
     ВТОРОЙ. Разве здесь установишь? Ни документов, ни свидетелей… Эксперты пускай устанавливают. Их работа.
     ПЕРВЫЙ (вздыхает). Был человек – и нету… Будто и не было… Зажигалку дай!
                ( несколько раз щёлкает колёсиком зажигалки – прикуривает)
И чего их здесь носит? Чего на приключения тянет?.. Другие – дети как дети, сидят дома, в приставки играют, не знаю, программу «Время» смотрят… А этих под колёса – как магнитом… Шпана…
                (продолжительная пауза)
Сейчас бы напиться, а? Как Стасюку, а?..
                (молчание)
Как думаешь, разведутся?
     ВТОРОЙ. Ты о Стасюке? Вряд ли… Она уже третий раз подаёт. Пугает…
     ПЕРВЫЙ. Может, и вправду пугает… Все они…
                (пауза)
Что-то зябко становится… Ветер какой-то… Слушай, может, ещё раз в дежурную часть позвонить? Пускай быстрее машину присылают…

     Снова стук колёс, снова всполохи прожекторов и скрежет грузовых вагонов. А потом – долгий-долгий паровозный гудок. Заунывный, полный тоски.

     Сцена постепенно наполняется светом. Луч прожектора ловит фигуру сидящего на корточках человека. Это Евгений, в руках у него молоточек обходчика со сломанной рукояткой. Спустя какое-то время Евгений поднимается и медленно идёт по периметру сцены, постукивая молоточком по колёсам воображаемого состава. Получается это у него не так хорошо, как у Жеки. Может, навыков нет, а может, короткая, сломанная ручка молотка мешает…
     Совершив обход, Евгений возвращается на место.

     ЕВГЕНИЙ. Ты всё сделал, как задумал. Нашёл фотоаппарат, по счётчику кадров проверил плёнку. Потом разобрал и собрал фонарик, посмотрел, как он работает. Достал из-под матраса молоточек, зачем-то протёр его тряпкой – и положил в сумку. В ту самую, с которой ты обычно в магазин бегаешь. И тетрадку свою тоже в сумку положил.
     Всё было готово. Теперь даже если кто-то из мелкого железнодорожного начальства придерётся, ты всегда сможешь ответить: бегу на склад инвентаря возвращать инструмент. Мол, случайно нашёл молоток – надо отдать.

     Евгений медленно перемещается на другое место.

    ЕВГЕНИЙ. Но в дежурке матери не оказалось. Ты долго вглядывался в окно, всё надеялся, что сейчас тётя Рита поднимется с кресла и уступит место дежурного твоей маме. Мама просто вышла, отлучилась ненадолго и с минуты на минуту вернётся. Но тётя Рита всё сидела за пультом, переключала рычажки, нажимала на кнопки… Потом действительно встала и вышла в подсобку.
     Тут ты быстро проскользнул в дежурное помещение. У тебя ещё оставалась надежда, что мать может лежать на диване, который не видно из окна. Вдруг она прилегла вздремнуть? Но диван был пуст. Ты знал, что тётя Рита вот-вот выйдет из подсобки, что нужно скорее уходить. Ты подошёл к дивану и запустил руку в коробку с конфетами, которая стояла на тумбочке. И положил в карман горсть «Раковых шеек» – сколько смог ухватить. Зачем? Ты и сам не знал, зачем.

     Неспешный переход.

     ЕВГЕНИЙ. Ты выбрался на улицу. Так тихо, даже дверь не скрипнула. И стал думать, что же делать дальше. Надо было продолжать искать, без фотографий домой возвращаться было нельзя. И вдруг тебя осенило: она в табельной! Ведь мама сама говорила, что раз в месяц их собирают в табельной. На инструктаж.
     И ты побежал искать табельную. Это было непросто. Ты был там всего один раз и давно, поэтому плохо представлял, где это может быть. Но расспрашивать встречных было опасно. Ты сначала бежал вдоль путей, потом – чтобы срезать – понёсся через рельсы. В сумерках ты постоянно спотыкался, сумка с фонариком и молоточком била тебя по ногам. Несколько раз ты падал, больно ушиб коленку.
     Наконец ты нашёл эту табельную. Маленькое одноэтажное здание из красного кирпича. Но на его единственной двери висел замок.

     Освещённый лучом прожектора, Евгений выходит на авансцену.

     ЕВГЕНИЙ. А что если она в столовой? Пошла пообедать или просто чайку попить. Вообще-то в дежурке всегда свой кипяток есть, а еду все на смену с собой приносят. Но вдруг она захотела в столовой перекусить…
     И ты снова побежал. Нашёл. Но матери там тоже не было. Какая-то бабулька в грязном клеёнчатом фартуке убирала посуду. Она сказала: а сбегай-ка, сынок, в шпалопропитку. Там, говорят, сегодня собрание какое-то. Вроде профсоюзного. Может, там она… А где это?.. Да недалеко – за депо вправо свернуть, а там всё прямо по путям, мимо семафора. Большой дом с железной крышей.
     Теперь ты бежал не так быстро, как раньше. Устал, да и коленка здорово саднила. Сказать по правде, ты уже не очень-то и верил, что найдёшь маму в шпалопропиточной мастерской. Но другого выхода не было, надо было бежать – и ты бежал. В глазах рябило от переплетения рельсов – некоторых отполированных до зеркального блеска, некоторых –  подёрнутых паутиной ржавчины. От шпал шёл густой одуряющий запах смолы и старого мазута. В голове стучало: надо найти и сфоткать… найти и сфоткать… на работе она… где же ей ещё быть?.. Будто паровозные колёса отбивали такт.
     Один раз тебе едва не зажало ногу автоматической стрелкой. Ты вовремя подпрыгнул – и стальной капкан хищно лязгнул совсем рядом. Потом ты чуть не оглох от визга проносившейся мимо электрички.
     Ты остановился, чтобы хоть чуть-чуть перевести дух. Ты был где-то на задворках вспомогательных путей. Где точно – ты не знал. Вокруг стояли или двигались вагоны-рефрижераторы, грузовые платформы с досками, удобрениями, щебнем… Некоторые из них толкались маневровыми тепловозами, а иные, спущенные с горки, катились сами по себе.
     Надо было идти дальше. Искать этот дом с железной крышей. Потому что именно там проходило сегодня профсоюзное собрание. И только там могла быть в этот вечер твоя мать. Только там. Больше негде.
     На всякий случай ты ещё раз проверил, на месте ли фонарик и молоточек. Да, они лежали в сумке. Ты сунул руку в карман куртки – конфеты были там. «Раковые шейки». Девять штук. А потом ты пошёл через рельсы, держа направление на алый маячок дальнего семафора.

     Евгений замолкает. Стоит и внимательно рассматривает молоточек с обломанной ручкой. Затем молоток летит на пол.

     ЕВГЕНИЙ. Оно налетело откуда-то сзади. Большое, жаркое, тяжёлое. Будто кто-то легко подхватил, стиснул тебя в своих объятиях. Обжег огненным дыханием и увлёк за собой. А потом – отбросил, как ненужную использованную ветошь. Последнее, что ты увидел – яркий луч тепловозного прожектора.
     Истерического воя колодок экстренного торможения ты уже не слышал. И тепловозного гудка – тоже.
     И это странно, ведь у тепловоза очень резкий, громкий гудок. Гораздо громче паровозного.





                Конец






     г. Челябинск                cherlak44@yandex.ru