Александр

Его родители принадлежали ещё к тому поколению, когда дома свободно говорили на двух языках и маленького Сашу шести лет привели в замечательную немецкую гимназию Петершуле – школа, которая видела миссию в создании высокообразованных, всесторонне развитых юношей. Петершуле была планетой творчества, открытий и успеха.

Впоследствии, Александр стал известным сценаристом, а друг, с котором они делили парту, стал талантливым актёром Михаилом Казаковым.

Александр многое взял от отца, в совершенстве владел английским и немецким, но знаний своих нигде не применил. А вот творческий талант рано вошёл в детскую ранимую душу. Писал легко и вдохновенно, тема горьких отношений, как-то особенно его трогала и выходя из-под его пера, оставляла светлую грусть.

Он не был красив, но в цвете его глаз было совершенное сходство с крыжовником и словно под солнцем, проникновенно светился ум, который плотной шторкой закрывал его невзрачность. И если прибавить его пшенично-пышные усы, как две весёлые улыбки, то без сомнения можно было сказать charmant.

Отец не так давно покинул этот мир и Александер уговорил маму переехать в Москву, чтобы и кабинет отца, и вся обстановка роскошной Петербургской квартиры, с мебелью Павловского стиля, с шифоновыми маркизами и псише при входе, не травмировали постоянно уже немолодую мать.

К своим сорока трём годам, перебравшись в Москву и поменяв Павловский стиль на Либерти, он замечательно себя чувствовал в маминой заботе. Мама была совсем не против жить с сыном, но где-то в глубине души думала о его одиноком будущем, о том, что и она недолговечна, хотя два раза в месяц салон красоты посещала.

Говорят, что быть талантливым и богатым неприлично, но Марк Фридман, не обращая, на это внимание, открыл небольшое, поэтическое кафе Ода, в которое приглашали по четвергам начинающих поэтов. Сперва он купил подвал многоэтажного дома, потом пригласил из Черногории молодых парней, в бригаде которых были и слесари, и плотники. Решётчатые чугунные окна не сильно выделялись на уровне панели, фиолетовые стёганные матрасики плотно прикрывали лавки морёного дуба, приставленные к деревянным стенам, рядом удобно примостились столики, покрытые льняными сиреневыми скатертями.

Негусто освещались стены и только в левом углу возле окна, тремя ступеньками выше, был небольшой подмосток, вот он и освещался яркой лампой, спрятанной в свисающем плетённом абажуре. Собственно, ради этого подмостка, ради этой сцены, где молодые поэты могли бы читать свои произведения, Марк и открыл это четверговое кафе.

Стильно и молодёжно, и к тому же каждый четверг из небольшой кухоньки Роза Львовна, мама Марка, собственноручно выносила на подносе гору жареных пирожков с мясом и в углу, против входа, непременно шипел расписной жостовский самовар с горячим чаем и свежей мятой.

Вот в один их майских четвергов, в замечательном расположении духа, только что закончив рассказ под названием “Обожаемая зависимость” Александр решил обкатать его на поэтическом вечере в кафе Ода. И по-весеннему, надев рубашку светло-фисташкового цвета и брюки цвета крем-брюле он, надо отдать ему должное, дружил с цветами, не Нарцисс, но усы душил. Дикая вода №4777 предназначалась для ярких и активных мужчин, стремящихся наполнить свою ауру естественными природными ароматами, не лишенными определенной доли чувственности, - так парфюмерная компания рекламировала свой одеколон.

В восемь, когда он вошёл, в кафе уже было оживленно и Марк сказал:

- Обрати внимание на девушку на подмостке, она первый раз пришла, но я слышал её стихи, по-моему, в них что-то есть.

Александр подошёл к самовару, налил чай в стакан с мельхиоровым подстаканником и неспешно, разглядывая девушку, сел неподалёку. Она была юная, высокая и тонкая в кости, как ива, светло-каштановые волосы и тёмно-синие глаза горели под абажуром, висящем над её головой. Она пришла впервые и не знала, как начать, стесняясь, тихо, певуче начала:


На подоконнике цветы,
Скрутив листочки в форме бровки,
Стояли грустно без воды,
Склонив печальные головки.

И превратив свою окраску
В пергамент цинковых белил,
Накинув мертвенную маску,
Никто в сосуд воды им не налил.

Не дал напиться тонкому стеблю.
Дал высохнуть соцветию,
Я, глядя на цветок, скорблю,
Наш мир перешагнул в трагедию.


В кафе не принято было аплодировать, вслух хвалили или ругали, но Александр встал и медленно, глядя в её глаза, беззвучно аплодировал и, подойдя совсем близко, обращаясь в воздух спросил:

- Откуда такие таланты?

Она смущённо сказала:

- Из Тулы.

Все заулыбались. Александр, оставив недопитый чай, подошёл к подмостку и, поправляя микрофон под свой рост, сказал:

- Позвольте вынести на ваш суд сегодня мной дописанный рассказ, не обессудьте, он ещё сыроват, возможно.

Рассказ безоговорочно всем понравился и он, понимал, что печальный конец рассказа не мог оставить равнодушной эти синие глаза, подойдя к ней, протянул наглаженный платок.

- Как же Вас зовут, душа моя?

Она, не привыкшая к такой речи, покраснела, ему нравился этот фарс общения. Ему всегда нравилось управлять эмоциями и выносить красоту своего литературного языка на кружевном блюде. Она была невспаханным полем и этим тоже ему нравилась.

- Ия…

- И имя нежное и тонкая, как ива, - второй раз подумал он. В Тулу, стало быть, за ивами и березками надо ехать, там поля васильковые меня дожидаются, - подумал он, а сказал:

- Вам подходит это имя, как никакое другое.

Она в ответ пожала плечами.

Ему нравились такие молчаливые, смотрящие в глаза создания, как он называл юных девушек. Ему важно было верить. Вдруг что-то дрогнуло внутри и в груди потеплело, не от чая горячего, а от её прикосновения случайного.

- Простите, - сказала она.

Но он, напротив, взял её руку и медленно поцеловал каждый пальчик, это было совсем не эротично, а скорее по-детски и она засмеялась рассыпанным жемчугом. Она была из тех женщин, с которыми хочется просыпаться и смотреть на детские сонные глаза, трущие их маленькими кулачками.

Он не верил своему сердцу, не верил своей душе, неужели влюбился, последний раз это было ещё в пригороде Петербурга…

Лето, дача, ей пятнадцать, мне четырнадцать... Боже, как же я ей верил, как же я рыдал, когда узнал, что вся их семья уехала в Канаду… Она предала меня, бросила, как бросают дворового пса, сперва прикормив. А что могла, в сущности, сделать пятнадцатилетняя девочка, когда эмигрировала вся её семья...

Где же здесь предательство, Александр?

Но неважно, с тех пор он никому не верил, ни женским нежностям, ни их слезам, продвигаясь по жизни романами.

А тут вдруг не он, а душа почувствовала какое-то родство и ныла в её отсутствие. И он, поверив своей душе, вечером того же дня, за ужином, решил рассказать маме о своём возвышенном, удивительном, возможном чувстве…

Вера Николаевна, мама нашего героя, редко выходила на улицу, продуктами и кухней занималась экономка, а мама была переводчицей, работала дома и, если только в театр на премьеру, или по праздникам с Александром в ресторанчик, или в салон, почистить пёрышки, как она говорила — это да, а так всё дома за переводами.

Сегодня был как раз день посещения салона. Она давно была записана, но всё равно пришлось недолго ждать и вот, сидя в ожидании, услыхала рядом приятный голос, лица не видала, девушка сидела сзади и кому-то читала по телефону стихи, сперва привлек её певучий голос, а потом и сами стихи:


При Вашем взгляде я краснею,
От глаз зелёных смущена,
И думая о Вас, душа теплеет,
И что-то поднимается со дна.


Трогательная любовная лирика, - подумала Вера Николаевна и ей очень захотелось посмотреть на автора, с этими словами, извиняясь, что невольно подслушала, она повернулась и представилась, и Ия, улыбаясь, сказала:

- Ну что Вы, мне приятно, если кому-то нравятся мои стихи, я только недавно начала писать.

Вера Николаевна, посмотрев на девушку подумала, — вот бы моему сыну такую жену, нежную, трогательную, открытую.

- А знаете, мой сын писатель и пишет стихи, познакомьтесь с ним, может быть посодействует Вам в публикации.

- Спасибо, - сказала Ия, - с удовольствием, ни на минуту не связав Александра с её сыном.

- Приходите в четверг в кафе Ода, там поэты собираются и иногда приходит туда мой сын. Шафранов его фамилия, спросите у входа.

Ия опять поблагодарила Веру Николаевну и в то же время услышала:

- Шафранова, Вера Николаевна, где же Вы?

Прощаясь, Вера Николаевна, уже уходя крикнула:

- Кафе Ода, не забудьте, в четверг.

Ия не так давно познакомилась с Александром и случай не представился поинтересоваться его фамилией, напротив она собиралась рассказать ему об удивительной встрече, в салон она зашла, чтоб узнать не требуется ли им бухгалтер, поскольку только что закончила налогово-финансовый колледж. И пока ждала заведующую, читала Александру стихи, своего рода с добрым утром.

Вечером, за ужином, Вера Николаевна рассказала, что в салоне встретила девицу, видно по акценту с юга России, может быть с Украины, ну понятно, что у неё акцент, но это неважно.

- Ты послушай её, может сможешь помочь ей.

- Мама, - мягко сказал Александр погладив её руку, - мне ещё украинки с гаканьем не хватает, перестань устраивать мою жизнь, я уже нашёл себе Весну Боттичелли.

- Знаю я твои весенние романы, которые до осени не дотягивают.

- На сей раз я рассчитываю на много лет, - и усмехнувшись добавил, - и зим.

- Ладно Сандро, - шутя сказала она, - а девчушку всё же послушай, она придёт в четверг ко входу в кафе и попросит, чтобы тебя позвали.

- Хорошо мамочка, - снисходительно согласился Александр.

Они встречались ежедневно, под прозрачно-эмалевым небом, по весенним бульварам, одетых в ажурно-нежную листву, он читал нараспев Гумилёва, а в потемневшем саду воздушной беседки Нескучного сада, читал Ахматову и искоса смотрел на её крупные, детские слёзы, скатившиеся на словах:

…” Уйдёшь, я умру” …

- Ты же никогда не скажешь мне – “Не стой на ветру “- и обхватив своим гибкими, как веточки руками его шею, тесно прижалась к щеке.

И уже провожая её в вечерней прохладе, стоя под газовым фонарём, читал свои стихи, неотрывно смотря в её откровенно–восторженные синие глаза, которым так хотелось верить…


Есть на свете такие глаза,
Которым просто верят.
Есть на свете такие глаза,
Они замерзающего согреют.

Даже там, где душа как слеза
И она покрывается инеем,
Где же, где же Ваши глаза,
Спасительно синие.


В четверг, она помнила, что надо у входа спросить писателя Шафранова, который, может быть, посмотрит её стихи и, как говорила его мама, посодействует в публикации.

Подошла к кафе специально попозже, чтобы наверняка застать его уже там и у входа попросила передать входящему записочку в которой написала, что писателя Шафранова ждёт у входа девушка по просьбе его мамы.

Какого же было его удивление, когда он увидел Ию, все чувства смешались разом и опустились на дно, словно в душу забрался студёный ветер.

- Какая отвратительная ложь, приезжая проныра, влезть в мою душу и даже в мамину, стихи и слёзы, вот шельма, а я, старый дурак, поля, луга, ромашки… старею, брат, старею, если попался на этих дешёвых стихах. Не зря я никому не верю… Не зря.

Минута растерянности, полное разочарование, - но я эту партию доиграю...

Александр собрался с духом, поборол сердечное волнение и спросил:

- Какими судьбами, записка, ну, впрочем, это неважно, проходи, садись, возьми там чаю себе с пирожком, что ли, я скоро вернусь.


P.S. Всепобеждающая, дьявольская подозрительность никогда не вернула его в
это кафе.


Пусть мною правит недоверие,
И разум некогда напуган,
Нет, это брат не суеверие,
Я дерзкой лаской убаюкан.

Предательством я огорчён,
Иллюзия мерещится повсюду,
Безжалостно я обречён,
Встречать в любви своей Иуду.

И чувства светлого нестрашно потерять,
Душой соединяющую нить,
Надежду и мечту согласен упустить,
И с подозрением своим бежать.



Наташа Петербужская.  @2023. Все права защищены.
Опубликовано в 2023 году в Сан Диего, Калифорния, США.