Глава 32. Маленький дракон

Маленький дракон, тот же дракон, но только маленький

Я стоял на палубе Ригеля, на всех парусах несущего меня в Шамсундоль. Из всех цирвадов, совершивших набег на Ол–То, в живых осталось лишь горстка. Погиб мой телохранитель Цоп Той, умер Кунбад, Дьеринг и вожак Оторвик, до последнего прикрывающий отступление соплеменников. Как только я взошел на корабль, город оморов, вся эта гряда из мрачных ходов, труб и дымных отверстий, затряслась и обрушилась прямо в реку, которая с довольным плеском ее и поглотила. Я подозреваю, что это связано либо с раскрепощением какого–то волшебства Брошу–Ха, либо с прощанием Нолда Темного, ну или либо с тем «сюрпризом» Гнилой, о котором обмолвился Ригель. Как бы там ни было, цирвады теперь смогут спать спокойно – Ол–То более не существует. Оморы, те, что не потонули в волнах гнева разбушевавшейся Гнилой, разбежались кто куда, а Гравразуб, коварный король–колдун – побежден. Сапфир–Благословение скоро вновь окажется на челе Имиш–Ампту, а яйцо у Лоргварзабараз. Только Альфонсо с нами нет…. Больше нет…

В Ол–То я попал неслучайно. Это первый король Соединенного Королевства привел меня сюда. Нолд Темный многое открыл мне из того, что было в прошлом, из происходящего в настоящем и из того, так статься, что возможно в недалеком будущем. Время идет, а я не перестаю поражаться, как под одной «крышечкой», скрывается «крышечка поменьше». Как пирамида взаимосвязей уходит вглубь на первый взгляд очевидных событий. Поначалу я думал, что мною движет Вселенная. Потом я узнал, что меня подталкивала к свершениям Эмириус Клайн. В свою очередь это опроверг Таурус Красный Палач. Ну а теперь… Теперь Нолд Темный заявил мне, что он, перефразирую и учитываю в хорошем смысле слова «серый кардинал», помогающий своему гуттаперчевому верхогляду, шагать в нужном направлении. Я не отрицаю и не в коем случае не умаляю феноменального умения Нолда Темного просчитывать происшествия и обставлять их в финале так, как того будут требовать дальнейшие«взаимозависимости, но… как тролль побери, вообще можно было умудриться такое провернуть? Я–Шальх–Пик Смерти–Гамбус, затем я–Гамбус–Земля –Ол–То и…Тумиль’Инламэ–Тысячелетний Гром? Первый король Соединенного Королевства, величайший герой, заключенный душой в каменного Идола–Бога Червонного Капища, раскаялся в своем грехе отступничества от Ураха, взял себя в руки и… выбрал меня своим фаворитом в этой сложной и чрезвычайно шаткой конструкции хитросплетений, манипуляций и скрытых желаний. Даже то, что я прибыл в Ол–То, особенно это, произошло не по воле слепого и пустопорожнего поворота судьбы. Так было нужно! Нолд Темный, буквально на пальцах, показал мне, что за чем и ради чего следовало в моей намеднишней жизни. Поразительная по своей уникальности увертюра инцидентов, в которой дирижёрами выступили самые разные личности с непохожими друг на друга задумками, вошла в историю, как Пророчество Полного Круга.

Но за этим Пророчество, в шкафу, за пыльными и старыми клетчатыми пальто, пропахшими нафталином, прятались и иные подоплеки. Корона Света, как ключ к слиянию Стихий в Юкцфернанодона или как лазеечка к прибытию на землю из Бездны Аспида–Хаттона, есть предыстория, замешанная на крови, лжи, оккультизме и гибком, нечеловеческом интеллекте. Это страшно, сознавать, что Мир находится на краю гибели. В нескончаемом напряжении, в горячке боя, где ты или тебя, в вечном сомнении о том, как правильно, а как нет, в стертых сапогах–путешественниках, я, Калеб Шаттибраль, знаю – если выбираешь сердцем, совестью и состраданием, если при альтернативе – милосердие и тяжелый путь или жестокость и легкая дорога, ты делаешь ставку на первое, то ты дышишь не зря. Так же я сознаю – Тьма, та, что обольщает и обещает силу, на деле всегда обманет тебя и приведет лишь к могиле. Свет – вот, что должно быть в каждом из нас. Только он, порой призрачный и слабый, сулит спасение и вознесение к Бесконечному Добру. Для меня Добро – это Вселенная. Не Купол Небесный, сам по себе, но совокупность явлений, коловоротов и природных цикличностей, несущих в себе обновление и гармонию порядка – «это за этим, то за тем». Если зима – то холод, если лето – то тепло, и так по циркульному росчерку. Эта аксиома – мой фундамент религии. Я – натурфилософ до мозга костей, но… Но! Мое воззрение – не слепо и не глухо. Оно не отвергает дополнений.Без году неделя таким дополнением, которому я, правда, пока не отвел определенного места в себе, стал Урах. Всеотец, Перворожденный из Большого Взрыва, Князь и Седьмой в Списке Девяносто Девяти Спиц стал олицетворять для меня Безграничную Любовь. Урах – элемент Огня в своем изначальном виде, и для меня это значит, что Он неотделим от Вселенной. Всеотец – тот самый аспект Мироздания, который Своим Всепрощением и Альтруизмом латает в Макрокосмосе прорехи Зла, оставленные Назбраэлем, Повелителем Тьмы и Ненавистником Света. Я никогда об этом не вспоминал, но Назбраэль, хоть и представляется зачастую гигантом, тоже элемент Огня, только не как Урах – Белого, а Черного.

Два Края–Антагониста – Мир Света и Мир Тьмы... В котором из них сейчас Альфонсо? Мой друг, друид и глава Энгибара, ты ушел в поход, из которого уже не вернешься. Однако прежде, чем ты безвозвратно скроешься из виду, оглянись на меня! Моя душа обливается горючими слезами! Я смотрю тебе в след, машу рукой и благословляю тебя! Я говорю тебе спасибо за все то, что мне довелось с тобою пережить! Ты ни разу не опозорил себя предательством, трусостью или бесчестьем! Ты всегда стоял со мной, Эмилией и Бертраном до конца. С твоим уходом Грозная Четверка, словно хрустальный стакан, упавший на пол, разбилась на блестящие и очень острые осколки вечного горя. Ты был эталоном уравновешенности и взвешенности для меня. Это тебе мы, твои друзья, обязаны тем, что смогли научиться сострадательности, мудрости и гуманизму. Ты показал нам ту истинную гармонию, в которой человек и окружающая его плерома могут жить во взаимной радости. Альфонсо, ты был идеалистом, переживающим за каждый листочек и всякий лепесток, ревнителем Животного и Растительного Царства. Ты привил к моему «дереву» лозу суровости и бескомпромиссной отваги. Дельторо, старый ворчун и скиталец миллионов троп, я не в силах передать, что ты для меня значил и продолжаешь значить. Столетия, что мы провели бок о бок, слоняясь по горам и долам, – в моей памяти. Маятник качается туда–сюда, он отсчитывает дни, минуты и года, а я все так же, как и раньше, вижу нас с тобой идущими через метели Ледяных Топей, плывущими сквозь туманы Абрикосового Моря или взбирающимися на вершины Мяундулов. Уж мы–то с тобой хлебнули горечи из чаши, но и мед тоже тек по нашим устам. В Бархатных Королевствах, в Бурунзии, в Островном Королевстве, в Вольных Городах и иных странах, мы – ты и я – везде находили повод улыбнуться и спеть пару курьезных песен. Куда бы Грозную Четверку не заносила нелегкая, зачастую только благодаря твоей рассудительности члены ее клуба выходили из проблем на своих ногах и (почти!) в полном здравии.

Альфонсо, вместе с тобой, с твоей смертью от меня будто отрезали кусок. Не быть мне больше прежним. Я чувствую, как я осунулся и как в один миг одряхлел. Не внешне, нет, магия, как и прежде, хранит мое тело молодым, но духовно. Тебя, Дельторо, сокрушил не вражеский молот или меч, а случай. По сути, мы все ходили, да и сейчас ходим по лезвию кинжала. Сегодня, как и вчера Опасность – наш извечный компаньон, наконец, взяла реванш. Я трижды проклинаю ее за это и стискиваю зубы, чтобы не закричать. Нет. Я молчу, молчу, а птицы все парят там в небе… В юности я потерял много друзей – Дебору Ольвинхайд, Бритсморру, Лайли Серебряную Часовщицу, Эшли Шторма, Парабеллу и других. Вот они были, и вот их нет… Тогда я думал, что Мир, простившись с ними, опустел. Я заблуждался. Это не Мир опустел, а я. Однако в ту пору мне некогда было по–настоящему хандрить. Авантюра шла за авантюрой, и я никогда не сидел на месте. Уже после, испытав все, я обзавелся Шато, прелестью уединения и степенной ученостью. При всем при том, став старше, я состоялся не только, как мастер–волшебник, но и как человек, который смог разобраться в себе. Мне открылось то, чего я «хочу» и что мне «нужно». Перед распахнутым настежь окном, за которым ревел ливень или кружились осенние листья, я, вглядываясь вдаль, иногда представлял себе лицо Эшли, Бритсморру или Парабеллы. И мое сердце, омытое опытом, хоть и трепетало, но шептало мне: так было надо. И я, в отрешенной меланхолии, соглашался с ним. К Альфонсо это не относится. Разумом я покоряюсь тому факту, что его больше нет. Однако потрясение от произошедшего не пройдет для меня бесследно. Эмоции утихнут, слезы высохнут, но рана внутри меня всегда будет кровоточить и болеть. Альфонсо, я обещаю тебе, что приду в Энгибар. В Храме под Небом, в тени Секвойи– Аватара Духа Зелени, я поведаю друидам и следопытам, как пал их избранный глава. Я постараюсь утешить Лику и рассказать Каталине, каким был ее отец. Я не брошу твою семью и приму ее под свою защиту. Пожалуй, это последнее, что я еще в силах для тебя сделать.

Дельторо! Помнишь присказку Грозной Четверки, на удачу? У каждого из нас была своя строчка!

Весенний Шторм:Мы отправляемся вперед!

Толковая Каракатица:Дорогой, что сердца зовет!

Комок Нервов:Туда, где приключенье ждет!

Рыжая Колючка: Пускай Вселенная нас поведет!

И вместе, разом: Грозная Четверка!

Альфонсо! Вот я пропел ее за нас всех! За тебя, за себя, Эмилию и Бертрана! Иди, следопыт, иди мой друг… Четыре сезона, четыре друга. Мы лишились зимы… В себе, на твой кенотаф, я возлагаю букетик сон-травы…

Ригель обошел Бонч–Катун, болото, населенное лягушками–тиграми, и к раннему утру причалил неподалеку от Шамсундоля. Под водительством Шогма, цирвады «Священной брани» сошли на сушу. Приняв от меня и Настурции тысячу благодарностей за оказанную помощь, Ригель вновь обернулся «кораблем в бутылочке». Я засунул его в сумку и в середине торжественной процессии, распевающей громогласные песни, пошел к горе–городу цирвадов. Под воздействием магии моя кожа, как и кожа колдуньи, продолжала сиять белизной света. За минувшие сутки это очень простое заклинание почти полностью «выпило» меня. Я мечтал сбросить чары и поспать, отключив свой мозг от всех и вся.

Шамсундоль приветствовал нас барабанной дробью и перезвоном крошечных колокольчиков, зажатых в ладонях его жителей. Настурция, держа Сапфир–Благословение высоко поднятым над головой, гордо и слегка надменно демонстрировала его цирвадам. Под ниспадающими каштановыми волосами колдуньи блестели два глаза–изумруда. Надев на себя «триумфальную маску», она скрывала то, что творилось у нее внутри «лебяжьего пуха души». Настурция любила Альфонсо и… что говорить? Слов, которые бы передали ее страдания, у меня нет.

В тронном зале Шамсундоля Амах Ампту, заранее извещенный о нашем успехе посланным грачом с Ригеля, выпячивал грудь колесом. Подле него, на кровати из светлого бука лежала цирвад. Приближаясь к царю, следуя чуть позади Настурции, я внимательно осматривал ее. Казавшаяся спящей, она, закутанная в хламиду из сафьяна, разительно отличалась от соплеменников чернотой лика. Над подрагивающими закрытыми веками Имиш Ампту была видна овальная вмятина.

Амах Ампту крутанул своей семихвостой плеткой, и на ликующий Шамсундоль снизошла тишина.

– Небожители! – грянул царь цирвадов. – У вас с собой Сапфир–Благословение!

– Знай, что дорогая цена была уплачена за него, как нами, небожителями, так и твоими поданными, – подтвердила Настурция. – Ол–То пал и Гравразуб, злой король–колдун повержен! Для цирвадов Шамсундоля настало время процветания! Как того и хотела Неба–Аракса, мы возвращаем Сапфир–Благословение твоей дочери!

Величественно грациозно колдунья подошла к ложу Имиш Ампту. Я приготовился добавить к действу немножко спецэффектов, но этого не потребовалось. Когда Настурция вложила Сапфир–Благословение в чело принцессы–цирвада, все подземелье залил теплый и бодрящий свет. Мне стало хорошо. Нет, то были не чары Настурции, а истинная мощь артефакта, занявшего положенную ему нишу. Как только сияние Сапфира–Благословения спало, стало очевидным, что Имиш Ампту очнулась от грез. Ее голубые очи были прикованы ко мне.

– Ты мне снился, – мелодично промолвила она, переводя взор на Настурцию. – И ты тоже, и ваш друг.

– Принцесса пробудилась! Хвала Неба–Араксе! Хвала Медному–Богу! – возопил весь Шамсундоль.

С верхних этажей и ярусов на нас посыпались лепестки цветов!

– Дочь! – радостно закричал Амах Ампту, обнимая свое дитя. – Небожители, просите все, что желаете и вы получите это!

– Золото и драгоценные камни для них несущественны. Этого полным–полно на облаках Неба–Араксы. Им необходимо яйцо Лоргварзабараз, – сказала Имиш Ампту. – Я знаю это.

– Таково волеизъявление моей Госпожи, – кивнула Настурция.

– По отношению к дракону из–за меня было совершено преступление, – произнесла Имиш Ампту, вставая с кровати. – Чтобы его загладить я должна пойти к Лоргварзабараз и лично умолять ее о прощении.

– Ты?! – в ужасе воскликнул Амах Ампту. – Дракон сожрет тебя! Пусть ее ярость сдержат те, кто избран Неба–Араксой!

– Отец, так мне нашептал Дух пророка Лау Шапсет–Дау, и о том же ему сейчас вторят все Шибунусы Медного Бога. Лоргварзабараз – «древняя», из первых Ящеров Вершителей и она чует, что со мной связаны Линии Судьбы. Оборвет она их или оставит – решать только ей, – ласково сказала Имиш Ампту, опускаясь на колени перед хранилищем яйца. – Я чувствую, что Лоргварзабараз очень больна. Ей навредил как Брошу–Ха, так и страх потерять своего ребенка.

– Я уповаю на милость Медного Бога и Неба–Араксы. Ты одна у меня...

– Извлеките яйцо, – повелела Настурция.

– Повинуюсь, небожитель! – откликнулся Амах Ампту, вновь взмахнув своею плеткой.

– И принесите льда. Много льда, – дополнила Имиш Ампту. – Он потребуется для транспортировки яйца к Хрустальному Одиночеству.

Аккуратно извлеченное, синее яйцо Лоргварзабараз было уложено в короб с застежками. Изнутри его засыпали снегом и обложили кусками фирна, собранными на вершине Шамсундоля. Я почародействовал надо льдом, и теперь он, сомкнутый элементарным заслоном Мороза, не таял. Провожать нас к Лоргварзабараз Амах Ампту отрядил пятьдесят своих лучших воинов. Этот указ Настурция с жаром оспорила. Для нас была важна каждая секунда, падающая в небытие, и неповоротливое, пешее войско значительно затормозило бы наше возвращение к Лоргварзабараз. К протестам Настурции неожиданно присоединилась Имиш Ампту и Брашах с Бурдоном и Шогмом. Все они утверждали, что дракону не понравится, если возле ее пещеры вновь покажутся боевые стяги. Под напором резонных и убедительных доводов Амах Ампту наконец сдался. Неохотно, он разрешил Имиш Ампту воссесть на Тимфи, ныне неприкаянного коня Альфонсо, и ехать в Кристальное Одиночество без всякой иной свиты, кроме нашей, небожителей. На прощанье жрецы и выживший вожак низко поклонились нам, а царь сказал:

– Ради Шамсундоля, Шазбармаха и иных общин не позвольте Лоргварзабараз съесть мою дочь, еще не нареченную Объеденительницу Цирвадов! От нее зависит то, какими мы войдем в будущее уже завтра!

– Мы сделаем все зависящее от нас, – пообещала Настурция, жестом показывая, чтобы яйцо несли к выходу. – Прощай, Амах Ампту. Да овеют тебя благие ветра Госпожи.

– Да озарят нас всех светом Звезды–Жемчужины Жены, и да одарит посевом Сыра–Земля Мужа, – сакрально отозвался царь цирвадов.

Направляясь к Кристальному Одиночеству, я придавался воспоминаниям, относящимся, как конкретно к Альфонсо, так и к странствиям Грозной Четверки. В пути я и Настурция почти не разговаривали. Каждый из нас пребывал в своих мыслях, и делиться ими ни с кем не хотел. Марви покладисто нес меня, Гонория – колдунью, а Тимфи – Имиш Ампту, прижимающую к груди короб с яйцом дракона. Привалы мы делали не чаще трех раз в день. Скатерть «На любой вкус» угощала нас изысками, и принцесса Шамсундоля смогла впервые в жизни попробовать на вкус желе из вишни и мороженое. Имиш Ампту по–детски восхищалась ими, мне же кусок в горло не лез. На вторые сутки на горизонте замаячили искрящиеся пики Ледянок. Сгущались сумерки, поэтому мы, коротко посовещавшись, отложили встречу с Лоргварзабараз на утро.

Солнце взошло… Я очнулся и сразу понял – ну вот и все… Луковое Спокойствие, которое все ночи кряду я стискивал в потном кулаке, и которое было Преградой для Укулукулуна, рассыпалось. Я лежал на боку, голова на сумке, и угрюмо смотрел на ладонь, полную зеленых осколков. Что же, Луковое Спокойствие дало мне возможность принять то, что меня ожидает – борьбу с архонтом. Выбора нет – Испытание – это совершенная воля Рифф и противиться Ему – значит умереть. Я глубоко вздохнул и выдохнул. Потом меня стошнило…

Вселенная, мой черед близок…

– Браигиляр – так зовут дракона в яйце, вылупится ущербным, – грустно поведала нам Имиш Ампту.

– Почему? – удивилась Настурция.

– Из–за того, что мой отец не смог правильно обустроить хранилище для яйца, – ответила принцесса–цирвад, приникая к коробу лицом. – Тепло Шамсундоля попало под скорлупу и нанесло Бараигиляру непоправимый вред…

– С чего вдруг такие поспешные выводы? – поднял бровь я.

– Я общаюсь с Браигиляром через Сапфир–Благословение, – просто ответила Имиш Ампту. Потом на ее глазах появились слезы:

– Тонкая кожица Браигиляра ошпарена. Он плачет и хочет к маме. Он отчаянно завет ее! Мне его жалко.

– Для нас это может плохо кончится, – высказала наши общие опасения Настурция.

– Лоргварзабараз будет в гневе, – согласился я.

– За сына дракон возьмет горькую палату, но не с вас, а с Шамсундоля… Вашей вины в том нет.

– Я бы так не торопился с суждениями.

– Так будет. Мне открыли это Шибунусы.

Ледянки все приближались и приближались, а я, раскачиваясь в седле, будто бы находился в прострации. Я отрешенно перебирал в себе все «свидания» с Укулукулуном и то, как меня спасали от их явно гибельных финалов. Горгон Преломляющий Оттенки – гениальный чародей–инженер, Бракарабрад – отшельник клана Серебряной Росы, Серэнити – Великий инквизитор Иль Градо и примас Братства Света, Алан Вельстрассен – понтифик Братства Света и Петраковель – оракул Оплота Ведьм, все они смогли отодвинуть от меня фатум лишь по невероятной случайности. Физическая сила Укулукулуна, его военная выучка, оточенная вечностью, и способности к созиданию волшебных эманаций стоят за гранью человеческих – и не человеческих, если брать Петраковель – возможностей. Да, архонт точно меня уничтожит, если только… Вопреки всей этой безысходности во мне теплится, как масленый комочек на тарелке манной каши, надежда. Эмириус Клайн, Матрона Тьмы, Та, что без всякого страха готова ответить мечом на любой Вызов, Помазанница Ураха. Она обещала мне, что не бросит меня. Что в самый ответственный момент придет ко мне на выручку. Не знаю почему, но я верю ей. В своих визиях я проникся тем, какая она, эта Эмириус Клайн. Она показала мне ту себя, которую никто другой из смертных никогда не видел. Мягкая, заботливая, нежная и неотступная от идеалов любви и чести, – такова настоящая Эмириус.

Уже скоро она сможет подтвердить или опровергнуть свой образ в моих глазах. Я жду этого.

Мы въехали в Ледянки и поскакали промеж их истрескавшихся базальтовых глыб по едва приметной тропинке направо. Сбоку от меня клубилось туманом Кристальное Одиночество. Его воды, фосфоресцирующие бархатистым фиолетовым оттенком, были безмятежны и гладки. Ничто и никто не нарушал их застывшую» гармонию. У берега Кристального Одиночества, то тут, то там, едва–едва шевелил стеблями тимьян обыкновенный. Как же здесь красиво! Все тут будто бы такое, каким было тысячи и тысячи лет назад!

Миновав несколько крутых подъёмов и спусков, усеянных нарядными смородиновыми кустами, мы, спустя пару часов, оказались перед громадной выемкой, уводящей в недра скалы. В пещере, как и в тот раз, при нашем появлении весь потолок озарился эфемерным светом звезд. Имиш Ампту, прогибаясь под тяжестью короба (нам она его нести не дала), затаив дыхание, шла первой. Снисхождение по вертикали вниз сопровождалось резким понижением температуры. Когда мы достигли логова дракона у меня изо рта вовсю шел пар. Ага… Влияние Дроторогора… Здравствуйте. Ошметок Юкцфернанодона, я опять ощущаю твои липкие и мерзкие щупальца на моей душе…

Какой предстала перед нами Лоргварзабараз? Могучее тело вирма, подобно высеченному изо льда монументу, дугой простиралось от одного края каверны до другого. Я вдруг понял. Оцепенение Кристального Одиночества, как в зеркале, отражало то, что случилось с его владыкой. Казалось, что дракон мертва, но…

– Она еще жива.

Голос, слабый и такой знакомый…

Не помня себя от радости, я обнял Лютерию Айс. Магистр Ордена Милосердия, изрядно исхудавшая и сильно продрогшая, едва держалась на ногах. Однако ее взгляд был тверд и полон отваги.

– Ты не знаешь всей истории, но мы… – быстро заговорила Настурция. Лютерия ее перебила:

– Настурция, милая моя. Вы привели сюда Имиш Ампту и принесли яйцо. И то, и то правильно, – переводя взор на принцессу–цирвада, сказала магистр. – Лоргварзабараз заморозила меня, однако не лишила слуха. После вашего ухода она общалась со мной мысленно и поддерживала в противостоянии с дланью Дроторогора. Когда вы убили Гравразуба с его Брошу–Ха, а Гнилая поглотила Ол–То, Лоргварзабараз, отпустила меня, распустив надо мной сеть своих чар. Затем она сразу погрузилась в беспробудный сон. Восстановит он ее или нет? Я не берусь сказать этого. Однако с уверенностью могу заявить: дракон, что вы имеете счастье лицезреть – исключительное создание Порядка. Сам Урах после Великой Войны благословил ее Своим Именем, хоть она и не приняла Его.

– Я излечу ее, – тихо промолвила Имиш Ампту, аккуратно ставя короб на промерзшую почву и нежно прикасаясь пальцами к морде Лоргварзабараз. – То, что у нее отнял Брошу–Ха, я восполню Сапфиром–Благословением и Шибунусами моего народа. Пройдет не одна неделя, но она точно очнется. Я обещаю вам.

Имиш Ампту уселась на корточки.

– Калеб, отнеси Браигиляра к его собрату. Для этого иди к тому скату и спускайся с него вниз. Там будет инкубатор. В нем нет ловушек. Лоргварзабараз обезвредила их для тебя.

Сказав это, принцесса Шамсундоля дотронулась до своего лба, и из Сапфира–Благословения вырвался луч живительной энергии. Он проник в череп Лоргварзабараз и зарделся в нем радужными всполохами. Сей обряд выглядел чрезвычайно мистически и таинственно! Творилось волшебство, флюиды коего были суть добро и исцеление! Поразительно!

Настурция, взяв за руку Лютерию, зачарованно смотрела на то, как Имиш Ампту, в полголоса напевая рифмы–заветы и мерно покачивая им в такт плечами, ворожит над Лоргварзабараз. Я тоже потряс головой туда–обратно, призвал шарики Света и потащил короб с Браигиляром в инкубатор. Лоргварзабараз явно не предусматривала того, чтобы кто–нибудь из двуногих именно сходил к ее хранилищам, а не катился к ним кубарем. Если оступиться на этих хитрых уступах, то легче легкого упасть и сломать себе хребет или шею. Ну, вот и да, погибшие цирвады Шамсундоля, встречающиеся мне тут, тому доказательство. Я часто останавливался, ставил короб и высматривал, как мне двигаться дальше, чтобы случайно не свалится в расщелину или бездонную дыру. Магическое освещение, вырывающее из тьмы древние сталактиты и сталагмиты, странные скрипящие и шипящие, едва уловимые звуки, пробирающиеся из горных толщ, а также холод, царящий здесь от начала Времен, все это, окутывало мою душу вуалью таинственности.

Долго или коротко, я, преодолев сотню лживых круч и коварных обрывов, весь потный, наконец, сошел на плато, под которым разверзла зев бесконечная пропасть. Я боязливо встал на край вертикального скоса и заглянул вниз. Черная пустота… Отойдя назад, я поднял голову ввысь. Там, где–то надо мной, были Имиш Ампту, Лютерия Айс и Настурция Грэкхольм, а впереди, источая неземную малиновую люминесценцию, так же, как глаза у Лоргварзабараз, дыбились кубы чистейшего льда. Их сложная конструкция, наподобие арок, делила предполагаемую дорогу на два гигантских ответвления. Какое выбрать? Я потер индевеющие пальцы и потопал налево. Почему бы и не «да»? По мере моего продвижения вокруг зажигались невиданного размера факелы, вбитые в промерзлые стены. Их бирюзовое пламя, не отбрасывающее тени, не грело, но наоборот только еще больше охлаждало и без того невероятно стылую утробу Ледянок. Спустя пятнадцать минут я остановился. Я устал, но не обращал на это внимания, потому что передо мной, в белой, воронкообразной ванне–камне, наполненной густой и явно сверххолодной субстанцией, наполовину утопало синее яйцо. Ну и ну! Что это у нас тут такое?!

Я отставил короб с Браигиляром и, обуреваемый жгучим любопытством, наклонился. Рассматривать кладку дракона своими собственными глазами, а не читать об этом легенды или слушать песни, замечу, приходится не каждый день. Хрусть! Я часто заморгал… Хрусть! Мамочки мои! Второй сын Лоргварзабараз!... При мне!... В эту самую секунду!... Вылупляется! Три жемчужных когтя пробили стеночку яйца! Ультрамариновая лапка ухватила скорлупу и, с силой потянув на себя, вырвала из нее кусок. В дырочке показался смешной носик, из которого вышло две белых струйки. Я наблюдал за происходящим, разинув рот. Дракон, между тем, пробил верхушку яйца. С длинной шеей, в броне–пластинах насыщенного синего цвета, он расправил внушительные крылья и тоненько возопил: «Иу-у-у-уля-я-я-я Рхггггг!» Я по–дурацки ему улыбнулся и помахал перчаткой.

– Привет! – сказал я.

– Привет? – ответил он моим голосом.

– Ты умеешь говорить?! – поразился я, упирая руки в колени.

– Умеешь говорить, – подтвердил дракон, облизнувшись.

Он полностью вылез из ванны–камня и, встав на задние лапы, распрямился. Хоть яйцо и было размером с крупную тыкву, дракон, видимо, ранее компактно в нем свернутый, ростом доходил мне до плеча. Его острейшие зубки щелкнули и растянулись до маленьких ушек. В испуге я отпрянул, а потом рассмеялся. Дракон улыбался мне, как и я ему до этого! Глаза у вирма не имели определенного оттенка. Они то становились розовыми, то наполнялись серебром, а то и вовсе затягивались золотой пленкой. Дракон неуклюже прошелся взад–вперед. Потом упал и поднялся. После чего он вплотную подошел ко мне и обнял. О, Вселенная, как же это восхитительно! Многие годы никто не обнимал меня с такой любовью! Особенно дракон! Наши глаза пересеклись, и я понял, что через зрительный контакт, вирм получил от меня знания о языке! Он мог бы взять и другие сведения, принадлежащие мне, причем любые, но в данный момент ему нужно было научиться изъясняться. Дракон–детеныш сделал это, инстинктивно воспользовавшись уникальными способностями своей расы.

– Мама?

– Нет! Твою маму зовут Лоргварзабараз! Она там! – я ткнул пальцем в потолок.

– Папа?

– Тоже нет!

Дракончик нахмурился, потом опять улыбнулся.

– Дядя!

Тут я живо вспомнил ту самую балладу о «добром драконе», в которой Арагардус, вылупившись, увидел гнома Баду–Налегай–Копай и счел его за мать! Поверье! То самое поверье! «Кто перед очами дракона будет первым, того он признает за родительницу свою! Он полюбит «его» или «ее» и будет навсегда предан «ему» или «ей»!

– Ну…

Дракончик пошевелил ушками.

– Дядя! Как зовут?

– Дядя Калеб! А тебя как зовут?

– Джудассарвалингинион!

– Джудас… лингинитон?

– Джудасс! Зови меня Джудасс, дядя! – рассмеялся дракончик (утробный рык и движение грудной клетки я воспринял как смех).

Джудасс отошел от меня и приблизился к коробу. Он обнюхал его, потом чихнул (морозный сноп искр). Дракончик поддел когтем затворку и аккуратно достал яйцо. Он покрутил его перед физиономией, после чего положил в свою ванну–камень.

– Браигиляр будет здесь! – сообщил мне Джудасс. – Ему недолго осталось!

– Это хорошо…

– Я хочу есть!

– Я тебя накормлю!

– Когда?

– Эмм…

– Отведи меня к маме, – попросил дракончик.

– Конечно! Только твоя мама сейчас крепко спит, – быстро ответил я. – Не пугайся, что она сразу не проснется! Ладно?

Джудассарвалингинион, повиляв хвостом на манер собаки, забавно почесал макушку.

– Давай! Пошли! – решил он. – И поесть!

Наше возвращение в каверну Лоргварзабараз вызвало у присутствовавших бурю эмоций. При виде Джудасса, Настурция оторопело охнула, Лютерия сложила руки домиком, воздавая Всеотцу хвалу, а Имиш Ампту низко поклонилась. Не глядя ни на кого, Джудассарвалингинион бросился к Лоргварзабараз. Он прижался к ней и накрыл ее морду полупрозрачными крыльями.

– Дамы, это сын Лоргварзабараз, Джудассарвалинг… он разрешил называть его Джудасс. Джудасс, это Лютерия Айс, Настурция Грэкхольм и Имиш Ампту, – несколько нервно представил я всех друг другу.

– Мама! Мама! Мама! Вставай! – запричитал Джудасс, не глядя на девушек.

– У него твой голос! – опешила Настурция.

– Наверное, он его потом сменит, – хихикнул я.

– Джудасс говорит на нашем языке! – продолжала поражаться колдунья Ильварета.

– Или то фенечка Бертрана на наших запястьях так работает–переводит. Не знаю, – пожал плечами я.

– Мама! – угрожающе прошипел Джудассарвалингинион, поворачиваясь к нам. – Мама не встает!

– Спокойно, малыш, спокойно! – властно, но доброжелательно воскликнула Имиш Ампту. – Твоей маме нужен отдых. Пока она спит, за тобой буду ухаживать я.

– Хочу есть! – покумекав, ответил Джудасс. – Где моя еда? Дядя!

– Погоди немножко, сейчас дядя тебе ее достанет!

Я развернул Скатерть «На любой вкус». Вот уж правда, на любой! Сколько разделанных туш я, Настурция и Лютерия извлекли из нее? Много. Провизии, доколе не очнется Лоргварзабараз, Джудассу точно хватит (надеюсь!). Для Имиш Ампту мы тоже запасли разной снеди. Когда мы стали прощаться с принцессой–цирвадом, дракончик, разом проглотив кусище мяса весом не меньше, чем в три стоуна, недовольно сказал:

– Нет, дядя! Останься!

– Я не могу… Мой дорогой…

Джудассарвалингинион припал к земле и, как молния, рванулся ко мне. Сжав меня в лапах, он облизал меня сизым языком. На моей скуле возникла рана обморожения.

– Мы увидимся? Дядя!

– Непременно!

– Если не ты ко мне, то я к тебе приду, дядя!

– Джудасс, ты обещаешь мне?

– Хармф! Да! Я найду тебя везде, потому что ты пахнешь собой!

– Буду ждать тебя с нетерпением, малыш!

Я похлопал Джудассарвалингинион по спине и начал долгий подъем к выходу из пещеры.

Воздух! Лютерия втянула его в себя и робко улыбнулась низколетящим облакам. Пребывание в плену у Лоргварзабараз, как ни странно, пошло ей на пользу. Теперь она обменивалась с нами репликами и даже шутила. Отвратительная культя Дроторогора указывала нам путь на запад, за горы. Покинув Ледянки, кольцом огибающие Кристальное Одиночество, и их владычицу Лоргварзабараз, я дивился тому, в чем мне довелось поучаствовать. Драконы! Сражения! Легенды, притворяющиеся в Явь! Если бы я так не кручинился по Альфонсо и Дурнбаду, не содрогался бы в ужасе из–за того, что меня вот–вот настигнет Укулукулун, не нервничал бы из–за алчного Привратника, не придавался бы думам о Хрипохоре, Вестмарке, Констанции Демей и о Короне Света, не тосковал бы по Серэнити, Эмилии, Грешеме и Снурфи, не боялся бы того, что Гильберт Энтибор и Шарлиз Орик могут присвоить себе все Соединенное Королевство, не тревожился бы за принца Фабиана, если бы не Кость Ночи, Тигровый Глаз Вилисивиликса и Филириниль, то счел бы, что это приключение было отличным! Ха! Правда? Отличным? Откуда во мне только такие слова берутся…

Я не стал рассказывать Настурции и Лютерии о том, что Луковое Спокойствие более не оберегает меня. Зачем? Магистр Ордена Милосердия и так несет тяжелый крест, ей бы только еще переживать из–за меня, да? А Настурция…

За день мы намотали порядочно миль. Где–то под нами, у низины оврага, в эти минуты шумит волнами Рыжая, а лапа Бога–Идола метается внутри сумки Лютерии. Она будто бы сошла с ума. Безостановочно теребит котомку магистра и всячески, когда ее достают из нее, жеманно сокращается или норовит вцепиться в горло. Лютерия говорит, что мы почти у цели. Что Тумиль’Инламэ совсем близко.

Я сидел у костра и смотрел на то, как на небе проявляются звезды. Увижу ли я их после сегодняшнего сна? Рядом со мной опустилась Настурция.

– Завтра или послезавтра, – сказала она мне, поджимая ноги и кладя на них подбородок. – Или через три дня.

– Да, Тумиль’Инламэ и его Филириниль.

– Серп короля Лузановиэля – Рассекающий или лук Яда короля Кириана – Альтнадир, а может, катана короля Пиримиэля – Честь Зеленого Королевства. Все они – наша надежда на спасение человечества, – промолвила Настурция, глядя на посапывающую Лютерию. – Но ты думаешь об ином.

– Возможно.

– Ты знаешь, Калеб… Я… Помнишь мы с тобой говорили о Грэкхелькхоме? О том, что мы объяснимся в нем друг с другом.

М-да! Оп-ля! Что за кошки–мышки?! Для чего и зачем?! Особенно сейчас!

– Хрм! Естественно!

– Я не хочу так.

– А как, если не так? – брякнул я.

Сама по себе ко мне подлетела жаба. Дрыгая всем зеленым телом, она, раздувая щеки, громогласно возмущалась! «Ква! Ква! Ква!» – ругалась жаба, попавшая под власть левитации Настурции.

– Это ты, когда речь заходит о чем–то важном, – улыбнулась колдунья. – Ты говоришь: «А как? Ква! А почему? Ква! А для чего? Ква! А из–за чего? Ква!» Ты пытаешься все расставить для себя по полочкам, а это неправильно.

– Не понимаю, – отозвался я. – Куда ты клонишь? Ква?

– Туда, что пусть это станет для меня сюрпризом! Я не отвергаю того, чтобы ты готовился к нему и продумывал его, но… Запланированное событие в Грэкхелькхоме, нет, пусть все произойдет для меня спонтанно, мило и тепло.

Что за игру Настурция опять начала?! О чем она мне «поет»? Тролль разбери этих девушек и их полунамеки!

Амм! Жаба, все еще парящая в воздухе, ухватила языком мотылька. Везение! Мягко отлевитировав жабу в поросль, Настурция вынула из кармана кулон с тонкой цепочкой и передала его мне.

– Дельфин?

– Он из топаза. Хоть мой цвет глаз зеленый, любимый – синий.

– Мой тоже. Ну и черный, конечно, – ответил я, крутя в ладонях крошечное морское животное.

– Если олицетворение моей сестры – кошка, то мое – дельфин. Я – это вода. Я добрая, свободолюбивая, но очень преданная. Я никогда не брошу тебя и не оставлю в беде. Хоть океан странствий безбрежен, в нем есть место, где мне хорошо, – это Грэкхелькхом. Это гавань уюта и отдыха может стать твоей… – тихо промолвила Настурция. – Открой его.

Эти совершенно неясные мне по смыслу слова Настурции почему–то всколыхнули в моей душе какие–то необъяснимые чувства. Я надавил дельфину на «бугорок» и он раскрылся. Внутри лежал локон коричневых волос.

– Если завтра мне предстоит умереть, то пусть он останется с тобой… Напоминанием, – как-то хрипло сказала колдунья, пряча лицо в тени.

– Настурция!...

– Тише, Калеб… Тише. Это еще не все. Этот дельфин – он ключ. Если я погибну. Иди с ним в Грэкхелькхом и ищи дверь с нужной замочной скважиной. Отворив ее, ты узнаешь то, что я могла бы сказать тебе лично, но… у меня это не получилось.

– Мы найдем Филириниль Легии и вместе вернемся в Ильварет!

Настурция печально хмыкнула.

– Альфонсо и Дурнбад тоже так думали, и что? Если будет все, как ты говоришь, то просто выбери «время». Для нас с тобой.

– Хорошо.

– Ложись спать, Калеб, я разбужу тебя в час дежурства.

– Настурция?

Колдунья подалась вперед. На ее прекрасном точеном профиле, на таком знакомом и одновременно непознанном, заиграли блики костра. Я глядел на нее и глядел… Кого я видел? Колдунью или ее сестру? Она была Эмилией внешне и совсем иной внутренне… изумительный цветок, такой же, как моя аллегория, прозопопея–метафора – колхикум.

– Что?

– Спасибо тебе.

– И тебе…

Потом шепотом, почти неразличимо для уха, Настурция сказала сама себе:

– Ах, если бы я только могла вернуть все назад… все эти утерянные из–за меня годы…

О чем она? Что Настурция потеряла? Я не решился спросить…

Укладываясь в ароматную траву, я отвергал трусость. Убывающий месяц каймил меня своим скупым желтым светом… Этот мир… Он так красив… Мой последний сон… Дурнбад, гордись мной! Твой брат по крови храбро идет на встречу к своей Судьбе… Дорогой друг! Я не посрамлю тебя!

Я смежил веки…

Конечно, заснуть за три секунды у меня не получилось. Куда там! Я ворочался и ерзал. Казалось, что на меня снизошла бессонница. Однако где–то ко второму часу ночи, когда Настурция должна была вот–вот пойти поднимать меня на дозор, я внезапно понял, что более не нахожусь в своем теле. Невидимой силой меня выдернули из него и грубо уволокли в дымную и источающую смрад яму, не различимую для бодрствующего человеческого глаза. Падая в воронку, я видел прилипших к ее стенкам существ, беспомощно дрыгающих конечностями. В поволоке тьмы, и в бешеной скорости ниспровержения, мой разум все же умудрялся отмечать, что в тех липких путах болтаются не только животные, но и люди… Крики, вои, лязги, мольбы… В мои уши ревом проникали канонады нестерпимого и гнетущего звука. По мере того, как я устремлялся куда–то вниз, мое тело покрывалось призрачными струпьями. Я преображался… Туника подменилась мертвецкой хламидой, с постепенно проявляющимся знаком – песочными часами с лапами–ответвлениями и спиралью вверху. Он принадлежит Предопределению и Испытанию, штандарту Дома Шелка и Богу–Вседержителю Рифф. На моих запястьях и щиколотках оформились старые, ржавые кандалы с тлетворным синеватым отливом. Довольно долго барахтаясь и извиваясь в свободном полете, я вдруг шлепнулся в клейкий субстрат. Не разбился…

Что–то потащило меня через грязную и зловонную толщу – это из–за нее в этой яме так шибает в нос тухлятиной! Гуща, по консистенции похожая на жидкую глину, заливалась мне в горло и уши. Я задыхался и захлебывался… Однако самое ужасное было не это, а то, что в этой каше распада и прогорклости обитали гигантские антропоморфные создания, уродство и непростительное непотребство коих я не берусь упоминать даже мысленно. Они плавали в толще слизи, поедали друг друга и несметно множились… Это было так страшно, так противоестественно и космически ужасно, что я бы с радостью потерял сознание. Но, увы, оно не покидало меня… Мое путешествие в хтонический провал окончилось так же внезапно, как и началось. Рыхлой гейзерной струей меня вытолкнуло из дыры–колодца к поверхности. Место, где я вновь обрел себя, было соборным нефом, выполненным в стиле омбольдольской архитектуры. Только в каком–то искаженном и извращенном ее пошибе. Удлинённые витражные окна с заострённым концом, как одиночные, так и сгруппированные в три–четыре рамы, были оплетены мерзкими паучьими сетями. Арки, в том числи и полуарки, обычно призванные придавать внутреннему убранству легкость и невесомость, здесь отягощались полотнищами с зарисовками странных обрядов и колдовских росчерков. Выполненные золотым и серебряным шитьем, они кичились помпезностью и царственной надменностью. Блистательный декор нефа обременяли барельефы, пилястры, балюстрады, небольшие гипсовые скульптуры и стилизованные кованые украшения. Вопреки своей нарядности, все это почему–то выглядело «бессодержательно и пусто». Самое удивительное, что света вроде бы было много, но он как бы рассеивался и тонул во мраке штор и угрюмых драпировок. И тысячи свечей в канделябрах и шандалах не добавляли освещения, но отбрасывали нездоровые колышущиеся тени. На балконных парапетах и на мраморных лавках, расставленных по помещению, толпились люди. Они размахивали кадильницами, чмыкали и прешепетывали. Некоторые из них в полголоса гундосили заунывную и монотонную песню, аккомпанируя себе в такт прищелкиванием тяжелых каблуков. Рожи с признаками звериного родства у тех, что не были прикрыты капюшонами, одновременно выражали экстаз и отвращение.

Широкий ковер алого бархата, на котором я стоял, уводил к эвфуистической статуе мужчины, да такой высокой, что она касалась головой червонного потолка. Под статуей на помосте слоновой кости возвышался престол. Укулукулун, во всем шике и томном величии сидел под увеличенной копией самого себя. У его ног ворошился серый комочек. Иногда архонт равнодушно придавливал его пяткой и тот пищал. Меня схватили и поволокли к Укулукулуну. Архонт в мои сны всегда приходил облаченным в костный доспех. Сейчас же он сменил свое привычное обмундирование на мантию, обметанную драгоценными каменьями. На длинноволосом челе Укулукулуна сияла алмазами корона–арахнид. Когда меня бросили к сапогам архонта все сборище ликующе взвыло, запрешепетывало, зачмыкало и забацало каблуками! Властелин всех Пауков смерил меня взглядом бездонных запредельных глаз. На его точеном и обаятельном лице проступила кошмарная ухмылка. Архонт наступил носком сапога на своего пленника и тот вновь заверещал. Да, я уже видел его. С бородавчатыми лапами и пятнами облезшего хитина на брюхе и спине. Это он мне вручил Путаницу в Зрячей Крипте.

Стоит заметить, что вся моя доблесть и самоотверженная стойкость, внушаемая самим себе перед грезой, куда–то улетучились. Я как никогда раньше, проникался тем, что я обречен. Что Серэнити или Горгон Преломляющий Оттенки меня уже не вызволят из этих застенков. Что я не скажу Эмилии три главных слова, и что домочадцы в Шато не дождутся меня. Прости, Птикаль, не принесу я тебе мармеладных червячков. Я все еще помню о них, но… Так уж вышло.

– Маленький безмозглый Шорох, по–шутовски называющий сам себя летописцем и книгочеем Рифф. Ты, наиболее гугнявый и чахоточный из преторов Анкарахады, думал, что сможешь спрятаться от меня? Что я тебя не отыщу? И считал, что вправе диктовать мне свои условия и навязывать какие–то несуразные правила! Мне! Архонту всех пауков и арахнидов, всех Вселенных и всех Миров! Гляди, Шорох! Вот он, твой Шаттибраль из хибары–развалюхи Шато, что скособочилась подле тухлого Моря Призраков! Гляди, вот он – твой Избранный, а мой раб, с которым я вот–вот разделаюсь!

– Это не мои правила, не мои уклады и не мои указания! Ты знаешь, ты чувствуешь, ты доходишь до этого умом и от того боишься! – с трудом прокряхтел пленный паук из–под пяты Укулукулуна. – Праматерь, наша Владычица Рифф больше не хочет терпеть тебя подле Себя! Рядом с Собой! Перед Собой! За Собой! Ее Веление – Испытание! И оно свершится! Сейчас или позже! И ты примешь его! И ты будешь разорван, смещен и выкинут!

Укулукулун яростно дернул ногой, едва не расплющив Шороха. Тот вытянул все лапы и громко завизжал. Мне было жаль его до слез, но что я мог сделать? Ничего. Скоро меня постигнет та же участь.

– Ты! Падаль! Поверил в себя?! Или в него?! Тебе надо было отдать Путаницу мне, а не ему! Чтобы я, твой законный король, установил, где, когда и кто станет проходить Испытание Рифф! И будет ли проходить Его вообще, потому что Рифф припасала Это Испытание не мне, но другому, канувшему в Бездну тысячи лет назад! Шорох, чепуховое нелепое создание, ты возомнил себя инициатором Перемен и этим святотатством ты унизил нашу Праматерь! За это, Шорох, ты будешь страдать!

– Хрмммм а-а-а-а-а! Если бы я так поступил… если бы сразу передал Путаницу тебе… ара-а-а-а… ты бы просто убил Калеба, и Испытание бы не состоялось … гха-а-а-а! Праматерь… Ри… сказа… так не… опомнись!

– Заткнись! Я должен был изучить Путаницу! Разгадать и понять ее! И уж потом решить – давать или не давать Испытанию ход!

– Арга-а-а-а-а-а! – только и смог выдавить из себя Шорох.

– Ничтожный человечишка, на колени!

И я, сдавленный чудовищной властью очей архонта, подобострастно согнулся.

– Шорох дрожит, потому что уразумел, что провинился перед Рифф. Она отстранилась и теперь не защищает его от меня. Праматерь желает, чтобы он вкусил боли из Ее Чаши. Чтобы он раскаялся и взывал к Ней о прощении. Агония для него растянется на века и века, но он не умрет. Нет. А вот ты, – да.

Укулукулун грациозно встал с престола и в его руках возник колдовской меч – Губитель Живых и Мертвых. Приставив его к моему горлу, он сделал на нем маленький порез. Прикосновение меча потянуло мою душу в его сталь, но архонт остановил это… Красная капель заморосила на плитку пола.

– Кровь. Твоя, – лениво заметил Укулукулун, обходя меня по кругу. – Как ты можешь догадаться, червяк, Путаница более не запрещает мне причинять тебе физический урон. Калечить тебя. Пытать. Истязать. Насиловать. И это самый верный признак того, что Шорох ошибся. Твоя роль в Испытании Путаницы – не просто неуклюжее допущение, это ересь, и ее надо пресечь!

Архонт схватил меня за волосы.

– Для меня ты и твои друзья – это пыль! Постигни всю свою смехотворность и незначительность!

– Время… – прошипел Шорох.

– Время, – согласился с ним Укулукулун. – По меркам бессмертия не прошло и мига, как я изловил «избранную» тобою, Шорох, никчемную вошь. И Рифф получит результат Испытания! (тут Укулукулун возвысил голос стократ) Которое! Даже! Не состоится!

Весь собор обуял восторженный рев клевретов архонта. Они потрясали гадко чадящими кадильницами, озверело стучали набойками пудовых каблуков и неистово чмыкали, и прешепетывали невнятные, но явно хворые и безобразные суесловия.

Укулукулун пнул меня коленом под ребра и полностью уверенный в своем всесилии, повернулся ко мне спиной. С высоко поднятым Губителем Живых и Мертвых он принимал овации от своих подобострастных поданных.

– Время близко! – вновь выдохнул Шорох, явно обращаясь ко мне. – Теперь у тебя есть самый последний шанс!

Поверженный в уныние и катастрофическую апатию, я вдруг ощутил, как в моих ладонях материализуется шкатулка! Видом продолговатая, талькового цвета, с болотными иероглифами дурного толка на крышке, она, завершая формировать себя, выудила в своем чреве ребристую скважину. Следом в пальцы мне лег торфяной ключ фасетчатой структуры. Рифф оказывала милость, давая мне последнюю возможность покориться Испытанию и принять Ее как свою Госпожу.

– Три оборота! – почти крикнул Шорох.

Укулукулун обернулся. В его глазах мелькнул страх.

Я безумно рассмеялся:

– Эй, паучья рожа! Пропади все пропадом! Хуже уже не будет!

Ключ зашел в замочную скважину.

Крык. Раз.

Архонт, как метеор метнулся ко мне. Однако я с улыбкой смертника уже вовсю крутил этот дьявольский, прихотливой резьбы ключ.

Крык. Два.

Укулукулун воздел Губитель Живых и Мертвых.

Крык. Три.

Меч архонта перерубил мою шею…