Ночь и туман. Дружеская помощь

13 декабря 1941 года

Париж, оккупированная территория Франции

Однако Колокольцев вовсе не собирался откладывать на завтра нейтрализацию Охотника; а всех отпустил только потому, что ему не был нужен никто, кроме отца Фабьена Грожана. Которого он и попросил задержаться.

Когда дверь столовой (больше команде такого размера собираться было просто негде) закрылась за последним из временных подчинённых Колокольцева, он задал священнику в прямом смысле экзистенциальный вопрос:

«Как лучше подтолкнуть Охотника к явке с повинной»

Францисканец ответил спокойно и уверенно – ибо явно пришёл к такому выводу даже не вчера: «Ему нужно прочитать обращение… только не от властей, конечно. А от своих боевых товарищей…»

«Голлисты подойдут?» – с надеждой осведомился Колокольцев. «С коммунистами договориться на порядок сложнее будет…»

Ибо голлисты, для которых жизнь каждого француза была священна, сразу отвергли методы Охотника (за которые восемьдесят ни в чём не повинных парижан уже поплатились бы жизнью, если бы не вмешательство Колокольцева). А коммунистам – верным лакеям кремлёвских упырей – было на это наплевать.

Отце Фабьен кивнул: «Я думаю, что подойдут». И объяснил: «После того, как Охотник лишился энергетической подпитки Потрошителей и Приюта Дьявола… да и гибель капитана Алена и его банды тоже сыграла свою роль…»

«У него сейчас что-то вроде сильнейшей ломки?» – предположил Колокольцев. «До него вдруг дошло, что он наворотил – и он ищет любой предлог для покаяния и епитимьи? Епитимьи не в христианском, а в человеческом смысле?»

«Вы абсолютно правы» – подтвердил священник. В силу явно немалого опыта в качестве тюремного капеллана прекрасно разбиравшийся в криминальной психологии. «Именно это они сейчас и чувствует…»

«Спасибо» – вздохнул Колокольцев. Отец Фабьен улыбнулся: «Не стоит благодарности – для меня огромная честь послужить Святой Церкви в таком важном деле – и работать с тайным кардиналом…»

Колокольцев махнул рукой: «Свободны. Но оставайтесь на связи – вы ещё можете мне понадобиться…».

Францисканец вздохнул: «Я сейчас постоянно обитаю в тюрьме Фреснес, так что Вы знаете, где меня найти…»

И покинул столовую. Колокольцев вернулся в свой временный кабинет, немного подумал… и напечатал на выделенной ему Олимпии с французским шрифтом и раскладкой клавиатуры текст листовки-обращения к Охотнику.

После чего – лучше перебдеть, чем недобдеть – надел шинель и фуражку, взял листовку, вышел на улицу и из ближайшего таксофона позвонил по связному телефону группы майора Гийома.

Майор перезвонил через пять минут; ещё раз поздравил своего уже практически партнёра с ликвидацией Потрошителей и банды капитана Алена – а также с предотвращением чудовищного теракта в Базилике Святого Сердца.

После чего усмехнулся: «Я с тобой уже общаюсь в разы чаще, чем со своими кураторами от Свободной Франции… и британцами…»

«Де Голль поймёт» – усмехнулся Колокольцев. «И британцы тоже – им такие катастрофы в Париже не нужны совсем…»

«Ибо зачистка города была бы просто до дыр» – мрачно констатировал майор.

«Вот именно» – подтвердил Колокольцев. И продолжил: «Мне нужна твоя помощь… точнее, твоё согласие на одну операцию…»

«Согласие?» – удивился майор. Колокольцев объяснил. Майор Гийом несколько недоумённо вздохнул: «Я тебя слушаю»

Колокольцев зачитал ему текст листовки-обращения к Охотнику. Его собеседник внимательно его выслушал и спокойно ответил: «Я согласен. Это полностью соответствует нашей официальной позиции; коммунисты в курсе; де Голль тоже… собственно, это и его позиция тоже… а британцев вообще только разведка интересует – им эта кровь мешает только…»

Глубоко вздохнул – и добавил: «Только у нас нет выходов на подпольные типографии – мы же только разведкой занимаемся…»

Как практически все подпольные группы, являющиеся частью Свободной Франции и ориентирующиеся на Лондон.

«У меня есть» – усмехнулся Колокольцев. И повесил трубку.

Ибо сразу вспомнил выпоротую им два дня назад Симону Латирэ. Она как раз работала в типографии, в которой тайно печатала листовки с призывами к Сопротивлению – за что, собственно, её и замели Специальные бригады.

Колокольцев не сомневался, что ей были известны и другие типографии – подпольные или внешне легальные – в которых можно было бы напечатать листовку (делать эту работу официально он не хотел – нужно было создать полную видимость, что это работа подполья).

Поэтому немедленно позвонил ей. Симона радостно заявила: «Я как раз хотела тебе звонить – с благодарностью. Я в тот же вечер с Моник зашла к семье Кристель – благо мы живём всего в паре кварталов друг от друга…»

Париж всё больше начинал казаться ему одной большой французской деревней.

«… они действительно сразу подружились – и у моего чада сразу мозги встали на место. Да так встали, что она ужаснулась тому, что мы с ней наворотили…»

«И захотела, чтобы я её выпорол… за её художества?» – усмехнулся Колокольцев.

«Ты что, ясновидящий?» – изумилась мадам Латирэ.

Колокольцев вздохнул: «Нет, просто приходилось иметь дело с девушками-подростками и их мамами… девчачья солидарность с мамой и всё такое…»

И добавил: «Перебьётся. И вообще пусть всё забудет – пусть считает, что это ей всё приснилось. Так будет лучше для всех»

Затем уже совершенно серьёзно объявил: «Мне нужна твоя помощь… по твоей работе. Причём прямо сейчас. Так что одевайся – и марш в кафе через дорогу от твоего дома… оно ещё работает. Я буду минут через двадцать…»

До войны ему часто приходилось бывать в Париже по делам ЕМК Гмбх… ну, а весной тридцать девятого он облазил чуть ли не весь город с без памяти в него влюбившейся (к немалой ревности её сестры) Николь Ру. Поэтому знал…

По виду Симоны Латирэ (явно надевшей самое лучшее и нарисовавшей себе весьма притягательное личико) было очевидно, что она была совсем не прочь продолжить общение в постели, отправив своё чадо… например, к семье Кристель.

Что в планы Колокольцева не входило совершенно. И вовсе не потому, что Симоне было сорок два (возрастная дискриминация никогда не была ему свойственна – он спал и с женщинами на пятнадцать лет его старше).

А потому, что её чадо совершенно очевидно намеревалось познакомиться с ним поближе… что было чревато немалыми, и совершенно не нужными, проблемами. Поэтому он сразу приступил к делу, положив на стол перед парижанкой лист бумаги с напечатанным на нём тексом обращение майора Гийома к Охотнику, а также внушительного – почти во весь стол – размера карту Парижа.

 И отдал практически боевой приказ: «Найди подпольную типографию; пусть немедленно напечатают как можно больше листовок с этим текстом, а потом максимально плотно обклеят район, отмеченный на карте…»

Вынул из внутреннего кармана пачку стофранковых купюр из тайного фонда Альфреда Топфера и протянул Симоне: «Это на оплату бумаги, чернил и так далее. Что останется, возьми себе – купи что-нибудь себе и Моник…»

И добавил: «Насчёт полиции и патрулей вермахта не беспокойся – им уже отдан приказ игнорировать тех, кто клеит листовки… и вообще особо не приставать. Да и текст их вполне устроит… очень даже устроит…»

Она внимательно прочитала текст листовки и кивнула: «Я знаю, кто это сделает, бросив всё и с огромным удовольствием. У моего знакомого печатника сын чуть не оказался среди заложников… по делу этого… персонажа»

Взяла листок и карту, аккуратно сложила, поместила в бездонную женскую сумочку… и задумчивым голосом сбросила бомбу… тонн так на пять гексогена:

«Я тоже очень хочу, чтобы ты выпорол Моник… и меня, когда следы исчезнут…»

Колокольцев изумлённо уставился на неё. Она объяснила: «У меня был очень ласковый муж… и очень ласковые любовники…»

Последнее Колокольцева не удивило… в смысле множественного числа. Мадам Латирэ продолжала: «… но меня никто так не ласкал, как ты плетью…»

И это его не особо удивило – ибо он знал, что на самом деле женщине нужны не столько ласки, сколько энергии, которые она получает от мужчины таким образом. Чем больше энергий, тем лучше… а столько энергий, сколько она получала через боль от людена Колокольцева, она никогда не получала и не получит ни от какого мужчины-человека.

Он кивнул и осведомился: «Насчёт тебя понятно – а твоей Моник это зачем?». Хотя, конечно, догадывался, зачем – пример Риты Малкиной перед глазами был.

Симона глубоко и грустно вздохнула: «Моя дочь – любопытный чертёнок… всю душу вынет, пока не узнает, что ей нужно…». Запнулась, долго молчала, потом решительно продолжила:

«В общем, я ей всё рассказала – и про порку, и про свои ощущения…». Снова запнулась – затем грустным тоном продолжила: «… и вдруг я увидела, почувствовала, что у неё внутри что-то как щёлкнуло…»

Спонтанная эротизация насилия. Случается очень редко, но случается.

«… и она практически сразу сказала мне, что хочет, чтобы ты и её выпорол. Я сразу поняла…»

«… что она всё равно ляжет… или встанет под плеть – и лучше это буду я, чем кто-то другой» – закончил за неё Колокольцев. Она кивнула.

«Я подумаю» – вздохнул он. «А теперь иди работай – время не ждёт» Оставил купюру, чтобы она расплатилась за кофе с пирожными – и покинул кафе.