Чихнул!

Я люблю чихать.
 В этом стремительном, неконтролируемом освобождении есть что-то бодрящее, почти эйфорическое.
 Но всё имеет свою цену.
Мой очередной порыв к просветлению носовых пазух оказался столь мощен и полон самоотдачи, что вышел за рамки личного таинства и превратился в публичное действо.

Я чихнул не просто громко — я чихнул с размахом, чихнул так, будто давал стартовый сигнал для невидимой регаты или пытался вытолкнуть из себя назойливого беса простуды.
 Эхо раскатилось по казённому холлу, взволновав спёртый воздух, смешанный с запахом хлорки и влажной тряпки.

И вот тут-то случилось главное.
Уборщица Ёкут — женщина с усталыми, добрыми глазами и руками, знающими цену порядку, — в этот самый момент наводила лоск на кафельный пол.
Мой чих, этот невежливый гром среди ясного неба её трудового будня, заставил её инстинктивно присесть на корточки, будто под обстрелом.
И тогда, зажмурившись, как человек, ожидающий мелких брызг от близкого взрыва, она произнесла заклинание, сорвавшееся у неё с губ на чистейшем языке инстинктивной материнской заботы:

— Свят-свят-свят!

В этом «свят-свят-свят!», произнесённом с узбекским акцентом в российском офисе, и заключена вся ирония момента.
 Взрыв моей биологической случайности был мгновенно освящён, обезврежен и помещён в рамку тёплого, почти славянского оберега.
 Ёкут, носительница иной культуры, иных традиций, машинально выдала мне пропуск в местный фольклор — обряд защиты от злых духов, провоцирующих чихание.
Она не сказала «Апчхи!» .
Нет, она, как добрая бабушка из русской деревни, отогнала недуг древней формулой.

Так мой бездумный физиологический акт стал актом крошечной, но поразительной культурной ассимиляции.
 В мире, где всё делится и разъединяется, где так важны границы и языки, есть нечто большее — универсальный язык внезапного испуга и мгновенного сочувствия.
 Чихнул так, что даже уборщица, мысленно уже дома, присела и благословила тебя на здоровье старинным словом, которого, возможно, до конца и не понимает, но чувствует его защитную силу.