Преферанс

Дядюшка мой, Порфирий Иванович, был серьёзный чин. Вечерами, в довершение будней, наполненных треволнениями, нескладными просителями и поручениями, исписанными размашистым твёрдым почерком, он по обыкновению своему играл в преферанс с его давнишним, ещё со времён службы в Рязани, приятелем Петром Матвеевичем.

Владелец общественных бань, сутулый и грузный, наполовину еврей, наполовину с вологодчины, Пётр Матвеевич горячо ценил своего друга. Отнюдь не из-за дармового вина, которым обильно угощал его мой дядя, но за широту души и ещё больший размах идей, гнездящихся в захмелевшей после пятого бокала голове дяди Порфирия.

Необходимым третьим игроком обычно приглашались лица самые разные, но всегда незначимые, этакие "проходящие", "разменные" люди, но имевшие, однако, и свой интерес заполучить про запас возможно выгодное знакомство.

Преферанс и длинный вечер после него обычно были лишь удобным предлогом для двух стареющих мужчин ощутить себя свободными от обязательств, смиренно ждущих их за воротами гостеприимного особняка. Имена этих обязательств были известны обоим: жены Татьяна (Таточка) и Александра, дети (отрастивший уже бороду Матвей у дядюшки, бывший нынче майором, впавший в безосновательный по мнению окружения декаданс; и Лилешечка (дочка Лилия у Петра Матвеевича, дородная дама, воспитывавшая четырёх непоседливых детей и супруга, озорника по дамской части и увлечённого картёжника, что, впрочем, ее мало занимало в силу забот о детях и по хозяйству).

Таточка и Александра - эти милейшие женщины, ждущие у семейного очага своих мужей долгими зимними вечерами вот уже 25 лет к ряду, по мнению моего дядюшки и друга его, Петра Матвеевича, были «истинные фурии».

- Я ж ей говорю, говорю, не тревожь, коли дело государственное! А она все тянет, тянет своё: «На ярмарку со мной съезди! К господам Н. заедем, визит нанести! К Рождеству полтину разменяй», - сетовал дядя, открывая трефового короля, глубоко вздыхая, глядя на тяжёлые малахитовые часы на камине.

- Дык полтина - это что! Моя ж недавно за шубой ездила с М. Так вместо одной - пять привезла. Пять! Натурально! Говорит, там мех разный. Та я б на деньги те себе дворовых пару нанял, прибыль взрастил-ого-го! А она - на-те, шубы! Карман дырявит. Оно и есть! Фурия!

После этих слов оба мужчины обычно вздыхали и откупоривали третью бутылку.

Но в один день преферанс пришлось отменить.

Таточка и Александра, внезапно увлёкшись модными идеями спиритизма, решили отправиться в путешествие по русскому северу. Мужей в силу их беспробудной занятости было решено оставить дома.

- Милый, - вкрадчиво ворковала Таточка, - мы после полудня завтра трогаемся. Надо бы на расходы, на мелочи в пути… Я о тебе каждый день вспоминать буду, ты только не скучай! Ассигнациями можно… - довершала она, гладя мужа по гладко натянутому под рубашкой животу, 25 лет назад бывшему аполоновским торсом.

Дядя, взглянув на милое, нелишенное ещё прелести лицо своей супруги, бывшей, кстати, его моложе, ощутил то, что ощущал по обыкновению, когда Таточка клала свои мягкие ручки к нему на грудь и рассуждала про недолгую разлуку.

Он ощутил радость от того, что некоторое время жены своей не увидит. Чувство это было смутное, но одновременно яркое - Таточка была прекрасна, но ещё больше дядя обожал ее на расстоянии. Любое количество ассигнаций он был готов отдать сейчас, во благо перспективы своей внезапной краткой свободы от семейного бремени.

Александра у Петра Матвеевича была дамой другого сорта. Вкрадчивость и чрезмерная нежность ее раздражали. Осетинские корни по бабкиной линии то и дело говорили сами за себя. Она и в бани мужнины наведаться могла (чтобы оценить заодно, не парится ли благоверный в длинноволосой компании), и плеткой работяг стегануть, если за кражу или другую провинность.

- Любимый, Петенька, жди меня! С паломничества благость семье нашей, Лилешечке да внучатам привезу, так и знай! - сказала Александра, подчистую освобождая крепкой ладонью расписную шкатулку с новенькими купюрами.

Петр Матвеевич обреченно следил за движениями жены, мысленно прикидывая, сколько новых веников прямо сейчас ускользают в небытие во имя нового спиритического увлечения дорогой Александры.

Прошёл день. Прошёл другой. Друг за другом потянулись недели, а от обеих жен - ни ответа ни привета.

- Матвеич, - затянул мой дядя, тасуя новую колоду, - не долго ли они уж там, на северах этих? Хоть бы весточку, что ль, отправили?

- Там, поди, глушь, вот и не пишут. А ты что ж, скучаешь, что ль?

- Я? Да нееее… привык просто как-то. Вот, заходишь, бывало, как сегодня, после конторы, преферанса, подшофе - а там она сидит, злющая! Че наклюкался, говорит! Опять? Кому говорено-переговорено-нельзя пить тебе, черт ты окаянный! Ой, злющая… аж искры из глаз летят… да уж… Верно соскучился.

- А моя-то тоже мне спуску не даёт. Все мужиков-банщиков контролирует, шоб средь них баба какая-нить по случаю не затесалась… говорит, увижу бабу другую, останешься без мужских своих… ну… это… Фурия! А я ж за всю жизнь-то окромя неё других баб-то за баб не считаю! Ну, есть они, бабы вокруг, но Александра-она ж другое, она ж жена моя! - несколько театрально подняв вверх правый указательный палец и заведя глаза в потолок, глубоко вздохнул Пётр Матвеевич.

Так русский север, преферанс, немного вина и крепкая мужская дружба выявили, что для жены своей даже на пять шуб не жалко. Лишь бы рядом была, а не где-то там шастала.