Камни
«Ты знаешь, что сегодня вечером Анастасия Цветаева будет читать свои стихи?» - спросила меня бабушка, когда я вернулся домой. «Знаю, знаю - ответил я, - видел объявление». И тут же вспомнил, как в прошлом году видел другое, писанное рукой сестры знаменитой поэтессы: «Кто нашел в автобусе или на автобусной остановке круглую вязаную шапочку, просьба вернуть ее Анастасии Цветаевой». Эти объявления были расклеены по всему поселку. Вроде бы ничего особенного. Но надо было видеть этот головной убор! Потерявшаяся, дорогая сердцу шапочка напоминала давно нечищеный сморщенный половой коврик. Первым делом я захотел сорвать одно из основательно приклеенных объявлений, накарябанное плохо разборчивым растекающимся почерком, чтобы иметь такой необычный отголосок «серебряного века». Вполне возможно, что со временем данную «эпистолу» можно было бы толкнуть какому-нибудь эксцентричному коллекционеру.
- О чем ты думаешь? - спросила меня бабушка.
- Да о том, правильно ли я сделал, когда не сорвал объявление Цветаевой про шапочку, - ответил я, отправляя в рот горсть брусники.
- Конечно, правильно. С твоей стороны это было бы очень некрасиво. Пожилой человек потерял нужную ему вещь, переживал из-за этого, надеялся ее найти, - заволновалась бабушка. Все остальное связанное с этим объявлением ей даже не приходило в голову.
- Но ведь, если бы даже ее и нашли, то было бы очень трудно догадаться, что это именно шапка, - съерничал я.
- К людям в возрасте надо быть снисходительным.
- Но, ты же никогда не наденешь такое на голову, - не унимался я.
- У каждого свои слабости и странности, - ответила бабушка, ставя на стол горячие пирожки.
- С мясом? - спросил я.
- Да, Хэрта помогла достать. Ты же знаешь, что эстонцы стараются не продавать русским мясные продукты. Все считают, что мы их объедаем. На следующей неделе поеду в Раквере за курами, может удастся достать. Главное приехать пораньше, к обеду уже, как правило, все заканчивается.
- В нашей палатке есть болгарские голубцы...
- Когда откроется, надо будет обязательно купить несколько банок, а так пока я могу сварить еще грибной суп с вермишелью. Хочешь?
- Не то слово! - воодушевился я, предвкушая вкус белых грибов, которые в местных лесах росли буквально под ногами.
За час можно запросто набрать ведро другое белых. Но эстонцы на «королевский гриб» почему-то почти не обращают никакого внимания, зато с удовольствием берут на засолку чернушки и свинушки. Юрий Николаевич вообще ездил за грибами на велосипеде, и собирал их вдоль дороги, не сходя со своего обшарпанного железного коня под именем «Украина».
- А почему Нина Георгиевна не ездит на велосипеде? - однажды спросил я у него, когда увидел, как она семенила рядом с мужем пешком пока тот намеренно медленно крутил педали, заваливаясь из-за этого в разные стороны.
- Ну, ты знаешь, она не очень любит кататься на нем, - уклончиво ответил Юрий Николаевич.
- Как можно не любить велосипед! - искренне занедоумевал я. - Мне кажется, вдвоем на великах было бы гораздо удобней и интересней. А так ваша супруга вынуждена все время поспевать за вами, да и вам никакого удовольствия от такой езды.
- Она пробовала, но у нее не получается. Она боится с него упасть, - буркнул он, глядя куда-то в сторону.
- Крутить педали это же элементарно!
- Да что ты прибадался к этому велосипеду! - вскипел Юрий Николаевич, когда Нина Георгиевна вошла в дом и уже больше не могла нас слышать. - Тебе что все своими словами всегда нужно объяснять? Конструкция у неё другая.
- ...
- Жопа у неё перевешивает, понял?
Я недоуменно пожал плечами и сделал вид, что никогда не замечал какая жопа у его жены.
Юр Николаич кашлянул, помотал головой и, подхватив полные грибов корзинки, зашагал в дом.
Вечером Пирет одела темно-синие вельветовые джинсы в мелкий рубец и плотную черную водолазку. Кожаные туфли на высоком каблуке делали ее чуть выше меня. На руках блестели аккуратные серебряные кольца. Она грациозно гнулась из стороны в сторону, критически осматривая мой внешний вид.
- Нравятся? - спросил я, заметив, что она пристально смотрит на мои желто-оранжевые, словно трепещущие подсолнухи Ван Гога, ботинки с круглым мысом, которыми я очень гордился.
- Не очень, - сказала она вполне откровенно.
- А брюки?
- Вроде бы ничего.
С этими словами она бросила еще один беглый взгляд на мои любимые японские штаны серого цвета и помолчав, примирительно добавила: «Это не главное».
Пирет взяла меня под руку, и мы зашагали к беседке, где уже было много народу и встретившая меня Дина Моисеевна, еще один старожил отдыха в Кясьму, скользнув глазами по Пирет, сказала: «Как хорошо, что вы пришли, Вадим. Когда Цветаева закончит, преподнесете ей вот этот букет. Ей будет приятно. Молодой человек и все такое».
- С удовольствием, - согласился я, растянув рот в притворной улыбке, принимая веник из садовых растений. В душе я был просто раздосадован. Но не потому что эта, как считалось, почетная миссия выпала снова мне, а потому что сестра великой поэтессы все время лезла целоваться, а мне лобызаться со старухой было сильно не в кайф.
Анастасия Цветаева была уже «древней» не только в моем юношеском понимании. Сухая, чуть сгорбленная, в темном платье, сидя в центре беседки, она читала стихи своей сестры, а потом свои собственные, посвященные Марине. При этом она сильно волновалась, нервно перебирая руками разложенные перед ней листочки с записями, которые время от времени падали на пол, и сильно брызгала слюной буквально во все стороны. Ей все время наливали воды, поднося стакан с особым подобострастием, поднимая листки, лакейски заглядывали в глаза. Некоторые из слушателей по ходу чтения восторженно запрокидывали головы, делая глубокие придыхания и вид, что уж они-то точно смогли оценить божественные строчки, и громко не жалея собственных ладоней рукоплескали после каждого стихотворения. Как обычно сериал заканчивался стихами о Кясьму, из которых я помню только то, что воздух поселка был «свежен и приятен». «Еще, еще! Почитайте это, почитайте то», - вставлял каждый свои три копейки. В результате этого абсолютно неискреннего бисирования бедная старушка и вовсе выдыхалась до такой степени, что сама чуть не падала в обморок. Затем я, наконец, вручал ей обессилевшей, но счастливой букет цветов от общественности, во время чего все хлопали стоя, а потом окружали ее и каждый считал своим долгом потрясти немощную старческую руку, прикоснуться к легенде.
- А мне вот это больше нравится, - сказала Пирет, когда мы отошли от этого улея и пошли к пирсу: «Это было не птичье крыло. Это лист на ветру трепетал. Только не было ветра в тот день». Это Гильвик. Я его очень люблю.
- Здорово! А я больше люблю прозу и всякую там философию типа Лао Дзы, но если стихи, то, к примеру, такого плана: «За рамою ветер. Горизонт вертикальный. Льет небо в твою неумелую руку». Это Поль Элюар, за которым была замужем наша соотечественница, знаменитая Гала, но только до тех пор пока она не повстречала Сальвадора Дали.
<<У руководительницы творческого коллектива большого французко-русского словаря по пищевой, парфюмерной и косметической продукции, под началом которой и я вносил свою лепту в лингвистику, был сын Борис, увлекавшийся живописью и театром. Именно ему и его товарищам принадлежала идея пригласить великого сюрреалиста в Советский Союз с выставкой. К тому времени мэтр уже был серьезно болен и видимо обдумывал свои собственные слова («когда смерть на пороге, видно чего душа твоя стоит»), но прогрессивные москвичи не оставляли надежды увидеть легенду живьем. Боря с группой единомышленников написал Дали письмо, а перевести его на французский попросил именно меня. Я хорошо помню то состояние, в котором я переводил его содержание. Только лишь одно сознание того, что Дали будет читать письмо именно в моем переводе, повергало меня в священный трепет. Я буквально пребывал в другом измерении, и казалось, превзошел самого себя в изысках французского языка, хотя сам Дали изъяснялся на его чудовищной смеси с испанским и каталонским. Самое интересное, что выставка состоялась. Дали не приехал, но прислал свою графику, посмотреть на которую в Пушкинском выстроилась километровая очередь.
Отпросившись с работы, я терпеливо стоял за билетом в течение почти целого дня, и от обиды мне хотелось кричать о том, что если бы не мои знакомые и я сам, а не развившее инициативу Министерство культуры, то вы бы вообще никогда бы и не подумали, что такое возможно! А теперь вот немного терпения и долгое время негласно запрещаемое станет доступным и осязаемым. Да разве кто-нибудь поверил бы!
Позднее, в 1994-м я опубликовал большую статью - Сальвадор Дали: «Сюрреализм - это я» и получил за нее вторую журналистскую премию. Первую получила Марина Овсова корреспондент отдела культуры «Московского комсомольца», жена Алексея Меринова, художника-карикатуриста того же издания. За крохотную заметку, в которой самым ярким эпизодом было то, как Дали мочился на собственные картины, и не слова о нем как о родоначальнике целого направления. «Московская правда», в которой я тогда работал по сравнению с «Комсомольцем» для первой премии просто не вышла тиражом. Но зато на следующий день мне позвонил сводный брат Галы Вячеслав Юрьевич Малиновский. Сказал, что ему есть очень многое, что рассказать и предложил приехать к нему в гости, как только он оклемается после болезни.
В тот момент я еще не до конца понимал, какой редкий случай мне предоставляет судьба и поэтому не проявил должной настойчивости, чтобы побеседовать с ним. Впрочем, на то были свои причины. Видимо, он был действительно серьезно болен. Возможно, у него был рак и уже в той форме, когда мучительные боли редко отпускают от себя человека, возможно, что-то еще. Когда я звонил, то раза три он ссылался на свое самочувствие не позволяющее пообщаться по его же предложению. Говорил, что как только ему станет лучше, то позвонит. А вообще и сам бы мог написать о сестре и передать мне эти записки для публикации. Естественно, я не мог оказывать какого-либо давления и обещал терпеливо ждать от него заметок. (Мой коллега - старый волк журналистики Игорь Зайцев говорил мне тогда: «Даже если он находится при смерти, ты должен стоять рядом с ним с диктофоном в руках»). Но так, и не дождался. Ни их, ни звонка... А когда через несколько лет я приехал в Испанию, чтобы осуществить свой собственный проект, посвященный столетию со дня рождения Дали, фигура художника почему-то неожиданно резко «поблекла».>>
- Понятно, учеба во французской школе даром не проходит, - Пирет взяла меня за отвороты рубашки, соединив их у горла. Я должен был что-то ответить, но она опередила меня.
- Что будем делать дальше?
Ее теплое дыхание слилось с морским ветром.
- Не знаю, - пожал я плечами, приятно оторопев от этого резкого жеста и прямого, нагло было бы думать недвусмысленного, взгляда.
- Пойдем к старым валунам, - предложила она. - Говорят, если до них дотронуться, то они принесут счастье.
-- А я слышал совсем другое. Тут у бывшего хутора Ревоя, в пятнадцати метрах к северу от шоссе, в сосновом лесу лежит один «камушек», который называют Ныйакиви. Камень ведьмы, по нашему. На нем по приданию сожгли ведьму Кингу Крыыт из Выхмы. Как ты думаешь, камень с таким названием и такой историей может принести счастье?
- Мои совсем другие. Один на краю сенокоса бывшего хутора Суурекиви, тот, которым по преданию Калевипоэг с финского побережья запустил прямо в Нечистого, - собезьянничала мою манеру изложения деталей Пирет.
- Это же в Таммиспеа и лучше идти туда в светлое время...
- Разумеется, сейчас мы туда не пойдем. Мы можем пойти только в сторону Вызу, там тоже есть камни, заодно прогуляемся. Изящно повернувшись на каблуках Пирет бескомпромиссно подытожила тему камней.
Фонарей по этой дороге не было: лишь изредка ее освещали фары машин и велосипедов. Огоньки наших сигарет горели в вечернем воздухе мандариновым светом. Дым «Румбы» смешивался с запахом моря и духами Пирет. От ощущения того, что красивая девушка совсем рядом, голова шла кругом. Было слегка прохладно, но мы шли неторопливым шагом. Я держал ее руку в своей и чувствовал, как она отзывается на каждое легкое пожатие. Затем я осторожно взял ее за тонкую талию и так, почти обнявшись и изредка перебрасываясь незначительными репликами, мы дошли до места. С дороги серые глыбы на фоне темного леса были видны издалека. Еще немного и вот мы уже стоим перед похожими на два громадных осколка сыра Рокфор, каменными гигантами.
- Сначала надо делать так, - сказала Пирет, повернувшись к серой громадине спиной и опустив руки. А теперь вот так: она буквально приникла к валуну, как будто хотела что-то услышать внутри него.
- С ними можно разговаривать, - почти шепотом сказала она. - Ты что-нибудь слышишь?
- Да, я слышу какой-то гул, - отнимая ухо от шершавой поверхности, отозвался я.
- Ты должен понять, что он тебе говорит, - заволновалась Пирет.
- Я плохо знаю эстонский, - попробовал я отшутиться и тут же пожалел об этом, потому что она явно обиделась.
- Тогда можешь у него ничего не просить. Отойди, не мешай мне.
Ее глаза зло сверкнули в темноте. Я послушно отошел в сторону на такое расстояние, с какого бы не смог помешать ей общаться с камнем, и притихнув, наблюдал. Пирет что-то шептала камню, гладила его руками, становилась перед ним на колени.
- О чем ты просила его? - поинтересовался я примирительным тоном, когда она закончила это представление.
- Это неважно, - ответила Пирет.
Видно, что она была где-то далеко.
Выйдя из леса, мы поймали попутку, и всю дорогу до Кясьму обмениваясь лишь ничего незначащими репликами. Проезжая по Ранне тее, мимо нашего дома, у дороги я увидел бабушкину фигуру. Явно волнуясь, она ходила из стороны в сторону, напряженно всматриваясь в темноту. Только сейчас я понял, как я перед ней виноват, не предупредив ее о том, что могу прийти очень поздно. Проводив Пирет, я спотыкаясь побежал по дороге и, оказавшись у ворот выпалил: «Прости меня, ба. Непредвиденные обстоятельства, камни...»
Свидетельство о публикации №224010801575