Это я

Это я
Рассказ Геворга Тер-Габриэляна
Перевела с армянского Зульфа Оганян

Баланс не сходился. Лаура подошла, активно играя коленками из-под плиссированной юбки.
- Шеф предлагает тебе поехать в Капанский филиал. Вардгес, отставив в сторону иксел, читал мейл из Московского офиса; у сына Эльвины аутизм, потому она работает все меньше и меньше, работа провисает… Сегодня аутизм болезнью не считается, очередная выдумка, но понятное дело – родители все равно в проигрыше. По сравнению с Лаурой это терпимо. При родах кровь излилась в голову врачи советовали оставить его в больнице, сама она в растерянности- глупыш-глупышом, склонная была согласиться, но муж сказал «ни в коем случае», и вот сыну уже 17, поди содержи такого. Но хотя бы нет проблем с армией. Конечно, муж хороший, однако ноша вся на ней. Но крепка, ишь как коленками похрустывает.  Мосикян сбежал, но и Лауру подвел, годами бензин выписывал – себе с 10% надбавкой, и с работы, договорившись, в три часа уходил. А нынче попробуй выкрутись. Что-то еще всплывет.
Черные нарукавники снял заботливо, не сложил, смял, кинул в ящик. Щелкнул деревянными счетами, чтобы все стало на место, бросил в тот же ящик и запер его. Проверил дверь сейфа. Затем сперва наперво выключил сайт «Старый Ереван», в нем он бродил, делая вид, что работает, поскольку делать было нечего, шеф задания не давал, затем взял пачку АТ, затем имейл, сбросил пароль, принял бумаги у Лауры, надел пиджак, шапку, взял у кассира причитающуюся ему сумму и поехал в Капан.
Протрясся на маршрутке, понаблюдал ситуацию, для проформы сказал несколько слов бухгалтеру, проникся красотой Армении, подумалось, не в последний ли раз, почувствовал дурноту у озерца рудного отвала, в голове ни одной мысли, ничего, все ушло с инопланетянином Тарном, интересно, как он освободился, ведь не служил, интересно, кто его папа с мамой, он хороший культурный парень; перестал он размышлять в том году, когда принесли Петроса, он доволен собой – усилием мысли отключил мышление, чувства, но не вполне, поел в кафе «Ветерок», не считая завтрака в гостинице, кое-как доехал до Еревана, пришел домой, а жена новую мебель привезла, шкаф прислонила к стене, где висели его детские фотографии. И когда только успела! А ведь там – он сам, отец с матерью на Московской, у лебединого озера, у театра Сундукяна, у рынка, на площади… Сам он держится с двух сторон за руки родителей. Отец лысый, но живой.
Зашел: в прохладном кабинете маленький господинчик Мирзоян Тарон, Тароник сидит – перелистывает бумаги, бородка торчком, галстук слегка развязан, смартфон приготовлен к селфи – торчит на особом постаменте, а в его с Лаурой комнате два парня – 22-23-х летние пацаны приятной наружности, но с животиками, не служили, комнату превратили бог знает во что, опрокинули ксерокс, но заботливо собрали шелковистые бумаги и унесли. Лауры нет. Говорят, она не родня Мирзояну, но тот близок с ними, особенно с ней. Я им желаю успеха, не моя она, к чертям, не моя. Если бы жив был мой папа, моей была бы. Он возил меня к озерцам Урараза рыбу ловить… Но эта жадная крыса все осквернила. Хотелось бы за горло взять этого пса.
Тарон встал, этак культурно подошел, руку подал, «садитесь» сказал, сел рядом, «хотите кофе» - «не пью», чихнул, и «будьте здоровы» - «спасибо». Достал из кармана заботливо сложенный платок, развернул, высморкался как следует, мода нынче такая, посмотрел, изучил внимательно, исследовал, еще раз высморкался, платок с соплями сложил, сунул в карман, усы пригладил. Вздернул нос, сделал пару глотков. Снова чихнул. Раз пять чихнул. Вардгесу показалось: после каждого чиха борода удлиняется. Во время беседы острый конец бороды устремлялся к Вардгесу, стремясь поучаствовать- подобно шелковистому щупальцу. Борода была соткана из мелких кудряшек. У Вардгеса зачесалась шея.
- Господин Микикян, у нас идут проверки, прошу вас – идите домой, придете завтра. Можете отчет дома составить?
Вардгес полез во внутренний карман.
- Все уже здесь, можем прямо сейчас…
- Нет, нет, не надо прямо сейчас. Сделаете дома, завтра принесете.
- Послать по электронной почте?
- Не надо. Ваша почта мейл.ру?
- Да.
- Поменяем!
- Понятно. Как видите, многое меняется. Не жарко в пиджаке?
- Нет, у вас здесь дует…
Тарон снова чихнул. Хищный белый нос задергался, но платка он на сей раз не достал.
- Вы правы. Завтра и я надену пиджак, а то могу простудиться, в спину дует.
Вардгес просмотрел несколько его лайвов, дабы быть в курсе происходящего в учреждении. Специально ставил будильник на два часа ночи, чтобы не пропустить. Бумеранг доставал его из спальни с бормотанием и ворчанием, но что тут поделаешь.
На всем экране был нос. Вначале смотрел, затем перестал.
Тарон внимательно оглядел пиджак Вардгеса:
- Люблю такие длиннополые пиджаки. Сегодня они снова в моде. Как любил я когда-то эти воротники крест-накрест. Внутренний шов?
- Нет, это же не жабо… Цельный кусок…
- Да, да, простите, не заметил. Можно потрогать? Хорошо, очень хорошо. Каково в Капане?
- Нормально…
- Напишете, завтра принесете.
Когда уходил, Тарон снова чихнул, но Вардгес был между двумя дверьми, одну уже закрыл почти, выходя их другой сказал «будьте здоровы», но не был уверен, что услышан Тароном, хотел снова открыть дверь в его кабинет, повторить свои слова, но был уже в проеме входной двери, и двое парней с рулонами бумаги в руках ждали, когда он выйдет, Вардгес едва протиснулся мимо них, так и не поняв, услышал или нет Тарон его « будьте здоровы», и что теперь делать, возвращаться или нет, уж не подумает ли шеф, что не уважили его, он бы не против, и сопли не мои, вестимо, так принято в их соросах.
Бархатный, спокойный парень будто шефом уродился.
Домой Вардгес приехал в такую жару в маршрутке, весь в поту, дамы отворачивались так резко, что полями шляп могли задеть воробьиные гнезда; как же, ночевал в Капане, на маршрутке туда и обратно, потом разговор с шефом, а термометр, глядишь, 35 градусов показывает, хотя тот, что на Опере, 42 сулит, понятное дело, нынче не утаивают, напротив, завышают. И Лаура не позвонила, мол, делать мне больше нечего.
- Рассаживайтесь побыстрее, едем.
Один из детишек «Мам, мам, зачем дядя в шинели, ведь жарко». А пожилой пассажир: - Нельзя говорить такое, сынок, как матери твоей не совестно. Вот оно нынешнее поколение…
- Простите, вы не так поняли. Бабкенчик немецкий изучает, сказал «шнелл, шнелл», не так ли, малыш?
- И это некрасиво языком врага над водителем смеяться, что он вам сделал?
- Кто смеется?
- Ваш ребенок.
- Он не издевается, просто переводит на немецкий.
- Не цепляйтесь друг к другу.
- Кто цепляется?
- Вот прибудет Меркель, всем покажет.
- Придет и ее черед…
…Дома видит – жена шкаф привезла, дверцу открыл, а там много платьев  свертков, засушенная кожура мандаринов, Пето их любил, а он с тех пор запаха этого не переносит, жаль, нет теперь «сиреневой воды», и откуда столько одежды – приданое кончилось, годами ничего не покупали, но опять полным-полно, деньги из заначки, говорила же «противно смотреть на разбросанную повсюду одежду», и вот привезла этот шкаф и прислонила к единственной свободной стене, на которой были фотографии, и носильщикам, видимо, заплатила. «Куда ты все дела?» 4Сыну велела в гараж отнести», а сама, видно, давно в парикмахерской не был, глазировка сошла, волосы бессильно повисли наподобие ирокеза.
Уф-уф, сел, немного успокоился, воды напился, кряхтя спустился на грохочущем лифте, забыл забрать связку ключей, «кликну, кинет ли, но нет, еще потеряются, а то и не услышит, как всегда», снова вверх-вниз, ключи в руке позвякивают, вот ключ от сейфа, с трудом нашел от гаража, зашел – нету. Нашел ящичек старых ножниц, открыл – и там их нет – и с чего бы им там быть? Вот и найди что-либо в такой тесноте. Позвонил сыну. Самое большое геройство в своей жизни вкупе с самой большой благодарностью испытывал к племяннику своего одноклассника Эдика – племянник стал военкомом. Пошли с Эдиком к нему, он сказал «мало чем смогу помочь, сейчас строго, по закону не полагается, второй твой ребенок – девочка», «зря я родил ее», посмеялись, сегодня еще мог сказать что-то смешное, но дал военком чей-то телефон, позвонили врачу, мол, это от военкома Ованнияна. Еле-еле выдюжил, шкаф отсрочили по этой причине, и гараж по той же причине никакой, еле сохранил приданое Наны, но не пригодилось, парней там мутузят, сердце заходится, но можно продать приданое, вот Акоп спрашивает о цене – но невозможно сосредоточиться, мысли и слова разбегаются, но самое большое ведь геройство, итог всей его жизни (потому что Нана не в счет, сбежала в Англию с этим кретином, из иеговистов, все пошло наперекосяк, Наа есть, но что из этого), но от Погоса никакого проку, и назвали же – Погос, оба несчастные, если бы отец не покинул меня в семилетнем возрасте… Бедная матушка сумела вырастить меня, работая санитаркой в Бангладеше, все ее знали – до 89 лет, царство ей небесное, до сих пор помнят, со мной на улице здороваются «вы ведь сын Аси, не так ли?» Если бы папа не ушел, разве таким он бы стал, но вот – встал и ушел, и что запомнилось: мензурки в химической лаборатории, из одно в другую течет цветная жидкость… Интересно, куда засунул этот незадачливый Погос «как будто здесь, па», «не помню где», «найдется же», «ладно, приду, найду, не знает даже о своем геройстве, снабженец, видите ли, на «Жигулях» Акопа лекарства развозит, говорят кардио-аспирин исчез, «ничего, пап, что-нибудь сообразим», сын в ожидании, недоволен, не выдвигают, он даже вроде бы старше Тарона, но погляди, Тарон верно сориентировался, а этот пока ждет, питает надежду, впятером имеют одни «Жигули», разве им можно улицу перекрыть, стыдно даже, на магистрали он один, а вокруг пестрая стайка детишек, хлоп-хлоп, за неимением людей школьников согнали, хлоп в ладоши, не будь их, и кайфа революции бы не почувствовали, другие на мазерати улицу перекрывают, а эти жигулями, все равно это уже не мое, не ушел бы тогда отец, разве я не участвовал бы…
«Вот-вот, пап, вот-вот», эксел усвой, думают, кого в список мэра внести на 176 место – его или Акопа, говорят, он лучше все завершает, Акоп от ответа уклонялся, хоть и друг ему; в случае чего можно гараж продать, но с их стороны геройства ждать нечего, геройство совершается единожды и остается таковым, растворяется-забывается, не ценится, разве задумываешься о спасении жизни, просто живешь, не ты же спаситель, а спасенный разотрет, спасителя уже нет, а спасенные народ неблагодарный. Сам он полушутя говорил « я пойду вместо него», кабы было так, стало бы все другим, но знал он, что он не пойдет, он свое отбыл в Ворошиловграде, вовремя вернулся в зенитную батарею, а как похрустывали ножки у Зины, даже круче, чем у Лауры. Ох! Предательская мысль «со мной этого не случится», - заговорщицкая мысль, парня отдали во власть стихии, фактически сглазили.
Геройство не в том, чтобы погибнуть, Петросик джан, а в том, что я его из пасти вынул, из жерла вулкана, вынул чуть живого, изжеванного, запах гнилого мяса в ноздри ударил, еле дышал. А теперь, коли надо, отсидит, на здоровье… сколько дней выдержит… тот сорванец неделю выдержал, он здоровый, а другого жалко, с лица спал, опозорили на всю катушку. Это, сынок, и есть героизм.
Погляжу, что будет завтра. И куда этот олух засунул снимки, хорошо еще, что не такой, как сынок Лауры – головка свешивается набок, изо рта тянется нить слюны, но красив, Лауры героиня, конечно, я тоже таков, от них геройства не дождешься, и слюней моих никто не вытрет. Говорит «устроюсь в контрольную комиссию, всех повытрясу», вытрясешь, как же, пойдешь на работу, а коллеги легонько, бархатисто, подтолкнут тебя взять на себя грех Лауры. А он парень хороший, легкий, бархатный, всепонимающий, он согласится, не чудовище же, у самого трое детей, один из них больной…
Посадит нас рядом и сопли вытрет, а Нана в месяц 86 тысяч пятьсот пришлет, с голоду не помрут, можно и частными уроками пробавляться, лучше всех диктанты были у нас, признавали все. «Я лучше всех владею литературным армянским языком».
Вардгес поднялся в свою квартиру, снял шапку, пиджак и сорочку снял, в своем уголке, ставшем еще меньше из-за шкафа, сел в мокрой майке перед столиком, над головой – единственная сохранившаяся фотография солдата Петика, на груди медаль, больше ничего и не поместилось бы тут; еле уместил живот и включил компьютер, не каждый после пятидесяти одолеет социальные сети, сказали – поможет выжить, он «слушаюсь», всегда был послушным. Вошел в интернет, узнать, что говорят другие, нервы успокоить, углубился, вошел на сайт «Старый Ереван», развеялся, увидел новые фото – улица Московская, рынок, площадь, ГУМ, ЦУМ, Погос-Петрос, детская железная дорога – отцовских времен, кто жив, кого уже нет, старый стадион, новый стадион, углубился, мысли долой, парад, Эребуни-Ереван. В те времена было лучше, как там Зина. Несколько лет назад еще отмечали день рождения сына, но тяжело было, народу много приходило, любили угощать, салаты готовили, а сосед, сын которого в Сингапуре, шашлыки приносил, приходил и следователь по делу Петроса, коллеги его, куда все подевались?.. Хачик, насколько мне известно, в Индонезии, та малышка-резвушка, плакса, вышла замуж и исчезла, вычеркнула моего сына из своей жизни, а ее малыш и не узнает, как она рыдала на похоронах его. Эдик бывал с женой, и военкома как-то пригласили, но «лучше мне у вас не показываться», и магарыча не потребовал, вообще ничего, так и совершается геройство, Эдик джан, а мне кому звонить – дел невпроворот, держись, Лаура, я с тобой. Дойдешь до дьявольских годов, прошло четыре месяца, как бы место не перехватили, у всех зубы всякий раз вонзаются на двадцать сантиметров глубже, а семья большая, каждые три месяца похороны, будь во мне азарт, написал бы, что надо делать, но не пишется, и отчета не будет, наплевать, завтра последний день, и устно не смогу произнести, и кому скажешь – здоровый тяжело перенесет, а другим и не скажешь, и Эдику не звоню, хотя надо ему и его семье свечки ставить, но нельзя сейчас звонить – неправильно будет. Отсюда, конечно, вынесут, спустить надо с девятого этажа, в лифт не войдет, выпаду из него, соскользну, как и папа, чуть было не выпал, еле удержал на детском плече, никогда этого не забуду, а для Петроса снял зал, что ж поделаешь, была бы дочь нормальной, эта иеговистка, написал бы – сейчас недорого, наймите, сейчас все так делают. Но не приедет. И к Петросу не приехала.
Вот парад с воздушными шарами, первое мая, погода пока хорошая, дождь будет после, последний мой снимок, куда его дели…
Вот куча народу у бывшего книжного магазина, толпа напирает, красивые мама, папа и сын с шариком в руках, рядом девочка в белом фартучке, она тут ни при чем, интересно, кто это, жива ли, стала бабушкой или как, может, была моей одноклассницей, отец вроде лысого Погоса, несчастного Погоса, но по большому счету кто несчастней Погос или мой Петрос, с таким-то отцом, тот хотя бы сбежал, а этот остался, и в меня пойдет. Несчастнее всех была моя мать – нашла Погоса, с этого все и началось, но что ж поделаешь, она бы выстояла, крепка была. А он? Если бы тогда не ушел, был бы я в таком положении, и Армения тоже?
Эти снимки однотипные, с разницей в две минуты.
- Какой-то ты другой, - говорит.
- Не мешай, еле нашел что-то удачное.
Та, в белом переднике, вроде бы Нунэ с нашего класса, а парень этот такой смешной, зенки вылупил, и отец лысый, а мать ростом с мою маму…
Вардгес продолжает поиск, это наверняка случайность найти кого-то в толпе, вряд ли угадал, увеличивает снимок, но он низкого качества, становится мутным, глаза слипаются – не понять.
Вардгес встает, надевает пропахшую потом сорочку и пиджак, морщится от запаха подмышек, шапку надевает. Идет в ванную за дезодорантом.
- Где это видано – брызнуть дезодорантом, не сняв пиджак, не дикарь же ты, противно же.
Вардгес плюнул и направился к двери. Сирень?
- Куда это ты собрался? Не голоден?
Спускается на пахучем лифте, обходя кучки мусора, выходит на шоссе, под носом автомобилей переходит не глядя дорогу, не обращая внимания на брань, маршрутка приходит без опоздания, Вардгес с трудом находит место, садится, втискиваясь между очередной плиссандрой и ребенком, доезжает до центра, знает «Арменпресс» еще по старому городу – это здание бывшего райкома, напротив кафе «Поплавок», чуть поплутав, находит двух парней: «Снимки 1963 года, первомайский парад», «Понял, они у Арцруна Василяна, это его собственность, отца работа, он сюда не приходит, работает в своей мастерской». Взяв адрес, доходит до улицы Касьяна, нажимает на кнопку в одном из зданий, Василян Арцрун принимает его неприветливо, но смягчается из-за возраста, открывает альбомы, рассматривают, вот-вот отключится, из левого угла рта течет слюна, задубелые пальцы дрожат, когда лезет в карман за некогда шелковым платком (свежевыглаженным, с ароматом дезодора, это осталось от прошлого, ведь месяцами одежду не меняет, но по крайней мере в платок не сморкается), вытирает рот, снова может вытечь, еле всасывает вовнутрь, из жары в прохладу вошел, может, пройдет. – Конд, нету и нету, третья часть – старается пальцами не наследить. – Эребуни – заботливо перебирает меловые листы, Лениникан – спина напряжена, сидит на краешке кресла, в тесноте, Тигран Петросян. Он незваный гость, хорошо еще, что впустил, Василян Арцрун нетерпеливо шагает по комнате. – Паруйр – улыбка щербатого рта, парни добрые были, направили его сюда. – Аветик Исаакян с тростью, - и девушка подсказала номер телефона. – Универмаг «Гаянэ», - смотрит как-то странно на меня, я стою поодаль от него, надеюсь, ширинку застегнуть не забыл – водопадик Каскада, и сколько доброты в мире, какое прекрасное лето, деревьев почти нет, но на немногих сохранившихся листья золотятся, густой лес у телевышки, густой лес у монумента, велосипедисты, вот и парад, а это другой парад, генерал Мартиросян – рядом с пулеметом, но мальчика с шаром, лысого мужчины  и невысокой женщины в плиссе нет, надо было взять с собой, на такси привезу, денег должно хватить – Кинотеатр Сасунци Давид, привезу-покажу, тогда найдет. «Можете прислать по электронной почте, я поищу». – Свердлов. «Ты прав, сынок, не догадался». – Бар «Двин» с высоты птичьего полета, - мейл.ру, говорит, нельзя. – Лалаянц. «А вы знали моего отца?» - Рыбный магазин. «Конечно, он был другом папы, кабы не его уход, таким я бы стал» - Игитян. – Если бы не был другом отца, стал бы он в толпе снимать именно нас. – Бассейн Скиф, два последних кадра отца. – Перед кинотеатром «Россия» тюркский квартал, и два кадра, вот и нашел, нашел: мальчик в коротких штанишках, одной рукой держится за маму, в другой шар, смотрит вылупившись, рядом девочка в белом переднике, а чуть подальше высокий, с небольшой лысиной, прищурившись, а вокруг глаз крохотные морщинки, взгляд устремлен вдаль – герой Погос, Петрос ушел, Погос остался, ты Погос в нашем доме, я – Петрос в вашем. Погос копия того, с лысинкой, только чуть побольше, а вокруг толпа, толпа. Если бы он не ушел, такой была бы моя жизнь.
Толстый большой палец со вмятинкой из-за пересчитывания денег, с пятнышком синих чернил приблизил дрожа к снимку, но так, чтобы не коснуться ненароком, голову поднял, несфокусированным взглядом привлек внимание беспокойно шагающего взад и вперед Василяна Арцруна.
- Я это. Это я.
Василян Арцрун подошел, наклонился, оглядел снимок, изучил внимательно. – Это не можете быть вы.
- Отчего?
- Потому что это я, а рядом мои отец и мать, а это моя сестра, и это 1989-й год – праздник после депутатских выборов, когда Игитяна избрали. Он и щелкнул.
Сентябрь 2018