Мемуары Арамиса Часть 227

Глава 227

Те, кто читал мемуары Гримо, должны, как мне кажется, счесть д’Артаньяна подлым сводником, который, зная, что Рауль считает Луизу де Лавальер своей суженной, тем не менее, содействовал успеху любовной связи Людовика XIV с этой девушкой. Это выглядит совершенно не по-дружески по отношению к Атосу. Я должен оправдать своего друга, поскольку он имел право так действовать в связи с разговором, который у него состоялся после описанных выше событий.
— Рауль, мальчик мой, я вижу, что ваш отец, граф де Ла Фер допустил изрядный пробел в вашем образовании, которым он страдал и сам, — сказал д’Артаньян виконту де Бражелону после своей встречи с Королём. — Я наблюдаю за вашими действиями и за вашим настроением с той поры, как вы прибыли ко двору Короля, и эти наблюдения меня настораживают.
— Господин д’Артаньян, я знаю, что вы – старинный друг моего отца и не имели в мыслях его оскорбить, но всякого другого, кто осмелился бы столь пренебрежительно отзываться о нём, я немедленно вызвал бы на дуэль, — ответил Рауль. — И даже вас я прошу дать мне объяснения, которые бы доказали, что в ваших словах не было ни тени неуважения к графу де Ла Фер.
— В своей горячности ты очень похож на меня, каким я был почти сорок лет назад, — ответил д’Артаньян с улыбкой. — Но успокойся, ты прав, я ни в коем случае не хотел говорить неуважительно о графе де Ла Фер. Напротив, моё уважение к нему превосходит уважение к любому человеку на этой грешной земле, и даже если бы на неё спустился во второй раз Иисус, и если бы он повздорил с Атосом, я был бы на стороне Атоса, а не на стороне Христа. Но дружеские чувства, привязанность, преданность и даже искренняя любовь к вашему отцу, мой дорогой Рауль, не заслоняют от меня Атоса, как человека. Истинная дружба не в том, чтобы видеть только достоинства своего друга и быть слепым к его недостаткам, но в том, чтобы принимать друга со всеми его недостатками. Тем более, что этот его единственный недостаток вредит не его друзьям, а только лишь ему самому. Зная об этом я могу помочь ему в трудную минуту, поскольку могу предвидеть опасность, которой он может не избежать вследствие особенностей его характера. И вас, мой дорогой Рауль, я люблю так же, как вашего отца, поскольку вы – часть его, и в вас я нахожу тот же недостаток и все или почти все те же достоинства, которые знаю и люблю в нём.
— Если слова ваши идут от чистого сердца, то скажите же мне, о каких недостатках вы говорите, и, быть может, я постараюсь исправить их в себе, и, быть может, смягчить в отце, или, во всяком случае, приноровиться к ним, — ответил Рауль.
— Знаете ли вы, Рауль, что означает мальтийское слово «аппрош»? — спросил д’Артаньян.
— Разумеется, это – скрытые подходы к вражеской крепости, специально прорытые секретные траншеи! — ответил Рауль.
— Это может быть применено и в отношениях между людьми, — сказал капитан мушкетёров. — К людям также нужен свой аппрош, как и к военным целям. Знайте же, дорогой мой Рауль, что ваш отец и мой друг Атос, прекрасный во всех прочих отношениях, совершенно не знает аппроша к двум типам людей – к государям и к женщинам.
При упоминании женщин Рауль непроизвольно вздрогнул.
— Разве может быть иной подход к государю, кроме того, чтобы всегда помнить, кого именно судьба подарила тебе в качестве единственного государя, и служить ему верой и правдой до последней капли крови? — горячо воскликнул Рауль. — И в отношении женщин, мне кажется, подход должен быть точно таким же, разве не так?
— Вы – вылитый Атос, друг мой, и поскольку Атос нередко называл меня своим сыном, то на правах этого родства и по праву старшинства я могу обращаться к вам точно так же, дорогой мой Рауль! — ответил д’Артаньян полушутливо, полусерьёзно. — Послушайте же меня, как вы послушали бы родного отца. Вы никогда не знали матери, и в этом, разумеется, нет вашей вины, но в этом, быть может, состоит ваша беда. Я сказал бы, что Атос никогда не был женат, но если бы я сказал так, я солгал бы.
— Вы хотите сказать, что мой отец был женат на моей матушке? — горячо воскликнул Рауль.
— Вовсе нет, сын мой, вовсе нет! — ответил д’Артаньян. — Ваш отец не был женат на вашей матушке. Но женитьба вашего благородного отца была жесточайшей ошибкой в его жизни, и было бы лучше, если бы он никогда не знал этой женщины, которую выбрал себе в супруги. В итоге, ошибившись один раз, граф избегал всех женщин в мире, и если бы не настойчивое желание Господа, чтобы у графа де Ла Фер был отпрыск, во всём походивший на него, вы, вероятно, никогда не родились бы. Чудесный и таинственный случай привёл к вашему рождению, и ваша матушка ничуть не менее родовита, чем ваш благородный отец. Когда-нибудь, быть может, граф сам расскажет вам историю вашего рождения. Во всяком случае, я не должен говорить вам того, чего решил не рассказывать вам граф. Но моё сердце обливается кровью, когда я вижу, сколь упорно вы идёте по трудной дороге жесточайших заблуждений, которая приведёт вас ко многим горестям и разочарованиям, быть может, столь же сильным, какие выпали на долю вашего отца, а может быть даже и ещё более жестоким.
— Так значит, граф был несчастен в любви? — воскликнул Рауль.
— Слово «был» здесь неуместно, дорогой Рауль, граф не только был несчастным, он и сейчас ещё, полагаю, страдает от той ошибки, которую совершил в молодости, и только чудесное появление вас на свет заставило его иначе смотреть на жизнь и перестать желать самому себе наискорейшей смерти.
— Если вы говорите правду, то это очень печально, и я ничего этого не знал! — проговорил Рауль.
— Неужели я похож на человека, который мог бы шутить подобными вещами или вводить вас в заблуждение? — спросил д’Артаньян. — Разве я когда-нибудь обманывал вас, Рауль?
— Ни вы, ни граф никогда не говорите неправды! — горячо возразил Рауль. — Но оба вы иногда умалчиваете правду, что порой не слишком сильно отличается от обмана.
— Насчёт меня вы заблуждаетесь, — ответил д’Артаньян с улыбкой. — Я вполне способен солгать, в отличие от графа де Ла Фер. Я могу солгать, но я никогда не лгал ни вам, ни Атосу, вам достаточно будет принять это, и не обобщать без нужды это правило на всех людей, с которыми мне приходилось и ещё придётся общаться. Что касается вашего отца, он, действительно, порой говорит правду даже тем, кто этого вовсе не заслуживает, и даже в том случае, когда это наносит непоправимый ущерб ему самому. Мне порой кажется даже, что особенно в этих случаях он склонен говорить правду – ту правду, которая самого его убивает. Не могу признать эту привычку полезной.
— Вы сказали, что мой отец не знает подхода к государям и к женщинам, так неужели же правильный подход к ним состоит в том, чтобы обманывать их? — воскликнул Рауль.
— Дело не в этом, хотя, частично, и в этом тоже, — ответил д’Артаньян. — Но граф де Ла Фер не всегда был таким. Было время, когда он обманывал всех, скрывая своё истинное имя, а если уж сообщал его кому-то, то лишь тому, кого намеревался убить ещё до того, как он сможет кому-либо другому передать эту страшную тайну.
— Вы говорите страшные вещи, господин д’Артаньян, и произносите страшные обвинения! — воскликнул Рауль.
— Ничуть, — возразил д’Артаньян. — Представьте себе, если человек дал обет скрывать своё имя до тех пор, пока не совершит какие-то действия, которые, как ему кажутся необходимы прежде, чем вернуть себе своё имя и положение обратно? Разве в этом случае скрывать своё имя – так уж грешно, и разве называться другим именем – это такой уж сильный обман? Ведь надо же как-то называться, чтобы люди могли обращаться к вам при необходимости! Имя Атос – выдуманное имя, в честь горы, на которой находится монастырь. Это имя должно было напоминать вашему отцу о выполнении некоего обета.
— Стало быть, отец выполнил этот обет, если он решился вернуть своё имя, которое до этого он скрывал! — проговорил Рауль в задумчивости.
— Я бы так не сказал, — ответил д’Артаньян. — Ваш отец не планировал возвращать себе своё истинное имя и не ставил себе никаких задач, не давал Господу никаких обещаний, однако его самоотречение было чем-то сходным обету. Граф считал, что своей поспешной женитьбой на той женщине, которая оказалась не достойной войти в его семью, он обесчестил себя и свой род, после чего полагал себя недостойным даже возвратиться к своему отцу для покаяния. Поэтому он решил просто исчезнуть для всех своих близких, включая своего отца.
— Я его понимаю, — проговорил Рауль.
— Ещё бы! — воскликнул д’Артаньян. — Ведь вы во многом – точная копия вашего отца, только моложе. Но я-то так не поступил бы, и уверяю вас, что граф совершил ошибку. Не следовало избегать родного отца, оставляя его в неведении о своей судьбе и даже заставляя его думать, что он наложил на себя руки. Ведь его отец а ваш дед умер с уверенностью, что его единственный сын покончил жизнь самоубийством, что род его прервётся с его смертью, и что его любимый сын будет гореть в аду, как и все самоубийцы. Поэтому я убеждён в том, что если бы вы повторили ошибку вашего отца в подобном случае и скрылись бы от него, изменив имя, ушли бы искать смерти в каком-нибудь опасном сражении, тогда это было бы величайшей неблагодарностью по отношению к отцу, давшему вам жизнь, взрастившему и воспитавшему вас, обеспечившему вас благородным именем и достаточным состоянием, а также содействующему вашему поступлению на службу в один из самых престижных полков в Королевстве! И это было бы величайшим несчастьем для вашего отца и его друзей. Ведь вы же не захотели бы убить вашего отца, Рауль? Вы не хотели бы быть настолько неблагодарным сыном?
— Ни за что! — воскликнул Рауль. — Я не стал бы причиной огорчения моего отца!
— Что ж, значит наш разговор не напрасен. Но я говорю не об огорчении, а о настоящем убийстве, поскольку если бы вы позволили убить себя по причине несчастной любви, вы тем самым убили бы и своего отца в самом прямом смысле этого слова, — уточнил д’Артаньян.
— Но почему же вы считаете мою любовь несчастной? — воскликнул Рауль с недоумением. — Ведь моя любовь светла, чиста и взаимна! Мне не грозят никакие несчастья на этом пути! Разве только судьба будет столь жестока, что с моей избранницей случится какое-то несчастье? Но и в этом случае я не оставлю мою любимую!
— Если с вашей избранницей случится несчастье, это ещё не сделает вашу любовь несчастной, дорогой Рауль, — ответил д’Артаньян со вздохом. — Не стоит опасаться подобных бед. Опасайтесь лучше счастья, которое может свалиться нежданно-негаданно на вашу избранницу, как вы её называете.
— Но я не только не опасаюсь счастья Луизы, я желаю ей его всей душой! — воскликнул Рауль.
— Вы сами назвали это имя, Рауль, — ответил д’Артаньян. — Думаете ли вы, что ваш отец одобряет ваш выбор?
— Мы ещё не обсуждали его с ним, но я очень надеюсь, что он согласится с моим решением, а если даже и не согласится, я надеюсь убедить его! — ответил Рауль. — Я совершу столько подвигов, сколько потребуется, я заслужу уважение и благодарность Короля, и Король заступится за меня! Он попросит у графа согласия на мой брак, и отец не сможет отказать ему, поскольку воля Короля – воля Господа.
— Это столь же просто на словах, как сложно на деле, — ответил д’Артаньян. — Нет-нет, я не сомневаюсь, что вы способны совершить множество военных подвигов и даже заслужить этим благодарность и восхищение Короля, но должен вас предупредить, что Короли и Королевы бывают не очень-то благодарны по отношению к подданным, проливающим за них свою кровь и рискующим своей жизнью по их прихоти, хоть по десять раз в день. Они считают, что так оно только и должно быть, ведь мы – их подданные, и быть может даже, что они правы. Рассчитывать на благодарность и помощь Короля не многим лучше, чем полагаться на удачу или на Господа. Все мы порой на это рассчитываем, но победа даётся не Божьим заступничеством, а крепкой рукой и быстрой шпагой, удачу приносят не благодарности монархов, а отважное сердце, быстрый и гибкий ум, железная выдержка и несгибаемая воля, неизменная настойчивость в достижении своих целей, граничащая порой с безумным упрямством. Прошу заметить, что ваш отец, граф де Ла Фер, не добивался согласия отца на брак со своей избранницей, а женился на ней вопреки воле отца. Не совершайте же вы такой ошибки!
— Я так не поступлю! — горячо воскликнул Рауль.
— Значит, кое в чём вы отличаетесь от него, — согласился д’Артаньян. — Но позвольте мне сообщить вам ту фразу, которую граф де Ла Фер сказал мне по поводу моей неудачи в любви. «Любовь — это лотерея, в которой выигравшему достается смерть! — сказал он мне как-то в пылу откровенности. — Поверьте мне, любезный д'Артаньян, вам очень повезло, что вы проиграли! Проигрывайте всегда — таков мой совет».
— Но Луиза любит меня! — с жаром возразил Рауль.
— Вы сказали слово в слово ту фразу, которую я сказал тогда вашему отцу, только с другим именем. — ответил д’Артаньян. — Я сказал ему: «Мне казалось, что она так любит меня!» Ваш отец ответил: «Это вам только казалось. Нет такого мужчины, который не верил бы, подобно вам, что его возлюбленная любит его, и нет такого мужчины, который бы не был обманут своей возлюбленной».
— Понимаю, — проговорил Рауль в задумчивости. — Отец не верит, что я могу быть достойным любви. Он не верит, что Луиза любит меня, что вообще какая-то женщина может полюбить меня. И поэтому он будет противиться моему браку. Я уже давно замечал, что он с некоторого времени стал очень неодобрительно относиться к моим чувствам к Луизе!
— Вы ничего не поняли, дорогой Рауль, и в этом нет ничего удивительного, — возразил д’Артаньян. — Я не стал бы утверждать, что граф не допускает, что вас может полюбить какая-то женщина. Но я убеждён, что граф не считает, что Луиза де Лавальер – достойная пара для вас.
— Меня ничуть не волнует её знатность и её состояние! — с жаром воскликнул Рауль. — Если бы даже Луиза была самого низкого звания и не имела за душой ни единого су, я всё равно женился бы на ней и был бы счастлив!
— Может быть и так, дорогой мой Рауль, но когда я говорю о сомнениях графа, я не имею в виду недостаточную знатность или недостаточное богатство Луизы де Лавальер, — ответил со вздохом д’Артаньян. — Знатность и богатство вашего отца достаточны для того, чтобы составить счастье вам и вашей избраннице, кем бы она ни была до замужества.
— Что же тогда? — удивился Рауль. — Ведь не считаете же вы её недостаточно высоконравственной? Ведь, признайтесь, вы не сможете упрекнуть её в каком-либо безнравственном поступке! Эта девушка чиста душой как высокогорный ручей, едва лишь выбившийся из-под ледника и струящий свои холодные воды по чистым горным камням!
— Вот именно холодна как горный ручей! — согласился д’Артаньян. — И хорошо, если она просто холодна от природы! Но, быть может, её чувства ещё никем не разбужены, и тогда горе вам, если их пробудит кто-нибудь другой!
— Но она всегда очень мила со мной! — воскликнул Рауль.
— Мила от хорошего воспитания, — согласился д’Артаньян. — В глуши, в Блуа, где росли и возмужали вы, и где выросла она, у неё просто не было возможности обратить свой девичий взор на кого-либо другого. Вы заслоняли своей персоной ей весь мир, вы были для неё этим миром. Теперь же она – фрейлина Принцессы Генриетты.
— Но что может быть плохого в том, что она – фрейлина Принцессы и что она увидит мир? — удивился Рауль. — Разве так уж плохо познакомиться с королевским двором, с Принцессой и быть может даже с Королём?
— Я не могу ответить на вопрос о том, что принесут эти знакомства, но сам я ни за что не женился бы на фрейлине, и в особенности – на фрейлине Принцессы Генриетты, — сказал д’Артаньян. — Эта дама не будет образцом благочестия для своих фрейлин.
— Должно быть, вы как-то неправильно понимаете смысл слова «фрейлина», — возразил Рауль. — И что плохого вы можете сказать про Принцессу Генриетту?
— Дорогой мой Рауль! — ответил д’Артаньян. — О ветрености Принцессы спросите вашего друга графа де Гиша. Я же скажу, что прекрасно знаю смысл слова «фрейлина», и говорю это не ради красного словца. Наш Король Людовик XIV своей влюбчивостью пошёл вовсе не в своего отца, Людовика XIII, а в своего деда Генриха IV. Ещё будучи совсем молодым, он ухаживал за всеми племянницами кардинала Мазарини, а этих племянниц, которых все звали мазаринетками, было очень уж много. Почти все они доказали ему своё расположение, и он доказал им свою мужественность. Женитьба Короля по политическим расчётам не остановит его влюбчивости. Король ненасытен в своих страстях, и он намерен править единолично, так что теперь уже некому будет удерживать его страсти в рамках приличия, он не послушает даже свою августейшую матушку, которая, впрочем, тоже не была образцом благочестия. Дед нашего Короля открыто жил с любовницами и признал детей, рождённых ими от него, своими законными детьми. Этих своих подружек он устраивал на должности фрейлин Королевы, выказывая одновременно презрение и к собственной супруге, и к мужьям этих дам, если они у них были. Я не ожидаю от Людовика XIV ничего иного в этом плане, вот увидите. Король не покусится на вашу возлюбленную только в том случае, если она ему не понравится.
— Но Луиза честная девушка! — горячо возразил Рауль. — Она не позволит поступить с собой так, как позволяли себе те, о которых вы говорите!
— Почему вы думаете, что те другие были нечестными? — спросил д’Артаньян. — Что если они искренне любили Генриха IV? Почему вы считаете себя настолько привлекательней Короля, что уверены в том, что Луиза никогда не предпочтёт Его Величество вам? Кроме того, если она откажет Королю, ей откажут от должности фрейлины.
— И пусть её увольняют! Так будет даже лучше. — возразил Рауль. — Король может предложить ей лишь постыдную любовь, осуждаемую Господом, тогда как я предложу ей брак! Она будет виконтессой, быть может даже графиней.
— Король может сделать её маркизой, герцогиней, даже принцессой. — сказал д’Артаньян. — Послушайте, Рауль, клятва верности, которую, быть может, давала вам Луиза, не может её ни к чему обязывать, поскольку она давала её, не зная двора, не зная Короля, не зная всех соблазнов жизни при дворе, не зная уточнённых соблазнителей, шныряющих по дворцу и рассыпающих при необходимости жемчуга, золото и бриллианты, лишь бы заполучить желанную добычу в свои сети! Она не знала ещё самоё себя, так что подобные клятвы ничего не стоят.
— Луиза не давала мне никаких клятв, — сказал Рауль тихо.
— Никаких клятв? — переспросил д’Артаньян. — Даже так? А вы? Говорили уже вы ей о своей любви?
— Она могла прочесть моё признание в моих глазах, в моём лице, в моих руках, когда я брал её руку, чтобы прикоснуться к ней губами, — ответил Рауль с жаром.
— Могла прочесть или прочитала? — возразил д’Артаньян. — Ответила ли на ваши чувства взаимностью, или всего лишь позволила вам и дальше заблуждаться на её счёт? Целовали ей руки, говорите вы? Всего лишь жест уважения к женской власти над нами, мужчинами! Там, в Блуа, вы были, быть может, единственным мужчиной, кто целовал её руки, здесь же, в Париже, её руки, руки фрейлины Принцессы, будут ежедневно целовать десятки мужских губ, и это не будет значить для неё ровным счётом ничего. Но среди этих губ рано или поздно могут оказаться губы Короля, или какого-нибудь придворного кавалера, щёголя, который понравится ей больше, чем вы хотя бы уже потому, что будет обещать ей то, чего вы никогда не решитесь пообещать. Бриллианты порой женщины ценят больше, чем предложение руки и сердца.
— Луиза не такая! — воскликнул Рауль с отчаянием.
— Но ведь вы не объяснились! Вы не выбрали момента для того, чтобы объясниться с ней в своей любви, вы не услышали в ответ столь же искреннего признания во взаимности, почему же вы считаете её своей избранницей? — спросил д’Артаньян. — Потому лишь, что когда она была маленькой девочкой, вы подставляли ей своё колено, чтобы она могла взобраться на свою лошадку, и придерживали её за руку? Когда же вы планируете признаться ей, получить в ответ её согласие на брак? Вы выложили свою драгоценность в месте, где шляется сотня обманщиков и лгунов, привыкших класть свой глаз на чужое и присваивать то, что им не принадлежит, и убеждены в её сохранности только лишь потому, что, как вы полагаете, Господь любит и хранит вас от такого позора сильней, чем всех прочих дворян? Почему Господь допускает, что герцог де Шеврёз носит ветвистые рога, как и герцог де Лонгвиль, как и Карл Лотарингский, как и многие другие, чьи имена я не хочу называть, дабы не забивать вашу память. Почему вы полагаете, что Господь более милостив к вам, нежели к вашему отцу, который испытал разочарование в своём выборе в полной мере, настолько сильные, что искал смерти?
— Вы говорите так, потому что вы не видели глаз Луизы, когда она смотрела на меня, — упрямо ответил Рауль.
— Дай Бог, чтобы вы были правы, дорогой мой Рауль, — ответил д’Артаньян. — Я искренне желаю вам счастья. Но что вы скажете, если прав окажусь я, а не вы? Если прав окажется ваш многоопытный отец, чьи слова я вам только что передал, и кто также весьма скептически смотрит на возможный ваш брак с Луизой де Лавальер?
— Если подобное несчастье обрушится на меня, я сочту его заслуженным и стойко перенесу его, — сказал Рауль.
— Молодые люди часто переоценивают свои чувства, и ещё чаще переоценивают свои способности противостоять своим чувствам, — ответил д’Артаньян. — Послушайте меня, уже немолодого и опытного в таких делах человека. Брак – это решение на всю жизнь. Не худо бы сначала получше узнать друг друга, а главное – самого себя, чтобы понять, чего вы хотите от жизни, чего и кого хочет ваша избранница, подходите ли вы друг другу. Легко ошибиться в двадцать лет, а потом сорок лет или дольше придётся жить с нелюбимым или с нелюбящим человеком. Ведь не думаете же вы, что Луиза де Лавальер поступила на должность фрейлины Принцессы Генриетты только для того, чтобы менее чем через год выйти замуж за своего земляка и, заперев себя в четырёх стенах в глуши, в Блуа, рожать вам детишек и ждать вашего возвращения с войны?
— Почему же нет, господин капитан? — с сомнением спросил Рауль.
— Потому что для того, чтобы поселиться в Блуа вместе со своим соседом виконтом, нет никакой необходимости ехать в Париж и поступать на службу к Принцессе, — ответил д’Артаньян. — Для того, чтобы открыть калитку и перейти в соседний палисадник, люди, как правило, не садятся в карету и не едут в столицу за полсотни льё. Я предлагаю вам, дорогой Рауль, одно простое пари. Подождите полгода, повремените со своей свадьбой. Если через полгода вы останетесь столь же тверды в своём решении, я берусь уговорить графа де Ла Фер дать согласие на ваш брак с Луизой де Лавальер.
— Но, дорогой д’Артаньян! — воскликнул Рауль. — Ведь я и не помышлял о том, чтобы наш брак состоялся раньше указанного вами срока!
— Я знаю, — ответил капитан. — Но у меня будет встречное требование. Если я окажусь прав в своих предостережениях, и если за эти полгода вы получите основания не вступать в этот брак, как, например, отказ вашей суженой, обещайте мне, что это не разобьёт ваше сердце. А это означает, что вы не должны подогревать свои чувства излишними надеждами, которые могут оказаться безосновательными. Если вы пообещаете мне это, и сосредоточите свои мысли только на своей военной карьере, я смогу быть спокоен за вас. В этом случае я буду считать, что моё участие в вашей судьбе оправдает те надежды, которые я сам на себя возлагаю, и тогда этот разговор, который доставил вам несколько неприятных минут, не будет напрасным. Обещаете ли вы мне это, Рауль?
— Я настолько уверен в Луизе, что подобное обещание ровным счётом ни в чём меня не ограничивает, — ответил Рауль.
— Вы обещаете философски воспринять отказ Луизы? — переспросил д’Артаньян с недоверием. — Могу ли я положиться на ваше мужество в этом случае?
Вместо ответа Рауль протянул свою руку д’Артаньяну, но затем в порыве чувств по сыновьи обнял его.
— Если я вам ещё не надоел своим брюзжанием, дорогой мой Рауль, мы ещё поговорим с вами о значении слова «аппрош», — сказал д’Артаньян и, ласково похлопав Рауля по спине, нежно оттолкнул его. — Идите же к графу, но не рассказывайте ему о нашем с вами разговоре. Пусть это будет нашей маленькой тайной. Иначе я возьму назад своё обещание повлиять на его решение через полгода, начиная с сегодняшнего дня.

(Продолжение следует)