Потеря, которую невозможно пережить...

Небо, затянутое пеленой из мороси, опустилось до самой
земли, нависая над верхушками мокрых берёз.

«Словно от слёз небесных берёзы мокрые», – думал
Юрий Смолин. Он стоял на веранде дачи, маясь от тоски
и от того несчастья, что на него навалилось. Его бросила
жена. Внезапно бросила, без всяких объяснений. И пово-
дов вроде бы не было. Хотя – нет, поводы, наверно, были,
но вряд ли она знала о них. Были, были интрижки на сто-
роне... Он как-то с Эммой, секретаршей Семёна Лукича, ез-
дил в Крым. Помнится, Семён Лукич, старый хрыч, позвал
его к себе в кабинет и, хитро прищурившись, сказал:

– Ты куда, Юра, в отпуск поедешь? Не в Крым, случайно?
– В Крым. А что?
– И Эмме приспичило срочно отпуск взять. Я спраши-
ваю её: что за необходимость такая в мае месяце? Море ещё
холодное в Крыму. А она, мол, путёвка горящая подверну-
лась. Вот у тебя тоже горит. Угадал?
– Не надо, Семён Лукич. Намёк твой понял, но не надо.
У меня Зинка ревнивая... Не дай Бог, дойдут до неё твои
бредни, а ещё хуже – поверит в них.
– Да, не время сейчас. Эмма мне самому на работе нуж-
на. Ладно тебе, не обижайся. Поезжайте. Ты у нас тихуш-
ник, а ходок, видать, ещё тот.
Нет, не могла Зинка узнать о его поездке в Крым с Эм-
мой. Семён Лукич поворчать может, но чтоб заложить –
нет... Да и зачем ему это? Зачем ему скандал с главным ин-
женером в собственной строительной компании? Нет, не
из-за Эммы жена его бросила. Год прошёл с той крымской
поездки.

Смолин увидел на берёзе ворону. Он – один. Ворона –
одна. «Вот компания какая!..» – вспомнил слова из весёлой
песенки. Сидит одна ворона под дождём, и всё ей нипочём.
А он тут разнюнился. Но почему? Почему она собрала
вещи в маленький чемоданчик и сказала, весело помахивая
рукой:

– Прощай, Ильич! Ухожу от тебя и ни на что не претен-
дую. Четверть века вместе! Хватит. Живи без меня.
– Да ты что, Зина? Ну и шуточки у тебя! К матери, что
ли, едешь? Надолго?
– И ничего-то ты не понял, Ильич! Ухожу я. От тебя
ухожу. Навсегда.
– Подожди... Что? Не шутишь? – Он никак не мог взять
в толк, что происходит, поскольку с работы только что при-
шёл и рассчитывал на вкусный ужин.

Зина оставила в коридоре вещи и вернулась. Села ря-
дом с ним на диван:

– Юра, к другому я ухожу. У нас давно всё скучно и пло-
хо. Вместе не спим. В театр, в кино, в общем, на люди не
ходим. И что связывает нас? Как женщину и мужчину –
ничего. Дети выросли. И детям мы неинтересны: в гости
и то редко приходят. А я влюбилась. Влюбилась, понима-
ешь? И меня любят. Всё. И не говори ничего! Я ушла, меня
здесь нет давно.

Зина подхватила чемоданчик, толкнулась в дверь, вы-
тирая слёзы. Он не то чтобы не поверил её словам, ско-
рее, поверил её слезам. Не встал, не кинулся догонять...
Понял – бесполезно.

С час сидел на диване опустошённо, не двигаясь. Потом
не выдержал и поехал на дачу. А вдруг пошутила? А вдруг
на даче она?

Но на даче её не было, не было и её вещей. Ничего не
было.

И вот он стоит на веранде и смотрит на мир другими
глазами. Всё не так. Всё изменилось. Дома никто не ждёт,
как раньше, когда он мчался с работы на крыльях.

За окнами сыро, даже ворона на ветке, нахохлившись,
делает вид, что ей хорошо под дождём. Помнится, как они
с Зинкой приезжали на дачу. Он приносил дрова, топил
печку, она готовила еду, накрывала на стол. Не выдержал и
поплёлся в комнату. Ему показалось, что он откроет дверь
и увидит жену, хлопочущую на маленькой кухоньке. В сит-
цевом цветастом укороченном платьице с белым передни-
ком. Но в комнате и на кухне было пусто. И такая тоска
подкатила к сердцу, что он от жалости к себе, от невозмож-
ности принять то, что произошло, закричал во весь голос:

– О Господи! За что? Не могу я без неё! Не могу-у-у!..
– Что имеем – не храним, потерявши, плачем, – услы-
шал он голос, тихий и ласковый.

Он не поверил своим ушам. Сбрендил от горя? Или по-
чудилось? Но всё оказалось гораздо проще. На пороге сто-
ял Федотыч, старый учитель, сосед по даче.

– Здорово, Юра. А я вижу, ты приехал. Думаю, дай
зайду. А ты тут кричишь. С Зиной что-то?
– Ушла, Федотыч.
– Да-а-а... Вот такие мы, мужики. А чего случилось-то?
– Что случилось, то случилось... Пришёл сегодня с ра-
боты, а она чемодан собирает. Весёлая такая. Сказала, что
влюбилась в кого-то, и ушла, вытирая на ходу слёзы. Вот
тогда-то я и понял. Понял, что всё серьёзно. Двадцать пять
лет мы прожили душа в душу. Но ушла. Я привык, что она
всегда дома, на даче. А её нет и не будет. Почему, Федотыч?
– Потому что мы дураки, Юра. Мужик женщину не за-
мечает. Есть она дома и есть. А он и налево ещё не прочь
сбегать. Но как только начинает терять ту, которую не за-
мечал, всё: не может этого выдержать. Эгоизм мужской.
Как же, его, видите ли, бросили... Любить надо женщин,
вот и не будут нас бросать.

Федотыч с нотацией удалился, а Смолин ещё долго
метался по маленькой даче, не в силах освободиться от
больных мыслей. Утром, не позавтракав, опять ринулся в
Москву. Пока ехал в электричке, в голове затеплилась на-
дежда: вот приедет домой, позвонит, и Зинуля откроет ему
дверь. Улыбнётся и как ни в чём не бывало спросит: «За-
втракать будешь?» И у него само собой вырвалось: «Буду!
Буду!» Сидевшая напротив бабка с кошёлкой оранжевых
рыжиков посмотрела на него испуганно и перебралась бли-
же к двери.

От остановки автобуса он почти бегом бежал. Ещё изда-
лека стал высматривать свои окна на пятом этаже. А вдруг
занавеска зашевелится? Или Зиночка из кухонного окна
выглянет и помашет ему рукой? Уже не веря в чудо, под-
нялся наверх, нажал кнопку звонка. Тишина. Опять нажал,
стал стучать в дверь. Внутри него что-то перевернулось: не
покидала мысль, что Зина нарочно не открывает, не пуска-
ет в квартиру, и он ожесточённо стал пинать дверь ногами.
Щёлкнул замок, и открылась дверь соседней квартиры.

– Юра, Юра, что с тобой? Чего стучать-то? – Баба На-
стя, добрая душа, легонько взяла его за руку.
– Так я... это... – промямлил он, трезвея.
– Юра, ведь Зины нет дома. Ты же знаешь. Эх, мужики,
мужики... – Баба Настя посмотрела участливо, даже жа-
лостливо.

Он молча достал ключ и открыл дверь в пустую кварти-
ру. И тут его осенило: Зинка ушла с маленьким чемоданчи-
ком, а зимняя одежда где? Обувь? Он кинулся в спальню,
но, открыв платяной шкаф, совсем сник: Зинкиной одежды
не было – ни зимней обуви, ничего. Значит, заранее вывез-
ла одежду, а он даже не заметил. Ничего не видел, никого
не замечал – ни Зины, ни Зиночки. Ушли они, и жить стало
невмоготу.

Уныло опустился на кровать и лёг навзничь, тупо уста-
вившись глазами в потолок. В голове хаотично лезли, набе-
гая одна на другую, мысли. Ему уже пятьдесят пять. Зинке –
сорок шесть. Кому он нужен? Кому она нужна? А может, и
нужна? На свой возраст не выглядит. А когда улыбнётся,
то словно солнце в летнее утро выглянет из-за тучи и ода-
рит своим светом просыпающийся мир. И поёт, и танцует.

Что ему, дураку, надо было? Двое детей взрослых. Вну-
ки. Правду говорят, что седина в бороду, а бес в ребро. Нуж-
на ли была Эмма? Каждое лето в Крым едет, и всегда с но-
вым кавалером. А что ей? Молодая, здоровьем пышет, тело
тугое, а грудь – что два арбуза спелых. Неожиданно для
себя он вскочил и стал названивать по телефону на работу:
«Эмма, ты? Это Юра. Юрий Ильич. Скажи шефу, меня с
утра не будет в офисе. Я после обеда явлюсь. А ты не могла
• 88 •
бы на пару часов отпроситься?» С другого конца провода
отвечали холодно, по-хамски. «Идиотка. Ещё матерится.
Послала меня. А в Крыму не посылала, когда подарки ей
подбирали в ювелирном. Стерва!»

Как-то незаметно он уснул. Во сне увидел Зинку, обык-
новенную, а не какую-нибудь жар-птицу. Она купалась то
ли в море, то ли в озере с каким-то коренастым мужиком,
крепким и совсем не старым. Мужик взял её на руки и по-
нёс на берег из воды, а она счастливо улыбалась, обхватив
его за шею.

«Сволочи, что ж вы делаете? При живом муже... Зина,
ведь мы же ещё не развелись», – закричал он во сне.
«А тебя нет с нами, – слышался голос жены. – Это –
сон... Нет тебя, нет. Это – со-о-он, дурачок», – отдалось в
сердце долгим и протяжным эхом.

Он проснулся. Звонил телефон. Сын Иван:

– Привет, папа! Как ты?
– Привет. А что?
– Да знаем мы всё с сеструхой. Ленка говорит, мол, давай
к папе поедем, успокоим. А я говорю, зачем успокаивать?
Мама заранее нам сказала, что переезжает жить в Тамбов
к дяде Толе. Они в институте вместе учились. Помнишь,
на фотографии такой симпатичный крепыш? Со студенче-
ских лет в маму был влюблён.

Не отвечая сыну, положил трубку. Все и всё против него.
Даже родные дети знали, только он один ничего не знал. А
сын-то, сын... Как он спокойно рассуждает о случившемся.
Как будто кино пересказывает. Жестокость какая! Или у
них, у нынешних акселератов, всё так легко и просто?
Прошлая жизнь, простая и понятная, ушла навсегда.
Нужно было учиться жить одному, без жены, жить с тоской
и с мыслями, что она больше не с ним, а с тем коренастым
мужиком, который во сне достал его. Казалось, научиться
уже ничему нельзя. Как и прежде, возвращаясь с работы,
он бросал взгляды на свои окна... Иногда ему мерещилось,
что он видит Зину в толпе идущих по улице людей. Од-
нажды он явно увидел её на другой стороне Тверской и, не-
взирая на плотное движение машин, кинулся между ними
вдогонку за ней. Обернулась совсем другая женщина, мо-
лодая и весёлая. Сверкнув белозубой улыбкой, беззлобно
пошутила:

– Что, старик, обознался? Или познакомиться хочешь?
– Тьфу, – чертыхнулся он в сердцах, отворачиваясь.

Так прошло в тоске и маете около полугода. Постепенно
Смолин свыкался с мыслью, что Зины с ним нет. Научился
вести своё немудрёное хозяйство: уборка, стирка, готовка
самая простая... Всё, о чём он раньше не имел ни малейшего
понятия. Одно время потянуло на выпивку, но упал и раз-
бил себе лоб, после чего раз и навсегда запретил себе спирт-
ное. Но тоска одиночества стала постоянной его спутницей.
Странное дело, при Зинке он не прочь был пофлиртовать с
женщинами, завести знакомство, а без неё – как отрезало.

Однажды утром ему позвонили в дверь. Никто к нему по-
сле ухода Зины не приходил, дети обычно звонят по телефо-
ну и не докучают. А тут звонок... «Зинка...» – ёкнуло сердце,
и он побежал к двери. Нет, не жена, а почтальонша – при-
несла повестку в суд. Развод!

Как-то поздним вечером Смолин брёл от метро домой.
Дул пронизывающий мартовский ветер. Под ногами хлю-
пала снежная кашица, перемешанная с грязью и талой во-
дой. Люди... много людей куда-то торопились: кто-то в дом,
кто на службу, кто выгуливал собаку. У ларька безногий
нищий сидел на картонной подстилке и клянчил милосты-
ню. Смолин шёл мимо. Он никогда не подал бы ни копей-
ки милостыни женщинам с детьми, инвалидам, старухам в
чёрном. Эти несчастные – рабы других людей. Мафии. За-
чем ему кормить ещё мафию? Как-то видел на перекрёстке
инвалида в коляске – катился среди стоящих перед свето-
фором машин и просил подаяние. Обычно сострадают из
недорогих машин, а от тех, кто сидит в престижных марках,
не дождёшься. Загорелся жёлтый свет, и коляску инвалида
подхватил верзила в кожанке, легко, как баул, отволок на
обочину к запертым машинам. Раньше Смолин слышал от
священника, почему надо подавать милостыню нищей бра-
тии. «Не нам судить, а Богу, – уверял священник. – Если
протянута рука, подай просителю».

Вспомнив наставление, Смолин вернулся к нищему у
ларька и подал сто рублей. Тут же выскочила из-под ящика
грязная собачонка со сбитой в клочья шерстью. Она скака-
ла на трёх лапах, поджимая заднюю, раненую. Может, на
острый лёд наткнулась ночью, когда подмораживает? Или
ударили?

Собачка уставилась на Смолина просящим взглядом.

– Тоже подаяния просит? Твоя? – обратился он к без-
ногому.
– Нет, приблудная...
– Нечего мне ей дать... Еду не ношу с собой...
– А ты сосиску купи ей в ларьке. Пожалей животину.
Домашняя она. Потерялась или хозяева выбросили.

Он так и сделал, бросил собачке сосиску и пошёл даль-
ше. И странное дело: ему стало на душе как-то спокойнее.
И спешащие по своим делам люди не казались такими
угрюмыми, как раньше. И ветер стал по-весеннему тё-
плым. И звёзды, щедро усыпавшие тёмное небо, мерцали
загадочно и призывно. «Сколько тайн скрыто в этом мер-
цанье звёзд? И где-то там, в вышине, Тот, кто всё видит и
оценивает нашу жизнь на Земле. По грехам нашим и воз-
дастся нам...»

Впервые за полгода после ухода Зины он воспринял
окружающий мир с оттаявшей душой.

Около дома услышал тихие шлепки позади себя, слов-
но чьи-то мелкие шажки. Обернулся и увидел бегущую по
грязи на трёх лапках давешнюю собачку. Сердце защемило,
на глаза навернулись слёзы. Он, не обращая внимания на
грязь, стекавшую с шерсти собачки, подхватил маленькое
тёплое существо на руки.

«Как тебя зовут, милая? Как?» – шептал он, поднимаясь
по лестнице к себе на этаж. Собачка, повизгивая, уткнулась
холодным носиком в залитое слезами лицо и лизнула его
шершавым язычком.

Когда открывал дверь, на площадку вышла баба Настя:

– Юра, ты что? Собаку решил завести? О Господи!
И где ты взял её, такую грязную? Небось подобрал на
улице?
– Да. У метро привязалась. Увечная она. На трёх лап-
ках прыгает. Я около дома заметил, за мной бежит. Жалко
стало.
– Ну, Юра... Доброе сердце у тебя. Что я тебе скажу,
Юра... Зина сегодня ко мне заходила. Плакала. Видно, жал-
ко ей, сердешной, тебя.

Весь вечер Смолин возился с собакой: отмывал её в ван-
ной, кормил, в коридоре устраивал подстилку из старого
Зинкиного пальто, найденного среди хлама в чулане. Весь
вечер мурлыкал сохранившиеся в памяти строчки детской
песенки, разговаривая при этом с собачонкой: «Мы едем,
едем, едем в далёкие края... А как мы тебя назовём, милая?
Найдёныш? Весёлые соседи, прекрасные друзья... Нет,
нет... Ты ведь девочка!»

Смазывая йодом пораненную лапку, он целовал собачку
во влажный носик. Отмытая, с расчёсанной шерстью, со-
бачка оказалась прекрасным абрикосовым пуделем. Чёр-
ные глаза-бусинки смотрели на Смолина преданно, следя
за каждым его движением. «А назовём мы тебя...» – Он на-
гнулся и прошептал собачке что-то на ухо.
Собака уже спала на подстилке в коридоре, а Смолин
ещё долго стоял на балконе и смотрел в звёздное небо, на-
певая то одну, то другую строчку известной песенки, ино-
гда перевирая слова: «...обезьяну, попугая... Вот компания
какая!» Его лицо светилось от умиления, словно он увидел
в звёздном небе то, что увидеть никому не дано.