Предчувствие бессмертия - вот чем душа живёт

   
   Казалось бы непостижимо:
   зачем недостижимое
   влечёт неудержимо.
      
   Это странное ощущение, какое-то двойственное: совмещающее, казалось бы, несовместимое. Мучительное понимание того, что осуществление столь жизненно важного для меня невозможно, и в то же время предчувствие, чуть ли не осязаемое предвкушение того, что это невозможное счастье существует, где-то.
   Временами это ощущение захватывало меня целиком, временами отпускало на текущие заботы, или на новые увлечения. Но в подсознании присутствовало неизменно, и прорывалось, или просачивалось, в сознание при любой возможности, которую оно, казалось, подстерегало на грани подсознания и сознания.
   Откуда оно взялось? Перешло из предыдущего воплощения? Нечто  подобное воспоминанию о сверхчувственном мире: анамнесису Платона? Или  зародилось в детстве?
   Уже повзрослевшей мне приснился сон,  в котором, я ощущала, себя совсем маленькой девочкой, сидящей на корточках  у лужицы. Рядом был мальчик. На корабле, раскинувшем над нами свои белоснежные бумажные паруса, мы собирались плыть  за тридевять земель в тридесятое царство. Я чувствовала, что путешествие будет чудесным. Мы это чувствовали. Потому что мы чувствовали одинаково.
   Свой сон с путешествием в сказочное царство я связала с юношей, которым стал мальчик к моменту, когда этот сон мне приснился, и в которого я тогда уже была влюблена. Влюбилась, не осознавая этого, когда девятилетней приехала со своими родителями в гости к его семье, проживавшей в то время в небольшом городке на Азовском море. Владимир был очень правильным, строгим и гордым,  и рассуждал, как взрослый. Рядом с ним я чувствовала себя маленькой и недостойной его. Непонятно, чем он покорил моё сердце? Может, это произошло, потому что в моём подсознании хранилась память о мальчике из раннего детства.
   По возвращении домой я в уединении с предвкушением необыкновенно притягательного ощущения открывала альбом, чтобы посмотреть на фотографии Владимира. На одной из них он в тюбетейке на подстриженной наголо, гордо вздернутой голове, стоял этаким героем рядом с памятником лётчику Поддубному. Когда я смотрела на него, меня охватывало чувство, близкое к поднимающемуся из  каких-то таинственных глубин восторгу, но в  его трепетной пронзительности присутствовало и едва уловимое предчувствие страдания.
      После первого курса института я, пригласив подругу, направилась с ней в Ейск в гости к родителям Владимира, где он был в это время на каникулах. Каждый день купались в Азовском море, мелком и мутном, но таком тёплом по сравнению с Балтийским. Владимир держался несколько отстранённо, правда, иногда иронизировал по поводу каких-либо моих промахов, что меня огорчало меньше, чем его невнимание. Только однажды он повёл себя как заботливый старший друг. Когда на море какой-то шалун поднырнул и схватил меня за ногу, Владимир подозвал его и сказал:
   - Найди себе другой объект.
   Я очень радовалась, расценив это как знак его расположения ко мне. Сама я старалась не выдавать своих чувств, что было сделать очень трудно, так как постоянно думала о нём, делала всё с оглядкой на него и видела, вернее, чувствовала, только его, хотя старалась вообще на него не смотреть.
   Вернувшись домой, я отправила ему поздравительную открытку, и долго ждала ответа, но не дождалась.
   Во время практики в Горьком, я поехала на выходные в Москву в надежде увидеться с Владимиром. При встрече в полутёмном вестибюле полиграфического института, я не разглядела его лица с ожидаемым мной выражением радости на нём. Он предложил пойти в соседний парк, предупредив, что завтра у него защита диплома, и ещё не всё готово.
   Мы шли вдоль озера. Владимир сказал, что получил распределение в Вологду. Было, мол, и в Калининград, но досталось девушке, у которой там муж служит.
   – А ведь у меня там никого нет, – сказал и замолчал, видимо, ожидая моей реакции.
   Почему я не сказала: «А я?»
   Вокруг озера росли громадные деревья, ожившие очередной, может, уже не одну сотню лет пробуждающей их весной. Было очень красиво, но от волнения я ничего не видела. Способность же чувствовать, напротив, обострилась. В какой-то момент мне показалось, что и во Владимире что-то пробудилось. Но из последних сил демонстрируя равнодушие, я сделала вид, что ничего не заметила. И ничего не произошло. А ведь могло произойти, будь я не я. Я же принялась рассказывать, как мы там веселимся в Горьком, о каком-то юноше-культуристе, который оказывал мне знаки внимания. Владимир предложил мне остановиться у его родственников. Я сказала, что уже поселилась у знакомых. Обогнув озеро, мы вышли к автобусной остановке, и он со словами: «Пиши», – посадил меня в первый пришедший автобус.
   Слёзы лились по моему лицу и по горлу, раздирая его до жгучей боли. Я перешла в метро, а слёзы продолжали литься, наполняя меня безутешным горем.
   Потом мне снились сны, в которых он находился где-то недалеко, но я не могла попасть в поле его зрения, он не замечал меня. И я просыпалась несчастнейшим существом от невозможности осуществления счастья, находящегося так близко. Мучительное ожидание реализации предчувствия томило меня многие годы.
   И однажды произошло нечто, превзошедшее все мои ожидания.
   Я уловила лёгкое, но такое несомненное в его искренности, ответное движение.
   И… Музыка!!! Всё заполнившая… Она родилась во мне, но это был Космический оркестр… Всё ликовало!..
   Вот оно – счастье! Невозможное, невообразимое… сбылось…
   Бесконечность томительного ожидания перекрылась бесконечностью счастья.
   Бестрепетное вдруг затрепетало,
   и невозможное возможным стало,
   и безнадёжное вдруг сделалось надёжным.
   И тьма кромешная открылась небом звёздным. 210819
   Пробуждение не было возвратом в мир обыденности: Музыка продолжала звучать.
   Это было первое в моей жизни соприкосновение с метафизикой, проникновение в сферу ранее недоступную, нечто подобное тому, о чём пишет Плотин:
   «Души касается веяние, которое ей сообщает Бог… Рождается любовь… С первым касанием вышнего тепла душа обретает силы, она пробуждается, её крылья крепнут, и, хотя она сразу же проникается любовью к объекту, в данный момент самому близкому, вольная душа воспаряет к другому объекту, если он выше, как если бы в ней жило смутное о нём воспоминание. И доколе существуют объекты любви более высокие, чем тот, который ей доступен, она естественным образом стремится ввысь, возвышаемая Тем, от Кого получила дар любви».
   Сбылось бы земное счастье, и, возможно, душа упокоилась бы и остановилась на достигнутом. Предчувствие же счастья беспредельного, притяжение счастья недостижимого мной, такой, какова я сейчас, даёт надежду на бесконечность пути Любви.
   Любви неугасимое стремленье –
   вот то, что жизнь душе даёт,
   что движет к цели неизменно.
   И если невозможное влечёт,
   и в жизни без него ничто не мило –
   предчувствием живу,
      бросая взгляд вперёд:
   пусть за пределами физического мира
   присутствует желанное
      и встречи ждёт.
   И нет препятствия
      чтоб цель от глаз сокрыло.
   Предчувствие бессмертия –
      вот чем душа живёт.
    27.10.23