Домик для двоих...

Того, что будет с нами впредь,
уже сейчас легко достигнуть:
с утра мне чтобы умереть —
вполне достаточно подпрыгнуть.
И Губерман

     Не задался у них с бабкой этот день. Вроде с утра дед Тимофей встал с той ноги, или с двух сразу. Тут уже не припомнить, но в добром здравии встал. Бабка Тамара вовсю уже громыхала у плиты: пекла блины на двух сковородках, шустро выбрасывая их один за другим на белое полотенце, расстеленное посерёдке стола. Налив на сковородки новое тесто, она успевала между делом складывать блины на тарелку, щедро поливая их топлёным маслом. У деда даже в животе заурчало от той картины. Наблюдая за бабкиной суетой, он стрелял глазами от сковородки до кучки блинов на тарелке, и молча пускал слюни.
- Покуль на улицу по нужде схожу, покуль умоюсь, да вытрусь, она и управится. А так-то, немывши и за стол не пустит, - пробурчал дед и крикнул: - Бабка, ихде мои чуни?
- Да вон... На приступку сушить поставила. Ночи теперь холодные, а в тёпленьких хорошо ногам будет.
- Пошел я на двор.
- Ага... Делай дела, да приходи завтракать.
Дед Тимофей взял штаны со стула, что стоял рядом с койкой, и натянул их на ноги. Вроде и поворачивал правильно, да только задом наперёд надел.
- Ну, ты... Растудытваю...
Кряхтя, дед стащил штаны с ног, повернул как надо и надел. Потом посидел немного, наклонился за носками, и с напрягу подпустил малость воздуху. Да не малость, а чуток звонко получилось.
- Видал чё, - возразил он себе. - Так и до двора не дойду. Горшок, однако под койку надо.
- Ну... Давай ишо, придумай, - бабка оглянулась, недовольно поставив брови домиком.
- Ну и чё?.. Ну и поддал маненько, - кряхтя, дед скинул с приступка на печи чуни, засунул в них ноги и пошаркал к выходу. - Смотрит, как вроде сама ни разу не дула.
     Пока сходил на улицу, пока покурил на лавочке, а там и бабка с блинами управилась. Присаживаясь на своё место в торце стола, дед Тимофей, почесав макушку, спросил:
- Блины твои, в чего макать будем? Можа медку в блюдцу нальёшь?
- Медку в чай положи и будя. Варенье есть.
- Калубнишное?
- И клубнишное, и смородишное, и малинишное.
- Калубнишного давай. Оно самоё то.
- Надо бы из огорода тыкву свозить, да морковку со свеклой выкопать, - бабка налила чай из чашечки в блюдце, поднесла его к губам и шумно отхлебнула. - А то, говорят, что последние дни погожие стоят.
- Ну, надо так и надо. Позавтракаем и пойдём.

     Погода и впрямь радовала. Затянувшееся бабье лето грело последним теплом, и порой они с дедом долго засиживались вечерами на лавочке у стены дома, повёрнутой словно так и надо в сторону заката. Сколько они так сидели вечерами, уже и счёт потеряли тем годам. Дети, бывало, летом наедут, нагостятся, и опять разлетелись. А они так и живут, приткнувшись друг к дружке. И как дед часто говорил: - У их своя жизня, а нам свою дотопать надо. Так оно и было всегда. Вот и сейчас, отдохнув на той лавчонке после завтрака, они встали, поскрипывая старыми костями, и потопали в огород. Дойдя первую грядку от забора, бабка Тамара нагнулась на дорожке, выбирая остатки морковки с края.
- Посторонись-ка, - крикнул ей дед Тимофей, останавливая коляску с нагруженной тыквой. - Усю дорогу задом заняла. Ихде я тебя объеду?
- Щас, погодь... Уже нагнулась пока.
- Нагнулась она... Ихде тыкву сваливать?
- У крыльца складывай. Потом в сени занесем.
Коляска под тыквой была у деда самодельная. Скинув короб со старой детской коляски и оставив одни колёса, дед смастерил из старого штакетника короб и водрузил его на эти колёса. Да так ладно получилось, так к месту всё... Посторонившись, бабка пропустила деда с тыквой и устало утёрла передником пот с морщинистого лица.
- Ты бы подтопил уже баню. А то повозимся в земле, да и суббота сёдня. Помыться охота.
     На огороде управились быстро. Садили последние годы понемножку разной овощной мелочи, да ведра четыре картошки. Много ли им теперь надо? Пока управлялись на огороде, там и банька подоспела. Дед, как всегда, ходил в баню первым: баловался он ещё берёзовым веничком, пока ещё силенки и охота до крепкой парилки были. Да и что это за банька без веника, говаривал он, это же одно баловство. А вот бабка уже много лет не ходила с ним в первый жар, голову ей там туманило, да и давление мучить стало. Однажды так на жаре прихватило, что еле домой дотащил, да нашатырь потом всю ночь нюхала.
- Иде полотенчишко? И штаны чисты давай, - дед заглянул в дом через порог. - Баня готова, настоялася.
- Тебя там караулить? А то, как в тот раз, займёсся жаром и прибежишь чуть не голяком, - поворчала бабка, подавая ему чистое бельё. - Ты бы уже угомонился с веником.
- Цыц мяне... Буду ишо тебя слухать, как в бане мыться. Я и так уже сильного жару не даю. Да отдыхаю в прибанке.
- Себе свой цыц забери, мене не раздаривай, - огрызнулась бабка Тамара. - Взял моду рычать.
- На тебя не рыкни, так совсем на шею усодисся. Пошёл я в баню, - и от порога дед оглянулся и ещё добавил: - Если чё, то сбегай и погляди. А то будешь сидеть тут, как кура на насестях. Вдруг я там помирать зачну.

     Бабка Тамара сидела у окна, водрузив на нос старенькие очки, и довязывала начатый вчерашним днём носок. Задумчиво сидела, как провалившаяся в свои мысли. И даже не подумала, что дед в сенях чутку отхлебнул браги, что поспела и готова была к выгонке. Да и не чутку, а хорошо так хлебнул ковшичек, да половинку ещё добавил. И она даже вздрогнула от хлопка двери за спиной.
- Бабка!.. - сверкнул дед глазами, прикрывая голый перед и взвывая так, что должно быть у соседей стало слышно. - Гля чё сотворилось-то... Я тока взялся париться, спину погрел, похлестал чуток, а потом передок маненько погрел. А оно вон чё!.. На топку упал. Плашмя на каменку.
- Ты чё? - у бабки даже очки вниз сползли. - Сдурел, что ли?
- И штаны не надел, так до дому побежал. Ты что сидишь?! - взревел дед. - Дуй иди! Или лей чего. Силов же нету терпеть.
И только тут бабка, как окаменевшая, подхватилась со стула. Вся левая половина спины и дедова зада краснела, как гребень у злого петуха, и хорошо припухла. Бабка схватила попавшееся под руку полотенце, смочила в водой и расправила на ожогах.
- Ох, язви тя... - простонал дед.
- В больничку поди надо? - охнула и бабка.
- В больничку... Ты пошто со мной в баню перестала ходить?
- Да мы уж лет десять, как не боле, вместе в баню не ходим! - возмутилась бабка. - Давно уже моемся врозь.
- А ходила бы, так глядишь и не упал бы!.. Где бы спину потёрла. Где ишо чё, - охая, дед зачерпнул воды из ведра и долго пил, роняя струйки из большого ковша на щуплую грудь. - Хоть с нутрёв жар залить. Мочи ишо водой. Бежал, думал соседей спужаю. Голяком-то.
- Да ты ложись хоть в койку-то, лежмя-то лучше приложу, - бабка взялась вновь мочить полотенце прямо в ведре с водой, принесённой под вечер из колодца. - От я и гляжу, что растрёсся по дороге. Первый раз, что ли голышом бегаешь.
- А-а... - махнул с досады дед рукой. - До тебя рази дойдёт такой вопрос? Обварися вон, попробуй.
- Может, фершелицу позвать, пусть посмотрит, - предложила бабка, от растерянности не зная, что делать.
- Завтре... если чё. Полежу пока.
     В кровать дед лёг в глубокой обиде на бабку, но с маленькой надеждой, что вдруг не шипко к топке прилип. А прилип хорошо... Смазанная какой-то мазью от ожогов кожа горела так, словно её на сковороде пекли. И попарился в этот раз без удовольствия, нехотя и с ленцой, и помыться не успел. Окатился холодной водой из ведра прямо на сваренные каменкой места, да так и убёг. Поохав возле деда, подождав, когда тот угомонится, бабка Тамара грузно пошлёпала в баню, широко качая бёдрами, и на выходе покричала, что холодно на дворе и чтобы дед не вздумал выходить.

     Потом они молча вечеряли пшённой кашей с тыквой, швыркали чай из блюдец, и так же молча улеглись каждый в свою кровать: одна у одной стенки, другой напротив. Дед кряхтел и ворочался, устраиваясь на животе. Жар со спины почти спал, и только кожа всё ныла, вздыбившись крупными пузырями.
- А ты пошто со мной спать не стала, - вдруг подал голос дед. - С коих пор один на койке валяюсь.
- Так ты же сам сказал, что тесно тебе, что шла бы я уже на другую койку. Да тоже уже лет десять поди по разным койкам спим. А то и поболе.
- Вот и спи одна, - буркнул дед. - Развядусь я завтра с тобой.
- Ну и разводись, - отозвалась бабка. - Ток имушество и дом делить будем.
- Отгорожусь от тебя стенкой и живи там одна, - взъерепенился дед, и даже поднял голову от подушки в бабкину сторону.
- Ишо, что ли хлебнул из фляги? Не хлебал бы, и не сварился бы об каменку.
- А хошь и хлебнул! А хошь и чего крепче!.. Имею право! - дед опять повернулся на бабкин голос. - Завтра тёсу натаскаю и забью всё повдоль от двери до серёдки стола.
- Ну и Господи... А я попрошу Пашку плотника, и он в крайним окошке дверь новую поставит. А ты живи там один, в загородке своёй.
- И буду! - дед даже привстал на локте.
- Вот и живи. Встренимся за столом с разных сторон. И будешь глядеть, как я чай с блинами и клубнишным вареньем пью.
- А хошь не один!.. Возьму, да вон Клавку Ивановну жить позову. И будем мы с ёй по ночам шабуршать. А ты слухай и завидовай.
- Ох... Напугал-то! - бабка тоже привстала на локте в его сторону, и тусклый ночной светильник замер на её смеющемся лице. - Да та Клавка Ивановна с клюкой по дому ходит, через порог на улицу не вываливается.
- Ну и чё... Я, можа, на руках её в белай фате принесу.
- Пока донесёшь и штаны взмокнут, и газу пуще утреннего пустишь, - бабка села, спустив ноги на коврик. - Ты её вон в коляске привези, что тыквы сёдня возил. Шабуршальщик.
- Нет бы лягла рядушком, да за спину почасала.
- А боле ничё не почасать?
- Я в бане был! - взвился дед. - Стярильнай весь!.. Кудахчешь там, ляжишь.
- Это ты кудахчешь полночи, весь сон перебил. Ись я хочу, ажни под рёбрами свербит, - бабка засунула ноги в тапки и пошаркала к столу. - Поставлю-ка я чайник.
- Можа и мне чайку с блинами швыркнуть? - попросился дед. - А то с вечера и апититав не было.
- Иди уже, почаевничаем.
- Медку мне поболе в чашку поклади. И етого... Варения в блюдцу.
- Клубнишнава?
- Яво, калубнишнава, - дед почесал макушку. - Бабка... Ты не дяржи на мене обиду. Эта жа такая штука болючая, что на луну выть охота. Эта жа така штука, что перекрестисся, а дальше и помереть не жалко.

   Захватившая землю ночь близилась к рассвету. Небольшой домик под, уткнувшийся боками в землю, одинокий огонёк в окне, и бабка с дедом по разным краям стола. И никто больше не нарушает этот покой. Даже собаки затихли в своих конурах и не брешут в уснувшую тишь деревеньки. Птицы и те умолкли, видно зарылись в листву и спят. Коты вон тоже не орут под окнами, отвоёвывая свою нечаянную любовь... И только деду с бабкой не спится. Разворчались они, сон свой нарушили, и теперь сидят за столом и лениво отхлебывают чай из блюдец, подливая его в те самые блюдца из чайной чашечки. А закончится чай в чашечке, они снова нальют погорячее из старого чайника, размешают ложечкой мёд и снова, по старинке, отольют его в блюдца. Складывая губы трубочкой, они поднесут блюдце к губам и будут дуть на чай и осторожно его пробовать. Горячий ароматный чай, который разливается в груди приятным теплом, и вместе с ним, кажется, вливается в этот домик прежний покой и согласие. Чай с мёдом и с клубничным вареньем, в маленьком домике маленькой деревеньки.