Берег

Я хотела рисовать только его и никого больше.
Если бы вы его увидели – поняли бы меня.
Подойти к другому человеку в моем понимании - в моем глупом мирке, как сказали бы мама и сестра, - просто пытка. Но я подошла. И сказала:
 - Я хочу вас нарисовать.
А он взял и отказался.
В какой-то другой ситуации такой поворот стал бы для меня концом света.  А тут – ничего, я просто улыбнулась, пожала плечами и вернулась к своему столику, где остывала в чашечке самый лучший в мире кофе. В этом кафе вообще всё – лучшее в мире. Столики, стулья, большущие окна, сквозь которые видно хмурое поутру, невыспавшееся море. Море хочется разбудить, растормошить, вбежать в волны, играть его брызгами, видеть, как оно тебе отзывается, как меняются краски под выходящим из-за туч солнцем.
Он снял гостиничный номер рядом с моим. Дверь через одну, а комната между нами пустует. Как могут пустовать номера здесь, на этом чудесном берегу?
Встретившись несколько раз на лестнице, мы начали улыбаться друг другу. Уголком рта, и он – и я. Я левым – он правым.
А в очередной раз придя в кафе одновременно с ним, я просто подошла к его столику:
 - Можно?
Он кивнул.
Наверное, выходит, что я его преследую. Но он же мог отказаться. Сказать, что ему неприятно. А он вместо этого заговорил про море. Его город находится далеко от моря, как и мой, вот он и приезжает. Но в городе есть красивые старые парки, высоченные здания и многое другое, что он любит.
 - А я хотела бы переехать сюда, - сказала я.
Мы вышли не сговариваясь, оба оставили деньги за кофе на маленьком столике. Конечно же, отправились на берег. Сняли обувь, шли по песку. Он расспрашивал, что именно я рисую, я обещала показать наброски последних дней. Он смеялся, что карандашом в последний раз рисовал в детстве, я говорила о том, что уже месяц не писала красками (да, на всякий случай сказала попросту, «красками», но он попросил уточнить, какими) и что набрала с собой для работы столько, что хватило бы ...
На этих словах моя нога соскользнула с камня, я пошатнулась и уткнулась лбом прямо ему в грудь.
Он обеспокоился только одним: не ушиблась ли я. Я переступила неловко, он сел на песок, осторожно осмотрел мою ногу, снова встал. Я заглянула в его лицо, снизу вверх.
Он протянул руку, словно хотел погладить меня по щеке. Приблизился. У меня сердце стучало так, будто собралось взорваться. Он улыбнулся и чмокнул меня в нос. Как котенка. Он как раз вчера рассказывал: в детстве у кого-то из родни был котенок, которого он целовал в нос. Котенок вырос в большого кота и до сих пор жив и здоров.
Разве я котенок? Радость и разочарование. И так и не унявшееся сердце. Я по щиколотку забежала в волны.
Вечером была гроза. Я почувствовала, что надо покинуть комнату. Дверь-через-одну была открыта. Я вбежала.
Он сидел там на лесенке, ведущей в маленькие антресоли-спальню под потолком. Обхватив себя за плечи.
 - Ты боишься грозы? – спросила я.
Он виновато развел руками.
Я села рядом и обняла его:
 - Ты похож на плюшевого мишку. Такой большой-большой и... плюшевый. Плюшевые мишки, наверное, тоже боятся грозы.
**
Умеет же наша мама утешить! Я только что рассталась со своим парнем, вообще-то. Мне даже предложили отпуск на работе. Залечить раны, так сказать. Думаете – хоть каплю сочувствия от родных удалось получить? Сестрица сбежала на море. А родительница с первого же дня давай нудеть: кто там за ней присмотрит, она там одна, вдруг что случится... Да тьфу! Во-первых, это я младшая сестра тут. И что, что та за мной присматривала все детство? Можно подумать, мне это нравилось. Теперь, видите ли, мамочка волнуется: молодая девушка уехала одна-одинешенька, еще и такая эмоциональная, мало ли что... А я не молодая девушка? Со мной ничего не случится, если я поеду одна пасти дорогую сестренку?
Но маму не переубедишь. Я пыталась. Целых две недели. Но потом мое терпение лопнуло. И я взяла тот самый отпуск.
Свободный номер оказался только в одной гостинице. И не просто в той же, где расположилась наша эмоциональная беглянка, а еще и рядом с ней. А я-то думала хорошо отдохнуть подальше от сестры, временами просто созваниваясь с ней и отчитываясь маме в бесконечных сообщениях, что с нами все прекрасно.
И вот я на месте. Условия... ну ладно, сносные. Кто-то придумал засунуть кровать под самый потолок, не убиться бы на узкой лестнице, ведущей туда. Приду вечером из бара – придется спать на диване внизу, не рисковать же костями. Надо срочно выяснить, где ближайшие клубы и вообще хоть какие-то развлечения, кроме моря, на которое без дрожи не взглянешь в эти пасмурные дни, и по-стариковски оформленного кафе.
У сестры в номере беспорядок. Краски на полу, какие-то рисунки на всех поверхностях, включая диван и кровать, - она где спит вообще? Хвастается, что продала одну картину. Ага, моя сестра что-то продала, верю, как же.
Ходит с загадочным видом. Что с ней такое?
  - Слушай, не зайдешь ко мне за сумочкой? Я так уста-ала, - ною я.
Сестра с готовностью направляется в мой номер, а я преодолеваю лестницу и лезу под кровать. Сестра всю жизнь хранит секреты под кроватью, поэтому все их знают.
Извлекаю оттуда только пыль и какое-то помятое письмо.
Письмо, что интересно, любовное. То есть про любовь там нет ни слова, только про какие-то цветочки-лепесточки, но тон послания... И подпись отличная: «Твой Плюшевый Мишка». Ха-ха. Ну сестрица, ну нашла себе!
Стойте-ка.
Я знаю этот почерк, ведь правда?
Мы с сестрой часто соревновались, кто из нас лучше пишет левой рукой. Ни одна из нас не левша, поэтому получалось жутко.
Вот это вот «жутко», похоже, я сейчас и вижу.
Или мне кажется? Ее почерк, даже искаженный, всегда был мельче и острее.
Ну начались загадки. С моей сестрой попросту ничего не выходит, ни-ког-да.
Но лучше бы это было написано, конечно, не ее рукой. А то что-то странно. Да даже страшно.
Она возвращается с моей сумочкой. Говорит, что вечером куда-то уйдет одна. Мне любопытно, конечно, что там у сестры за жизнь. Вдруг я все-таки ошиблась насчет почерка и она вовсе не сбрендила от одиночества и не пишет себе письма? Но с кем наша бедолага-вечная одиночка могла связаться-то... С другой стороны, я узнала на стойке про местные клубы, и уж очень неохота терять время, шпионя за сестрицей.
Вечером я стучусь к ней.
Нет ответа.
Вот и хорошо.
**
Я ношу его рубашку. Он накинул мне ее на плечи, когда мы в очередной раз гуляли вдоль берега. Он все чаще берет меня за руку, я кладу голову ему на плечо, когда мы садимся на песок.
Я хочу такую же рубашку себе, теплую, уютную, коричневую в клетку. Он ведет меня в пыльный магазинчик (ап-чхи!), в котором покупал свою. Оказывается – осталась только одна. Мне она чуть-чуть великовата, но я беру. А потом честно признаюсь, что мне хочется ходить в его рубашке. Огромной. Потому что она – его. Он смеется и укутывает меня в нее, как в одеяло. А покупку мы просто несем.
Он не ест пирожные. А я люблю. Особенно здешние, во рту просто тают. Уговариваю попробовать. Он делает это с таким радостно-удивленным взглядом, что я начинаю смеяться на все кафе.
**
Сегодня дождь. Дай волю сестре – она бы пошла гулять, я уговариваю остаться. Сестра таскается по номеру все такая же загадочная. И заворачивается в ношеную большую рубашку. Наконец смущенно выпаливает, что это рубашка ее друга. А где он живет и кто он – не говорит. И вообще больше ничего не говорит, идет рисовать. Море, море, еще раз море на бумаге – как ей не скучно?
Я беру зонт. Спрашиваю на стойке про магазины одежды. Есть торговый центр поодаль и какой-то занюханный магазинчик рядом. Иду во второй. Показываю фото сестры в рубашке («ну пожалуйста, сестричка, ну селфи для мамы перед тем, как я уйду!»). Да, - говорят мне, - помнят сестру, заходила, купила себе эту вещь.
Та-ак.
Ох, мама, ты как чувствовала.
Иду в кафе. Хозяева – семейная пара. Пока я пью кофе – не худший вроде, - ко мне подбегает девочка, их дочь. Что-то щебечет, я отвечаю невпопад. А ребенок так ко мне проникается, что тащит куда-то по коридору. Ого! На стене картина за подписью сестрицы. Плюшевый мишка.
 - Папа для меня купил! Мы ее потом в главный зал повесим! Тетя-художница часто к нам приходит!
 - Молодцы, - рассеянно киваю я.
Про картину, значит, правда. А про остальное?
Я шла сюда с четкой целью спросить, с кем моя сестра приходит в кафе. И я спрошу.
Ленивая девушка-официантка пожимает плечами:
 - Да я не приглядывалась...
Она что – одного человека от двоих отличить не может?  Берут же на работу таких.
Подзываю девочку, задаю тот же вопрос. С кем моя сестра тут бывает?
 - С плюшевым мишкой! – отвечает ребенок. И хохочет.

**
Он уезжает. Мы в последний раз пьем кофе вместе. И в последний раз сейчас пойдем вдвоем на берег.
Я не люблю слово «последний».
 - Я хочу увидеть твой город, - говорю я.
Он будто ждал этого.
 И мы идем собираться.
**
 - Как это – уехала?
Бедный мальчик за стойкой аж присел от моего крика. Да что это такое! Среди бела дня сбежала и не предупредила. Точно: сбрендила. Да мать мне теперь до конца дней моих житья не даст! Где эту ненормальную искать? Что делать, когда найду? А если не найду?
 - Она была одна?
 - Н-не знаю...
 - Ну, кто-то сегодня еще уехал?
Мальчик торопливо ищет книгу записей. Книга почему-то в ящике стола, ящик заклинило, мальчик его дергает с самым несчастным видом. Сговорились тут все, что ли? Сумасшедший дом.
 - Я буду жаловаться! – кричу я и иду на улицу. Куда идти – не знаю. В витрине туристической лавки сидит грустный плюшевый медведь. Совсем не такой, как на картине. Но сейчас я ненавижу всех медведей. А еще всех сестер и все рубашки. В номере сестра, кстати, оставила бумагу и часть красок. Никогда не расставалась ни с чем из своих рисовальных штук, попробуй хоть на что-то покуситься. А тут нате.
 - Эй, полегче!
Сталкиваюсь с бродяжкой. У нее нечесаные волосы, рваные штаны и знакомая рубаха, только на пару размеров меньше, хрупкая бродяжка в ней просто тонет. А вот сестре бы такая была в самый раз.
 - Это у тебя откуда? – без церемоний тыкаю пальцем.
 - Туристка подарила! – гордо вскидывает голову бродяжка и улыбается. Пары зубов не хватает. А может, и больше.
Я сую ей мелочь и иду в кафе. Хозяин, хозяйка и ленивая девушка-официантка заняты делом: развешивают по стенам аккуратно оформленные рамочками рисунки моей сестры.
 - Такая честь для нас – этот подарок! – хозяин аж светится, указывая на стену. Официантка, стоя на табурете, зевает, роняет из рук рисунок, его ловит девочка: «Поймала, ура!»
Я бегу к морю.
И останавливаюсь у самой воды.
Раз. Два. Море отсчитывает что-то свое, неизвестное мне. А может – просто дышит?
Солнце выходит из-за облаков. Теперь море состоит из ярких красок. Оно смешивает их, играет.
Раз. Два. Так же спокойно стучит сердце.
Что я делаю? Мне надо искать сестру.
Вдоль моря идут следы. Одни поменьше, другие побольше. Два человека были рядом. Цепь следов уходит дальше, дальше, за горизонт.
Я бегу по этой цепочке, стирая собой каждый след, превращая его снова в незначащий песок. В какой-то момент падаю и плачу. Почему я плачу? Это сестра у нас эмоциональная, а не я. Это не слезы, это море течет по лицу.
Я хочу вернуться в гостиницу. Купив по дороге уютную рубашку и плюшевого медведя.
Я хочу отключить телефон. Взять карандаш, как когда-то давно. Как показывала сестра: «Вот, вот так... У тебя прекрасно получается!»
Я буду рисовать море. Медведя. Кафе. Беззубую бродяжку. Девочку, которая не дает упасть рисунку моей сестры.
Мне больше не будет скучно.
И, может быть, кто-то напишет мне письмо.