Союз погибели

Почему потерпело поражение восстание декабристов

Fake news против правды
А действительно почему: ведь попытка вооруженного переворота,  предпринятая либеральными заговорщиками, имела все шансы на успех. Прежде всего на мятежников работала ситуация междуцарствия после смерти Александра I, особенно обострившаяся после необъяснимого для подавляющего большинства жителей империи отказа от прав на престол старшего брата покойного царя Константина Павловича, которому поданные уже присягнули как законному государю.
В обстановке информационного вакуума, когда не только «чернь», но и значительная часть дворянства, и даже придворных кругов пребывала в неведении, относительно мотивов поведения претендентов на трон и будущего монархии, слухи и самые невероятные догадки питали воображение оставшихся без высшего попечения поданных.
Правда нередко выглядит куда менее убедительной, чем ложь. В свое время достоверная информация правительства Бориса Годунова о Гришке Отрепьеве, не выдержала конкуренции с занимательной легендой о чудом спасшемся царевиче Димитрии. Вот и официальная версия об отказе императора от прав на престол и необходимости новой присяги его брату, хотя и соответствовала истинному положению дел, в глазах обывателя выглядела наглым обманом. В то же время всевозможные «фейки», например, о том, что царь Константин идет из Варшавы на столицу, чтобы защитить свой престол, или даже спрятан в здании Сената, напротив, многими безоговорочно принимались на веру.
Это чрезвычайно облегчало задачу агитации среди солдат гвардейских полков, которых вовлеченные в заговор офицеры подначивали не присягать «узурпатору» Николаю, а встать на защиту истинного государя. В этой связи привычное определение мятежа 1825 года как антимонархического выступления следует считать, по крайней мере, условным, ведь таковым его рассматривала лишь верхушка декабристов.
Зачастую в политические движения народные массы вовлекались обманом, посулами, ложными или ложно понятыми лозунгами, или беспочвенными ожиданиями самих участников. Нередко интересы различных сил, вовлеченных в движение, совпадали лишь отчасти и на время, но случай, когда цели руководителей мятежа и их сторонников были изначально прямо противоположны, надо признать уникальным не только в отечественной, но и, пожалуй, в мировой истории.
Если зачинщики переворота ставили задачу смену государственного строя, слом существующей политической системы, то для личного состава восставших полков побудительным мотивом как раз являлось восстановление законного порядка, которому угрожал коварный «похититель престола» Николай. Так же думали и горожане. Именно по этой причине собравшиеся вокруг каре мятежников петербуржцы горячо им сочувствовали, а из толпы к новоиспеченному самодержцу неслись следующие призывы: "Поди сюда, самозванец, мы тебе покажем, как отнимать чужое!". Когда к восставшим подошел митрополит Серафим, убеждая их, что Константин находится в Варшаве, ему не верили: «Нет, он не в Варшаве, а на последней станции в оковах... Подайте его сюда!.. Ура, Константин!»
Что говорить о нижних чинах гвардейских полков или городских обывателях, если даже некоторые офицеры-декабристы рассматривали происходящее, как выступление в поддержку законного государя. Например, князь Дмитрий Щепин-Ростовский, тщанием которого был выведен на площадь Московский полк, не думал ни о каком ограничении монархии, а шел защищать права на престол императора Константина.
Восстание на Сенатской площади было военным путчем, принявшим облик подавления мнимого путча, мятежом под личиной обуздания мятежников.

Романов и пустота
В этой связи возникает закономерный вопрос: как в свете всех этих обстоятельств декабристы смогли бы удержать власть в случае успеха. Но, как говорится, «это уже совсем другая история», а мы же постараемся не выходить за рамки событий 14 декабря. А в этот день, повторим, шансы заговорщиков на победу были весьма велики.
Несмотря на организационную рыхлость и изъяны планирования (о чем мы еще подробно поговорим) декабристы все же достаточно последовательно вели подготовку к перевороту. Николай хотя и был предупрежден о заговоре, но вопреки расхожей мудрости, вовсе не был этим «вооружен», поскольку вооружать ему было некого. Соответственно никакого даже самого приблизительного плана действий или контрдействий у великого князя не было и быть не могло.
Реальная власть в столице принадлежала генерал-губернатору Михаилу Милорадовичу, которому подчинялись и войска, и тайная полиция. Милорадович открыто поддерживал Константина и препятствовал восшествию на престол его младшего брата. Николай, конечно же, помнил, что руководитель заговора против Павла I граф Петр Пален в роковые дни марта 1801 года также занимал пост петербургского военного губернатора, и подобная аналогия не могла его не тревожить.
Имея на руках сведения об антиправительственных намерениях главных заговорщиков и прямые указания на их счет, генерал-губернатор Милорадович почти демонстративно бездействовал. Когда 13 декабря в штаб-квартире 2-ой армии в Тульчине (ныне Винницкая область Украины) уже был арестован руководитель Южного общества полковник Павел Пестель, в это время в столице империи при полном попустительстве полиции глава Северного общества Кондратий Рылеев завершал подготовку к восстанию.
Вместе с тем, автор не разделяет версию о том, что Милорадович чуть не ли не стоял за спинами путчистов. Михаил Андреевич чувствовал за собой слишком большую силу, чтобы размениваться на конспиративные игры с фигурами типа Рылеева и его малозначительных сподвижников. Он знал о зреющем заговоре и был не прочь им воспользоваться в своих интересах – но не более того. 
Но если в отличие от Милорадовича прочие генералы и сановники не рисковали открыто фрондировать против Николая, это не означало, что будущий император мог на них положиться. И это еще один довод в пользу успеха восстания: пусть заговорщикам явно недоставало «густых эполетов» в своих рядах, но они хотя бы твердо опирались на «ротных начальников» и большинство из них уже в ходе выступления подтвердили свою решимость. У Николая не было и этого. Вокруг него образовался вакуум: любой из окружавших его офицеров или генералов мог оказаться предателем. «Послезавтра поутру я — или государь, или без дыхания», - признавался в письме великий князь.
В этой связи примечательна позиция командующего гвардейской пехотой Бистрома. Оба адъютанта генерала Евгений Оболенский и Яков Ростовцев входили в число заговорщиков, сам Карл Иванович заявлял, что никому кроме Константина присягать не станет. Бистром, разделяя политические предпочтения своего шефа Милорадовича, при этом, очевидно, опасался, что южный темперамент и самоуверенность военного губернатора навредят и ему и делу недоброжелателей Николая. Между тем, у Бистрома имелся личный резерв в виде полка гвардейских егерей, которым он командовал несколько лет. В решающий момент генерал был готов бросить на стол свою козырную карту.
14 декабря Бистром отложил присягу у егерей и, взяв поистине мхатовскую паузу, выжидал, в какую сторону склонятся чаши весов. Остзейское хладнокровие не подвело Карла Ивановича, и хотя сам император не скрывал, что поведение Бистрома в день путча выглядело, по крайней мере, странным, конкретных претензий, а тем более обвинений, к генералу никто не выдвигал, и его последующая карьера сложилась вполне успешно. 
В свете всего вышесказанного можно сказать, что намеченная на 14 декабря присяга Николаю вылилась в эксперимент, результат которого для всех его участников казался непредсказуемым. Только сам процесс присяги мог показать, «кто есть кто». Николаю оставалось самое худшее – ждать. Он сделал все возможное: приблизил дату присяги, пообещал повышения для офицеров в случае благополучного для себя исхода, но ведь и противоположная сторона в случае успеха могла предложить потенциальным сторонникам свои бонусы.   
Вся инициатива находилась в руках противников монархии. В отличие от Николая путчисты к утру 14 декабря имели достаточно полную информацию о происходящем в гарнизоне, настроении нижних чинов и офицерства, имели возможность координировать свои усилия. Более того, как пишет в своих записках «диктатор» восстания князь Сергей Трубецкой, заговорщики были хорошо извещены обо всех действиях великого князя и всего военного начальства. В сложившихся условиях декабристы могли проиграть только сами себе. Что они и сделали.

Есть ли у вас план, мистер Фикс?
В школьных учебниках действия мятежников 14 декабря выглядят как загадочное стояние на Сенатской площади в ожидании сбора правительственных войск и в итоге своего разгрома. Как в свое время М.В.Нечкина, так и сегодня Я.А.Гордин стараются опровергнуть устоявшееся мнение о бездействии восставших. Так Нечкина отмечала, что это было «не стояние, а процесс сбора частей», что наш взгляд ничего не меняет принципиально в картине событий. Гордин добавляет эмоций, подчеркивая, что восставшие части с боями пробивались к площади, что опять же ничего не добавляет к сути дела.
В.А.Федоров в книге «Декабристы и их время» как раз придерживается «школьной» версии, указывая, что декабристы, имели полную возможность захватить Зимний дворец, Петропавловскую крепость, Арсенал, и даже арестовать Николая и его семью. Однако ограничились активной обороной, и, не решившись перейти в наступление, заняли позицию выжидания, чем позволили Николаю I собрать необходимые ему воинские силы. Исследователь отмечает ряд других тактических ошибок, в частности «приказ собраться на Сенатской площади, но без точного указания, как поступать дальше».
Эта версия представляется наиболее убедительной. Но в таком случае кто именно совершал тактические ошибки, кто конкретно дал приказ собираться к Сенату?
Федоров сообщает, что первый план восстания разработал Трубецкой: его общий смысл сводился к тому, что  еще до отречения Константина вывести полки за город, и, опираясь на вооруженную силу, потребовать от правительства учредить конституцию и представительное правление. Исследователь, отмечая реалистичность этого плана, указывает, что тот был отвергнут, и принят план Рылеева и Пущина, по которому с началом присяги возмутившиеся части выводились на Сенатскую площадь, дабы принудить Сенат объявить Манифест об уничтожении старого правления.
У Гордина план Рылеева-Пущина странным образом становится …. планом Трубецкого, точнее, «боевым планом», видимо в отличие от предыдущего представленного князем варианта военной демонстрации. Этот план Трубецкого якобы состоял из двух основных компонентов: первый — захват дворца ударной группировкой и арест Николая с семьей и генералитета, второй — сосредоточение всех остальных сил у Сената, установление контроля над зданием Сената, последующие удары в нужных направлениях — овладение крепостью, арсеналом.
«Имея в голове этот план, Трубецкой поехал вечером 12 декабря к Рылееву», - сообщает Гордин. Не имея возможности «залезть в голову» Трубецкому, предоставим слово самому князю. На следствии диктатор показал следующее: «Касательно распорядка, сделанного о действиях 14 декабря, я в прежнем своем предположении ничего не переменял; то есть, чтоб Морской экипаж шел к Измайловскому полку, сей к Московскому, но Лейб-Гренадерский и Финляндский должны были идти прямо на Сенатскую площадь, куда и бы и прочие пришли».
 Однако, это совсем другой план! И о нем упоминает Гордин, правда, как о предварительном, и, не называя автора. В его основу положена была следующая система действий: первые отказавшиеся присягать части идут определенным маршрутом от казармы к казарме и увлекают своим примером других, а затем следуют на Сенатскую площадь. «Но план этот своей громоздкостью, медленностью и неопределенностью совершенно не устраивал Рылеева, – подчеркивает Гордин, - Трубецкой же принял его за неимением лучшего...».
Но что же громоздкого, неопределенного и медленного в этом плане? Напротив, приближение мятежных войск оказало бы решительное воздействие на сомневающихся из других полков и многократно ускорило и усилило концентрацию сил восстания. В данном варианте сбор войск вместо пассивного ожидания на площади как раз предполагал активные действия.
От исходной точки движения – квартир Морского экипажа - до Измайловских казарм минут пятнадцать ходьбы, а оттуда вдоль Фонтанки от силы полчаса до Московского полка. Трубецкой завершает изложение плана присоединением Московского полка и по понятным причинам умалчивает о планах в отношении Зимнего дворца. Но очевидно, что части мятежников по Гороховой улице выходили к Адмиралтейству, а вот оттуда они могли повернуть налево к Сенату, а могли и направо - к Зимнему дворцу. Что касается Сената, то туда должны были выдвигаться находящиеся в стороне от этого маршрута части  - Финляндский полк располагался на Василевском острове, а лейб-гвардейцы на Петербургской стороне.
Понято, что эти лишь наброски плана, но логика его вполне ясна. Между тем, нас хотят уверить в том, что за неимением иного Трубецкой принял неизвестно откуда взявшийся вариант за основу.  Однако князь не только не скрывает своего авторства, более того из его слов следует, что эта тактика была им предложена прежде и он продолжал на ней настаивать.

Фактор Сената
Принято считать, что восставшие намеревались принудить Сенат отказаться от присяги Николаю и провозгласить заготовленный ими Манифест, но великий князь опередил их, переназначив дату присяги на более раннее время. С учетом того, что вожди восстания знали о переносе присяги и имели возможность отреагировать на изменение ситуации, стояние на площади перед пустым Сенатом выглядит абсурдом. Получается, что декабристы, не подготовив план Б, продолжали действовать согласно плану А, сознавая, что он неосуществим?! 
Гордин пытается разрешить эту коллизию, отмечая, что декабристы и не рассчитывали успеть с солдатами на площадь к сенатской присяге. «Лидеры тайного общества не сомневались, что ежели им удастся совершить переворот, арестовать императорскую фамилию и взять под контроль здание Сената, то собрать сенаторов с помощью сенатских курьеров будет несложно. Застанут они сенаторов в Сенате или нет — их совершенно не волновало».
Так ли это?! Нечкина, опираясь на многочисленные показания участников путча, указывает, что декабристы намеревались силой заставить Сенат принять свою сторону,  что подразумевает, конечно, не рассылку курьеров, а силовой захват здания вместе с заседающими там сановниками и прямое на них воздействие.
Отказ от присяги Сената мог бы послужить мощнейшим катализатором восстания и предопределить позицию колеблющихся как среди нижних чинов, так и среди высших сановников и генералитета. Но как только возникли сложности, потребовавшие корректировки действий, Рылеев и его окружение как-то очень легко отбросили этот перспективный вариант, дав возможность сенаторам присягнуть Николаю, что как раз значительно усложняло достижение поставленных ими целей.  Наличие службы сенатских курьеров - это конечно замечательно, но что бы помешало сенаторам, только что присягнувшим на верность императору Николаю, приказать спустить этих курьеров с лестницы. Даже захват Зимнего дворца и арест царя мало что бы менял в ситуации.
Лишь одно обстоятельство могло радикально повлиять на позицию Сената и на всю расстановку сил  – физическое устранение государя.  Гордин полагает, что «группа Рылеева — Трубецкого» вовсе не собиралась оставлять у власти  Николая. Но в другом месте историк указывает, что для Рылеева цареубийство должно было предшествовать захвату дворца или совпасть с ним по времени, однако Трубецкой об этом замысле узнал только на следствии.
Тогда что же это за «план Трубецкого», автор которого не знал о важнейшем его элементе, и что это за дуумвират «Рылеева – Трубецкого», один из участников которого скрывает свой замысел от другого? Известно, что Трубецкой считал нужным провести суд над Николаем, но это подразумевало реализацию изначального намерения - принудить Сенат встать на сторону путчистов. Рылеев рассчитывал «разобраться» с Николаем на скорую руку без суда и следствия. При таком развороте событий присяга сенаторов становилась второстепенным фактором, который можно было проигнорировать.
По версии Гордина важнейшая роль в мятеже предназначалась драгунскому капитану Александру Якубовичу, который обязался возглавить гвардейский Экипаж и идти на дворец, но отказался якобы из-за ревности к верховенству Трубецкого. Историк неоднократно подчеркивает, что именно безответственное поведение Якубовича и полковника Александра Булатова, который должен был повести за собой хорошо известный ему гренадерский полк,  стали причиной провала путча. 
12 ноября  на совещании у Рылеева Булатов и Якубович были избраны заместителями «диктатора», а поручик князь Оболенский - начальником штаба. Очевидно, что ради интересов дела указанные персонажи обязаны были теснейшим образом взаимодействовать между собой. Между тем, Трубецкой показывал на следствии, что видел Якубовича один раз в жизни и предпочел бы больше никогда его не видеть. Еще более занимательная история произошла с Булатовым. Около 10 утра 14 декабря по показаниям самого полковника он приехал к Рылееву и первый раз (!) увидел Оболенского: «Он ужасно обрадовался моему приходу, и мы, увидясь первый раз, поздоровались, пожали друг другу руки».
Итак, восстание уже началось, а начальник штаба первый раз видит «заместителя диктатора», и при этом Оболенский «ужасно радуется». Только чему - ведь задача Булатова вывести из казарм лейб-гвардейцев, а не разъезжать с визитами по городу! Похоже, начальник штаба ничего не знает о таком поручении. Более того «заместитель диктатора» заявляет соратникам, что он не станет «себя марать», если восставшие не соберут достаточно частей! То есть вместо того, чтобы приводить войска, полковник требует этого от Рылеева и К.  Добавим, что Булатову незачем юлить и наводить тень на плетень: он сам явился с повинной к императору, настоял на своем аресте, а впоследствии покончил с собой в Петропавловской крепости.
Так что же на самом деле предшествовало восстанию 14 декабря и что предопределило его причудливый ход и трагический финал.

Выйти на площадь в назначенный час
Князь Сергей Трубецкой приехал 10 ноября 1825 года в Петербург в отпуск из Киева, где служил уже почти год. В столице его и застало известие о смерти Александра I, и вызванное этим возбуждение в среде либеральных оппозиционеров.  Присутствие в разгар политического кризиса в Петербурге давнего и авторитетнейшего участника декабристских объединений, каким являлся Трубецкой, к тому же опытного и известного в офицерской среде военачальника, можно было считать настоящим подарком для противников самодержавия.
Закономерно, что Трубецкой сразу становится одной из ключевых фигур среди заговорщиков и отвечает за планирование военного переворота. Очевидно, что и глава Северного общества Кондратий Рылеев поначалу всячески привечал и поддерживал князя. Но потом его тактические схемы стали стеснять пылкое поэтическое воображение лидера «северян». Чем ближе к началу выступления; тем очевиднее Рылеев действует в обход Трубецкого и его предложений, выдвигает на первые роли своих ставленников Якубовича и Булатова и дает им указания напрямую.
Так днем 13-го Рылеев предложил Булатову, быть в казармах гренадер в семь часов. Позже он сообщил полковнику о том, что сбор назначен на восемь утра 14 декабря. (Характерно, что во время вышеупомянутого разговора утром 14 декабря на квартире Рылеева Иван Пущин спросил полковника: "Да много ли вам надобно [войск]?" — "Столько, как обещивал Рылеев"). У главы Северного общества и полковника явно индивидуальная договоренность, содержание которой остается неясным для прочих. Вся роль Булатова, так блестяще им проваленная, была от начала и до конца написана Кондратием Ивановичем, и оставалась неизвестна ни Трубецкому, ни даже Оболенскому. И Трубецкой умалчивает о заданиях Якубовича и Булатова не из осторожности, а по той простой причине, что он с этими личностями почти не пересекался и не знал, какие инструкции они получали. 
Между тем, Рылеев раздает приказы не только своим конфидентам, но и «ротным начальникам». Так 12 декабря Рылеев на совещании у Оболенского -  что характерно, в отсутствие Трубецкого - «решительно объявил» соумышленникам, что «они собрались ныне для того более, чтобы честным Словом обязаться быть на площади в день присяги с тем числом войск, которое каждый может привести, в противном случае находиться на площади самому».  То есть вся тактическая схема сводиться к тому, чтобы собраться у Сената - когда получится и с кем получится.
Поручик Финляндского полка Андрей Розен сообщал в своих мемуарах: "12 декабря, вечером, был я приглашен на совещание к Рылееву… там застал я главных участников 14 декабря. Постановлено было в день, назначенный для новой присяги, собраться на Сенатской площади, вести туда сколько возможно будет войска под предлогом поддержания прав Константина, вверить начальство над войском князю Трубецкому…»
Оболенский, очевидно, воспринял все эти инструкции как некую предварительную версию и днем 13-го прямо спросил Рылеева «какой план», на что тот ответил, что план сообщит Трубецкой (когда, на площади?), но собраться нужно у Сената с той ротою, которая придет первая.  Итак, до путча осталось несколько часов, а начальнику штаба неизвестен порядок действий, а Рылеев, для виду сославшись на Трубецкого, тем не менее, повторяет, что смысл их выступления состоит в сборе на площади. 
Но вот наступает вечер, и Николай Бестужев сообщает в воспоминаниях: "В 10 часов приехал Рылеев с Пущиным и объявил нам о положенном на совещании, что в завтрашний день, при принятии присяги, должно поднимать войска, на которые есть надежда, и, как бы ни малы были силы, с которыми выйдут на площадь, идти с ними немедленно во дворец». Как это понять: не важно, сколько сил соберется, но на дворец -«немедленно»….
А вот что сообщает о вечере 13 декабря Петр Каховский: «Рылеев сказал, когда я спрашивал его о распоряжении, что надо видеть прежде силы наши и что на Петровской площади всем распорядится Трубецкой. Предположено было занять Сенат, крепость, но кому именно, не было назначено». До начала путча остается все ничего, а из конкретики снова лишь сбор у Сената, все прочее – в тумане. И уже ничего про поход на дворец.
Уж полночь близится, а плана-то все нет…
Ситуация боле чем странная, не правда ли? А возникла она во многом благодаря изоляции, а точнее самоизоляции Трубецкого. Согласно показаниям князя, по приезде из Киева он стал собирать сведения о состоянии умов в полках и числе членов самого общества. Результаты не внушали оптимизма: «расположение умов не подает надежды в успехе исполнения, а общество состоит из самых незначащих лиц». Неудивительно, что, например, Каховский, никогда не слышал Трубецкого говорящим. «Он, князь Оболенский, князь Одоевский, Николай Бестужев, Пущин всегда запирались с Рылеевым».
Осторожный князь считал излишним обсуждать детали будущего выступления со сборищем «незначащих лиц», ограничив свое общение узким кругом руководителей.  Приверженность к конспирации сыграла с Трубецким злую шутку. Для большинства участников переворота «диктатор» оставался авторитетной, но малознакомой фигурой, о намерениях которого, как и о разногласиях с другими лидерами, им ничего не было известно. Этим и воспользовался Рылеев, который, напротив, активно контактировал со всеми персонажами будущей драмы и мог беспрепятственно выдавать свои идеи за «план Трубецкого».
Подытоживая сказанное, попытаемся определить главные отличия в подходах двух лидеров переворота.
Трубецкой:
Захват Сената в момент присяги сенаторов. Охрана здания составляла всего 35 человек, так что для решения задачи хватало небольшой ударной группы.
Подход лейб-гвардии и Финляндского полка на Петровскую площадь для защиты, перешедшего на сторону мятежа Сената.
Выдвижение в сторону Зимнего дворца Гвардейского экипажа, Измайловского и Московских полков. Захват здания и пленение Николая для проведения дальнейшего суда над ним.
Рылеев:
Отказ от вмешательства в присягу сенаторов.
Операция в Зимнем дворце силами Гвардейского Экипажа и/или лейб-гвардейцев с целью убийства Николая. С этой же заданием на Дворцовую площадь отряжен убийца-одиночка Каховский.
Сбор всех мятежных частей на Петровской площади.

Птенцы гнезда Кондратьева
В последнем варианте войска на площади нужны были скорее для красивой картинки - торжественного парада в ознаменование победы Свободы, Равенства и Братства над тиранией. И Сенатская площадь была выбрана в первую очередь не из практических, а из символических соображений: именно здесь Сенат под ликующие вопли собравшихся должен был провозгласить упразднение прежнего правления и наступления новой эры в жизни России. 
Рылеев был далеко не глупым человеком, но его богатое воображение явно обгоняло логику, а желаемое легко заменяло действительность. Возможно, на каком-то этапе он решил, что чем сложнее замысел, тем сложнее его реализовать. Однако Кондратий Иванович упростил план переворота до такой степени, что в итоге его исход стал зависеть от одного выстрела, который должен был совершить Петр Каховский.
Рылеев, возможно, был по-своему прав в том плане, что убийство великого князя разом решало все проблемы. Поэтому Гвардейский экипаж с Якубовичем и лейб-гвардейцы с Булатовым были отряжены для захвата дворца и «нейтрализации» Николая. Очевидно, два подразделения должны были действовать независимо, подстраховывая друг друга, так как их координация была фактически невозможна. А на случай их неудачи нового императора поджидал Каховский.
И тут мы подходим к такой важной стороне подготовки переворота как «подборка и расстановка кадров». Здесь организаторская немочь Кондратия Ивановича раскрылась наиболее ярко. Все его креатуры – Каховский, Якубович, Булатов – несмотря на очевидные различия сходны в одном – все эти люди, как бы определили психиатры, находились в состоянии крайней эмоциональной нестабильности, которое наряду с неустойчивостью настроения характеризуется ярко выраженной тенденцией действовать импульсивно, без учёта последствий, а также минимальной способностью к планированию.
Каховский – озлобленный неудачник, без связей и родных, выгнанный из армии за лень и аморальное поведение, потом был восстановлен, дослужился до поручика, но вышел в отставку по болезни, хотя, судя по всему, на физическое здоровье ему грех было жаловаться. В итоге сами соратники по Северному обществу дали Каховскому такую характеристику: «Смоленский помещик, проигравшись и разорившись в игре, он приехал в Петербург в надежде жениться на богатой невесте; дело это ему не далось. Сойдясь с Рылеевым, он предался ему и обществу безусловно. Рылеев и другие товарищи содержали его в Петербурге на свой счет». «Человек, чем-то огорченный, одинокий, мрачный, готовый на обречение» — как характеризует Каховского декабрист Владимир Штейнгель.
Булатов – человек сломленный смертью горячо любимой жены, на могиле которой он выстроил храм, потратив на это почти все свои средства. И если состояние полковника можно охарактеризовать как надлом, то лейтмотив поведения Якубовича – надрыв. Его личная храбрость не мешала ему остаться в памяти современников позером и фанфароном. Такие натуры, очевидно, соответствовали романтическому умонастроению Рылеева, однако были совершенно неупотребимы для ответственного дела. Тем не менее, именно это трио в представлении Рылеева должно было сыграть решающую роль в путче.
Весьма примечательной получилась сцена, свидетелями которой 13 декабря оказались несколько заговорщиков. Рылеев, обняв Каховского, сказал: "Любезный друг, ты сир на сей земле, я знаю твое самоотвержение, ты можешь быть полезнее, чем на площади - истреби Царя". «Инженер человеческих душ» нашел нужные слова. После них будущий цареубийца почувствовал себя не паладином свободы и тираноборцем, а техническим исполнителем, сиротинушкой, которому богатенькие друзья недвусмысленно напомнили о необходимости отработать скормленный ему хлебушек. Неудивительно, что после такого наставления «киллер» не горел желанием исполнить задание.
Около шести часов утра 14 декабря Каховский пришел к Александру Бестужеву, который так описал эту сцену: ""Вас Рылеев посылает на площадь Дворцовую?" — сказал я. Он отвечал: "Да, но мне что-то не хочется". — "И не ходите, — возразил я, — это вовсе не нужно". — "Но что скажет Рылеев?" — "Я беру это на себя; будьте со всеми на Петровской площади".
А оно тебе надо, Петя?...
Имел ли место в действительности этот странный диалог, трудно сказать, однако покушения не состоялось.
Каховский был еще у Бестужева, когда пришел Якубович и сообщил, что отказался от взятия дворца, «предвидя, что без крови не обойдется…». Свирепый тигр на поверку оказался дохлой кошкой. В это время сенаторы уже съезжались для принятия присяги, а полковник Булатов вместо того, чтобы отправиться к лейб-гвардейцам, молился за упокой души супруги и о будущем малолетних дочек.
 
Диктатор или зиц-председатель?
Итого: в 6 утра переворот, каким его замышлял Рылеев, уже стал невозможен. Теперь путчистов могла спасти либо счастливая случайность, либо роковая ошибка их оппонентов. Но Фортуна декабристам не улыбнулась, а Николай действовал решительно и оперативно. Назначенный Рылеевым общий сбор у Сената, превратившись в самоцель, лишал мятежников инициативы, она неумолимо переходила к проправительственным силам. Московскому полку, который вышел первым на площадь, поначалу никто не противостоял. Но эта достаточно грозная сила (800 штыков) застыла в ожидании. В итоге под вечер против 3000 мятежников оказалось 12000 правительственных войск, да еще с артиллерией.
Весьма показательны действия в тот день лейб-гвардейцев под командованием поручика Николая Панова, которые последними присоединились к мятежникам. Рота Панова выступила, после того как послышалась перестрелка в центре города.  Очевидно, поручик решил, что началась решающая схватка, и в отличие от однополчанина Александра Сутгофа, выступившего раньше, пошел не прямо к Сенату, а на Зимний, логично полагая, что основные силы путчистов начали бой за дворец.  Солдаты Панова даже проникли во двор Зимнего, но, столкнувшись с верными Николаю гвардейскими саперами, повернули к Сенату. Панову не откажешь в решительности, его рота дважды вступала в бой, но и над ним довлела установка на соединение с остальными силами. Не застав их у Зимнего, поручик поступил, как и все прочие мятежники, оказавшись в западне на Сенатской площади.
Но вернемся в начало дня 14 декабря. В 7 утра к Рылееву приехал Трубецкой, однако, как князь рассказывал на следствии, «я не в таком духе был, чтобы расспрашивать, Рылеев то же видно не хотел говорить». В 10 утра уже Рылеев с Пущиным прибыли к Трубецкому на Английскую набережную, но разговора снова не получилось, хозяин дома лишь дал гостям прочесть Манифест о восшествии Николая на престол.
Удивительная картина: выступление началось, а его вождям нечего сказать друг другу! Скорее всего, князь темнит перед следствием: разговоры были и наверняка носили бурный характер. Но Трубецкой понимал, что стоит ему намекнуть на разногласия между ним и Рылеевым, тем более на конфликт, он даст следователям ниточку, потянув за которую те вытащат всю подноготную.
Утром 14-го Трубецкому было от чего прийти в ярость: его выставили дураком, что называется по полной программе. Его план выступления был подменен инструкцией по сбору у Сената.  Полковник ясно сознавал не только, что путч уже обречен на провал, но и то, что он, как «диктатор», окажется главным виновником поражения для своих сторонников, и предстанет главным обвиняемым для противников.
Материалы следствия подтверждают эти догадки князя. На допросах Рылеев «на голубом глазу» утверждал, что все зависело от Трубецкого, а сам он никаких указаний давать не мог. Вот его показания: "…Трубецкой был уже полновластный начальник наш; он или сам, или через меня, или через Оболенского делал распоряжения. В пособие ему на площади должны были явиться полковник Булатов и капитан Якубович. Последний — по собственному желанию Трубецкого, который был наслышан о храбрости его еще прежде и потому за несколько дней до 14-го числа просил меня познакомить с ним Якубовича лично, что и было исполнено". Полковник Булатов, по утверждению Рылеева, тоже хотел прежде принятия окончательных решений познакомиться с диктатором, "с которым, — говорит Рылеев, — я и свел его". Он также уверял, что вечером 12 декабря Трубецкой, Булатов, Якубович "рассуждали о плане действия".
Рылеев, который самолично отдавал важнейшие распоряжения, не только прячется за спину Трубецкого, но и всячески старается «покрепче привязать» к нему Якубовича и Булатова. Так же подло глава Северного общества пытался скрыть свое участие в замыслах на цареубийство, перекладывая инициативу на «сира» Каховского.
Понятно, что появись Трубецкой на площади - болтаться бы на ему виселице вместе с прочими наиболее опасными «злодеями». Вполне сознавая столь печальную перспективу, если не в первую, то во вторую встречу утром 14-го Трубецкой твердо решил, ни на какую площадь не выходить. И обращенная к полковнику прощальная реплика Ивана Пущина - «однако ж, если что будет, то вы к нам придете» - даже в сухом пересказе Трубецкого звучит заискивающе. Смущенный Пущин явно понимал, что происходит на душе у князя. Однако, как признался на следствии Трубецкой, у него тогда не хватило духу «просто сказать «нет». Также у него не хватило духу удалиться прочь от эпицентра событий, от участия в которых он отказался.
            Стоит отметить, что роль князя, хотя внешне и выглядела противоречивой и непоследовательной, не вызвала осуждения соратников. Сын декабриста Ивана Якушкина записал о Трубецком следующее: «Поведение его 14 декабря, для нас не совсем ясное, не вызвало никаких обвинений против Трубецкого среди его товарищей. Среди декабристов и после 14 декабря Трубецкой сохранил общую любовь и уважение; не от ошибочности действий Трубецкого в этот день зависела неудача восстания».
Тем не менее, большинство дореволюционных, советских, да и современных историков судит о «диктаторе» куда более строго. И тому есть очевидные причины. Редкий мерзавец, недалекий, но амбициозный предводитель «северян» Кондратий Иванович Рылеев, попав в разряд сакральных жертв самодержавия и мучеников во имя свободы, оказался вне зоны критики или хотя бы непредвзятой оценки его деятельности по организации восстания. Трубецкой, напротив, оказался очень удобным кандидатом на роль виновника поражения путчистов, антигероя и антагониста пламенного революционера Рылеева. Надеемся, что настоящие записки помогут более объективно оценить взаимоотношения главных руководителей мятежа 14 декабря 1825 года и их влияние на ход восстания.