82. Калейдоскоп

                - 1 -

       "Чем больше человек думает, тем он больше думает" - так размышлял
    коллежский асессор Хренькин Эрнст Семенович, возвращаясь домой после веселой
    попойки от Гнедых. И эта мысль показалась ему грандиозной и талантливой.
       "Как многообразна человеческая среда! Сколько существует судеб,
    характеров!"
       И это вдохновляло его еще больше. Огромная рыже-белая луна сопровождала
    его всю дорогу. Он почему-то шел не прямо, покачивался, падал в грязь, но
    опят вставал и продолжал размышления.
       "Вот я падаю, но опять иду. Почему? Потому что я не свинья какая-то,
    зарывшаяся в помои и хрюкающая от удовольствия. Я человек! Гордая птица
    вечности! То, что я падаю это понятно - перебрал. Но ведь я встаю! Воспря..,
    воспрянимаюсь! Из пепла рождаюсь заново!"
       Грудь Хренькина наполнялась гордостью за себя, за человека, за создание
    божье.
       "Я ведь не червь какой-нибудь, ползающий невесть где и зачем. Я человек
    думающий, размышляющий над предметами бытия"
       Он опять плюхнулся, но великая сила разума заставила встать его  сначала
    на четвереньки, потом избоченясь и на обе ноги.

       Цепляясь за уличные газовые фонари он снова посмотрел на луну.
       - У-у, зараза!
       "А почему она сегодня рыжая? А может она породнилась с солнцем?             
    И подобаясь образу духа небесного и святого приняла двуликий вид?"
       Его не смущало, что лун было три.
       "Какой паскуда! Какой мерзавец этот Гнедой! Зря, что я не набил ему морду
    или не вызвал на дуэль. Так оскорбить женщину? Так низко пасть?"
       Он опять упал. Но поднялся.
    Навстречу ему шел бывший однокашник Керосинов.
       - О! Привет, Илюха! - узнал его Эрнст - Ты откуда?
       - От Гнедого.
       - Как от него? И я был там! Если бы ты шел от него и уходил, то мы шли бы
    в одну сторону. А мы встретились?
       Керосинов на секунду задумался, улыбнулся про себя и ответил:
       - Это потому что земля круглая и вращается.
    Потом добавил:
       - Сначала мы шли в одну сторону, потом я повернулся вокруг своей оси, как
    калейдоскоп, и вот мы встретились!
       Он был тоже философ, но философ более крепко стоящий на ногах.
       - Давай я тебя провожу! Ты в каком переулке живешь?
       - В третьем - неуверенно произнес Хренькин.

                - 2 -

       Калейдоскоп повернулся. Стекляшки встали другими гранями.

       Веня Мальчиков, студент 4-го курса Геологического института толожил
    рукопись.
       "Как это можно? - подумал он - Писать о том, что не прожито, не было
    в твоей жизни? Это же просто фантазия! Я понимаю, когда человек пишет своё,
    авторское. он это пережил, прочувствовал.               
       Это правдоподобно! А вот так из головы? Это же надо писать и не бояться,
    что прочтя его труд кто-то НЕКТО не усмехнется над ошибками в деталях,
    в интонации? Что это у меня? Страх перед читателем?

       Вениамин размышлял дальше. Он вспомнил один эпизод.
    Был конкурс на создание памятника Котовскому перед гостиницей "Космос"
    в Кишиневе. Правда, гостиницу построили позже, но неважно!
       Выиграл скульптор Дубиновский. Всё бы хорошо! Но бронзовая пятиметровая
    фигура не понравилась Буденному, знатоку лошадей.
       Легендарный комбриг говорил:
       - Лошадь - иноходец! Котовский на таких не ездил!

       "Хотя? Вот Жюль-Верн - продолжал размышлять Мальчиков - Он из своего
    кабинета в Париже никуда не уезжал. Правда, у него были в молодости путе-
    шествия в Италию, Скандинавию, Англию на кораблях.
       Но он же писал о Южной Америке, Австралии, глубоководном погружении,
    о полете на Луну, о путешествии вглубь Земли. Откуда? Чистый вымысел да набор
    подробных деталей и названий мест, растительного и животного мира из
    энциклопедии.
       А чувство такое, что это было в его жизни. Это и называется - талант
    придуманной реальности!
       Вот я пишу вроде как юмористический рассказ о двух пьяненьких возвращаю-
    щихся с вечеринки. Я что? Был на ней? А надо написать весело, правдоподобно!"

       Он на каникулах, в деревне. За окном январь.
    Уютная комната, часики висящие на стене, металлическое кресло-качалка,
    шариковая ручка, деревянная подставка для удобного написания с изображением
    авиалайнера, перевернутая тыльной стороной. Все удобства для творчества.
       Бабушка в широкой клетчатой накидке, близоруко щурясь и повторяя:
       - Щи несу! Осторожно! Щи несу!
    Она приносит Вене налитую до краёв тарелку щей, ставит на стол, вытирает руки
    о тряпку и радуется, что ни одной капли не пролила.
       - Ешь, ешь! А то остынет!
    Внук ест обжигаясь и думает, что бы придумать дальше? И вдруг!

                - 3 -

       Калейдоскоп перевернулся. И стекляшки, только что светившие белым мороз-
    ным узором, приобрели радужные веселящие очертания.

       Николай Бернс суматошно и нервно ходил по кабинету в богатом зеленом
    бархатном халате и, извиняюсь, без панталон.
       Он ходил из угла в угол, что-то бормотал себе под нос, поминутно загляды-
    вая в лист пергамента. Рядом со столом в мусорной корзине, а то и на полу
    валялись разорванные и смятые клочки бумаги.
       "Всё не то, не то, не то!"
    Он нервно курил трубку и морщил лоб.
       Графиня с минуты на минуту должна приехать, а он написал только одну
    строчку: "О! Милая, Мари!" Что же делать! Что делать?
       В прихожей зазвенел колокольчик. Дворецкий пошел открывать дверь.
    Бернс бросился к столу, не читая своего опуса, потому что читать было нечего,
    порвал листок и бросил скомканную бумажку в урну к своим братьям.
       "Сейчас я буду мило с ней разговаривать, напишу после, потом. В спокойном
    состоянии. А сейчас претворюсь холодным, равнодушным денди! Не забудь одеть
    штаны и переоденься!" - сказал он самому себе.
       Через минуту он сидел в широком софа, сложив руки крестом, и невозмутимым
    взглядом встречал гостью.

                - 4 -

       Мне понравилось крутить калейдоскоп. Я как будто предчувствовал, что вслед
    за зелеными узорчатыми треугольничками возникнут яркие бордово-красные
    сочетания.

       Это было лето.
       В саду на террасе, залитой брызгами солнечного света рядом с беседкой,
    увитой  молодым плющом, в запахах жасмина сидел Иван Кореньков.
       Он был один. Перед ним ( какое совпадение! ) тоже был листок. Иван был
    в хандре.
       "Что же написать? - подумал он - Прошение в уездный суд или эпиграмму
    на своих товарищей?"
       Ему до безобразия было скучно. А тут ещё это душное жаркое лето!
       "Воды принести некому. Вот так помрешь на этом месте, никто и не подойдет,
    никто и не вспомнит, что был некогда корнет Кореньков!
       Какая глупая бестолковая жизнь! Ведь это же было не только со мной, здесь,
    а где-нибудь в прошлом, позапрошлом веке! И то же самое будет и через сто,
    триста лет вперед!"
       Он сидел в легком плетеном кресле, размышлял. Потом вдруг окунул гусиное
    перо в чернила.
       "Напишу стихи! - подумал он - Такие, чтобы и Пушкин, и Чаадаев позавидо-
    вали. Нет! Батюшка прав говоря, что из Пушкина ничего не выйдет. Баловень
    судьбы, повеса! Хотя в лицее и отличается своим бунтарским духом.
       Не помню, где мы с ним познакомились? Наверное, у княгини Волконской.
    Нет! Бабник какой-то. Батюшка говорит, что плохо кончит, на дуэли.
       Ну да бог с ним! Я напишу лучше. Начну так! Заря зарее с каждым часом!"

                - 5 -

       Калейдоскоп повернулся вновь. Синими осколками озарился круг. Глядя в
    дырочку его можно представить и лилии на голубой воде и бесконечный небосвод.

       Зербендон Август Соренович сидел скрюченным вопросительным знаком за широ-
    ким письменным столом. Он не писал, он считал. Перед ним стоял арифмометр.
       Он судорожно крутил ручку и записывал в столбики получившиеся цифры.
    И у него ничего не складывалось. Август злился, раздувал ноздри, вставал,
    хлопал себя по бокам и опять возвращался.
       Он в девятый или десятый раз пересчитывал доходы и расходы за прошедший
    месяц и цифры не совпадали. Зербендон был в бешенстве. Бил себя по лбу, бил
    железную машину, которая не могла хотя бы один раз  из девяти выдать
    одинаковый результат.
       Август вышел в кухню что-нибудь перекусить, еда его успокаивала.
    Вообще-то, Август Соренович был человеком уравновешенным. Бухгалтер.
    Благомеренно ходил каждый день на работу, каждый день в одно и то же время
    возвращался с нее, считал себе на счетах и всё у него сходилось.
       Но теперь его трясло.
    Вилка скакала по блюду и не могла зацепиться за что-то стоящее, чтобы это
    что-то отправить в рот.
       Это началось с того, как подарили ему арифмометр. И он для тренировки
    отнес его пока домой.
       - К черту! - кричал он - К черту эту индустриализацию! Это просвещение!
    Этот прогресс! Хотя?
       Внутренний голос противился:
       " И как же без науки? Сидел бы ты, Август Соренович, в своем каменном веке
    при зажженном факеле или в келье монаха при свечах, или при свете луны. Да
    складывал бы дебет с кредитом."
       - И то верно! - сказал себе Зербендон.
    Кусок непрожеванного мяса застрял у него в горле, он ругнулся по-еврейски
    и медленно поплелся к рабочему месту крутить ненавистную ручку арифмометра.

       Мне надоело вертеть калейдоскоп. Я отложил его в сторону. И вспомнил
    Веню Мальчикова.
       - Та-ак! На чем он остановился? Ага! Хренькин и Керосинов подошли к дому
    на третьей улице...

      Калейдоскоп фантазии помимо моей воли крутился дальше.

                2024 г.
                Январь.